Текст книги "Бунт на продажу. Как контркультура создает новую культуру потребления"

Автор книги: Джозеф Хиз

Соавторы: Эндрю Поттер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Когда анатомирование пропаганды и исследование альтернативных теорий пробуждает людей, позволяя им увидеть, какой паутиной лжи они окружены, примеры поступков шутников и хулиганов дают им право ввести в игру свои собственные выдумки. Это магия в стиле Уильяма Берроуза, выявляющая, какая из нынешних технологий работает лучше всего – культурная диверсия, борьба с рекламой или постепенное разрушение превалирующих общепризнанных представлений».

За всем этим можно разглядеть знакомую нам тему Ги Дебора и Жана Бодрийяра. Мы живем в обществе спектакля, в мире, где все представляет собой лишь изображение, иллюзию. Матрица реальна; она вокруг нас. Поэтому какая разница, что реально, а что фальшь? Имеет значение лишь борьба за то, кто получит власть над реальностью.

Беда в том, что «подрывная деятельность» такого рода продолжается уже более сорока лет и без видимых результатов. Все, чем разродилась медиакомпания Disinformation, не более причудливо, чем то, что показывают на кабельных каналах. А вчерашняя альтернатива – это всего лишь сегодняшний мейнстрим. Поучительно, что в 1960-х малотиражные подпольные журналы (принципам которых следует Disinformation) сыграли роль тягловой лошади для литературного истеблишмента. И тогда делались радикальные заявления о «продырявливании превалирующих общепризнанных представлений». В 1968 году Дуглас Блейзек написал: «В наше время литература – это огненное колесо, прожигающее головы большего числа людей, чем когда-либо раньше, в основном молодых людей, которые прежде узнали о газовых камерах, а потом – о мороженом и каруселях». Далее он сделал обзор некоторых наиболее популярных подпольных изданий: ENTRAILS под редакцией Майка Берарди, сменившего Джина Блума (отбывающего срок за хранение травы и занятого обращением в свою веру заключенных тюрьмы Синг-Синг) служит отличным лекарством от скуки, будучи прямо-таки переполненным безумством и умопомрачительными новостями. Прочитайте о новой процедуре опознания личности по отпечатку пениса, о веселом судье, сказавшем «от одного до трех лет, Синг-Синг», о монахине, которая произносит слово fuck, а также обзор каталога Sears весна/лето 1967.

Сколько можно подрывать систему «без эффекта», прежде чем возникнет логичное сомнение в средствах подрывной деятельности? Безумство – это делать снова и снова то, что дает результат, противоположный ожидаемому, и совсем уж полное сумасшествие – думать, будто любые проявления радикализма такого рода способны разрушить систему. Сколько еще десятилетий потребуется, прежде чем мы поймем, что монахини, произносящие слово fuck, не имеют отношения к радикализму, а способны лишь рассмешить?

* * *

Вот краткий перечень вещей, которые в течение последних 50 лет считались экстремальными средствами, подрывающими систему: курение, длинные волосы у мужчин, короткие – у женщин, бороды, мини-юбки, бикини, героин, джаз, рок, панк-рок, рэгги, рэп, татуировки, волосы под мышками, граффити, серфинг, мотороллеры, пирсинг, узкие галстуки, отсутствие бюстгальтера, гомосексуализм, марихуана, рваная одежда, гель для волос, прически «ирокез» и «афро», противозачаточные пилюли, постмодернизм, клетчатые брюки, овощи, выращенные на органике, армейские ботинки, межрасовый секс. В наши дни любой пункт из этого перечня можно увидеть в рядовом видеоклипе Бритни Спирс (разве что за исключением волос под мышками и овощей, выращенных на органике).

