Текст книги "Все или ничего"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)
Джудит Крэнц
Все или ничего
I
Когда в Калифорнии происходит землетрясение, что само по себе не такая уж редкость, жители штата воспринимают его как законченное событие лишь после того, как вдоволь о нем наговорятся. Так уж повелось. Если, набрав номер, вы не застаете нужного вам человека, то можно рассказать о своих переживаниях любому, кто снимет трубку, если, конечно, этот любой – тоже свидетель землетрясения. Секретарша зубного врача, конторский служащий, няня, присматривающая за ребенком, – все они прекрасно подходят для того, чтобы обменяться впечатлениями. Только тогда истинный житель Калифорнии будет по-настоящему удовлетворен землетрясением, и только тогда это явление природы займет соответствующее место в привычном порядке вещей.
Как раз сегодня оно и случилось. В то время, когда Джез Килкуллен, как обычно, ехала на работу, произошел ощутимый, но не сильный толчок, который вызвал на улицах города многочисленные пробки, продолжавшиеся целый час. Вот уже несколько дней, как приемник в ее машине был неисправен, и поэтому единственным свидетельством землетрясения служили для нее раздраженные лица людей в соседних машинах. Добравшись наконец до стоянки, Джез поставила свой бирюзово-кремовый «Тандерберд» классической модели 1956 года и, выскочив из машины, со всех ног помчалась вверх по улице к своей фотостудии «Дэзл».
Ну надо же опоздать именно сегодня, думала она со злостью, едва не сбив неторопливо шествующую пожилую пару туристов, которые предусмотрительно посторонились, чтобы дать ей дорогу, и проводили ее изумленным взглядом. Легкое, но вполне ощутимое движение земной коры, произошедшее в небольшом калифорнийском пригородном местечке Венеция, уже привело их в состояние приятного возбуждения, и сейчас они с удовлетворением отмечали все, что доказывало чрезвычайность возникшей ситуации. А вид стремительно бегущей Джез лишний раз подтвердил эксцентрическую репутацию Венеции.
В пятницу, в это обычное сентябрьское утро 1990 года, начавшееся, правда, при не совсем заурядных обстоятельствах, туристы видели девушку, бегущую стометровку, причем так, словно на улице, кроме нее, никого не было. На голове у девушки была совершенно невообразимая шляпа, подобная тем, которые украшают женщин на фотографиях, снятых во время королевских скачек в Эскоте: из черной блестящей соломки, с огромными, как колесо от телеги, полями, на которых подпрыгивали гигантские красные маки. Красная, тонкой шерсти юбка развевалась, поднимаясь сантиметров на двенадцать выше колен и обнажая длинные стройные ноги в черных колготках. Наряд довершали черные туфли на высоких каблуках. Наверное, это какая-то знаменитость, глядя на нее, решили туристы, а иначе зачем бы ей вздумалось надевать такие вызывающе огромные очки, закрывающие пол-лица? И кто, как не знаменитость, будет так лететь по улице, словно вокруг больше никого нет?
Подбежав ко входу в «Дэзл» и распахнув двойные стеклянные двери, Джез остановилась перед столом секретарши.
– Сэнди, ты почувствовала землетрясение? Он давно здесь? – задыхаясь, выпалила она.
– Все в порядке. Только что один из его людей позвонил из машины и сказал, что он задерживается, по крайней мере, на час, может, больше.
– Задерживается? Но придет? А я чуть с ума не сошла в этой пробке! Ты ведь почувствовала толчок? У него не нервы, а канаты. Надеюсь, ты им сказала об этом.
– Ну конечно, я почувствовала толчок. Ничего особенного. Я позвонила сестре, а она, оказывается, и знать ничего не знает. Джез, если бы у тебя в машине был телефон, я бы смогла предупредить, что он еще не приехал, – посетовала Сэнди.
Телефон занимал в ее жизни центральное место, и тот факт, что Джез упорно отказывалась, как она выражалась, «осквернить» свой драндулет, которым она чрезвычайно гордилась, этим жизненно необходимым средством, раздражал Сэнди до крайности.
