Текст книги "Новые центурионы"

Автор книги: Джозеф Уэмбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

***

Рой не смог бы сказать, сколько времени находился уже в полицейской палате в Центральной больнице. В данный момент он не сказал бы даже, провел ли здесь дни или недели. Вечно одно и то же: задернутые шторы, гул кондиционера, легкий топоток шагов, смазанный мягкой подошвой, шептанье медперсонала, иглы и трубки, бесконечно вставляемые или извлекаемые из его тела, однако сейчас он прикинул про себя: может, недели три уж минуло. Но у Тони, с ухмылочкой на женственном лице сидящего над журналом при скудном свете ночника, он спрашивать не станет.

– Тони, – позвал Рой, и маленький санитар положил журнал на стол, направился к его постели.

– Привет, Рой, – улыбнулся он. – Что, проснулся?

– Я долго спал?

– Не слишком, два-три часа, – ответил Тони. – У тебя была беспокойная ночь. Я подумал, посижу-ка я здесь. Вычислил, что ты проснешься.

– Болит сегодня, – сказал Рой, осторожно откидывая покрывало, чтобы взглянуть на дыру, укрытую воздушной марлей. Она больше не пузырилась и не вызывала у него тошноты, но из-за огромного размера швы накладывать было нельзя, так что приходилось ждать, когда она заживет сама по себе. Дыра уже начала усыхать и делаться меньше.

– Симпатичная она у тебя сегодня, Рой, – улыбнулся Тони. – Скоро, не успеешь и моргнуть, покончим с этими внутривенными вливаниями, тогда хоть полопаешь по-человечески.

– Боль просто адская.

– Доктор Зелко говорит, с тобой все идет просто замечательно. Бьюсь об заклад, через пару месяцев выпишешься. А еще через шесть снова выйдешь на работу. Конечно, сперва займешься чем-нибудь полегче. Может, какое-то время поработаешь за конторкой.

– Ладно-ладно, ну а пока дай мне что-нибудь от этой боли.

– Не могу. Имею на сей счет специальные предписания. Доктор Зелко говорит, мы уж и так напичкали тебя инъекциями.

– Да пошел он, твой доктор Зелко! Дай мне что-нибудь. Тебе известно, что такое спайки? Это когда твои кишки все разом суют в тиски, зажимают, а после заливают клеем. Тебе известно, каково это?

– Ну-ну, будет тебе, – сказал Тони, отирая полотенцем Рою пот со лба.

– Взгляни, видишь, как вздулась нога? Все из-за чертова поврежденного нерва. Спроси у доктора Зелко. Дайте мне что-нибудь. Этот нерв ни на секунду не дает мне покоя, зверская боль.

– Прости, Рой, – сказал Тони, его гладкое личико исказилось от огорчения. – Жаль, что не могу сделать для тебя ничего большего. Ты ведь наш пациент номер один…

– Да засунься ты в… – сказал Рой, и Тони зашагал обратно к стулу, уселся на него и снова взялся за чтение.

Уставившись на отверстие в звукоизоляции потолка, Рой начал считать ряды, но быстро утомился. Когда боль становилась нестерпимой да еще не давали лекарств, случалось, он думал о Бекки – это немного помогало.

Кажется, однажды сюда приходила Дороти, приходила с ней, с Бекки, только в том он не был уверен. Он уже собрался спросить Тони, но вспомнил, что тот ночной санитар и никак не может знать, навещали они его или нет. Несколько раз приходили отец с матерью, появился и Карл – в самом начале, по крайней мере раз. Это-то он помнил. Как-то после полудня открыл глаза и увидел всех вместе: Карла и своих родителей, и тут же снова засвербила рана, крики страдания и боли заставили их ретироваться и вынудили проклятых медиков сделать ему укол – восхитительный, неописуемый укол, теперь он только ими и жил, такими уколами. Приходил и кое-кто из полицейских, но кто конкретно – он бы с точностью не назвал. Пожалуй, он припоминает Рольфа. И капитана Джеймса. И, похоже, однажды сквозь огненную пелену видел он и Уайти Дункана.

Опять подступал страх: желудок сжимался так, словно превратился в горсть боли в чьем-то крепком кулаке, он будто бы уже не принадлежал Рою и работал сам по себе, явно пренебрегая неминуемой карой волнами накатывавших мук.