Бунтари контркультуры стали похожи на пророков, которые предвещают конец и вынуждены постоянно переносить его срок на более позднее время: сроки проходят один за другим, но ничего не случается. Каждый раз, когда новый символ бунта становится кооптированным системой, бунтари контркультуры вынуждены идти дальше, чтобы доказать свою альтернативность, отмежеваться от презираемых масс. Панки начали с ношения многочисленных колец в ушах. Когда это стало слишком распространенным, они перешли к протыканию носа, затем бровей, языка и пупка. Когда это стали делать школьницы, бунтари переключились на «первобытные» стили – например, используя балинезийские ушные блоки и ампалланг.

Здесь можно увидеть тенденцию к саморадикализации, что в высшей степени характерно для контркультурных движений. Основная проблема заключается в том, что бунт против эстетических норм на самом деле не имеет подрывного характера. Имеют люди пирсинг или татуировки, какую одежду они носят, какую музыку слушают – с точки зрения капиталистической системы это просто не имеет значения. Корпорации, как правило, сохраняют нейтральную позицию, когда речь заходит о серых фланелевых костюмах и байкерских куртках. Неважно, что представляет собой стиль, – всегда найдутся продавцы, которые будут наперебой предлагать свои образцы этого стиля. И любой успешный бунтарский стиль – по той причине, что он делает людей отличными от большинства, – автоматически привлечет подражателей. Поскольку никакого реального подрыва системы нет, ничто не удерживает людей от следования такому же стилю. Любой человек может сделать себе пирсинг или отрастить длинные волосы. Поэтому все, что считается альтернативным или классным, неизбежно перейдет в мейнстрим.

Это создает для бунтаря проблему. Значимость элементов одежды, некогда служивших знаками отличия, размывается. Из-за этого у него остается два выхода: смириться с неизбежностью и слиться с массами или продолжать сопротивление, находя новые, более экстремальные стили, которые еще не привлекли толпу подражателей и поэтому могут служить знаками отличия от толпы. В конечном счете, бунтари ищут некооптируемую субкультуру. Подобно картежнику из известной песни Леонарда Коэна, мечтающему о таком сильном козыре, чтобы больше ему не нужно было играть в карты, бунтари контркультуры ищут такой путь, по которому больше никто не пойдет, такие экстремальные взгляды, которые никто никогда не станет поддерживать. Проблема в том, что если подражатели начинают терять интерес к копируемому явлению, значит, появляются довольно веские причины этого. Возьмем, например, музыку. Каждый хочет слушать легендарные андеграундные группы. Как сокрушается Хэл Недзвецки в своем объемистом труде на эту тему, «все мы хотим освободиться от пут телевидения, фастфуда, расфасованных закусок и типовой одежды». Однако «в посредственном мире хит-парадов дерьмузыки, в нашей вселенной, лопающейся от вещей Made in Taiwan, слишком мало места для личности, не желающей ограничиваться ролью покупателя». И вот мы наносим ответный удар по тирании машины, ища средства для творческого самовыражения, сражаясь против «косной, одержимой наживой рыночной экономики, стремящейся превратить всякое творчество в безделушку, выкатывающуюся со сборочной линии».

Чего не замечает Недзвецки, так это того, что мы все, возможно, хотели бы бунтовать таким образом, но не можем в полном составе при этом преуспеть. Если мы все повернемся спиной к «хит-парадам дерьмузыки» и начнем слушать альтернативную музыку, то эти альтернативные группы станут новыми обитателями хит-парадов. Именно так произошло с группой Nirvana. Кроме того, при нынешней структуре музыкальной индустрии, где нужно очень много средств, чтобы спродюсировать альбом, но очень мало, чтобы напечатать его дополнительный тираж, подобная ситуация сулит громадную выгоду тем, кого в конечном итоге начнет слушать большинство людей. Идея о том, что музыкальная индустрия косная или что она производит безделушки, может быть одобрена только теми, кто слишком погряз в теоретизировании. Слышал ли когда-нибудь Недзвецки о фирме Death Row Records? Смотрел ли он когда-нибудь видеоклип Кристины Агилеры Dirrty? Кто это взялся решать, что безделушка, а что нет?

