Текст книги "Новые центурионы"

Автор книги: Джозеф Уэмбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Каждые минут пять они обгоняли какую-нибудь полицейскую машину, та же «команда» из трех человек – те же мундиры, те же шлемы, – так же озадаченных и так же сбитых с толку, как и они сами. Если не собраться с духом немедленно, ситуация станет совсем неуправляемой, подумал Серж. Он мчался на юг по Центральной авеню, потом свернул на восток к Уоттскому опорному пункту, где наконец обнаружил то, чего желал так неистово и страстно, как никогда не желал ни одной женщины, – он обнаружил там какое-то подобие порядка.

– Присоединимся? – спросил он, кивнув на отделение из десяти человек, неподалеку от участка круживших у входа в гостиницу. Среди них Серж заметил сержанта, и у него немного отпустило желудок. Теперь можно отказаться от своего дикого плана ценой напускной храбрости собрать воедино команду полицейских, утешая себя при этом мыслью о том, что кто-то же должен, черт их всех дери, кто-то же должен начать действовать!.. Но теперь этим «кто-то» будет сержант, а сам Серж может следовать чужим распоряжениям. Он был рад такому повороту событий.

– Помощь не нужна? – спросил Дженкинс, когда они к ним подошли.

Сержант обернулся, и на его левой скуле Серж увидел глубокую рану – на запекшейся крови осела пыль, однако страха в глазах не было. Закатанные по локоть рукава обнажили мощные, сильные руки. Внимательно вглядевшись в зеленые глаза, в глаза, где не было страха, Серж прочитал в них ярость.

Пожалуй, этот человек может что-то предпринять.

– Видали, что сталось с теми магазинами на южной стороне? – произнес сержант надтреснутым голосом.

Немало же он накричался, отдавая приказы, подумал Серж. Отдавая приказы и борясь с черным ураганом, который все равно ведь нужно кому-то остановить.

– Видали те долбаные магазины, что еще не горят? – повторил сержант. – Так вот, там полно мародеров. Не успел я проехать мимо и добраться до Комптон-авеню, как потерял все стекла на своей долбаной машине. В трех долбаных магазинах их никак не меньше шестидесяти, да еще сотня сзади стоит. Въехали с тылу на своем грузовике прямо сквозь долбаные стены, а теперь вот разносят там все в пух и прах.

– И какого хрена мы можем с этим поделать? – спросил Питере, а Серж наблюдал, как в трех кварталах от них сгорало дотла здание на северной стороне улицы. Пожарники, явно не способные войти внутрь из-за ведущейся по ним снайперской стрельбы, томились в ожидании рядом с участком.

– Я ничего никому не приказываю, – сказал сержант. Серж понял, что тот гораздо старше, чем показался поначалу, только какая в том беда, если он не трусит и к тому же сержант! – Хотите идти со мной – так пошли, очистим от них магазины. Сегодня никто им тут даже не воспрепятствовал, никто не бросил им вызов, этим долбаным долбарям своих долбаных матерей. Говорю вам, никто к ним даже не подступился. Их предоставили самим себе.

– Похоже, расклад там десять на одного, – сказал Питере, и Серж почувствовал, как у него снова заныл желудок и стало медленно сводить живот.

– Я пошел, – сказал сержант. – А вы, ребята, поступайте как знаете.

Они молча и тупо поплелись за ним – все, даже Питере. Сперва сержант шел шагом, но вскоре они вдруг поняли, что вслед за ним перешли на рысь.

Они слепо перешли бы и на бег, захоти того сержант, но у него хватило ума не частить и не сбиваться с разумного ритма, дабы не тратить энергии попусту. Пока они наступали, дюжина грабителей пыталась протащить тяжелую бытовую технику сквозь разбитые окна, так что на появление полицейских никто не обратил внимания.