– Ты, как всегда, права. – На лице Джез появилась улыбка дерзкого плутишки, совершившего очередную тайную пакость.
Она глубоко вздохнула, и лицо ее вновь приняло выражение небрежного безразличия, что было результатом невидимого глазу внутреннего контроля – так цирковой наездник с кажущейся легкостью выполняет сложный трюк.
Перескакивая через две ступеньки, она взбежала на второй этаж к себе в студию, где стены приемной были сплошь завешаны большими фотографиями в рамках. В каждой рамке помещалось два снимка одного и того же объекта: первый – сделанный в самом начале сеанса, и второй – в конце. На первом явно сквозила недоверчивость человека, его скованность и упрямое желание выглядеть таким, каким он хочет себя видеть; на втором был совершенно преображенный, открытый и расположенный к общению человек, чье внутреннее состояние и сущность ухватила и зафиксировала камера Джез.
Франсуа Миттеран, Изабель Аджани, принцесса Анна, Джесси Джексон, Марлон Брандо, Муаммар Каддафи, Вуди Аллен... Чем труднее бывало разрушить стену недоверия, тем больше радовал Джез результат. Фотопортреты людей, уже давно привыкших к камере, таких, как Мадонна, папа и им подобные, сделавших Джез самым преуспевающим и известным фотографом Соединенных Штатов в области фотопортрета и рекламы, в студии никогда не выставлялись.
– Кто-нибудь есть? – крикнула Джез, входя непосредственно в студию.
Сбросив туфли и швырнув на пол шляпу, она опустилась на широкую, викторианского стиля софу, выглядевшую совершенно нелепо в этом огромном зале с белыми стенами и громадными окнами, выходящими на Тихий океан, сейчас спокойный и умиротворяюще-синий.
Пять лет назад Джез и еще два фотографа – Мэл Ботвиник, лучший специалист по рекламе кулинарии и пищевых продуктов, и Пит ди Констанза, специалист по автомобилям, – а также их агент Фиби Милбэнк купили это пустующее здание, которое навевало воспоминание об архитектуре площади Святого Марка. Оно располагалось на бульваре Виндвард, сразу за дощатым настилом, отделяющим бульвар от пляжа. Раньше здание служило банком, но потом было оставлено и лет сорок пустовало. Партнерам удалось выгодно купить эту громадину и затем переделать ее в комплекс, состоящий из трех студий, офиса Фиби и множества рабочих комнат и помещений для помощников, ассистентов и студийных менеджеров.
В двери, ведущей из студии в офисы, костюмерные и подсобки, появился худой молодой человек, с ног до головы одетый в черное. Это был Тоби Роу, главный ассистент Джез.
– Привет! С тобой все в порядке? Ты опоздала из-за землетрясения или предстоящая съемка нагоняет на тебя скуку?
– Но мы тебя не упрекаем, – раздался голос Мелиссы Крафт. Второй ассистент Джез, так же как Тоби, была вся в черном и, так же как и Тоби, держала в руках три камеры.
– Если как следует подумать, то кто он такой? Еще один пошлый подонок мужского пола, имеющий хорошего агента.
– Мерзавец, – согласилась Джез. – Обычная показуха. И не забывайте, ребята, что он – актер. Всего лишь актер. А вы почувствовали землетрясение?
– Угу, – отозвался Тоби. – Так, ерунда. Я позвонил маме, но ее не оказалось дома, и попросил оператора сообщить ей, что я звонил, а когда набрал номер брата, то выяснилось, что он вообще ничего не знает, потому что спал.
Все дружно улыбнулись, вопрос о землетрясении был исчерпан и тут же забыт. Несмотря на укоренившееся мнение, что фотографы, будто бы следуя давней традиции, относятся к снимаемым клиентам несколько свысока, воображая, что именно они устанавливают приоритеты в мировом масштабе, все трое без слов понимали, что ожидание сегодняшней съемки волнует их.