Без страха и упрека Недзвецки отправляется на поиски Священного Грааля альтернативной музыки – такого звучания, которое не может быть ассимилировано. Он его обретает, по крайней мере, временно – в форме группы из Торонто под названием Braino. Эти музыканты, с их приглушенным протестующим воплем, скорбной элегией, выражающей внутреннее отчаяние, становятся героями его повествования. Он с явным удовлетворением описывает выступление этой группы на концерте-презентации ее альбома, когда их «взрывы стаккато нервировали и обращали в бегство треплющих языком позеров и вызывали страх у неподготовленной публики».

Впрочем, читая между строк, мы можем узнать некоторые сведения о том, почему Braino настолько некооптируемы. Быстро становится ясно, что группа никогда не окажется в мейнстриме, потому что она просто дрянная. Их музыку невозможно слушать. Об этом Недзвецки по секрету сообщает нам в конце повествования, описывая звучание Braino как «неуклюжее и странное смешение авангардного джаза, рока, панка, музыки для кино и хорового пения «барбершоп». Звучит мрачновато. Далее он пишет, что Braino создают «громкий, беспорядочный, мучительный шум». Позже он просто признается: «Это раздражающая музыка. Так и хочется уйти из клуба». Итак, все понятно. В попытках избежать тирании массового общества бунтарь оказывается в полупустом баре, слушая музыку, о которой он сам отзывается как о раздражающей, но ощущает себя выше находящихся рядом позеров. (Присутствие пораженных позеров в рассказе Недзвецки очень важно. Наличие вкуса означает отмежевание от кого-то – отделение «нас», т. е. посвященных, от «них» – тех, кто служит объектом презрения.)

Самое прискорбное в положении Недзвецки – он не признает, что все это уже было. Поистине ультраальтернативный альбом уже был выпущен в 1975 году Лу Ридом и назывался Metal Machine Music. Это был двойной альбом, состоящий из совершенно непереносимого для ушей гитарного фидбека и белых шумов (в качестве финального раздражающего штриха сторона В второй пластинки альбома имела в конце замкнутую канавку, так что последние звуки повторялись безостановочно, пока иглу не убирали с пластинки). Большинство людей, купивших этот альбом, потребовали свои деньги назад, и он по сей день возглавляет списки как худший альбом всех времен. Тем не менее имеется элитная группа критиков и меломанов, которые восхищаются этой работой, находя ее «гипнотической», говоря о том, что «рябь кипящей, клокочущей энергии непрерывно колышется над едва слышными тремоло и дрожащими ручейками из расплавившихся гитарных струн», а также (что, видимо, более честно), что «такую музыку нужно суметь распробовать».

Если вам действительно нужна альтернативная музыка, то пожалуйста. Остальное – лишь легкомысленное развлечение для ушей.

* * *

Рассмотрев все эти тенденции контркультуры, пожалуй, легче понять, как человек может оказаться в лесу, в хижине без электричества. Большая часть мер, подаваемых как антиконсюмеристские, бесполезна. Нередко они приводят к обратному результату, способствуя конкурентному потреблению. Это хорошо видно на примере хлебопекарной промышленности. В 1960-х многие начали сами печь хлеб в знак протеста против приевшегося однообразия хлебного бренда Wander. Однако на протяжении всей истории люди ходили за хлебом к пекарям не без причины. Самостоятельная выпечка хлеба в маленьких количествах невыгодна, дорога и длительна (не говоря уж о вреде для экологии). Другими словами, домашнее хлебопечение – это занятие, подходящее лишь для тех немногих, у кого много либо денег, либо свободного времени.