Первый удар сержантской дубинки пришелся на одного из мародеров, и какое-то мгновение все остальные наблюдали за тем, как сержант ныряет в окно и начинает пинать и дубасить взмокшего от пота полуголого подростка, пыхтевшего у спинки громадной кровати, которую вместе с другим парнишкой он хотел было вынести отсюда по частям. Затем полицейские дружно ворвались в самую гущу толпы, крича и размахивая дубинками. Какой-то гигант мулат в окровавленной майке столкнул Сержа на усыпанный битым стеклом пол, и он увидел, как с десяток человек бегут к задней двери, швыряясь на ходу бутылками. Лежа на стеклянной колючей подстилке, резавшей в кровь руки, Серж прикидывал в уме количество бутылок из-под спиртного, пополнивших и без того могучий арсенал метательных снарядов, что всегда под рукой у любого негра в Уоттсе. В этот миг всеобщего безумия он размышлял почему-то о том, что мексиканцы, между прочим, пьют куда меньше и что вокруг Холленбека никогда бы не валялось столько бутылок. Прогремел выстрел, и мулат, успевший уже подняться, принялся бежать, а Дженкинс вскинул к плечу карабин и выпустил пять зарядов в глубь помещения. Когда Серж, оглохший от грохота над ухом, поднял глаза, он увидел, что черные вояки, все десять, лежат на полу, потом один из них поднимается, затем второй, третий, а спустя несколько секунд девять из них уже несутся по разоренной автостоянке, а те, что на улице, орут благим матом, роняют награбленное и рассыпаются во все стороны.

– Высоковато взял, – сказал Дженкинс, и Серж увидел на дальней стене футах в семи от пола выписанный дробью узор. Раздался пронзительный вопль, и они перевели взгляд на седого беззубого негра, зажавшего рукой обильно кровоточащую лодыжку. Он попытался подняться, упал и пополз к покалеченной широкой кровати, отделанной позолотой. Он заполз под нее и подтянул под себя ступни.

– Они ушли, – удивленно произнес сержант. – Только что копошились тут, будто муравьи, а теперь их и след простыл.

– Я стрелять не собирался, – сказал Дженкинс. – Первым пальнул кто-то из них. Я видел пламя и слышал выстрел. Я лишь отстреливался.

– О том не беспокойся, – сказал сержант. – Черт побери! Они ушли.

Какого хрена мы не начали стрелять еще позавчера? Черт! Ну и ну…

Смотри-ка, и впрямь помогает!

Спустя десять минут они направились в Общегородскую больницу. Стоны старого негра стали действовать Сержу на нервы. Он посмотрел на прислонившегося к дверце Питерса, на его шлем, брошенный рядом на сиденье, на слипшиеся от пота редеющие волосы. Питере не спускал глаз с радио, которое работало теперь с удвоенной энергией. Машина мчалась по Портовому шоссе к северу. Небо почернело уже с трех сторон, но пожары неумолимо продвигались все дальше. Продвигались туда же – к северу.

– Через минуту будем на месте, – сказал Серж. – Неужто не можешь чуток обойтись без этого оханья?

– Боже-Боженька, болит ведь, – ответил старик, стискивая и баюкая свое колено, шестью дюймами ниже которого зияла влажная рана.

Дженкинс, похоже, не особо желал глядеть на нее.

– Мы будем там через минуту, – сказал Серж. Он был рад, что того подстрелил именно Дженкинс, его напарник: теперь они вместе – и Дженкинс, и он – будут оформлять этого типа в тюремную палату Общегородской больницы, а значит, смогут целый час, а то и два не выходить на улицы. Ему было необходимо сбежать оттуда и привести в порядок свои беспокойные мысли: слепая ярость – совсем не то, что нужно. Поддавшись ей, он рискует быть убитым, и довольно быстро.

– Должно быть, дробинка в него угодила, – уныло сказал Дженкинс. – Пять зарядов. Шестьдесят шариков крупной дроби. И только один малюсенький шарик попадает в лодыжку одному-единственному грабителю. Готов спорить, что еще до рассвета кто-то из наших парней получит свою порцию из какой-нибудь дурацкой пушки, и палить в него будет задница, никогда до того не стрелявшая даже в воздух, а тут вдруг разом попавшая в яблочко с расстояния в двести ярдов. Кто-то из наших ребят сегодня свое получит.

Может, и не один.

Как только меня угораздило затесаться в такую компанию, подумал Серж.

Сегодня все, что мне нужно, – это два сильных напарника, а вместо этого гляди-ка, кого подкинула судьба.

