Текст книги "Бунт на продажу. Как контркультура создает новую культуру потребления"

Автор книги: Джозеф Хиз

Соавторы: Эндрю Поттер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Становится понятным, как живет общество с иерархической зависимостью между социальными институтами, культурой и индивидуальной психологией. Считается, что два последних определяют первую: если вы хотите изменить экономику, нужно изменить культуру, а чтобы сделать это, необходимо изменить сознание людей. Из этого тезиса следуют два судьбоносных вывода. Первый заключается в следующем: культурная политика более фундаментальна, чем традиционная, основанная на справедливости в распределении благ.

Считалось, что любой акт нонконформизма имеет важные политические последствия, даже если на первый взгляд в нем нет ничего «политического» или «экономического». Второй вывод сводился к тому, что изменение собственного сознания гораздо важнее, чем изменение культуры (а тем более политической или экономической системы). В наши дни эта крайняя озабоченность индивидуальным сознанием обычно принимает форму психологической самопомощи. Но в 1960-х тезис подтолкнул массовое устремление энергии утопистов в наркокультуру. Сейчас в это трудно поверить, но люди в те годы действительно верили, что широкое использование марихуаны и ЛСД решит все проблемы общества: сможет повлиять на геополитику, прекратить войну, уничтожить бедность и породить общество «мира, любви и понимания». Многие из экспериментов Тимоти Лири [14]14
  Тимоти Лири – скандально знаменитый американский психолог, профессор. Выдвинул популярный в среде хиппи лозунг «Настройся, подключись, выпади» (Tune in, turn on, drop out), пропагандировавший массовое употребление галлюциногена ЛСД – Прим. ред.


[Закрыть] были направлены на «расширение сознания» путем устранения результатов социализации, преодоления шаблонов, полученных людьми в молодости. Однако такими идеями увлекались не только мнимые гуру вроде Лири. Даже такой критически настроенный человек, как Роззак, не устоял перед соблазном, о чем свидетельствует такое его высказывание: «Стало быть, «психоделическая революция» сводится к простому силлогизму: измени превалирующий тип сознания, и ты изменишь мир; использование наркотиков ex opera operato [15]15
  Ex opera operato (лат.) – в силу совершенного действия. – Прим. ред.


[Закрыть] изменяет превалирующий тип сознания; посему, делая использование наркотиков всеобщим, ты изменяешь весь мир».

Идею о том, что прием наркотиков может иметь революционный смысл, конечно, подкрепляли направленные против этого карательные меры.

Революционеры от контркультуры видели в этом очевидную логику. Алкоголь, который притупляет и ослабляет чувства, абсолютно легален. Он как сома, применяемая для умиротворения классов трудящихся. Пока отец семейства может выпить свою порцию скотча после работы, он в состоянии вытерпеть еще один день в пригородном аду. Но марихуана и ЛСД вместо того чтобы притуплять чувства помогают освободить разум. Поэтому система не может их терпеть. Эти вещества способствуют нонконформизму и поэтому представляют слишком большую угрозу для установленного порядка. Вот почему Большой человек посылает легавых выворачивать тебе карманы. Вот почему через несколько лет Рональд Рейган ощутил потребность объявить беспощадную войну наркотикам

И потом, если репрессивные меры не срабатывают, всегда есть кооптация. Так в дело включаются фармацевтические компании, продавая благопристойные версии тех же наркотиков, но без расширяющих сознание свойств. И вот мы получаем бензедрин и амилнитрат и вскоре оказываемся в Долине кукол [16]16
  «Долина кукол» – бестселлер с тиражом в 30 млн. экз. американской писательницы Ж. Сьюзанн, повествующий о нравах шоу-бизнеса. – Прим. ред.


[Закрыть], еще одной «коварной пародии на свободу и самореализацию». (До сего дня многие продолжают говорить о превращении американцев в «нацию прозака», словно это стало извращением контркультуры или результатом кооптации, а не ее логическим продолжением.)