После нескольких удачно сыгранных ролей, ошеломивших публику, австралиец Сэм Батлер, неожиданно затмив Тома Круза, предстал перед всеми как самый соблазнительно-обаятельный и талантливый молодой актер последних лет. В отличие от большинства американских звезд экрана, с готовностью снимавшихся в журналах, чтобы рекламировать фильмы со своим участием, он до сих пор не соглашался на это, поэтому сегодняшняя съемка для журнала «Вэнити фэар» была поистине событием.
– Сэнди утверждает, что нам ждать его еще не меньше часа, а может, и больше, – сообщила Джез.
– Она говорила, что от него звонили, поэтому наша юная Мелисса и не захлебывается от восторга, – прокомментировал Тоби. – Приберегает слова для нужного момента.
– А Тоби не терпится узнать, где его так классно стригут, – парировала Мелисса, проверяя объектив.
Но Тоби даже не удосужился ответить. Он не отрываясь смотрел на Джез, полулежавшую на софе, и одновременно повторял фразу, которой, словно заклинанием, начинал каждый рабочий день: «Слава тебе, господи, что я никогда не влюблюсь в Джез. Она богата, знаменита и к тому же мой босс. Я никогда не влюблюсь в Джез». Вооруженный этим заклинанием, которое порой ему приходилось повторять много раз, особенно если съемка задерживалась и он расслаблялся, Тоби умудрился проработать так два года, мучимый жаждой любви, увы – неутолимой.
По крайней мере, она ничего не подозревает, думал он, глядя на нее и, как обычно, пытаясь разгадать загадку, написанную на ее лице. Он всерьез начал заниматься фотографией еще подростком, но натренированным внутренним взглядом никак не мог ухватить то, что так притягивало и очаровывало его в лице Джез. Сам характер работы приучил его вглядываться в лица женщин, для которых главное в жизни – их красота, многие из них были красивее и моложе, чем Джез в свои двадцать девять лет, но, как бы долго он ни смотрел на нее, ему не довелось испытать чувства окончательного понимания и удовлетворенности, чувства эстетического пресыщения, возникающего у художника, когда он осознает, что уже увидел и отгадал все, что возможно.
В земной, осязаемой Джез глаза Тоби улавливали нечто такое, что можно сравнить лишь с игрой граней топаза, переливающегося сочным золотистым блеском, переходящим в теплые коричневые тона. Древние шотландцы верили, что этот камень возвращает душевное здоровье. Но разве они когда-нибудь видели женщину с золотистыми глазами? – мысленно спрашивал себя Тоби. Разве существовала в те времена женщина, чьи коричневато-золотистые волосы при одном освещении казались янтарными, а при другом – каштановыми и так естественно и безыскусно, словно у девчонки, спадали на спину легкими свободными прядями? Подобные волосы он видел у других женщин, но разве такие? Разве была другая женщина с кожей, словно бы покрытой нежным загаром, который на щеках приобретал оттенок чайной розы и коньяка – золотисто-розоватый? Таких и цветов-то не существует. Если среди шотландцев жила такая женщина, то Тоби их так же жаль, как и самого себя.
Брови у Джез – удивительно ровные коричневые дуги. Если она удивлялась или что-то забавляло ее, она резко вскидывала их вверх, но часто лишь по глазам он определял перемену ее настроения. Четкая и порой казавшаяся вызывающей линия носа, говорившая о независимости характера, контрастировала с формой рта: верхняя губа – нежная, по-детски чуть вздернутая, зато нижняя – полная и слишком откровенно чувственная, чтобы ее можно было назвать классической.
И все же Тоби всегда помнил, что в Джез Килкуллен удивительным образом соединялись вызов, даже какая-то импульсивная, но сдерживаемая дерзость, и притягательная кокетливая женственность, откровенный азарт и скрытность, непредсказуемость в проявлении чувств и настроений и откровенная прямота: она сочетала в себе целеустремленность и завидное трудолюбие самого требовательного к себе профессионала, которого он когда-либо встречал.
Слава богу, что я никогда не влюблюсь в Джез, повторял про себя Тоби, в десятый раз за сегодняшнее утро проверяя камеру. У Джез было десятка два камер, которыми она редко пользовалась, но сегодня она попросила зарядить все шесть «Канонов» Т-90 со сложной системой замера экспозиции, существенно расширявшей творческие возможности фотографа. Насколько он помнил, она никогда так не подстраховывалась, поскольку презирала автоматическое наведение фокуса.
