Текст книги "Бунт на продажу. Как контркультура создает новую культуру потребления"

Автор книги: Джозеф Хиз

Соавторы: Эндрю Поттер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Теперь, когда холодная война позади, можно сказать, что анализ по Гоббсу в сущности был верен. Если бы фрейдистский анализ оказался правильным, то холодная война никогда бы не кончилась (во всяком случае не окончилась бы так, как это произошло в действительности). И СССР, и США мотивировали свое поведение не столько ненавистью друг к другу, сколько боязнью намерений противоположной стороны. Все, что потребовалось для окончания конфликта, – это, по сути, одностороннее решение Михаила Горбачева прекратить затянувшийся процесс. Поступив так, он показал, что гонка вооружений основывалась не на агрессии между двумя сторонами, а на отсутствии доверия друг к другу.

Какое мы можем сделать из всего этого заключение? Фрейд утверждал, что цивилизация порождает несчастливость, подавляя ряд наших самых сильных инстинктов. Каковы свидетельства того, что нам свойственны эти инстинкты? Самое яркое подтверждение – когда людям дают волю действовать как им заблагорассудится, ситуация быстро оборачивается насилием. Согласно Фрейду, это показывает, что на некоем фундаментальном уровне все мы – кровожадные создания. Гоббс предлагает гораздо более простое объяснение. Зачастую люди плохо обходятся с окружающими не из-за желания причинить им страдания, а чтобы избежать плохого обращения с ними самими. Это подобно ситуации с разводящейся супружеской парой: муж и жена расходятся не из-за того, что испытывают неприязнь друг к другу, а потому, что каждый убежден: партнер готов развалить семью. И каждый из супругов предпочитает сделать это первым, чтобы не стать «жертвой». Их проблема заключается в отсутствии взаимного доверия.

Контраст между анализами по Гоббсу и по Фрейду напоминает нам, что даже глубокие психологические объяснения явлений не всегда оптимальны. Иногда сигара – это просто сигара. А ракета – просто ракета. Несуразности, вроде военной эскалации, можно объяснить и без доводов о «внутреннем ребенке», жаждущем творить разрушения. Конечно, ядерная эскалация – это нежелательный результат, но его причиной явилась рациональная реакция на ситуацию, характеризировавшуюся недоверием и страхом. Получается, что для прекращения гонки вооружений, для того, чтобы на смену тенденции к обоюдному уничтожению пришел здравый смысл, не потребовалось подавлять наши инстинкты. Если обязательное для выполнения решение приводит к нужной степени доверия, то нет причин, чтобы это решение не было с энтузиазмом принято обеими сторонами.

Обобщая, можно сказать: аргументы Гоббса показывают, что не все правила плохи, и не все люди, их соблюдающие, являются всего лишь угнетаемыми конформистами. Существует средний путь между невротичной потребностью к порядку полковника Фиттса и детским отвержением всяческих норм Лестера Бернама. Есть возможность быть нормальным, хорошо адаптированным к обществу взрослым, просто выполняя правила, действующие ради общего блага, и при этом сознательно отвергая несправедливые нормы. Однако именно такой вариант упорно отвергается контркультурными критиками.

* * *

Мы легко забываем, до какой степени наша повседневная жизнь определяется правилами. По большей части мы настолько хорошо социализированы, что мысль о нарушении правил даже не возникает. И поскольку мы, как и почти все прочие люди, совсем не думаем о том, чтобы их нарушать, ощущение, что вообще существуют какие-то нормы, быстро утрачивается. Однако они действительно существуют. Если вы хотите вспомнить об этом, попытайтесь что-нибудь нарушить. Например, когда вы окажетесь в автобусе, попробуйте сесть кому-нибудь на колени. Или, когда придете в магазин, поторгуйтесь с продавцом, чтобы купить пакет молока подешевле. В переполненном лифте попробуйте встать лицом к задней стенке. Или влезьте без очереди в кассу кинотеатра. Попробуйте пристально посмотреть в глаза проходящим по улице. Люди не просто будут удивлены, они очень обеспокоятся. На такое отклонение от социальных норм обычно следуют самые разнообразные реакции: от выражения неодобрения до стремления немедленно наказать вас как нарушителя.