В основе контркультурного анализа антинаркотических законов, безусловно, лежала нелепая интерпретация действия всех этих субстанций, в частности алкоголя. В идею о том, что марихуана освобождает разум, способен поверить только обкурившийся ею человек, только тот, кто не знает, что курильщики марихуаны – самые скучные собеседники на свете. Уверенность же в том, что алкоголь в отличие от наркотиков или психоделиков не подходит для борьбы с системой, свидетельствует о прискорбном незнании его истории. Почти то же самое, что говорилось в 1960-х об ЛСД, провозглашалось во второй половине XIX века об абсенте. Именно из-за разрушительных, антисоциальных свойств алкоголя предпринимались упорные попытки его запретить. Однако в те времена прогрессивно настроенные группировки были достаточно умны, чтобы понимать: алкоголь не является позитивной силой, он вреден для людей. Коммунисты и анархисты не занимались пропагандой алкоголизма среди рабочих. Они понимали, что для создания справедливого общества требуется больше, а не меньше, усилий со стороны широких масс. И алкоголь никак не способствует этому. Хиппи пришлось усвоить этот урок на горьком опыте.

* * *

Контркультурное движение с самого начала существовало в атмосфере постоянного беспокойства. Идея о том, что всякая политика основана на культуре, а всякая социальная несправедливость основана на навязываемом подчинении, подразумевает следующее: любое действие, нарушающее общепринятые социальные нормы, является политически радикальным. Разумеется, это чрезвычайно привлекательная мысль. Традиционная работа по организации политического движения чрезвычайно трудна и утомительна. Политика в условиях демократии требует привлекать на свою сторону огромное число людей. Для этого необходим большой объем рутинной работы – писать письма, лоббировать политических деятелей и т. д. Образование крупных коалиций также требует бесконечных дискуссий и компромиссов. В отличие от этого заниматься культурной политикой гораздо веселее. Играть в рок-группе, создавать произведения авангардного искусства, принимать наркотики, много и беспорядочно заниматься сексом – это куда более интересный способ проведения выходных, чем участие в работе профсоюза. Бунтари от контркультуры сумели убедить себя в том, что все эти развлечения имеют большую подрывную силу, чем традиционная политика левого толка, поскольку они атакуют источник угнетения и несправедливости на «более глубоком» уровне. Конечно, это убеждение целиком основано на теории. И поскольку верить в эту теорию было явно в интересах бунтарей, любому человеку с критическим складом ума она покажется сомнительной.

Поэтому контркультурные бунтари годами прилагали огромные усилия, стараясь убедить себя в том, что их акты культурного сопротивления имеют важное политическое значение. Не случайно Лестер в фильме «Красота по-американски» непременно должен был быть убит. Такой финал нужен, чтобы лишний раз подтвердить: его поведение представляет собой настолько серьезную угрозу существующему порядку, что Лестера нужно остановить любой ценой. Гибель главного героя-бунтаря – излюбленная тема кинематографа 1960-х. Она последовательно воплощается от ленты «Бонни и Клайд» до «Беспечного ездока» – все диссиденты в конечном итоге ложатся в сырую землю. Например, в «Беспечном ездоке» двое хиппи, промышляющих контрабандой кокаина (Питер Фонда и Деннис Хоппер), проезжая через Луизиану, в конечном итоге погибают от рук «красношеих». Параллель между контркультурой хиппи и движением за гражданские права проведена намеренно. Ведь какая разница, чьей именно крови жаждут «красношеие» из южных штатов – беспечного ездока или свободного ездока. Все дело в той свободе, которую олицетворяют два этих хиппи-мотоциклиста, – наркотики, длинные волосы, рев мотора на вольной трассе. Она невыносима для статус-кво. Когда именно проявит себя «насилие, присущее данной системе» – лишь вопрос времени. Вновь южане – «красношеие» – действуют как агенты контроля.

Попытка провести те же самые параллели в фильме «Плезантвиль» примечательна благодаря ее причудливости. Перемены в этом городке начинаются, когда Дженнифер – шлюшка из будущего – начинает заниматься сексом с некоторыми старшеклассниками. Вскоре этим занимаются все подростки. Обретенная сексуальная свобода распространяется словно вирус. (Дженнифер, по непонятным причинам остающаяся черно-белой, жалуется, что другим ребятам достаточно всего лишь провести час на заднем сиденье автомобиля, и «вдруг они окрашиваются всеми цветами радуги».) Никто не беременеет, никто не подхватывает никаких болезней. Но, несмотря на это, добропорядочные жители города считают, что мириться с таким положением дел нельзя. Одна лишь мысль, что другие люди могут радоваться, испытывать удовольствия, убежать от скучного, однообразного конформизма, для них нестерпима. Так что местная торговая палата организует митинг с целью прекратить все это безобразие (под гигантским стягом с довольно легко различимой фашистской свастикой). Вскоре после этого местные предприятия вывешивают объявления «цветные не допускаются», а «красношеие» бродят по улицам, терроризируя цветных и сжигая книги.