Дженкинс взял старика за костлявый локоть, и тот захромал к больничным дверям. Они поднялись на лифте в тюремный блок. Зарегистрировав задержанного, застряли в пункте «неотложки», где Сержу приводили в порядок его изрезанные руки. Когда их обработали и промыли, он увидел, что раны оказались совсем неглубокими, хватило простой перевязки. В девять часов они уже медленно ехали на юг по Портовому шоссе, слушая, как небрежно перечисляют вызовы операторы из Центральной – вызовы, любой из которых до наступления этого сумасшествия заставил бы устремиться со всех сторон по указанному адресу добрую дюжину машин, но сейчас они звучали так же примерно, как сообщения об обычной супружеской ссоре.

– Полицейский нуждается в помощи! Угол Сорок девятой и Центральной! – раздавалось из динамика. – Полицейскому – помощь, Верной и Центральная!

Полицейский нуждается в подмоге, Верной и Авалон! Нужна подмога полицейскому, Сто пятнадцать и Авалон! Ограбление, Вернон и Бродвей!

Ограбление, Пятьдесят восьмая и Хуверовская! Грабители на Сорок третьей и Главной!

Потом вклинивался другой голос, принимавшийся зачитывать свой список срочных вызовов, которые теперь никто и не пытался закрепить за отдельными машинами: всем уже стало очевидно, что не хватает автомобилей даже на то, чтобы защитить себя и друг друга, не говоря о том, чтобы бороться с ограблениями, поджогами да разбираться, кто это там стреляет из укрытий.

На полусожженной Центральной авеню Сержа встретил снайперский огонь.

Пришлось тормозить напротив полыхающего пожаром двухэтажного кирпичного здания и прятаться за кузовом своей «зебры», дальше двигаться они не могли: две пожарные машины, ехавшие за ними вслед и при звуке первых же выстрелов брошенные экипажем, блокировали улицу. Для всех, кроме разве что ветеранов Кореи и второй мировой, начавшаяся стрельба была чем-то новым, ужасным и ошеломляющим. Лежа в течение сорока минут за стальным корпусом своего автомобиля и в исступлении стреляя – один за другим несколько раз – по окнам зловещего желтого дома, в котором, по чьему-то предположению, прятались снайперы, Серж все думал о том, что это вот и есть самое страшное. И задавал себе вопрос, может ли полиция совладать со снайперами и при этом остаться всего лишь полицией. Он начинал уже считать, что здесь, в горниле мятежа, затевается и происходит нечто такое, что скажется на судьбе всей нации, всего народа, возможно, затевается то, что в конце концов лишит Америку будущности. Но мне сейчас лучше сохранять самообладание и быть начеку. И не сводить глаз с желтого здания, думал Серж. Так будет лучше. Приползший к ним на брюхе испачканный сажей молоденький полицейский в изорванном мундире принес известие: прибыла Национальная гвардия.

В пять минут пополуночи они приняли сигнал о помощи и отправились в мебельный магазин на южном Бродвее, где трое полицейских охраняли снаружи набившихся внутрь мародеров. Один из полицейских клялся, что, завидев дежурную машину, оставленный на «стреме» грабитель нырнул в магазин и что сам он, полицейский, заметил у него в руках ружье. Другой полицейский, работавший как раз в этом районе, утверждал, что в мебельном имеется целый склад оружия, и что владельца – психованного белого американца – обчищали несколько раз, и что вот, мол, хозяин и решил принять собственные меры предосторожности.

Машинально, не раздумывая, Серж приказал Питерсу на пару с одним из незнакомцев зайти к магазину с тыла и присоединиться к уже припавшей там к земле и плотно укрытой тенью синей фигуре в белом шлеме, нацелившей карабин на черный вход. Они послушно зашагали, не задав ему ни единого вопроса, и тут только до Сержа дошло, что это сам он раздает команды, и тогда он кисло подумал: вот наконец ты и сделался, на свою беду, вожаком, так что тебе теперь наверняка повесят свинцовую медальку на твой жирный зад. Од огляделся и несколькими кварталами ниже по Бродвею увидел перевернутую машину. Она догорала. Непрерывное эхо доносило сквозь ночь пистолетную трескотню, однако в поле зрения пятисот ярдов было на удивление спокойно. Он понял, что, если в обглоданном пожаром остове мебельного магазина ему удастся навести хоть какой-то порядок, здравый смысл не покинет его окончательно, и подумал, что сама по себе такая мысль – свидетельство того, что, может, никакого здравого смысла в нем нет уже и в помине.