Другими словами, общество строго требует соблюдения социального порядка. Даже самые слабые, самые социализированные члены общества в конечном итоге принимаются за решительные действия при виде вопиющего пренебрежения основными, правилами социального порядка. Очень забавно это показано в фильме «Бойцовский клуб», когда Тайлер Дарден посылает новых рекрутов с заданием добиться, чтобы их кто-нибудь поколотил. Особая оговорка: им не разрешается бить первыми. Демонстрируется серия эпизодов, в которых члены клуба то и дело врезаются в очереди, крадут конфеты у детей или обливают из шланга напыщенного бизнесмена. Первоначальной реакцией на нарушение становятся смущение и замешательство, за которыми следуют гнев и, наконец, насилие.

Реакции людей в фильме «Бойцовский клуб» не слишком отличаются от тех, что были выявлены в ходе нескольких важных социологических экспериментов, проведенных в 1960-х годах. В то время многие проявляли интерес к тому, как людей заставляют следовать социальным нормам. Одни из самых смелых исследований проводились калифорнийским социологом Гарольдом Гарфинкелем. Гарфинкель поручил своим студентам провести то, что он назвал «экспериментами по нарушению правил». Молодых людей попросили поступать вопреки тому, чего от них ожидают, а затем записать полученные реакции. Например, студентам поручили от пятнадцати минут до часа вести себя так, словно они постояльцы, а не члены семьи в собственном доме. Им предстояло «соблюдать дистанцию в общении, обращаться к окружающим в учтивой манере, заговаривать, только услышав обращение к себе» и все время проявлять «сдержанность и вежливость». В некоторых случаях члены их семей отнеслись к необычному поведению легко, решив, что это шутка. В большинстве же такое поведение привело к серьезным нарушениям отношений. Семьи отреагировали на такое отклонение от нормы с неприкрытой враждебностью.

Они не жалели сил, пытаясь получить объяснения странному поведению и вернуть ситуацию в нормальное русло. Отчеты студентов были полны описаний изумления, замешательства, шока, обеспокоенности и гнева, которые сопровождались обвинениями в адрес студентов со стороны членов их семей в злобности, черствости, эгоистичности или невежливости. Семьи задавали вопросы: в чем дело? что на тебя нашло? тебя отчислили? ты больна? чего это ты так важничаешь? чем ты так разозлен? ты сошел сума или просто дурак? […] Одна мать, разъяренная тем, что ее дочь заговаривала только тогда, когда к ней обращались, принялась гневно кричать на нее, обвиняя в неуважении, и отказалась слушать успокоительные увещевания сестры студентки. Один отец отчитал свою дочь за то, что она безразлична к окружающим и ведет себя как избалованный ребенок.

В результате экспериментов Гарфинкель пришел к выводу, что «нормальность» – это не просто характеристика, которую имеют люди, а статус, которого они стараются достичь и стремятся поддерживать. Кроме того, мы ожидаем от других, что они будут поступать «нормально», т. е. в рамках определенного стандарта, соответствия которому мы требуем от них. Когда же окружающие ведут себя «ненормально», мы требуем от них объяснений и прекращаем отношения или стараемся как-либо наказать, если они не могут дать нам удовлетворительных объяснений.

«Нормальность» поведения индивида обладает важным качеством: она избавляет окружающих от излишнего когнитивного напряжения. В типичной социальной ситуации – скажем, когда идешь по городской улице – слишком много всего происходит вокруг, чтобы уделять должное внимание всем вероятным возможностям развития событий. Нормальным считается, когда машины следуют по мостовой, а люди – по тротуару. А еще для людей считается нормальным шагать по тротуару, тактично сохраняя дистанцию (не идти позади человека, приблизившись к нему вплотную, не разговаривать с незнакомцами и т. д.). В принципе, любое из этих правил можно нарушить в любой момент. Однако мы привычно игнорируем эти возможности. Люди спокойно стоят на краю тротуара, когда автобус проезжает в полуметре от их лиц. Представьте себе, что они стоят в открытом поле и тот же автобус проходит так близко от них! В этом случае все ощутят огромную опасность, которую близко проходящая машина представляет для пешеходов. Однако в городе мы спокойно игнорируем эту опасность. Мы считаем само собой разумеющимся, что водитель автобуса будет делать то, что повсюду делают «нормальные» водители: не станет давить пешеходов. Лишь в случае, когда машина неожиданно резко сворачивает с курса и наши ожидания не оправдываются, нам приходится волноваться за собственную безопасность.