Благодаря магии кино кучка белых подростков, занимающихся сексом, становится эквивалентом движения за гражданские права и борьбы против фашизма. Более того, им даже не надо идти на какие-либо жертвы для такого эффекта. Увеселение есть подлинный подрывной акт. Это невероятно живучая тема поп-культуры, она присутствует в финальных танцевальных эпизодах в фильме «Свободные» и в скандально знаменитой сцене оргии в «Матрице: перезагрузке». Но все-таки в данной ситуации желаемое совершенно явно выдается за действительное. Рэп-группа Beastie Boys уже давно объяснила, что к чему на самом деле, записав песню «протеста» под громким названием «Ты должен бороться за свое право (веселиться)». В конце концов, к этому, главным образом, и сводится бунт контркультуры.

Нормальность: «Бунт на продажу», Гл. 3

… здесь мы видим главную ошибку контркультурного мышления. Бунтари от контркультуры усвоили: общество следит, чтобы его члены выполняли социальные нормы, и интерпретировали это как признак того, что общественный порядок есть репрессивная система. Затем они определили враждебные реакции на нарушения этих норм как подтверждение своей теории. Результатом этого стала романтизация антиобщественного поведения – проступок ради проступка. В повседневной жизни это обычно безобидно, но как политическая линия может окончиться катастрофой. Такой образ мышления побуждает активистов контркультуры отвергать не только существующие общественные институты, но и любые предлагаемые альтернативы на основании того, что им нужно придать законный статус, тем самым насильственно навязывая. Вот что стоит за презрительным отношением деятелей контркультуры к традиционным политическим доктринам левого толка, как к «всего лишь институциональным».

Глава 3 из книги Дж. Хиза и Э. Поттера «Бунт на продажу: как контркультура создает новую культуру потребления»

Зачем нам правила? Анархизм как политическая платформа. Дилемма арестанта. Девиантность и диссидентство. Фрейд против Гоббса. Насилие как глубокая или поверхностная проблема. Фильм «Доктор Стрейнджлав» и гонка ядерных вооружений. Правила и повседневная жизнь. Навязывание норм и смертный грех контркультуры. Идея контркультуры, в конечном счете, основывается на заблуждении. В лучшем случае контркультурный бунт – это псевдобунт, серия драматических жестов, не приводящих к каким-либо политическим или экономическим последствиям, которые, к тому же, отвлекают внимание граждан от важных задач построения более справедливого общества. Другими словами, это всего лишь бунт, служащий средством развлечения для самих бунтарей. В худшем случае контркультурный бунт активно способствует современным бедам, подрывая или дискредитируя социальные нормы и институты, реально выполняющие значимые функции. В частности, идеи контркультуры вызвали у публики изрядное презрение к демократическим политикам, из-за чего на протяжении более чем тридцати лет большинство прогрессивных левых политических деятелей были не у дел.

Чтобы понять, в какой момент все пошло наперекосяк, достаточно вспомнить споры, разразившиеся по поводу чрезвычайно популярного руководства по свиданиям под названием «Правила» (The Rules). Эта маленькая книжка, написанная в 1996 году Эллен Фейн и Шерри Шнайдер, прославилась в основном благодаря ретроградному характеру большинства изложенных в ней советов. Женщинам рекомендовалось изображать холодность и неприступность, настаивать, чтобы мужчина платил за ужин, избегать случайного секса и никогда, ни в коем случае не говорить мужчине, что делать. Феминистки пришли в ярость: «Мы годами вели окопную войну ради того, чтобы нашим дочерям не пришлось расти в атмосфере той репрессивной сексистской культуры, с которой нам пришлось иметь дело, – говорили они. – И вот чем они платят в ответ? Добровольно принимают те самые отжившие правила, против которых мы так отчаянно боролись!»