– Что еще прикажете, капитан? – спросил, ухмыляясь, морщинистый полицейский, под прикрытием дежурки Сержа припавший с ним рядом на колено.

Дженкинсовский дробовик покоился на автомобильной крыше, уставившись в кривое, с острыми зазубринами, отверстие на фасаде магазина, зияющее в том самом месте, где красовалось раньше зеркальное стекло.

– Похоже, я и вправду командир, – улыбнулся Серж. – Конечно, можешь поступать, как тебе заблагорассудится, но только кто-то ведь должен взять на себя бремя командования. А лучшей мишени, чем я, здесь все равно не найти.

– Причина достаточно весомая, – сказал тот. – Что ты намерен предпринять?

– Сколько, по-твоему, их там внутри?

– Человек двенадцать.

– Может, следует дождаться новой подмоги?

– Мы сторожим их уже двадцать минут и за это время раз пять запрашивали помощь. Но кроме вас, ребята, никого тут что-то не видали. Может, я говорю это невпопад, но поблизости пока что помощью и не пахнет.

– Надо бы их всех арестовать. Всех, кто там сидит, – сказал Серж. – Мы всю ночь носимся тут вокруг да около, подставляя под пули лбы и молотя народ дубинками, а по сути, лишь перегоняем их из одного магазина в другой, с одной улицы на другую. Надо бы арестовать их всех до последнего ублюдка, и арестовать немедленно.

– Хорошая мысль, – сказал Морщинистый. – За весь вечер я никого еще толком не задержал, только ползал, бегал да палил из укрытий, как какой-нибудь убогий пехотинец. В конце концов, это Лос-Анджелес, а не Айво-Джима.

– Давай оприходуем этих гадов, – сердито сказал Дженкинс.

Серж поднялся и побежал, пригнувшись, к телефонному столбу, стоявшему в нескольких футах сбоку от витрины.

– Эй, вы там! – крикнул он. – Выходи по одному, да пусть никто из вас не забывает сложить на макушке руки!

Переждав секунд тридцать, он покосился на Дженкинса. Тот покачал головой и кивнул на ствол своего дробовика.

– Эй! Или вы выхОдите, или мы вас всех перестреляем к чертовой матери!

– закричал Серж. – Ну-ка, выходи! Живо!

Он выждал еще с полминуты, чувствуя, как вместе с тишиной возвращается его ярость. Приступы гнева сегодня хоть и случались с ним, но были скоротечны. Большей частью он ощущал страх, но иногда гневу удавалось-таки над ним возобладать.

– Дженкинс, пальни-ка по ним, – скомандовал Серж. – Только на сей раз бери пониже, чтобы влепить кому-то по первое число.

Сам он вскинул револьвер и, прицелившись в фасад, трижды выстрелил в темноту. Залпы дробовика пламенем взорвали тишину. Несколько секунд, пока звенело эхо, ничего другого не было слышно. Потом раздался вопль, пронзительный и призрачный одновременно. Казалось, где-то визжит ребенок.

Затем кто-то выругался и закричал мужским голосом:

– Мы выходим. Не стреляйте. Выходим мы, выходим…

Первому из появившихся грабителей было лет восемь. Он рыдал в три ручья, высоко задрав к небу руки. Грязные красные шорты упали до самых колен. Болтающаяся подметка на левом ботинке смачно шлепала по асфальту, пока он пересекал тротуар, чтобы замереть под лучом дженкинсовского фонаря, а там уж завыть снова.

Следующей вышла мать мальчишки. Одна рука ее была поднята кверху, другая тащила за собой бившуюся в истерике девочку лет десяти, лепечущую что-то и, спасаясь от белого луча света, прикрывшую ладошкой глаза. Потом появились двое мужчин, тот, что постарше, все еще повторял ту же фразу:

«Мы выходим, не стреляйте», а второй, сложив на голове руки, угрюмо глядел в самый зрачок фонаря. Через каждые пару секунд с уст его срывались глухие ругательства.