– Как я выгляжу? – спросил внезапно Рой.

– Что, что? – переспросил Тони, вскакивая на ноги.

– Зеркало. Поживее.

– Это зачем же оно нам понадобилось, а, Рой? – опять улыбнулся Тони и потянул ящик из стола в углу одноместной палаты.

– У тебя когда-нибудь болел живот? По-настоящему? – спросил Рой. – Так, чтоб отдавалось в ногтях и плакала простыня?

– Да, – ответил Тони, поднося небольшое зеркальце к его постели.

– Так знай же, что то была чепуха. Ничто! Ты понял? Ничто!

– Я не имею права, Рой, – сказал Тони, держа перед ним зеркало.

– Кто это? – спросил Рой, и, пока глядел на тонкое серое лицо с темными кругами под глазами и множеством сальных капелек пота, портивших кожную ткань, пока глядел в лицо, уставившееся на него в смертном ужасе, страх нарастал в нем, тяжелел и нарастал еще.

– Выглядишь совсем неплохо! Уж сколько времени думали, что так-таки с тобой расстанемся. Ну а теперь точно знаем: ты идешь на поправку.

– Мне нужно, чтобы ты меня уколол, Тони. Я дам тебе двадцать долларов.

Пятьдесят. Я дам тебе пятьдесят долларов.

– Рой, пожалуйста, – сказал Тони, возвращаясь к стулу.

– Будь только у меня моя пушка… – всхлипнул Рой.

– Не нужно так говорить, Рой.

– Я бы разнес себе вдребезги мозги. Но сперва прикончил бы тебя, маленького хренососа.

– Ты жестокий человек, Рой. И я совсем не обязан выслушивать твои оскорбления. Я сделал для тебя все, что мог. Все мы сделали, что могли. Мы сделали все, чтоб спасти тебя.

– Прости. Прости, что я тебя так назвал. Что ж тут поделаешь, если ты голубок, ты ведь не виноват. Прости. Пожалуйста, сделай мне укол. И получишь сто долларов.

– Все, ухожу. Если и вправду понадоблюсь, звони.

– Не уходи. Я боюсь оставаться с ней наедине. Погоди. Прости меня.

Пожалуйста.

– Ну ладно. Забудем об этом, – проворчал Тони, присаживаясь.

– Жуткие у него глаза, у вашего доктора Зелко, – сказал Рой.

– Что ты имеешь в виду? – вздохнул Тони, опуская журнал.

– Радужную оболочку, ее ведь нет. Только два круглых черных шарика, словно пара дробинок крупной картечи. Не выношу их.

– Не такими ли дробинками угодили в тебя?

– Нет. Будь то крупная картечь, сейчас бы от меня так смердило, что мой гроб поднялся бы из могилы. То был номер семь с половиной. Когда-нибудь охотился на птичек?

– Нет.

– Между нами не было и двух футов. Несколько штук попало в ремень, а главная порция досталась мне. Он казался таким безобидным дурачком, что я даже не поднял пистолета. Казался таким безобидным, что я просто не мог поверить. И он был белым. Короткий его дробовик тоже казался таким безобидным и нелепым, что я не мог поверить и в него. Будь он нормальным мужиком с нормальным пистолетом, может, я бы и вскинул свой револьвер, но я просто держал его у бедра, а он, даже когда стрелял, казался таким безобидным…

– Не хочу про это слушать. Не рассказывай мне про это.

– Ты сам спросил. Ты же спрашивал про дробь, разве нет?

– И очень сожалею. Пожалуй, мне лучше выйти на время, может, ты сумеешь заснуть.

– Ну-ну, давай, действуй! – всхлипнул Рой. – Можете все меня оставить.

Ты только посмотри, что вы со мной сотворили! Взгляни на мое тело. Вы же сделали из меня урода, вы, жалкие выродки. Не хватало вам одной громадной дырки в моем брюхе, так вы просверлили вторую, чтобы теперь, просыпаясь, я мог у себя на груди обнаружить свежую кучку дерьма.

– Без колостомии, Рой, тебе было никак нельзя.

– Вот, значит, как? Очень бы тебе понравилось, если б твоя дырка от задницы оказалась вдруг у тебя в животе? Тебе бы понравилось просыпаться и глядеть на мешок дерьма у себя на груди?