Отсчитывая необходимое количество осветительных приборов и запасных вспышек, работающих на батарейках, Мелисса окинула взглядом туалет Джез: экстравагантную шляпу, короткую в складку юбку и красную, тонкой шерсти блузу с глубоким вырезом, застегивавшуюся одной огромной металлической пуговицей. Она предполагала, что для сегодняшней необычной съемки Джез выберет «армейские» ботинки, широкие, в том же стиле синие брюки и дорогую, за пятьсот долларов, рубашку «Гарри Трумэн», и ко всему этому, как Джез иногда делала, чтобы сбить с толку очередную жертву, – длинные старинные серьги с гранатами и стоившие целое состояние старинные изящные кольца на каждом пальце.
Но, очевидно, Джез решила одеться как леди – слишком элегантно, что было еще одним тактическим приемом в ее арсенале. Любой другой фотограф чувствовал бы себя в таком наряде не в своей тарелке, но только не она.
Да, другие, собираясь на работу, просто что-то надевают на себя, но к Джез это не относится, с раздражением, но все же восхищаясь ею, думала Мелисса. Джез могла одеться чересчур, могла одеться как серая мышь, могла одеться так, что дух захватывало, или так, словно ей вообще на это наплевать, – какая-нибудь яркая спортивная рубашка и джинсы. Это в том случае, если она хотела быть незаметной. Но жизнь научила Мелиссу смотреть глубже. Она знала, что если Джез действительно хотела быть совсем незаметной, то она, как и Мелисса, одевалась во все черное. Когда-нибудь, когда она тоже станет знаменитым фотографом, она выкинет всю свою черную одежду, мысленно поклялась Мелисса, направляясь к подающему сигнал интеркому.
– Они уже поднимаются! – завопила в трубку Сэнди. – Они приехали почти вовремя. Ну неужели не могли позвонить еще раз?
Мелисса молча положила трубку.
– Полная готовность, – предупредила она Джез, все еще лежавшую на софе. Затем побежала в офис, чтобы позвать менеджера офиса Сиса Леви, энергичного рыжеволосого парня.
– Я почти уснула, – зевнув, проговорила Джез, вставая и надевая шляпу и туфли, и буквально через две секунды двери лифта раскрылись и из него высыпала группа людей. – Проходите, пожалуйста, – приветствовала она их.
Мелисса и Тоби незаметно отошли в сторону.
Джез никогда не видела такого многочисленного сопровождения, даже когда фотографировала Сталлоне и Стрейзанд. Вошедшие были исключительно женщины, причем выглядели они так, словно принадлежали к какой-нибудь религиозной секте, обрекающей молодых вдов на глубокий траур: длинные юбки до середины щиколотки и высокие шнурованные ботинки до колена. Присутствовала и другая крайность: мини-юбки, черные колготки и туфли на шпильке.
– Меня зовут Тилли Финиш, журнал «Вэнити фэар», – выходя вперед, представилась самая старшая. – Сэм сейчас поднимется. Там внизу он увидел какую-то машину, и ему захотелось рассмотреть ее.
– Это мой крест. Вот что значит, когда на первом этаже работает фотограф по автомобилям, – любезно ответила Джез, мысленно проклиная Пита ди Констанзу за то, что тот не загнал в студию и не прикрыл брезентом новую модель «Феррари-Теста-росса», как обычно делал, когда приходили новые образцы. Порой приезжающие и выезжающие из студии машины привлекали излишнее внимание и настолько мешали работе, что они с Мэлом Ботвиником вынуждены были официально пожаловаться Фиби Милбэнк.
Тилли Финиш по очереди представила остальных женщин, постепенно заполнивших все пространство перед студией. Джез и Сис Леви едва успевали пожимать руки: трое были из агентства, представлявшего Сэма Батлера; еще двое – модельеры, причем каждая со своей ассистенткой, и все с сумками, набитыми массой одежды из обширного гардероба Сэма, которым он вдруг соизволит воспользоваться; сама Тилли с двумя ассистентками, каждая – с сотовым телефоном; кроме них, еще парикмахерша и гримерша. Джез насчитала ровно двенадцать человек, все – молодые, хорошенькие, с застывшей «газетной» улыбкой.