Однако при всем том шуме, который сопровождал выход руководства в свет, главный урок не был замечен. Популярность книги показала, что плохие правила лучше, чем их полное отсутствие. Феминистки были вполне правы, отчаянно борясь против старых правил, которые когда-то определяли отношения между полами. Те правила основывались на том, что мужчина и дальше будет оставаться добытчиком, а женщина – домохозяйкой. Они активно способствовали тому, что большинство людей следовало этой схеме. Но вместо того чтобы попытаться заменить устаревшие нормы лучшими, которые уравняют мужчин и женщин, слишком многие из первых феминисток поверили в мифы контркультуры. Они решили, что зло – само существование правил, именно оно является симптомом угнетения женщин. И заключили, что для подлинного равенства полов необходимо не реформировать правила, а отменить их. Свободная любовь заменила добропорядочность. Феминистки заявляли, что любовь подобна прекрасному цветку, которому нужно позволить распустить лепестки естественным способом, без искусственных ограничений и социальных условностей.

Таким образом, сексуальная революция разрушила все традиционные социальные нормы, определявшие отношения между полами, не заменив их новыми. На месте правил остался полный вакуум. И поэтому мое поколение, подраставшее в конце 1970-х годов, было вынуждено самостоятельно изобретать способы решения щекотливых проблем подросткового возраста. Результатом была не свобода, а настоящий ад. Отсутствие установленных правил означало, что никто не знал, чего ожидать от другого человека. У подростков это вызывало серьезное беспокойство. Мы никогда не знали, кем мы являемся друг для друга и что делать дальше. Все, что было похоже на «свидание», считалось ужасно «беспонтовым» и посему отметалось. Так что ты не мог пригласить девушку сходить куда-нибудь. Можно было попробовать прижаться к ней на вечеринке, может быть, поболтать, вместе напиться, а потом заняться сексом. «Встречаться» – это было нечто такое, что начиналось только потом и при этом сопровождалось презрительными замечаниями.

Посему едва ли стоит удивляться тому, что «Правила» были столь популярны среди молодых женщин. Сами феминистки заметили, что свободная любовь открыла в нашем обществе двери для сексуальной эксплуатации женщин в массовом масштабе. Изначально они полагали, что все правила, определявшие отношения между полами, были, безусловно, специально составлены мужчинами таким образом, чтобы иметь преимущество, поскольку мужчины – оголтелые угнетатели. Тот факт, что многие из тех норм явно предназначались для защиты женщин от мужчин, как-то ускользнул от их внимания. Камила Палья [17]17
  Камила Палья – американская писательница, социолог, феминистка. – Прим. ред.


[Закрыть] произвела в 1980-х годах фурор, указав, что многие из этих старых социальных условностей реально выполняли очень важную функцию по снижению риска изнасилования. Аналогичным образом старое правило «принудительной свадьбы» заставляло мужчин брать на себя определенную ответственность за детей, которых они зачинали. Разрушение этой нормы стало одним из главных факторов, способствовавших распространению бедности среди женщин на Западе.

На самом деле, если попросить группу мужчин придумать собственный идеальный свод правил свидания, то, вероятно, они выберут что-то очень похожее на правила свободной любви, которые породила сексуальная революция. Достаточно лишь посетить баню для геев, чтобы посмотреть, как мужчины организуют свою сексуальную жизнь, когда им не приходится угождать женщине. Однако все эти факторы были проигнорированы, главным образом, из-за сильного влияния контркультурного анализа: утверждалось, что женщины – это угнетаемая группа, а социальные нормы есть механизм угнетения. Посему решение заключается в отмене всех правил. Таким образом, свобода женщин стала приравниваться к свободе от социальных норм.

В конечном итоге такое уравнение стало катастрофой. Оно не только породило тягу к недостижимому идеалу абсолютной свободы, но и вызвало привычку негативно воспринимать любую поддержку реформ, которые действительно могли бы привести к ощутимым улучшениям в жизни женщин, считать ее «кооптацией» или продажностью. Как же мы до этого докатились?

* * *

Отправным пунктом контркультурного анализа, возникшего в 1960-х годах, считается следующий основной вопрос: для чего нам нужны правила? Много лет назад Жан-Жак Руссо заметил, что «человек родится свободным, но повсюду он в цепях». «Цепи», о которых он сказал, это не просто государственные законы, а еще и неформальные социальные нормы и условности, управляющие каждой минутой нашей жизни, кроме сна. Идете ли вы по улице, едете ли в автобусе, беседуете с кем-то во время обеденного перерыва на работе, ваши социальные взаимодействия очень строго регламентированы. Существует четкая формула, определяющая, что вам можно и чего нельзя делать в таких-то ситуациях, какие темы можно обсуждать, какие телодвижения считаются приемлемыми, каких жестов от вас ожидают. Юмор комедийного телесериала «Зайнфельд» в основном заключается в следующем: наше внимание привлекают к следованию всем этим мелочным правилам – боязни приблизиться к собеседнику слишком близко, сказать что-то не в должной форме, ненароком подарить вещь, которая была нам подарена кем-то еще и т. д.