– Как только я замечаю его, я тут же все убираю. А сейчас тебе лучше постараться…

– Да! – закричал он и рыдал, уже не таясь. – Вы превратили меня в урода. Я обзавелся менструирующей дыркой, не желающей закрываться, и дыркой от собственной жопы, оказавшейся вдруг спереди, за которой не могу уследить, и обе эти дыры – и бабская, и та, что с дерьмом, – глазеют на меня из моего же брюха, а я глазею на них. Я проклятый Богом урод.

Рой разразился рыданиями, и боль тут же усилилась, но он рыдал, рыдал, и боль заставляла рыдать его натужнее и упорней, покуда он не задохся и не попытался остановиться, чтобы хоть как-то сдержать неумолимую эту боль, которая – о том он молился – лучше б убила его тогда же и мгновенно – огромным, грохочущим, взорвавшим его изнутри красно-желтым ядром огня.

Тони вытер ему лицо и уже собирался было заговорить, но рыдания стихли, и Рой пробормотал, ловя ртом воздух:

– Я… Мне… перевернуться. Иначе сдохну. Помоги, пожалуйста. Помоги хоть ненамного улечься на живот…

– Конечно, Рой, – сказал Тони, нежно его приподняв и опуская на кровать. Он убрал подушку, и вот Рой уже покоился на пульсирующей горячей ране, судорожно всхлипывая и сморкаясь в поданную Тони бумажную салфетку.

Он лежал так минут пять, прежде чем понял, что больше находиться в этом положении ему невмоготу. Обернулся, но Тони успел уже выйти в коридор. К черту, подумал Рой, он и сам перевернется, и, может, попытка эта убьет его. Что ж, прекрасно! Он оперся о локоть, чувствуя, как заливает потом грудную клетку, дернулся – так резко, как только мог, – и упал на спину.

Пот свободно струился по всему его телу. Он это чувствовал. Он почувствовал и что-то еще. Ослабил клейкую ленту, взглянул на рану и завопил во всю глотку.

– В чем дело? – спросил Тони, вбегая в комнату.

– Посмотри на это! – сказал Рой, не сводя зрачков с торчавшего из раны окровавленного комка.

– Что за чертовщина? – сказал Тони, в замешательстве переводя взгляд с двери опять на Роя.

Рой глазел на рану, а когда посмотрел на Тони, увидел вдруг, что обескураженное маленькое лицо санитара расплывается в улыбке и тот начинает хихикать.

– Схожу-ка я за доктором, – сказал Тони.

– Погоди, – сказал Рой, расхохотавшись. – Доктор тут не нужен. О Боже, слишком уж это смешно. – Ему не хватало воздуха, и, когда его сразил новый спазм, он перестал смеяться, но и боль не могла уничтожить комичности происходящего. – Ты знаешь, Тони, что это за хреновина? Да это же чертов пыж!

– Что?

– Пыж от патрона из того обреза! В конце концов замаялся там сидеть и вылез. Наклонись поближе. Гляди-ка, в нем застряло даже несколько дробинок. Нет, всего две. Две крошечные дробинки. Господи, да ведь это смешно! О, Боже… Иди-ка сделай объявление, пусть всему персоналу будет известно, что в полицейской палате произошло счастливое событие. Скажи им, что кривой монстр доктора Зелко изнасиловал новенькую дырку и дал рождение трехунцевому ублюдку, подозрительно напоминающему окровавленный пыж. И что глаза у него точь-в-точь как у доктора Зелко! О-у-у-у, Боже, смеху-то!

– Я схожу за доктором, Рой. Мы все почистим.

– Ах ты, гомик чертов! И не пытайся отнять у меня ребенка! Как-то раз я хотел проделать это с одной черномазой, так она едва не сожрала свое дитя… О-о-у-у-у, Боже, до чего смешно! – захлебывался Рой, смахивая слезы.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
АВГУСТ, 1964

16. СВЯТАЯ

Сидя в безлюдной детской комнате полиции Холленбекского дивизиона, Серж потянулся, зевнул и закинул ноги на конторку. Он курил и гадал, когда же вернется его напарник Стэн Блэкберн. Стэн попросил дождаться его здесь, покуда он не уладит «одно личное дельце». Об этом «дельце» Сержу было кое-что известно: женщина, не успевшая толком развестись, зато успевшая наплодить троих детей, успевших достаточно подрасти, чтобы в конце концов втянуть Блэкберна в полосу неприятностей. Если любовная история, замешанная на нарушении супружеской верности, дойдет до коридоров департамента, полицейскому по меньшей мере грозит временное отстранение от дел ввиду «недостойного поведения». Интересно, подумал Серж, останусь ли сам я прежним мартовским котом, если – вот именно, если! – когда-нибудь женюсь?