Сис Леви попытался проводить эту когорту в студию, направив ассистенток модельеров, парикмахершу и гримершу в костюмерные, где они могли бы расположиться, но остальные решительно отказались сдвинуться с места. Нервно переминаясь с ноги на ногу, они продолжали стоять у лифта, словно агенты секретной службы, вдруг потерявшие президента.
Джез взглянула на часы. Скоро обед, а они еще и не начинали.
– Займись ими, – бросила она Сису, а сама стремительно сбежала вниз по лестнице.
Выйдя на улицу, она поспешила за угол к воротам, откуда машины заезжали в студию Пита. Двойные двери гаража, в которые свободно мог въехать огромный грузовик, были настежь распахнуты. Заглянув внутрь, она увидела двух мужчин, которые ходили вокруг «Феррари» и разглядывали его с таким видом, словно это был впервые в мире изобретенный автомобиль. И во всем виноват Генри Форд, мрачно подумала она.
Стремительно направившись к Сэму Батлеру и подойдя к нему почти вплотную, Джез резко остановилась.
– Меня зовут Джез Килкуллен, – представилась она, протягивая руку.
Он пожал ее, продолжая рассматривать машину.
– Да, хорошо, я поднимусь позже. – И, повернувшись спиной, открыл дверцу автомобиля стоимостью в сто пятьдесят тысяч долларов и уселся за руль.
– Ничего, если я сделаю кружок на этой малютке? Я подумывал о такой, но пока не уверен, может, она для меня слишком быстрая.
– Она прекрасно подойдет вам. – Твердо положив руку ему на плечо, Джез с силой потянула за ткань пиджака. – Если вы не справитесь с ней, то кто же тогда? Давайте вернемся сюда позже, хорошо? Наверху вас ждет толпа поклонниц.
Повернув голову, он сердито взглянул на нее. И она остолбенела. Как он красив, подумала Джез, красив, как дважды два – четыре. Это какая-то ошибка природы. Нет, она отказывалась смотреть на этого белокурого гиганта сейчас, она успеет рассмотреть его через камеру.
– Они могут подождать, черт побери.
– Но я не могу.
– У вас впереди целый день.
– Половина уже прошла. И потом, это снимок на обложку, не забывайте.
– В любом случае мне не хочется сниматься.
– Зато мне хочется. – Джез подняла подбородок так, что поля шляпы больше не закрывали ее лица, и, посмотрев ему прямо в глаза, широко улыбнулась своей задорно-соблазнительной улыбкой. – Потом в вашем распоряжении будут все «Феррари» на свете, – пообещала она. – А пока пусть Пит занимается своими делами, а мы займемся своими, и тогда вы скорее сможете вернуться к машине. Договорились, мистер Батлер?
– Зовите меня Сэм, – согласился австралиец, отходя от Пита и даже не взглянув на него.
А Джез, поворачиваясь к нему, сказала:
– Если ты еще раз выкинешь такое, мой сладкий, то я не позволю тебе принимать участие в отборе девушек для рекламы купальников в специальный выпуск «Спортс иллюстрейтед».
Предупредив его таким образом, она последовала за Сэмом в студию.
Спустя несколько минут, пока вдовствующее сопровождение нарочито, но как-то бестолково суетилось вокруг Сэма, Джез, посовещавшись с Сисом Леви, подошла к Тилли Финиш.
– У нас ведь так ничего не получится, верно, Тилли?
– О чем вы?
– Ну будет, будет, не притворяйтесь, словно не знаете, о чем я. – Джез улыбнулась ей, как своему сообщнику. – Вы умная женщина и, очевидно, уже не раз бывали в подобных ситуациях. Все эти крошки возбуждены. Их нельзя винить, но они совершенно бесполезны. Полный отток крови от головы в нижнюю часть тела, разве не так? Послушайте, а что, если вам всем спуститься сейчас вниз и пообедать на Маркет-стрит, 72? Я уже заказала столик, все за мой счет. С вами будут Сис и мои ассистенты, а к тому времени, как вы пообедаете, я уже все закончу.