Почему наша жизнь так регламентирована? Почему мы не можем просто поступать по личному выбору?

Сам Руссо никогда не сомневался в том, что мы нуждаемся в определенных правилах. Единственное, что он хотел понять, какие нормы и по какому принципу считать оправданными. В каком-то смысле он принял правила как данность и всего лишь попытался оправдать их (и реформировать в случае, если оправдания не найдется). Однако контркультурный анализ ставит под вопрос само существование правил. Бунтари от контркультуры начали выдвигать гипотезу о том, что правила ничем не оправданы. Возможно, правила – это не более чем репрессивная структура. Таким образом, в 1960-х годах вопрос, мучавший Руссо, начали задавать в гораздо более радикальном варианте: зачем нам вообще нужны правила?

Совсем не случайно, что на протяжении XX столетия США служили движущей силой контркультурного мышления. В то время как европейские интеллектуалы постоянно пытались срастить контркультурную критику со старыми традициями – в частности, с марксизмом, среди американцев было гораздо больше людей, воспринимавших контркультурную идею как самостоятельную политическую программу. Это произошло отчасти потому, что контркультура хиппи разделяла многие из идей индивидуализма и свободы воли. А ведь именно благодаря этим постулатам идеология неолиберализма и свободного рынка всегда являлась основным оплотом правого крыла американской политики. Этот индивидуализм имеет глубокие корни. Безусловно, прообразом контркультурных идей послужили труды таких американских мыслителей XIX века, как Ральф Уолдо Эмерсон и Генри Торо. И Эмерсон, и Торо относились к группе, известной как новоанглийские трансценденталисты, члены которой разделяли общую веру в благую сущность природы в комбинации с всеобщим неудовлетворением ценностями цивилизации. Это были романтические индивидуалисты, которые ценили уверенность в собственных силах и испытывали презрение к массовому обществу. Как написал Торо, проведший два года в хижине на берегу Уолденского озера в полном одиночестве (хотя на самом деле его мать регулярно приносила ему еду и стирала одежду), «массы людей проживают свою жизнь, пребывая в тихом отчаянии».

Эмерсон – признанный лидер группы – возмущался обществом, которое проповедует демократию, но фактически требует послушания и соблюдения обезличивающих обычаев и традиций. Его знаменитое изречение «тупая последовательность – это жупел маленьких умишек» часто цитируется для прославления иррациональности, но оно несколько поверхностно. Эмерсон высмеивал общество, представлявшее собой своего рода «акционерную компанию, члены которой ради обеспечения хлебом каждого акционера соглашаются пожертвовать свободой и культурой едока. Главная добродетель в таком случае – конформизм. Уверенность в своих силах противна ему». По мнению Эмерсона, требование к людям быть последовательными в своих привычках и убеждениях – это просто способ использования прошлого для тирании настоящего. Уверенность в своих силах – единственный достойный ответ, и «тот, кто хочет жить по-человечески, должен быть нонконформистом».

Идеями романтического индивидуализма можно играть, занимаясь политикой как правого, так и левого толка. Правые используют эту идею для атак на «интервенции» правительства в повседневную жизнь. У них считается: когда человеку позволяют поступать по собственному усмотрению, он способен достичь лучших результатов, чем тот, кому указывают сверху. Общество самоорганизуется естественным путем. Правительство – это искусственное образование, придуманное теми, кто заинтересован в доминировании и контроле. (Эти взгляды особенно четко отражены в теории спонтанного порядка, разработанной австрийским экономистом и философом, сторонником либеральной экономики и свободного рынка Фридрихом фон Хайеком.)