– Сколько там еще осталось? – строго спросил Серж.

– Одна-одинешенька, – сказал старик. – Господи, одна-одинешенька, Мэйбл Симмс там внутрях, да сдается мне, вы насмерть ее ухайдакали.

– А где тот, что с ружьем? – спросил Серж.

– Нету там никакого ружья, – ответил тот. – Мы вот старались разжиться хоть какими вещичками, пока не поздно. Никто из нас в эти три дня ничего и не крал, а вокруг-то все тащат напропалую новые вещички, ну и мы решили разжиться маленько. Мы здешние, живем через дорогу, начальник.

– Когда мы подъехали сюда, какой-то тип с ружьем нырнул в этот долбаный вход, – сказал Морщинистый. – Где он?

– То был я, господин начальник, – сказал старик. – И никакое то было не ружье. Лопата. То лопата была. Я тока что прибирался со всем этим стеклом, что из окна торчало, чтобы, значит, мои внучкИ не изрезались, когда входить будут. В жизни ни разу не крал, ей-Богу!

– Пойду проверю, – сказал Морщинистый. Он осторожно ступил в черное нутро магазина, Дженкинс последовал за ним. Несколько минут лучи от их фонариков полосовали темноту и чертили по ней кресты. Из магазина они вышли, поддерживая с обеих сторон непрестанно бормочущую «Господи Иисусе, Господи Иисусе!» необъятных размеров негритянку с нависшими над глазами локонами. Они доволокли ее до улицы, где ждали остальные, и тут она извергла из глотки устрашающий крик.

– Куда ранена? – спросил Серж.

– По-моему, не ранена вовсе, – сказал Морщинистый, выпуская ее и не препятствуя массивной туше плавно скользнуть на тротуар. Очутившись на нем, женщина принялась колотить руками по бетону и застонала.

– Дозвольте мне глянуть? – попросил старик. – Я ее вот уж десяток годков как знаю. Живет от меня через стенку.

– Ну давай, – сказал Серж, наблюдая за тем, как старый негр силится усадить толстуху и придать ей полувертикальное положение. Он поддерживал ее, не разрешая упасть и надрываясь от натуги, похлопывал по плечу и что-то говорил – слишком тихо, чтобы мог услышать Серж.

– Не ранена она, – сказал старик. – Просто перепужалась до смерти, как все мы.

Как и все мы, подумал Серж, и ему пришло на ум, что это вот и есть подходящий конец для военной кампании Сержа Дурана, Сержа-вожака. Ничего другого ему, в общем-то, ожидать и не следовало. В реальности все всегда происходило иначе, чем он обычно предвкушал. Все случалось совсем не так, потому ему ничего иного ожидать и не следовало.

– Оформишь? – спросил Морщинистый.

– Можешь записать их на свой счет, – ответил Серж.

– Бороться с нами бесполезно, лучше и не пробуйте, белорожие вонючки, мать вашу… – сказал мускулистый грубиян. Руки его теперь свободно висели по бокам.

– Ну-ка прилепи свои лапы себе на макушку, или я отворю тебе брюхо, – сказал Морщинистый, сделав шаг вперед и надавив ему на живот дулом своего дробовика. Серж заметил, как напрягся палец на спусковом крючке, когда негр инстинктивно коснулся ствола, однако стоило ему заглянуть Морщинистому в глаза, как он отдернул пальцы, словно ошпаренный. Потом сложил руки на макушке. – Почему бы тебе не отвалить вместе с ними? – зашептал Морщинистый. – Я собирался уступить.

– Можешь оставить их себе, – сказал Серж. – А мы пошли.

– Возьмем вот этого, – сказал Морщинистый. – А все остальные грабители могут разнести свои задницы по домам. Только не выпускайте их обратно на улицу.