Он согласился на назначение в сотрудники отдела по делам несовершеннолетних лишь потому, что его заверили: он не будет переведен в участок на Джорджия-стрит, а это означало, что предстоит ему работать здесь же, в Холленбеке. Да, в ночную смену. Да, разумеется, не пешком, а на колесах. Он решил, что, когда встанет вопрос о повышении в звании, новая запись в его послужном списке нисколько не повредит. Но сначала нужно, конечно, сдать письменный экзамен, а исход его был более чем сомнителен. Вообразить себя решительно взявшимся за зубрежку по строгой учебной программе Серж попросту не мог. Даже в колледже ему не удавалось заставить себя учиться. Он улыбнулся, вспомнив, как несколько лет назад – лихие амбиции, нечего сказать! – решил прилежно вкалывать, чтобы получить новое звание и быстрее сделать карьеру. Старший полицейский в штате Калифорния – вот и вся его карьера, тридцать три зачета – вот и все его успехи. Стыдно сказать, но ведь и к этой низенькой ступеньке он подступался несколько раз.

И все же ему нравилось работать в Холленбеке, да и на жизнь хватало с лихвой. Его план экономии оказался на удивление безгрешным, появились кое-какие сбережения, ну а что касается будущего – дальше возможного повышения в сержанты и работы в следственном отделе он даже и не заглядывал. Большего мне и не нужно, размышлял он. К концу двадцатилетнего срока выслуги ему будет сорок три, и сорок процентов жалованья на оставшиеся дни – совсем неплохо, только, конечно, ни в Лос-Анджелесе, ни в его окрестностях он жить тогда не станет. Серж подумывал о Сан-Диего. Там славно. Только опять же – не в самом городе. Возможно, удастся подыскать себе что-нибудь в пригороде. Он знал, что в его планах должно найтись место и для жены с детьми. Рано или поздно, но этого не избежать. По правде говоря, он становился все неспокойнее и сентиментальнее. И начинал проявлять любопытство к телевизионным сериалам, закрученным вокруг семьи и домашнего очага.

С Паулой он встречался давным-давно. Ни одна девушка прежде не возбуждала в нем такого интереса. Красавицей ее не назовешь, но очень привлекательна, а от прозрачных серых глаз вообще не оторвать взгляда – если, разумеется, она не обрядилась во что-нибудь плотно облегающее ее стройную фигуру, тут уж она делалась чертовски привлекательной. Он чувствовал, что она не прочь выйти за него замуж. Паула частенько ему намекала, что хочет обзавестись семьей, на что он отвечал ей: смотри не опоздай, а то состаришься, тебе ведь уже двадцать два; тогда она спрашивала, как он насчет того, чтобы подарить ей пару ребятишек, «С удовольствием», – говорил он. Только все должно быть по закону, предупреждала она.

Обладала она и другими достоинствами. Преуспевающий в Альхамбре дантист доктор Томас Адаме наверняка дарует лакомый кусочек из своих богатств удачливому зятю, который сумеет добиться расположения его единственной и весьма избалованной дочери. Когда Паула сняла в доме, где проживал Серж, квартирку – тот самый двенадцатый номер, что занимала до нее стенографистка по имени Морин Болл, – он, Серж, почти и не заметил особой перемены в женском обществе, тут же начав – а точнее, продолжив – назначать свидания. Как-нибудь вечерком, хорошенько пообедав и приняв солидную дозу мартини, ему придется пройти через формальности и просить ее руки, и сказать ей: ну что ж, действуй, передай своим, пусть готовят свадебный стол, да пороскошней. Какого дьявола! Не может же все это без толку длиться целую вечность!