В результате довольно скоро начали появляться рынки «домашнего» хлеба, вместе с пекарями, готовыми поставлять его. Так снижение потребления белого хлеба совпало с бумом так называемого кустарного хлебопечения, а также с ростом таких влиятельных франчайзинговых компаний, как Great Harvest Bread. И поскольку в этих пекарнях не использовались технологии массового производства, их булки стоили гораздо дороже, чем хлеб марки Wander. Однако в потребителях, согласных платить дополнительно, лишь бы не быть жертвами консюмеризма и массового общества, не было недостатка. Вновь случилось так, что контркультура запустила потребительские тенденции. Не случайно именно в Сан-Франциско пекутся и молочные булки по $3, и булки из кислого теста по $4.

Люди, воспринимающие критику массового общества всерьез, вынуждены предпринимать все более суровые меры, чтобы спастись от клещей системы. Во-первых, как уже говорилось, бессмысленно снижать собственные объемы потребительских затрат, если вы в то же время не снижаете уровень ваших доходов. Все, что вы зарабатываете, сберегается либо тратится, и все, что вы отложили, израсходуется позже – вами же или кем-то другим. Изменение схемы ваших трат уменьшит количество затрачиваемого, только если она позволяет вам сократить ваши доходы.

Одним из самых влиятельных сторонников «сокращения» потребления и заработка таким способом является профессор экономики Гарвардского университета Джулиет Шор. В книге «Переплачивающии американец: рост и снижение доходов и новый потребитель» (The Overspent American: Upscaling, Downshifting, and the New Consumer) Шор предлагает образ такого типичного сократителя – фотографию милой молодой женщины, несущей покупки; где маленькие стрелки показывают различные способы, которыми она борется с консюмеризмом.

Если прочитать, что означают эти стрелки, то легко понять, насколько трудная задача стоит перед этой активисткой. Вот пример:

 «Покупает натуральные пищевые продукты». Как это наносит удар по консюмеризму? Нашей сократительнице конечно придется зарабатывать намного больше, если она намерена платить вдвое или втрое больше за свои продукты питания. Натуральные пищевые продукты – это просто самая новая категория потребительских товаров высшего качества. Как и в случае с кустарно выпеченным хлебом, кофе эспрессо и коврами ручной работы, для их производства требуется больше труда. Продуктовые магазины по всей Северной Америке предвкушают бешеную моду на такие продукты. Это одна из главных сил, ведущих к возвращению почти аристократической классовой структуры в США, где богатые больше не хотят питаться той же пищей, что бедные.

 «Несет книгу «Время – деньги» (The Time Dollar) о возрождении местной бартерной экономики». Идея о том, что местная бартерная экономика в чем-то менее консюмеристская, чем национальная монетарная экономика, просто смешна. Все товары обмениваются на другие товары. Единственное преимущество бартерной экономики в том, что она позволяет освободиться от налогов, но это никоим образом не должно приветствоваться левыми политиками.

 «Перестала посещать гимнастический зал в пользу семейной физической активности по вечерам». Вот почему такие сети магазинов товаров для досуга, как МЕС и REI, сбывают так много качественных походных ботинок по $300 вместо дешевой и легкой обуви для залов. Люди с членскими билетами гимнастических залов имеют договоренность о совместном использовании специального оборудования. Энтузиасты самостоятельных занятий неизбежно покупают собственное оснащение. Вот почему рынок товаров для досуга на свежем воздухе так процветает. Участие в «прогрессивной» деятельности – это один из главных психологических приемов, которым потребители дают себе разрешение тратить слишком много.

 «Живет настоящим моментом». Звучит здорово, но что в этом хорошего? Разве люди, живущие настоящим моментом, не склонны делать покупки импульсивно, покупать вещи, которые им в действительности не нужны? Разве такая жизненная позиция не предполагает расточительность?

 «Предпочитает лучше ремонтировать, чем покупать» (несет молоток). Отлично. Делайте это сами, и вам понадобится собственный набор инструментов. Вам понадобятся книги, чтобы научиться это делать. Вам необходимо будет посещать семинары и осваивать технологии. В этом заключается бизнес-модель компании Ноте Depot.