Вот почему культурный шок, испытываемый людьми в новом или незнакомом социальном окружении, является таким устойчивым и часто описываемым феноменом. В сущности, культурный шок есть кумулятивный эффект фрустрации и беспокойства в результате утраты знакомых знаков и указателей, информирующих о социальных взаимодействиях. Значительную часть неприятностей вызывает незнание того, что «нормально» и что «ненормально». Хотя первоначально пребывание в чужой стране может давать новые интересные впечатления, через определенный период времени трудности при попытках добиться даже совсем простых нужных результатов начинают выматывать людей. Неспособность определять социальные сигналы и правильно реагировать на них – понять, разумна ли предлагаемая при покупке чего-либо цена, серьезно говорят люди или шутят, грубы они или вежливы, как начать беседу и о чем говорить, смеются люди с вами или над вами – заставляет чувствовать себя беспомощными и неразумными детьми. Поначалу обильного доброжелательства бывает достаточно, чтобы сгладить трудности, однако, в конце концов, все начинают тосковать по «нормальному», менее сложному стилю взаимодействия.

На основании таких наблюдений Гарфинкель заключил, что густая сеть правил, руководящих нашей повседневной жизнью, служит «рутинным основанием для повседневной деятельности». Ее самая важная функция заключается в поддерживании и воспроизводстве системы всеобщего взаимного доверия. По существу, жить и действовать в обществе мы можем, только доверяя другим людям. Нам нужно верить в то, что водители автомобилей не попытаются сбить нас, незнакомцы не попытаются ограбить, повара не попытаются отравить и т. д. Но обычно мы не имеем специфических свидетельств этого – особенно в большом мегаполисе, где большинство людей, с которыми мы ежедневно сталкиваемся, никогда не встречались нам раньше. Как же нам избежать беспокойства о том, к чему могут привести эти контакты? Что для нас важно – так это вера, что другие люди будут соблюдать существующие правила.

Один из способов создания атмосферы доверия – символическая демонстрация людьми готовности соблюдать правила. В этом и состоит главная функция вежливости и хороших манер. Когда мы вежливо приветствуем кого-либо, придерживаем дверь, берем салат соответствующей вилкой и выражаем благожелательность, это помогает нам убедить окружающих, что у нас нет камня за пазухой, что наше взаимное общение пройдет гладко, как и должно. Таким образом, всевозможные «дурацкие» правила, которые мы должны соблюдать, служат вовсе не подавлению индивидуальности, свободы и самовыражения, а и выполняют ценную функцию. Каждое незначительное действие служит сигналом, позволяющим другим людям заключить, что, вероятней всего, последует дальше.

Именно этот механизм доверия эксплуатируется талантливыми мошенниками и психопатами, которые в общении неизменно вежливы и очаровательны. Строго говоря, нельзя быть уверенным, что люди, играющие по правилам, когда дело касается мелочей, будут поступать так же и в серьезной ситуации. Мошенники доказывают это, делая первое и не делая второго. Но значит ли это, что нам всем следует перестать доверять друг другу? Если бы мы это допустили, то нормальная жизнь в обществе стала бы невозможной. Другими словами, жизнь без культуры привела бы к перманентному состоянию культурного шока.