К восьми тридцати солнце зашло, и сделалось прохладнее, самое время проехаться по Холленбеку. Скорей бы Стэн вернулся, думал Серж, так и не решив, чем же ему пока заняться: уткнуться ли снова в учебник по конституции штата Калифорния (черт бы побрал эти летние курсы при университете!) или же почитать роман, который потому и захватил сегодня на работу, что знал: ждать в кабинете ему придется несколько часов.

Не успел он предпочесть роман, как в дверь, насвистывая, вошел Блэкберн. На лице его играла глупая улыбка, а вид был такой, словно «личное дельце» продвигалось слава Богу.

– Сотри помаду с рубашки, – сказал Серж.

– Ума не приложу, как это она там оказалась? – сказал Блэкберн, хитро подмигнув и посмотрев на сочный знак, ярко удостоверявший одержанную им победу.

Однажды, когда Блэкберн остановил машину в переулке у двухэтажного домишка и вошел внутрь, Серж увидел ее, эту его «победу». Не будь даже риска напороться на муженька или вполне реальной опасности того, что милые детки доложат обо всем своему папочке, – Серж бы и тогда на нее не позарился.

Блэкберн прошелся расческой по седым, редеющим волосам, поправил галстук и поковырял пальцем пятно на белой рубашке.

– Может, возьмемся за работу? – спросил Серж, скидывая ноги с конторки.

– Прямо не знаю. Что-то я притомился, – хихикнул тот.

– Пошли-пошли, Казакова, – сказал Серж, покачав головой. – Лучше уж я поведу машину, а ты тем временем передохнешь да силы восстановишь.

Он решил проехать на юг к Сото и свернуть на восток в сторону новой полосы отчуждения на Помонской автостраде. Случалось, по вечерам, когда жара спадала, он любил наблюдать за суетой рабочих, спешащих завершить строительство еще одного огромного лос-анджелесского комплекса из стали и бетона, который устареет раньше еще, чем успеют его сдать, и обречен задохнуться от потока автомобилей буквально через час после открытия. Но вот чего уже теперь нельзя не поставить в заслугу трассе, так это того, что она извела «ястребов». Доктрина о суверенном праве государства отчуждать частную собственность неожиданно добилась успеха там, где потерпели крах и полиция, и отдел по надзору за условно осужденными, и суд по делам несовершеннолетних. Стоило штату перекупить частные владения и вынудить родителей «ястребов» рассеяться по восточному Лос-Анджелесу, как банда словно растворилась в свежеющем воздухе.

Серж направился через бетонированные пути к холленбекскому парку – посмотреть, чем там промышляют юные сорвиголовы. За неделю они с напарником не произвели ни единого ареста, в основном по причине отнимавшего немало рабочего времени блэкберновского романтического увлечения, но сегодня Серж надеялся, им повезет. И пусть пока насчет их «недобора» сержант не произнес ни слова, Серж предпочитал выполнять работу ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы тебе не намылили шею.

Проезжая мимо лодочной станции, он заметил, как в кустах скрылся чей-то силуэт. Тут же они услыхали глухой и полный звук расколовшейся бутылки, кем-то второпях уроненной и угодившей в булыжник.

– Видел его? Не узнал? – спросил Серж Блэкберна, лениво поводившего фонарем по кустам.

– Похоже, кто-то из «малышей». Пожалуй, то был Бимбо Сарагоса.

– Глотнул винца, а?

– Глотнул? Только не он. Этого и клещами от бутылки не оторвешь, так к ней клеится.

– В бурю любая гавань хороша.

– Гавань. Ха, недурно звучит.

– Может, проедем ниже и словим его?

– Нет смысла. Он уж наверняка на той стороне озера, прибился к новой гавани. – И Блэкберн откинулся на сиденье, закрыл глаза.

– Не мешало б нам кого-нибудь сегодня повязать, – сказал Серж.

– Запросто, – сказал Блэкберн и, не открывая глаз, вслепую развернул одну за другой две жевательные резинки и сунул их в рот.

Выехав из парка на Бойл-стрит, Серж заприметил еще пару «малышей», Бимбо среди них не было. Того, что поменьше, звали Марио Вега, другого он не узнал.

– А кто вон тот здоровяк? – спросил он.

Блэкберн приподнял одно веко и посветил лучом на подростков, те усмехнулись и зашагали в сторону Витьерского бульвара.

– Кличка Примат. Забыл имя.