– Разве вам не нужны ассистенты?
– Все уже готово к съемке, заряжены все шесть камер. Знаете, я сама долгое время была ассистентом и могу зарядить пленку в полной темноте под водой, да еще держа камеру вверх тормашками. А свет я всегда устанавливаю сама.
– Но Сэм еще не одет, – пыталась сопротивляться Тилли. – Я пока не решила, в чем он будет. Люди в Нью-Йорке оставили это на мое усмотрение.
– Он будет великолепен, обещаю вам. Во всяком случае, ему не нужен ни грим, ни какая-то особая прическа... Вы же понимаете, они хотят, чтобы он выглядел естественно. Самое главное – это получить нужный для обложки снимок, а для этого мне просто необходимо на несколько часов иметь студию в своем распоряжении. Не забывайте, нам еще предстоит съемка на натуре, надо сделать несколько цветных фотографий и три черно-белых, которые пойдут внутри очерка. А он дает нам только два дня – сегодня и еще среду на следующей неделе. И если он вообще придет, то считайте, что нам повезло. Этот ваш мистер Батлер не очень-то покладистый.
– Мой мистер Батлер, – мечтательно произнесла Тилли. – Как звучит! – И, хлопнув в ладоши, объявила: – Обеденный перерыв. Сэм, если не возражаете, оставляю вас здесь, и можете начинать.
Через несколько минут студия опустела.
– Спасибо, – облегченно вздохнул актер. – А то они уже начинали действовать мне на нервы. А почему они все в черном? Кто-нибудь умер?
– Так принято, – не вдаваясь в объяснения, ответила Джез. – Если вы хотите есть, то до того, как мы начнем, я сделаю вам сандвич.
– Я никогда не обедаю. Меня это расслабляет.
– Прекрасно. Там в костюмерной есть плащ от Версаче. Не могли бы вы его надеть?
– Да, конечно. Мне такие самому нравятся.
Неудивительно, подумала про себя Джез. Если не считать фотографий молодого Гарри Купера, то Сэм Батлер был самым красивым актером, которого она видела. Должно быть, с него опять начинается отход от моды на простые, обычные лица, характеризуемые как «жизненные», такие, как у Ричарда Дрейфуса, Аль Пачино, Роберта де Ниро, Билли Кристала и Дональда Сазерленда. Сэм отнюдь не страдал от того, что на его лице не отразились те переживания, которые можно прочесть на лице Тима Роббинса или Майкла Китона; его не смущало, что при взгляде на него люди понимали, что, в отличие от некоторых актеров, он далек от среды обитания, в которой вообще лучше не обитать.
Пожав плечами, Джез пришла к выводу, что Сэм Батлер просто безупречен. В его внешности была мужественность в стиле ковбоев Большого Каньона, он был светловолос и голубоглаз в классическом смысле. Как это принято считать от Рождества Христова. Определенно не ее тип.
Сэм вышел из костюмерной в туго затянутом плаще с поднятым воротником.
– Вы слишком массивны, Сэм, – сказала Джез. – Мне не нужен снимок заполненного телом плаща, мне нужен снимок Сэма Батлера. Но плащ вам идет. Подождите... Кажется, я уже придумала... А что, если вам вернуться в костюмерную, снять этот толстый пиджак и надеть плащ просто на тело? А лучше, если вы вообще снимете всю одежду.
– Вы что, малость того?
– Считайте, что плащ – это халат. Вы ведь не будете надевать под него одежду?
– Ну разумеется.
– Тогда какая разница?
– Не знаю, но какая-то должна быть, – произнес он озадаченно.
– А вы попробуйте, – продолжала уговаривать Джез.
Она говорила чуть смешливо, в то же время откровенно приглашая выполнить ее прихоть и отдаться на волю ее причудливой фантазии. И он согласился.
– А что же снимете вы?