Дженкинс и Питере согласились с тем, что спустя двенадцать часов, проведенных на дежурстве, им не повредит съездить в участок на Семьдесят седьмой: возможно, наконец их сменят. Вроде бы стало поспокойнее. Пусть Уоттский опорный пункт и находился в довольно трудном положении, которое можно было бы назвать «снайперской осадой», но полицейских сил здесь хватало, а потому Серж направил машину в участок, размышляя по дороге о том, что не погиб, как герой из книжек, не погиб, хоть и нервничал да был сбит с толку ничуть не меньше ихнего. Внезапно он вспомнил, что в прошлом месяце, во время двухдневного безвылазного пребывания в своей квартирке, прочел книгу Т.Э.Лоуренса <Лоуренс, Томас Эдуард (1888–1935) – известный британский разведчик>. Может, романтический книжный героизм подхлестнул в нем непреодолимое и страстное желание захватить мебельный магазин? А потом романтическая затея вылилась в низкопробную комедию, в скверный фарс.

Мариана так и сказала: слишком много он читает книжек. Но разве только в том дело! Все рушится. В последнее время он стал свыкаться с ощущением, что он и сам разваливается на куски, но на куски оказалось разбито все – не на какие-то там две аккуратные половинки, это еще можно было бы понять, – кругом раскиданы одни лишь кривые щепки да осколки, все разбито вдребезги, а сам он в этом хаосе один из общественных «стражей порядка», как ни банально это звучит. И пусть никогда прежде он не чувствовал себя прекраснодушным идеалистом, сейчас, затерянный в темноте, обступаемый со всех сторон огнем, шумом и хаосом, он, нежданно-негаданно получив такую возможность, был должен, обязан создать хотя бы крошечный слепок, миг порядка – в опустошенном мебельном магазине на южном Бродвее. Но что хорошего из этого вышло? Все завершилось так же в точности, как неизменно завершались все его потуги сделать нечто полезное. А потому женитьба на Пауле, пьянки от случая к случаю да проматывание денег ее папаши, похоже, и есть самая подходящая для Сержа Дурана жизнь.

К изумлению всех троих, приехав в участок, они узнали, что их и вправду решили сменить. Коротко буркнув друг другу «пока», они заспешили к своим машинам, не дожидаясь, когда кто-нибудь передумает и заставит их остаться на дежурстве до утра. Домой Серж ехал по Портовому шоссе, небо по-прежнему дышало алым жаром, но уже явственно ощущалось, что Национальная гвардия свое дело делает. Пожаров было уже меньше, а добравшись до Джефферсонского бульвара и оглядевшись, Серж не увидел их вообще. Вместо того чтобы прямиком ехать домой, он остановил машину у работавшего ночь напролет буфета на Бойл-хайтс и впервые за тринадцать часов, вернувшись в Холленбекский округ, почувствовал себя в безопасности.

Ночной буфетчик знал Сержа как сотрудника по делам несовершеннолетних и никогда не видел его в форме. Когда тот вошел и сел в пустом зале, он покачал головой.

– Ну как там? – спросил буфетчик.

– Еще хреново, – ответил Серж, пробегая пальцами по волосам, из-за шлема, сажи и пота липким и спутанным. Руки были отвратительно грязны, но уборной для клиентов тут не было, и Серж решил: выпью чашечку кофе, а там домой.

– Почти и не признал вас в форме, – сказал ночной буфетчик. – Обычно вы всегда в костюме.

– Сегодня все мы в форме, – сказал Серж.

– Ага, понимаю, – сказал буфетчик, и Серж подумал, что редкие усики, несмотря на его высокий рост, придают ему сходство с Кантинфласом.

– Хороший кофе, – сказал Серж. Сигарета тоже была хороша. От горячего кофе желудок окончательно освободился от спазмов.

– Ума не приложу, зачем боссу нужно, чтоб я тут торчал, – сказал буфетчик. – Всего-то и было, что пара-другая клиентов. Из-за этих «mallate» все сидят в своих четырех стенах… Мне не следовало произносить это слово. «Ниггер» – ужасное слово, а «mallate», хоть означает то же самое, – еще хуже.

– Да.

– Не думаю, что черные попытаются спалить Ист-Сайд. С нами, мексиканцами, они не ладят, зато уважают. Знают, что, коли попытаются спалить наши дома, мы их поубиваем. Англос они не боятся. Никто не боится англос. Слабеет ваш народ.

– Если и так, то меня это не удивляет, – сказал Серж.