Обгоняя их, Серж оценил нарочитость обезьяньей походки этого молодчика: носки вывернуты наружу, каблуки зарываются в землю, руки болтаются по сторонам – вот она, «торговая марка» истинного члена банды, фыркнул он. Да еще странный ритуал медленного пережевывания воображаемой жвачки. На одном были «ливайсы», хаки другого распороты снизу по шву, чтобы «как положено» спадали на черные лакированные туфли. На обоих – пендлтоновские рубашки, застегнутые на обшлагах, дабы скрыть следы от уколов; коли имеешь такие отметины, статус твой повышается – ты уже наркоман. На головах – одинаковые матросские кепочки, какие носят в колониях для малолетних преступников, а побывал ты «на зоне» в действительности или нет – дело десятое…

Медленно проезжая мимо пацанов, Серж перехватил несколько слов из разговора, чуть ли не целиком состоящего из сцеживаемой сквозь зубы испанской матерной брани. Он вспомнил о книжках, утверждавших чистый формализм, своего рода обрядовый характер испанских оскорблений, в которых «акт» лишь подразумевается, да и то весьма косвенным образом. Но в родственном ему неофициальном мексиканском наречии все совсем иначе, подумал он. Мексиканское ругательство и просто не слишком изысканное выражение вгонит в краску даже свой английский эквивалент. Выходит, испанской брани чиканос дали второе рождение.

Серж решил уже было, что Блэкберн заснул, когда вдруг в десять минут одиннадцатого оператор из Центральной произнес:

– Всем холленбекским бригадам, а также Четыре-А-Сорок три: подозреваемый четыре-восемьдесят-четыре только что покинул Бруклин-авеню, дом двадцать-три-одиннадцать, и бегом направился на восток по Бруклин-авеню, затем на юг по Сото. Его приметы: мужчина, мексиканец; возраст: тридцать пять – сорок; рост: пять футов восемь – пять футов десять дюймов; вес: сто шестьдесят – сто семьдесят фунтов; волосы черные; одет в грязную красную водолазку с коротким рукавом, штаны цвета хаки, при себе имеет гипсовую статуэтку.

Когда поступил сигнал, Серж и Блэкберн как раз приближались к Сент-Луисской. Огибая то место, где было совершено воровство, Серж у входа в магазин увидел дежурную машину. Один полицейский сидел внутри в освещенном салоне, другой беседовал в магазине с владельцем.

Припарковавшись на минутку рядом с дежурным автомобилем, Серж прочел оконную вывеску: «Религиозные товары Luz del Dia» <Свет Господень (исп.)>.

– И что он свистнул? – окликнул он незнакомого полицейского, явно из числа салаг.

– Религиозную статуэтку, сэр, – ответил молодой, вероятно полагая, что они с Блэкберном стоят этого «сэр», если уж вырядились в гражданское. По крайней мере, довольно подумал Серж, мой сонный напарник открыл глаза. А что касается новобранцев, так нет ничего отвратительнее, чем разрушать их иллюзии слишком быстро.

Он выехал на Сото и принялся скользить взглядом в разные стороны. Потом повернул на восток к Первой и севернее на Мэттьюз и тут увидел субъекта в красной водолазке, который направлялся к центру города. Описание свидетельница дала замечательное, только вот позабыла самую малость – сказать, что он вдрызг пьян.

– Идет, – сказал Серж.

– Кто?

– Подозреваемый четыре-восемьдесят-четыре из «религиозного» магазинчика. Он и есть. Погляди.

– Ага, должно быть, он, – сказал Блэкберн, освещая покачивающуюся фигуру фонарем. Пьяница закрыл лицо руками.

Серж притормозил в нескольких футах от него, и оба полицейских вышли из машины.

– Где статуэтка? – спросил Блэкберн.

– У меня ничего нету, сэр, – сказал обрюзгший тип со слезящимися глазами. Сотни пинт выпитого вина превратили красный свитер в лиловый.

– Я этого парня знаю, – сказал Блэкберн. – Ну-ка, ну-ка… Эдди… Эдди – как там тебя?

– Эдуардо Онофре Эскуэр, – ответил человек, рискованно покачнувшись. – Пдипп… припоминаю вас, сэр. Уж столько раз вы вязали меня за пьянки.

– Точно. Испокон веков Эдди был почетным алкоголиком Бруклин-авеню. Где же ты пропадал, Эдди?