Так что же можно сказать о требованиях соблюдать социальные нормы? Это тирания большинства, массовое общество, стремящееся доминировать над индивидом и наказывать его за любые проявления уникальности и творчества? Вовсе нет. Бунтари контркультуры близко к сердцу приняли постулат, что социальные нормы навязываются насильно, и на этом основании заключили, что культура в целом – это система владычества. Было усмотрено сходство между Адольфом Гитлером и автором книги «Этикет. Классическое руководство» Эмили Пост, их в равной степени сочли фашистами, стремящимися навязать свои правила людям, дабы лишить их удовольствия. Посему всякий бунт против любых социальных норм оценивался позитивно. Однако главным следствием такого анализа стало шокирующее снижение уровня вежливости, особенно в США (где уже стало нормой мычать «угу» в ответ на слово «спасибо»). Этого достаточно, чтобы заставить задуматься любого человека. Деградация хороших манер никому не добавила свободы, а лишь сыграла на руку людям с антисоциальными наклонностями (и политическими платформами).

* * *

Любой, кто когда-либо пробовал заниматься вещами, связанными с контркультурой, имеет непосредственный опыт знакомства с теми методами, которыми обеспечивается соблюдение социальных норм. Как бывший панк-рокер из маленького городка я знаю об этом не понаслышке. Собственно, в мир панков я попал почти случайно. В детстве я был в основном спокойным мальчиком. В первые два года учебы в старших классах школы я вел довольно замкнутый образ жизни, помногу просиживая в компьютерном зале за игрой Dungeons and Dragons. Это было еще до эпохи киберпанка и хакеров, так что публика в компьютерном зале состояла из кучки очкариков, лишенных всякой мании величия и не помышлявших когда-либо обрести «крутость».

Моя школа находилась в довольно бедном районе города, в нее родители отправляли детей, имевших проблемы с дисциплиной, чтобы дать им последний шанс избежать исправительного учреждения. Однажды к нам поступила новая девочка с самой настоящей панковской прической – одна половина ее головы была расцвечена, а вторая оставалась черной. Все только о ней и говорили. Директор школы взглянул на эту девочку и велел ей перекрасить волосы «нормально», иначе ее ждет исключение. Она отказалась, и директор выполнил свою угрозу. Больше никто никогда ее не видел. Я подумал, что директор поступил слишком сурово, и в знак солидарности явился через пару дней с волосами, выкрашенными точно таким же образом. Мне было интересно – исключит директор одного из своих лучших учеников за то, что он покрасил волосы, или он исключает лишь тех, кто ему не нравится?

Директор меня не выгнал, лишь злобно поглядывал время от времени. Но кое-что все-таки изменилось. Хотя панки в то время были преследуемым меньшинством – быть избитым за то, что выглядишь, как панк, было проще простого – их стиль повсеместно считался чрезвычайно крутым. Преследования и гонения во многом способствовали эксклюзивности этого движения. И вот, имея новую панковскую прическу, я внезапно получил доступ в социальный круг, оказаться в котором раньше не имел никакой возможности. Это означало дружбу с людьми, которые раньше не пожелали бы со мной разговаривать, знакомство с разнообразной классной музыкой, получение приглашений на крутые вечеринки и, что самое важное, возможность запросто флиртовать с недоступными для меня раньше девушками.

Еще я заметил, что окружающие люди стали относиться ко мне по-другому, особенно незнакомые и на публике. Пожилые женщины на улице смотрели на меня нахмурившись, провинциалы, проезжая мимо в своих пикапах, осыпали грубой бранью, охранники в супермаркетах ходили за мной по пятам практически не таясь, а проповедники на перекрестках с особым усердием пытались всучить мне свои журналы. Другими словами, люди приняли мой внешний вид близко к сердцу. Наблюдая все это, было нетрудно заключить, что я делал что-то по-настоящему радикальное, бросал вызов ожиданиям людей, освобождая их разум, шокировал массы, выводя их из конформистского ступора. Я был, так сказать, первой ласточкой, символом начала масштабной революции, грядущего краха западной цивилизации.

Помню, как однажды я описывал свои чувства подруге моей матери – женщине, которую лучше всего было бы назвать упертой хиппи (в то время – примерно в 1984 году – она по-прежнему называла полицейских свиньями и употребляла слово fuck чаще, чем все остальные мои знакомые). Она сказала: «Я понимаю, о чем ты толкуешь. Когда я была в твоем возрасте, то чувствовала в точности то же самое. Раньше люди называли нас грязными хиппи, выбрасывали из автобусов, отказывались обслуживать в ресторанах. Но теперь никому до нас нет дела».