– Я заметил, что в этой стране мексиканца вынуждают жить бок о бок с черными только потому, что он беден. Когда я только сюда приехал, мексиканцы хотели разъединиться с черными. Черный совсем не похож на мексиканца. Они хотели – мексиканцы – жить рядом с англос. Те ведь почти такие же, почти как мы. Но то, что происходило и происходит, – мягкотелость англос, заявления на весь мир, что вы жалеете, мол, что приходится кормить их и содержать, то, как вы лишаете негра чувства собственного достоинства, предоставляя в его распоряжение все, чего его душа ни пожелает, – я начинаю думать, что из-за всего этого мексиканцы станут сторониться и чураться англос, и начинаю думать, что поделом.

Ничего, что я говорю вам такие вещи? Я вас случаем не обижу? Что-то очень много болтаю сегодня. Из-за этого мятежа у меня сердце болью заходится.

– Я не из тех англос, которых легко обидеть, – сказал Серж. – Можете говорить со мной так, словно я мексиканец.

– Кое-кто из полицейских, работающих в barrios <район, округ (исп.)>, и впрямь напоминает мне мексиканцев, – улыбнулся буфетчик. – Вы, сеньор, даже немного похожи на мексиканца, взять хоть ваши глаза… Так мне кажется.

– Вы считаете?

– Я говорил в том смысле… Ну все равно как комплимент.

– Ясно.

– Когда двенадцать лет назад я приехал в эту страну, я думал, это плохо, что мексиканцы большей частью живут здесь, в Ист-Сайде, оберегая и почитая старые обычаи. Я думал даже, что нам не след учить детей la lengua <язык (исп.)>, что их надобно учить тому, что сделает их настоящими американцами. Я присмотрелся поближе и считаю, что местные англос здесь принимают нас так же почти, как и самих англос. Раньше я гордился тем, что меня принимают, как какого-нибудь англос, я ведь помню, как плохо обращались с мексиканцами еще совсем недавно. Но покуда наблюдал за тем, как вы слабеете и страшитесь, что вас перестанет любить весь мир, я думал уже: смотри-ка, Армандо, Mira, hombre, los gabachos <смотри-ка, друг, на этих ребят (исп.)>, нечему завидовать. Даже если б ты мог, все равно не стал бы одним из них. Если кто-то захочет спалить твой дом или приставить нож к твоему брюху, ты убьешь его – и плевать, какого цвета у него кожа.

Если он нарушит твои законы, ты докажешь ему, что поступать так очень рискованно. И младенцу известно, что нельзя брать в руки горящий уголек, а после дуть на него и верить, что он погаснет. Разве гринго не учат этому своих детей?

– Учат, да не все.

– Согласен. Вы словно твердите: тронь его несколько раз, может, он горячий, а может, и нет. А потом ребенок растет, спеша сделаться мужчиной, и носится как угорелый по вашим улицам, и в том не вся его вина, потому как никто его не выучил, что горящий уголек всегда жжет. Я рад, что живу в вашей стране, но потому только, что мексиканец. Простите, сеньор, но я не желал бы стать гринго. И коли ваш народ и дальше будет слабеть да портиться, оставлю я все ваши удобства да комфорты и возвращусь обратно в Мексику, не желаю я смотреть на то, как гибнет великая нация!

– Может, и я отправлюсь вместе с вами, – сказал Серж. – Найдется там комнатка для меня?

– В Мексике всем хватит места, – улыбнулся буфетчик, поднося к стойке свежий кофейник. – Хотите, я расскажу вам про Мексику? Мне всегда приятно, когда я рассказываю о Юкатане.

– Хочу, – сказал Серж. – Стало быть, вы из Юкатана?

– Да. Это далеко. Очень далеко. Что-нибудь знаете об этом месте?

– Расскажите мне. Только сперва… Можно я воспользуюсь вашей ванной?

Мне нужно умыться. И не могли бы вы организовать мне что-нибудь перекусить?

– Разумеется, сеньор. Пройдите вон в ту дверь. Чего бы вам хотелось покушать? Ветчина? Яйца? Бекон?

– Мы ведь собираемся говорить о Мексике. Я бы поел чего-нибудь мексиканского. Как насчет menudo? Вы страшно удивитесь, если я скажу вам, сколько времени не ел menudo.