 «Сама шьет одежду, прядет шерсть, стрижет собственных овец». Ясно, что это шутка. Но как только вы перестанете смеяться, с изумлением осознаете, что из всего перечисленного только это действительно может как-то повлиять на снижение консюмеризма. И если жить как члены секты амишей – это единственный способ избежать консюмеризма, то это заставит нас задуматься, а что, собственно, в нем такого плохого?

Все эти советы по уменьшению трат на потребительские товары основаны на контркультурной вере в то, что для трансформации общества требуется изменение собственного сознания. В результате появляется набор сугубо индивидуальных стратегий. Последние несколько десятилетий в США среднее число количества часов, отработанных в неделю, неуклонно возрастало. И учитывая, как много американцев сообщает о все возрастающей трудности совмещать работу с семейной жизнью, совершенно ясно, что они увеличили свое рабочее время не по своей воле. Главная причина здесь – конкурентная среда на рабочем месте. Если все вокруг тебя работают по 60 часов в неделю, то твои шансы получить повышение близки к нулю, если в 17.00 ты уже бежишь домой к своим детям. Шор абсолютно права, говоря, что американцы работают слишком много, но существуют очень простые, «поверхностные» решения этой проблемы. Одно из них – разработка новых юридических ограничений на количество рабочих часов в неделю, увеличение обязательных отпусков и введение более продолжительных оплачиваемых декретных отпусков. (В Северной Америке есть «пятницы без галстука», когда людям позволяют не надевать на работу деловые костюмы, чтобы создать атмосферу кануна выходных. Во Франции родилась идея намного лучше. Это у них называется «долой работу по пятницам».) Такого рода институциональные перемены сделают гораздо больше для борьбы с консюмеризмом, чем любые «экономные» стратегии, предлагаемые Шор.

* * *

Познакомьтесь с Мишель Роуз, 41-летняя мать троих детей, живущая в штате Вермонт, Роуз пережила ряд личных трагедий, включая неудачных брак и отношения с партнером, избивавшим ее. Но теперь все по-другому. Она полностью изменила свою жизнь. Поворотный момент наступил, когда все ее земные блага, включая дом, сгорели дотла. Это стало сигналом к пробуждению, в котором она так нуждалась. Именно тогда (согласно ее биографии, опубликованной в журнале Real Simple) «она осознала, что по-настоящему нуждается лишь в самой жизни здесь, на земле».

Вышеизложенное выглядит началом поучительной истории о том, как одна женщина сумела переосмыслить жизнь и спастись от необузданного консюмеризма, господствующего в нашей культуре. На фотографиях, иллюстрирующих статью, показано, как Мишель работает в своем саду: «Она бережно сажает растения в их новое жилище, затем медленно приминает землю вокруг них. Она делает это нежно, словно мать, ухаживающая за детьми. Здесь, работая на земле, она ощущает себя самой собой».

Однако дальше история принимает странный оборот. Оказывается, что земля в северном Вермонте не вполне соответствует запросам Роуз. Ее маленький садик, где она спасается от своих забот, на самом деле находится на Кауаи, «одном из наименее развитых и наиболее плодородных Гавайских островов». Она регулярно ездит туда – на машине до Берлингтона, самолетом до Чикаго, еще несколькими рейсами долетает до острова и затем еще час на машине едет до своего участка. Эти путешествия женщина предпринимает семь раз в году, чтобы «расчищать и подготавливать свои 10 акров для посадок чая, сандалового дерева и бамбука, которые она начинает культивировать». Когда ее дети закончат школу, она планирует «упростить» свою жизнь, перебравшись на этот остров на постоянное место жительства.