Это было не то, что я ожидал услышать. И у меня возникли кое-какие неприятные вопросы. Сколько раз нужно шокировать массы, выводя их из конформистского ступора, прежде чем мы начнем задумываться о том, а есть ли он вообще, этот конформистский ступор? Канадский философ и эссеист Джон Ралстон Сол утверждает, что мы живем в «бессознательной цивилизации» и все мы – жертвы конформизма и группового мышления. Нам нужно проснуться, вдохнуть запах кофе и начать действовать как настоящие уникальные личности. Однако тысячи людей прочитали его книгу «Бессознательная цивилизация» (The Unconscious Civilization), не чувствуя, что это описание относится к ним. Уж кто-кто, а ты сам вовсе не бессознателен, таковым является тот тип, который рядом с тобой или живет на соседней улице. Если каждый думает, что другой человек пребывает в бессознательности, то может быть, настало время понять, что все мы бодрствуем? Может быть, если ты называешь других людей бессознательными, это всего лишь способ отмахнуться от факта, что не все думают так же, как ты.

Долгое время я осваивал теорию контркультуры, согласно которой система демонстрирует свою невероятную способность кооптировать инакомыслие. Однако с течением времени стало все труднее сопротивляться более очевидному объяснению. Первоначально люди реагируют на необычное поведение в обществе выражением неодобрения. Так работает человеческая культура. Такая реакция совершенно понятна. Когда некто, сильно выделяющийся своим внешним видом из общей массы, садится в вагоне метро, никто не торопится сесть рядом с ним. Причина этого не страх, просто другие пассажиры не знают, чего ожидать от этого человека, а неприятности им не нужны. Однако субкультурный бунт не происходит спонтанно, он соответствует очень четкому шаблону. Вот что позволяет хиппи и панкам своим внешним видом «делать заявление», а не просто считаться сумасшедшими. Другими словами, не что-нибудь, а альтернативные нормы субкультуры делают их инакомыслящими, а не просто отклоняющимися от социальных норм. Но именно из-за этого люди в конечном итоге привыкают к субкультуре. Становится нормальным, если в торговом центре бродят несколько панков. В результате враждебные реакции прекращаются; люди уже знают, чего ожидать от подобных личностей. Так изменяется культура. Это не кооптация, а простой механизм адаптации.

Думаю, здесь мы видим главную ошибку контркультурного мышления. Бунтари от контркультуры усвоили: общество следит, чтобы его члены выполняли социальные нормы, и интерпретировали это как признак того, что общественный порядок есть репрессивная система. Затем они определили враждебные реакции на нарушения этих норм как подтверждение своей теории. Результатом этого стала романтизация антиобщественного поведения – проступок ради проступка. В повседневной жизни это обычно безобидно, но как политическая линия может окончиться катастрофой. Такой образ мышления побуждает активистов контркультуры отвергать не только существующие общественные институты, но и любые предлагаемые альтернативы на основании того, что им нужно придать законный статус, тем самым насильственно навязывая. Вот что стоит за презрительным отношением деятелей контркультуры к традиционным политическим доктринам левого толка, как к «всего лишь институциональным».

Тенденция отвержения институциональных решений социальных проблем ведет прямиком к смертному греху контркультуры. Ее активисты и теоретики постоянно отвергают по-настоящему хорошие решения конкретных социальных проблем во имя «более глубоких» и «более радикальных» альтернатив, которые невозможно эффективно воплотить. Как будет видно из последующих глав, этот смертный грех оказывает пагубное влияние на все области контркультурной политики. Он проявляется среди культурных диверсантов и представителей движения антиконсюмеризма, критиков системы образования, представителей движения за охрану окружающей среды, антиглобалистов и феминисток, а также у последователей движения нью-эйдж. Отвергая любые предложения, которые не выглядят как тотальная трансформация человеческого сознания и культуры, активисты контркультуры слишком часто усугубляют те проблемы, которые надеялись решить.