– В последний раз загудел в тюй… в тюрьму на целый год. В нашей сидел, в окружной.

– Год? За пьянство?

– Кабы за пьянки!.. Мелкое воровство, сэр. Позаимствовал две пары дамских чулочек, чтобы обменять на бутылек.

– И сейчас промышляешь той же чертовщиной, – сказал Блэкберн с укоризной. – Тебе известно, что даже мелкая кража, совершенная вторично, превращает тебя в рецидивиста. На сей раз пойдешь совсем по другой статье.

– Прошу вас, сэр, – захныкал Эдди. – Не вяжите меня, а лучше отпустите.

– Полезай-ка, Эдди, в машину, – сказал Серж. – Покажешь, где ты ее швырнул.

– Пожалуйста, не вяжите меня, – повторил Эдди, когда Серж завел мотор и направился на восток по Мичиган-стрит.

– Куда держим путь, Эдди? – спросил он.

– Не бросал я ее, сэр. Когда разглядел, что это такое, просто поставил перед Божьей церковью.

Осветив фонариком ступени серого строения на Брид-стрит, Блэкберн выхватил из темноты белую мантию и черный капюшон над черным лицом Блаженного Мартина де Порреса.

– Как увидал, кто он такой есть, сразу же и поставил на ступеньки церкви.

– Никакая она не церковь, – сказал Блэкберн. – Это синагога.

– Да кто б ни была, там вон и поставил, чтоб священник, значит, нашел, – пояснил Эдди. – Прошу вас, сэр, не надо меня вязать. Ей-Богу, сейчас же прямиком пойду в свою каморку, если вы, понятно, дадите мне такую возможность. Подсобите мне, сэр, и я больше никогда не стану воровать.

Клянусь своей мамашей.

– Что скажешь, напарник? – спросил Серж, ухмыляясь.

– Да ну его к дьяволу. Наше дело – подростки, верно? – спросил Блэкберн. – А Эдди что-то не очень похож на подростка.

– Отправляйся домой, Эдди, – сказал Серж, потянувшись через сиденье и отперев заднюю дверцу.

– Премного благодарен, сэр, – сказал Эдди. – Спасибо вам. Я пошел.

Он споткнулся о бордюр, но удержался на ногах, выпрямился и пошел, шатаясь, по тротуару. Серж подобрал со ступенек синагоги статуэтку.

– Благодарю вас, сэр, – крикнул Эдди через плечо. – Я и знать не знал, что беру. Как перед Богом клянусь, святого бы красть не стал.

– Перекусить не желаешь? – спросил Блэкберн после того, как они вернули черного Мартина в магазин, объяснив владельцу, что нашли его в целости и сохранности на тротуаре в двух кварталах отсюда и что, возможно, вор попался совестливый, потому толком и не сумел украсть Мартина де Порреса.

Хозяин сказал:

– Quizds, quizas. Quie'n sabe? <Может быть, может быть. Кто знает?

(исп.)> Мы любим думать, что и у вора есть душа.

Блэкберн предложил старику сигарету и сказал:

– Верить, что и среди них есть приличные ребята, – это наш долг, правильно я понимаю, сеньор? Юнцам вроде моих здешних companeros <приятели (исп.)> – тем ничего не нужно, плевать на все. Но когда они немного повзрослеют, ну вот как мы с вами, тут-то им и нужна хоть какая вера, совсем немного, а?

Старик кивнул, сделал затяжку и произнес:

– Истинная правда, сеньор.

– Ты как, созрел для жратвы? – спросил Серж у Блэкберна.

Минуту тот молчал, потом сказал:

– Серж, подбросишь меня до участка?

– Чего ради?

– Хочу позвонить. А ты, как поешь, заедешь за мной.

Какого хрена теперь делать? – размышлял Серж. У этого парня столько личных проблем, сколько не набиралось ни у одного напарника из тех, с кем он прежде работал.

– Думаю позвонить своей жене, – сказал Блэкберн.

– Разве вы не в разводе? – спросил Серж и тут же пожалел об этом: с таких вот невинных на первый взгляд вопросов и начинаются мрачные исповеди о супружеских тайнах.

– Так-то оно так, только я хочу разузнать, нельзя ли мне вернуться домой. Ну какой смысл мне жить в холостяцкой конуре? Мне уж сорок два.