Идея о том, что мы не нуждаемся в правительстве, довольно близка к идее об абсолютной ненужности правил. Этот аргумент особенно убедительно выражен в трудах писательницы и философа, апологета классического капитализма и индивидуального творчества Айн Рэнд. По мнению Рэнд, невидимая рука рынка примиряет собственные интересы с общим благом, ликвидируя, таким образом, потребность в любых правилах или ограничениях индивида. Не существует потребности ни в правительстве, ни в самоконтроле. Даже повседневные моральные ограничения рассматриваются Рэнд как еще одна система репрессивного ограничения индивидуальной свободы. Альтруизм, по мнению Рэнд, – это заговор слабых против сильных, попытка помешать тем людям, чье превосходство делает их опасными. Героев романов Рэнд обычно окружают коварные паразиты – жалкие ничтожества, полные сострадания и готовности идти на компромисс, которые стараются низвести сильных личностей до своего уровня. Однако герои в конечном итоге одерживают верх, достигая ницшеанского идеала трансценденции, т. е. выходя за пределы добра и зла. Эта полная свобода от морали воспринимается Рэнд очень серьезно. Оба ее главных героя – в романах «Источник» и «Атлант расправил плечи» – совершают то, что простые смертные называют словом «изнасилование». Однако для Рэнд эти пошлые стандарты не подходят, для нее «изнасилование» – это лишь жалкое слово, придуманное слабаками, чтобы обуздывать мощное сексуальное влечение свободного человека.

Достаточно лишь сравнить описание изнасилования в романах Рэнд со сценой соблазнения Лестером школьной подруги его дочери в «Красоте по-американски», чтобы увидеть параллели, существующие между правой идеологией свободы воли и левой контркультурной теорией. В обоих случаях глубоко эксплуататорские сексуальные акты являются, по замыслу авторов, частью процесса освобождения главного героя от обусловленного обществом подавления его сексуальности.

Ключевая разница между индивидуализмом левого и правого толка касается статуса частной собственности. Согласно точке зрения правых, именно рыночный обмен создает взаимную выгоду, стимулируя таким образом мотивацию, необходимую для гармоничного сотрудничества. Контркультурные теоретики левого толка пошли дальше. Они заявили, что можно иметь «спонтанный порядок» даже без наличия невидимой руки рынка, без всяких прав на собственность. Они рассудили, что права на собственность необходимы только в среде таких людей, которые не любят делиться. Если мы изменим сознание людей, освободим их от убогого собственнического индивидуализма, навязываемого капиталистической системой, то потребность даже в минимальных ограничениях, связанных с владением собственностью, отпадет. Когда The Beatles пели «все, что вам нужно, – это любовь», многие люди восприняли эти слова совершенно буквально.

Серьезный проект построения глобального общества, основанного на любви, описан в 1980 году у Дюэйна Элгина в книге «Добровольная простота» (Voluntary Simplicity). Элгин считает, что существует три естественных претендента на роль основы для единого мирового порядка: сила, закон и любовь. Сила может быть эффективной (при условии, если удастся избежать ядерного холокоста), но продолжительный мир может быть достигнут только в результате построения монолитного военно-политического гегемона в планетарном масштабе. Порядок будет целиком основываться на психологии страха. Результатом станет система, совершенно не соответствующая потребностям человеческого духа в свободе и творчестве. Принимая во внимание, какое колоссальное количество вооружений потребуется для надежной охраны мира от угроз, результатом, утверждает Элгин, будет не жизнь, а простое выживание.

Глобальный порядок, основанный на законе, по мнению Элгина, будет мало чем отличаться от описанного выше. Человечество могло бы установить свод всеобщих правил поведения, которые дадут возможность мирного взаимодействия между нациями и людьми при минимальном принуждении и максимальной свободе и будут регулироваться чем-то вроде ООН. Однако даже для мирного юридического порядка потребуется массивный бюрократический аппарат, служащий удушению «жизненности, энергии, творчества и эволюции цивилизации». Таким образом, единственно возможной основой глобального сообщества, которая совместима с личной свободой и творчеством, является любовь или сострадание. Как практическая база для отношений между людьми любовь имеет ряд преимуществ. Она не имеет ничего общего с принуждением и, таким образом, «воздействует на мир более легко и мягко». Она умерит вред, исходящий от ограниченной бюрократической прослойки, которая все равно будет необходима, и позволит зародиться глобальной семье.