Да здравствует новый тип консюмеризма. Были времена, когда люди переезжали в северный Вермонт, чтобы жить поближе к природе. В результате северный Вермонт стал немного перенаселенным. Что же дальше? Далекий остров в Тихом океане. Разумеется, эти острова тоже в дефиците. Но пока Роуз не мешают конкуренты. «В отличие от временных жителей, которые приезжают на этот все более популярный остров ради коктейлей «майтай» и кушанья «луау», – сообщают нам, – Мишель едет сюда ради работы на земле». На случай, если кто-то не понял, Мишель добавляет: «Большинство людей, приезжающих проводить отпуск, останавливаются на южной части острова». Там более солнечный климат. Ее же владения находятся в той части, где вокруг леса. «Нам нравится влага в воздухе», – говорит она. Естественно. Вовсе не эксклюзивность и не чувство морального превосходства влечет ее на другую сторону острова, подальше от туристов. Все дело во влаге.

А ее план выращивать чай? На самом деле это не капитализм. «Один акр может давать от одной до двух тонн чая. Это не много для компании Lipton, но для местной торговли очень неплохо». Кроме того, ее план не очень экономичен. Оказывается, Мишель имеет работника, который заботится о земле, пока ее нет. Кроме того, она наняла подрядчика для строительства на участке трех сооружений из кедра; одно из них для сушки чая, который она собирается культивировать. Стиль зданий одновременно «примитивный и элегантный». Как она в состоянии позволить себе все это? Оказывается, после развода она получила весьма приличную сумму. А проект зданий был с любовью осуществлен ее новым мужем, который (как вскользь упомянуто) является архитектором и профессором колледжа. Ну не чудесно ли? Чему только не научишься, когда у тебя пропадут все земные блага!

Очевидно: в этой истории что-то не так. Для человека, пропагандирующего антиматериалистические ценности и прославляющего идеал «простой» жизни, Мишель тратит явно многовато, т. е. просаживает ужасно много денег! Она могла бы назвать это «парадоксом антиматериализма». Последние сорок лет антиматериалистические ценности являлись самой плодовитой дойной коровой американского потребительского капитализма. На самом деле далеко не у всех есть время выращивать собственный чай на органике. Некоторые люди работают. Но даже не имея достаточно времени или денег, чтобы вести такую же жизнь, как Роуз, они могут по крайней мере одобрить ее ценности и эстетические взгляды, покупая чай, выращенный на натуральных удобрениях. Вот где собака зарыта! Ценности, которые пропагандирует журнал Real Simple, престижны именно потому, что это антиматериалистические ценности. Выращивание собственного чая вместо покупки дешевого, массово произведенного, делает вас в глазах окружающих настоящим человеком, потому что вы связаны с землей. Таким образом, уход с массового рынка чая ради того, чтобы выращивать свой собственный, на самом деле не наносит удар по консюмеризму, а попросту создает новое предложение более дорогого «100 % натурального» чая для тех, у кого нет времени на его самостоятельное выращивание. Другими словами, это усугубляет конкурентное потребление, вместо того чтобы снижать его.

Вот почему хиппи незачем было «продаваться», чтобы стать яппи. Дело было не в том, что система «кооптировала» их инакомыслие, а в том, что они по-настоящему никогда не были инакомыслящими. Как доказала Мишель Роуз и другие, отторжение материальных ценностей и массового общества не вынуждает вас отвергнуть потребительский капитализм. Если вы действительно хотите выйти из «системы», вам нужно поступать а-ля Качински и жить где-нибудь в лесу (а не разъезжать туда и обратно в Range Rover). Поскольку повседневные акты символического сопротивления, характеризующие контркультурный бунт, на самом деле не подрывают систему, любой, кто всерьез придерживается контркультурного мышления, в конечном итоге принимается за самые экстремальные формы бунта. Момент, когда этот бунт начинает оказывать подрывное действие, совпадает, как правило, со временем его перехода в антисоциальный. И тогда вы уже становитесь не столько бунтарем, сколько просто вредной личностью.