Скажу ей, что мы сдюжим, была бы только вера.

Ага, цветочки уже распустились, подумал Серж, жди теперь ягодок. Черный Мартин испробовал свои чары на старом рогоносце.

Он высадил Блэкберна перед участком и покатил обратно к Бруклину, решив угостить себя настоящей мексиканской кухней. Carnitas <мексиканское мясное блюдо> – вот это будет в самый раз, на Бруклине можно было найти пару местечек, где настоящие «carnitas по-мичоакански» отпускались полицейским за полцены.

Тут он вспомнил о ресторанчике мистера Розалеса. Он не заглядывал туда уже несколько месяцев, а ведь там была Мариана, раз от разу все хорошевшая. Как-нибудь, пожалуй, можно будет пригласить ее в кино. Он понял вдруг, что не назначал свидания мексиканкам со школьных времен.

Войдя в ресторан, он не сразу увидал Мариану. Обычно он захаживал сюда один-два раза в месяц, но в последнее время все никак не удавалось: то тридцатидневный отпуск, то упорные попытки Блэкберна соблазнить какую-то официантку в заведении для автомобилистов в деловой части города (которая в свой черед проявляла необъяснимый интерес к старине Стэну и потчевала их горячими сосисками, гамбургерами, а иногда и копченой говядиной – все это благодаря любезности ничего не подозревавшего хозяина).

– А-а, сеньор Дуран, – сказал мистер Розалес, подавая Сержу знак рукой проследовать в кабинку. – Давненько не виделись. Как поживаете? Неужели болели?

– Отпуск, мистер Розалес, – ответил Серж. – Не слишком я припозднился с обедом?

– Что вы, нет, конечно. Carnitas? У меня теперь новая кухарка из Гванахуато. Вкуснейшие готовит barbacoa <жаркое (на вертеле) (исп.)>.

– Может, заказать что попроще? Ну, например, такос. И, пожалуйста, кофе, мистер Розалес.

– Стало быть, такос?

– Да, перцу побольше.

– Сию минуту, сеньор Дуран, – сказал мистер Розалес и направился в кухню.

Серж подождал немного, но вместо Марианы кофе поднесла другая девушка, постарше той да покостлявей. Официанткой она была совсем неопытной и, наполняя чашку, пролила жидкость на стол.

Покуда она не вернулась с такос, Серж покуривал да отхлебывал кофе.

Оказалось, он не так голоден, как думал, хотя такос, приготовленные новой кухаркой и ничуть не уступавшие тем, что стряпала прежняя, вроде бы должны были раззадорить его аппетит. С крошечных ломтиков свинины счищены малейшие капельки жира, лук тщательно пропущен через терку, мясо окроплено чилантро. А что касается пряного соуса – вкуснее он вообще никогда ничего не ел. И все же не настолько он был голоден, чтобы насладиться всем этим сполна.

Расправляясь с первым такос, он поймал взгляд мистера Розалеса, и маленький человечек сейчас же заспешил к его столу.

– Еще немного кофе? – спросил он.

– Нет, все и так замечательно. Я как раз вспомнил о Мариане. Ума не приложу, куда она запропастилась? Новая работа?

– Нет, что вы, – засмеялся тот. – Просто дела мои пошли в гору, так что теперь у меня две официантки. А ее я послал в продовольственный: вышло все молоко на сегодня. Скоро она вернется.

– Как ее английский? Продвигается?

– Вы будете удивлены. Очень уж она у нас смышленая. Уже болтает похлеще меня.

– Ваш английский превосходен, мистер Розалес.

– Благодарю вас. А как ваш испанский, сеньор? Что-то мне не доводилось слышать, чтобы вы на нем говорили. Пока не узнал вашего имени, принимал вас за англоамериканца. Может, вы и впрямь англо-американец, да только наполовину? Или чистокровный испанец?

– А вот и она, – сказал Серж, испытывая искреннее облегчение оттого, что Мариана прервала их разговор. В руках она держала две огромные сумки.

Ногой прикрыв за собой дверь и по-прежнему не замечая Сержа, она двинулась вперед. Он потянулся и завладел одной из сумок.

– Сеньор Дуран! – воскликнула она, черные глаза заблестели. – Как здорово видеть вас!