– Может, шляпу? Или туфли? Этого достаточно? Или колготки?
– Идет.
Пока Сэм возился в костюмерной, Джез просто корчилась от смеха. Вскоре он вышел в студию в застегнутом на все пуговицы плаще и затянутый поясом, аккуратно вставленным в пряжку. Он выглядел килограммов на двадцать легче. Лицо выражало твердую решимость Джеймса Бонда. Джез уже успела придвинуть викторианскую софу вплотную к окну и снять колготки. Из динамиков тихо лилась классическая гитарная музыка.
– Уже лучше. – И, деловито оглядев его, добавила: – Ложитесь сюда.
– Лечь в плаще на софу? Я, пожалуй, буду стоять.
– Мне нужно это изумительное освещение. Видите, как свет льется в окно и падает на софу? В студии только здесь можно получить такую тональность. Минут через тридцать-сорок свет уйдет и нам придется закончить.
– Как-то мне пришлось лечиться у зубного врача, он очень похож на вас, ну в точности как вы. Но в чем-то совсем другой, – заметил Сэм, садясь на софу очень прямо.
– Зубной врач? Где? В Австралии?
– Ага, в Перте. Мой дядя – зубной врач, и, естественно, я должен был идти к нему. Для родственников – специальная цена. А вообще – очень хороший врач. И лечит совсем не больно. Если бы не он, я бы не мог сниматься в кино.
Чуть расслабившись, он откинулся на софу, словно вспоминая – и не без удовольствия – всю процедуру, в результате которой получил улыбку, принесшую ему двадцать миллионов долларов за три фильма.
Тем временем Джез быстро сфотографировала его «Полароидом» и протянула еще влажный снимок. Она считала, что человек, которого ты снимаешь, должен сразу убедиться в желании фотографа дать ему возможность видеть, как продвигается работа, а если результат не понравится, сказать свое «нет». По опыту Джез знала, что, действуя таким образом, можно считать половину работы сделанной.
– Неплохо, – произнес Сэм, внимательно разглядывая снимок. – Совсем не похоже на... на тех, что хотят иметь все и про которых говорят «шикарно». Может быть, все дело в плаще?
– И все-таки шея выглядит слишком неестественно. – Она задумчиво покачала головой. – Мне не нравится, что воротник упирается в подбородок и полностью закрывает горло. Расстегните несколько пуговиц, отогните пошире воротник и обопритесь об изголовье. Попробуйте положить ноги на край софы и лягте во весь рост, чтобы было удобно. Представьте, что светит солнце и вы где-нибудь на пляже, скажем, в Серфер Пэрадайз.
– Вы были в Австралии? – удивился он, делая то, что она сказала.
– Да, в прошлом году... Очень понравилось... – Джез переходила с места на место, двигаясь вокруг софы. Она держала в руках первый из шести «Канонов» и быстро щелкала затвором. Движения ее были четки, несуетливы и почти незаметны. Ей нравилось то, что она видела через объектив: свободно распахнутый воротник обнажал широкую сильную грудь актера, изящная резьба и контур изголовья розового дерева выглядели необычным обрамлением, подчеркивая тонкую ткань плаща, а белокурые волосы соблазнительно контрастировали с темным бархатом.
– Вы не скучаете по дому? – Она говорила ровно и тихо.
– Да, черт возьми. Лечу домой при любой возможности.
– Расскажите о своей семье.
– Это потрясающие люди. Мать до сих пор заставляет меня убирать мусор, сестры продолжают знакомить с красивыми девушками, а отец по-прежнему беспокоится, откладываю ли я деньги. Так что я передаю ему все отчеты моего менеджера. Когда я приезжаю, то каждый уик-энд два дня подряд играю в футбол с командой, где когда-то был центральным нападающим... Да, чувствую, что скоро опять надо отправляться домой...