– Menudo у меня имеется, – засмеялся буфетчик. – Не ахти, конечно, но вполне сойдет, не отравитесь.

– А имеются у вас кукурузные лепешки?

– Само собой.

– Ну а лимон? И орегано?

– И то, и другое, сеньор. Вижу, что вы знаете толк в menudo. Теперь мне просто стыдно предлагать вам свою убогую стряпню.

Шел уже пятый час, но сна не было ни в одном глазу. Расслабившись, Серж ощутил вдруг прилив веселья, все равно как бывает в подпитии. Но больше всего сейчас его занимал собственный голод. Глядя в зеркало на потное, в разводах лицо, он расхохотался и подумал: Бог ты мой, как же я голоден. И как же я хочу menudo.

Даже не смыв пены с рук, Серж неожиданно высунулся из-за двери и спросил буфетчика:

– Кстати, сеньор, а вам случайно не доводилось много путешествовать по Мексике?

– Я знаю всю страну. De veras. Я знаю свою Мексику.

– В Гвадалахаре бывали?

– Красивый город. Его я тоже знаю, и даже хорошо. Замечательный там народ, да только народ по всей Мексике замечательный и очень всегда обходительный.

– Может, и о Гвадалахаре расскажете? Хочу побольше знать об этом городе.

– С удовольствием, сеньор, – издал счастливый смешок буфетчик. – И впрямь удовольствие – найти в этот одинокий час человека, готового сносить твою болтовню. В особенности если человек этот желает послушать про твою страну. Не будь вы полицейским, я бы так или иначе угостил вас menudo бесплатно.

Было уже семь утра, когда Серж сел в машину и наконец отправился домой.

Объевшись menudo и лепешками, он тешил себя надеждой, что желудок выдержит, не разболится. Жаль, что нет у него немного травяной настойки, такой, как, бывало, делала его мать. Отменное и безотказное средство от желудочной боли. А расхвораться сейчас никак нельзя: ровно через шесть часов ему снова вставать и готовиться к еще одной ночи. Судя по вестям, доносимым по радио, грабежи и поджоги возобновятся сегодня с новой силой.

Серж не стал выруливать на автостраду и поехал по Мишн-роуд. Но уже на Северной Мишн он увидел нечто такое, что заставило его резко нажать на тормоза и сбавить скорость до пятнадцати миль в час и изумленно уставиться на группку из десятка мужчин, женщины и пары мальчишек, выстроившихся перед входом в еще не открывшийся ресторан. Котелки, миски и кастрюльки, которые они с собой сюда принесли, отличались по форме, но были все, как один, очень вместительными, из чего Серж заключил, что ждут они открытия ресторана лишь для того, чтобы купить – по миске, кастрюльке или котелку – menudo. Потом они отнесут его домой и примутся за лечение (свое ли или кого из домашних) последствий вчерашней попойки: ночь с пятницы на субботу всегда проходит буйно. Нет в природе такого мексиканца, который бы всей душой не верил в то, что menudo снимает похмелье. А поскольку верят в это все, похмелье и вправду снимается, словно растворяется в этой их вере. И будь у Сержа котелок, он бы наверняка остановился и тоже запасся menudo на будущее, невзирая на то что сейчас его живот чувствовал себя так примерно, как набитый всякой всячиной бурдюк. Он взглянул на шлем, но засаленный подшлемник был слишком уж измазан копотью и сажей, чтобы заменить собой кастрюлю, и Сержу ничего другого не оставалось, как дать газу и помчаться на своем «корвете» домой, мечтая поскорей улечься в постель.

Сегодня он будет спать крепче, чем все эти последние недели. Лучше, несмотря на то что видел начало конца: они уже ощутили вкус анархии и поняли, как это легко – нанести поражение гражданской власти, а значит, это только начало, и дальше последует продолжение, а потом за дело возьмется какой-нибудь белый революционер, он-то и попытается разрушить все до самых основ. Да, это только начало, и англос не могут тут ничего изменить, на это не хватит у них ни сил, ни трезвости, ни практической сметки Они сомневаются буквально во всем, в особенности же в самих себе.