Ход мыслей Элгина ясно показывает тесную связь, которая всегда существовала между контркультурной политикой и политическим анархизмом. На протяжении всей холодной войны большинству американских радикалов были одинаково противны и коммунизм, и капитализм. В отличие от европейцев американские радикалы были склонны рассматривать коммунизм как всего лишь тиранию государства, пришедшую на смену тирании рынка. Кроме того, при отсутствии в Америке действительно авторитетной коммунистической или даже социалистической партии почти ничто не мешало расцвету идей анархизма. При том, что анархизм обличал два главных зла сегодняшнего дня – рынок и государство, казалось, что он, по крайней мере, находится вне подозрений в поклонении ложным богам. Конечно, традиционный анархизм был озабочен лишь принуди тельными властными структурами, особенно государственной властью. Но было нетрудно обобщить эту позицию и смешать ее с контркультурным противостоянием любой форме управления или регулирования. Вездесущий лозунг 1960-х «Не верь власти» демонстрирует, как эти две линии могут почти незаметно слиться воедино.

Таким образом, несмотря на вариации формулы, анархизм всегда образовывал сердцевину контркультурной политики. Ярче всего эта тема отражена в субкультуре панков такими рок-группами, как Crass и Black Flag, которые вели откровенно анархистскую пропаганду. Но анархизм не набрал обороты до выхода на сцену знаменитой Sex Pistols. Собственно, именно эта группа взяла анархистские идеи, бытовавшие в субкультуре хиппи, и придала им весьма негативную окраску (черпая вдохновение из огромного океана фрустрации по поводу того, что контркультурный проект 1960-х не дал ощутимых результатов). Поскольку попытки построения нового общества основывались на свободной любви, а коммуны хиппи так позорно развалились, Sex Pistols выдвинула мысль, что, возможно, полезнее будет сосредоточиться на разрушении старого общества. В каком-то смысле ее усилия были направлены на то, чтобы акцентировать внимания на неспособности контркультурного движения создать внятный образ свободного общества.

* * *

Главная цель анархизма – исключить из общества элемент принуждения. Вначале это может показаться не такой уж недостижимой задачей. Ведь для чего, собственно, нужно принуждение? Единственная ситуация, когда оно оправдано, это необходимость предотвратить причинение людьми друг другу вреда. Таким образом, надобность в принуждении объясняется только наличием несправедливости. Попросту говоря, плохие люди пытаются обидеть других, и общество не должно позволять им этого. Однако что служит мотивом для этих плохих людей? Обычно дело в том, что они сами пострадали от принуждения или несправедливости. Они воруют потому, что они бедны. Они нападают потому, что сами подвергались нападению. Может быть, все это лишь порочный круг? Вместо того чтобы наказывать этих людей, сохраняя этот порочный круг, возможно, лучше обратить внимание на скрытые причины их злобности? Благодаря улучшенному образованию, более эффективной социализации и ликвидации социальной несправедливости должна будет отпасть необходимость в принудительных мерах со стороны государства.

Что неправильно в этой идее? «Реалисты», как обычно, будут высмеивать этот воздушный замок, утопическую фантазию. Как сказал Иммануил Кант, «из такого кривого полена, как человек, ничего прямого не выстругаешь». Всегда будут существовать злые люди, творящие плохие дела. Судя по всему, теоретики контркультуры отрицают реальность зла. Все они – сердобольные радетели за общее благо. Покажи им совершенно безнравственного преступника, и они объяснят его порочность трудным детством. Они слишком чувствительны, чтобы посмотреть правде в лицо: некоторые люди уже рождаются порочными, и их нужно контролировать или останавливать. (Противостояние между этими двумя воззрениями наглядно выразилось в попытке режиссера Оливера Стоуна – ярого приверженца контркультуры – переработать сценарий фильма «Прирожденные убийцы», написанный Квентином Тарантино.)

Вот почему и сегодня члены республиканской партии США, обличая врагов Америки как зло, доходят до смешного. Им представляется при этом, что они наносят удар по контркультуре, которая, по их мнению, отрицает реальность зла. (Как обычно, в американской политике доминирует стремление продолжить битвы 1960-х годов.) Но консерваторы не замечают, что их риторика напрямую подпитывает ту самую контркультуру, которой они так отчаянно противостоят. «Нам нужно проявлять твердость, – твердят эти политики. – Нам нужно применять силу, ибо наш враг есть зло». Получается, что они соглашаются со следующим утверждением: если бы их враги не являли собой зло, то не было бы необходимости в применении силы. Таким образом, напрашивается вывод, что враги, о которых идет речь, на самом деле не олицетворяют силы зла, они всего лишь не поняты. И, стало быть, нет необходимости в принуждении! Получается, что недовольство консерваторов служит тем самым идеям контркультуры, которым они так стараются противостоять.