Его голос, в котором звучала тоска по дому, затих, и на лице отразилась неожиданно проступившая незащищенность, задумчивость и страстное желание оказаться там, куда унесли его мысли. Вспоминая захватывающие футбольные матчи ранней юности, Сэм Батлер вдруг превратился в одного из романтических героев Лоуренса Оливье. Бесшумно переступая босыми ногами, Джез брала одну камеру за другой по мере того, как заканчивалась пленка. Сэм Батлер перестал казаться до смешного безупречным, теперь перед ней был реальный, живой человек, чьи глаза, казалось, видели родные места и близких ему людей, находящихся за двадцать пять тысяч километров отсюда.
Он совершенно забыл, что его фотографируют, и Джез работала в какой-то гипнотической тишине, наполненной лишь томными звуками классической гитары. Спустя несколько минут он снова вернулся в реальность, в которой увидел захваченного работой фотографа, женщину, увидел спадающие на камеру пряди волос, вызывающе загорелые обнаженные ноги под короткой юбкой, слегка колышущуюся грудь под тонкой блузой, почти прозрачной от льющегося в окно света. Он шевельнулся, повернул голову и окончательно вспомнил, где находится. К этому моменту Джез успела сделать массу ошеломляющих снимков, зафиксировавших эмоциональное состояние актера, близкое к глубоко интимным переживаниям, – такие кадры вряд ли удавались кому-то еще.
Похоже, на сегодня все, с беспокойством подумала она, заметив, что он начинает развязывать пояс плаща.
– Надо сменить пленку, – выпрямляясь, быстро сказала Джез.
Но австралиец оказался проворнее и схватил ее за руку.
– Вы когда-нибудь здесь лежали? – Он потянул ее вниз и опрокинул рядом с собой. Крепко прижав Джез одной рукой, он одновременно вытаскивал другую руку из рукава плаща.
– Вы ведете себя непрофессионально, – холодно произнесла она, коленями пытаясь оттолкнуть его ноги.
Он рассмеялся и, прижав ее освободившейся рукой, другой снял плащ и сбросил его на пол.
– Я просила вас снять одежду, а не белье! – в бешенстве крикнула Джез.
– А вы не спросили, ношу ли я его вообще. Навалившись на нее всей тяжестью своего крепкого тела и сделав сопротивление напрасным, он принялся стаскивать с нее блузку. Надо было пройти курс самообороны, промелькнуло в голове Джез. Чем бы его побольнее ударить? Кричать нельзя, могут услышать. Умно, да не очень, успела сообразить она, чувствуя, как он ловко расстегнул единственную пуговицу и положил ей руку на грудь. Его большое тело полностью накрыло ее так, что она не могла освободить ни руки, ни ноги.
– Прекратите! – крикнула она, присматриваясь, куда бы укусить его.
– Еще ни одна женщина не говорила мне этого.
– Самовлюбленный эгоист!
– Верно. – Он оборвал дальнейшие слова поцелуем.
Вдруг софа под ними сильно задрожала, и в следующее мгновение они оказались на полу. Стены студии угрожающе качнулись в сторону, пол несколько раз вздрогнул, послышался треск дерева, громко захлопали двери, и студия наполнилась грохотом падающих предметов. В течение секунд, показавшихся бесконечно долгими, пока продолжались толчки, Сэм и Джез замерли на полу, в ужасе вцепившись друг в друга.
– Что это, черт побери? – прошептал он, когда здание перестало сотрясаться.
Быстро вскочив на ноги с уверенностью истинной калифорнийки, Джез первым делом проверила, нет ли вокруг битого стекла, и, все еще в одной юбке, подбежала к окну и выглянула на улицу.
– Надо убираться отсюда ко всем чертям! – крикнул Сэм Батлер.
– Оставайтесь на месте! На улице небезопасно. Могут рухнуть старые здания. Давайте лучше посмотрим, не идет ли приливная волна. Здесь это не исключено.
– Приливная волна? – испуганно воскликнул Сэм.
– Вот именно, посмотрите туда! – Показав рукой в сторону океана, Джез высунулась из окна, чтобы он не заметил ее улыбку. Затухающие толчки, конечно, будут, но не приливная волна. По крайней мере, не в это время года. А этот толчок совсем несильный.
Из костюмерной отчетливо донеслись сдержанные ругательства. Сэм впопыхах натягивал одежду.
