355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джойс Элберт » Безумная парочка » Текст книги (страница 7)
Безумная парочка
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 18:51

Текст книги "Безумная парочка"


Автор книги: Джойс Элберт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

13

– Как приятно снова увидеть вас, мадемуазель Шоффе. Вы прекрасно выглядите. Как всегда, tres chic.[24]24
  Роскошно (фр.).


[Закрыть]
Что я могу вам принести?

Этот официант в тщательно отглаженном блестящем черном пиджаке, работавший в популярном кафе на бульваре Капуцинов, был моим старым знакомым. Не знаю, почему я решила прийти сюда после работы – это заведение находилось в противоположной стороне от моего дома. Офис Иэна располагался неподалеку, мы иногда встречались в этом кафе. Вероятно, поэтому меня тянуло сюда. Нет, я вовсе не рассчитывала натолкнуться на него, надеяться на это было бы глупо, я знала, что он сразу отправится домой, на обед в честь дня рождения дочери. Но мне, идиотке, хотелось ощущать, что он где-то рядом.

Неудивительно, что Ева осуждала мои отношения с Иэном. Я могла понять её точку зрения. Что за радость сидеть здесь в одиночестве в половине седьмого этим чудесным вечером?

Мысль о ждавшем меня длинном вечере угнетала меня. Я не знала, чем занять себя. Мне не хотелось идти в кино, я не знала, кому позвонить. Из-за Иэна я давно перестала встречаться с другими мужчинами. Женщины? Я работала с ними девять часов в день, и мне этого было более чем достаточно. Ева и Эдуардо, вероятно, уже вернулись в нашу квартиру. Ева, конечно, готовит для них половину бараньей ноги, haricots verts и pommes frites.[25]25
  Зеленая фасоль и жареный картофель (фр.).


[Закрыть]
Только Эдуардо может есть жареный картофель. Для манекенщиц мадам Терезы картофель был под строгим запретом, однако Ева однажды поделилась со мной ужасным секретом. Она сказала, что, убрав со стола тарелки и отправившись с ними на кухню (Эдуардо, как истинный испанец, никогда туда не заглядывал), схватила несколько кусочков жареного картофеля, сунула их в рот, чтобы ощутить вкус соленых, пропитанных маслом, хрустящих палочек, а потом выплюнула все в мусорное ведро.

– Пожалуйста, мадемуазель Шоффе.

Официант поставил передо мной высокий бокал с блестящей красной жидкостью и графин с содовой. В бокале плавали три кубика льда. Некрепкое «кампари», разбавленное содовой, позволит мне убить время. Я посмотрела на мой ежедневный, порядком надоевший красный напиток. Иногда я брала сухой «мартини». Если я выпивала более одного бокала, мне приходилось отказывать себе за обедом в хлебной корочке. Неудивительно, что Ева тайком жует картофель.

– Вы встречаетесь здесь с вашим другом? – спросил официант.

– Я нигде с ним не встречаюсь, Жак. Сегодня он выполняет свои семейные обязанности. Вероятно, я отправлюсь обедать в бистро. Oeufs sur le plat.[26]26
  Глазунья (фр.).


[Закрыть]

– Такая красивая, – вздохнул он, – и одинокая. Это несправедливо. Кто знает? Вы можете в любой момент встретить более подходящего мужчину. Такое случается всегда.

Он имел в виду – более подходящего для брака. Кафе было заполнено посетителями. Я заняла последний свободный столик. Кто-то крикнул: «Garson!»,[27]27
  Парень, официант (фр.).


[Закрыть]
и Жак ушел. Автомобили двигались вдоль тротуара от одной пробки к другой, однако мне никогда не было тесно в Париже, несмотря на людские толпы, нескончаемый поток автомобилей, непрерывную суету. Париж казался мне садом, я любила его, однако знала, что не останусь здесь навсегда – судьба готовила мне что-то иное. Париж был лишь промежуточной, а не конечной станцией метро.

Пара за соседним столиком узнала меня и принялась оценивать с вежливым интересом… Они рассматривали мою золотистую соболью шубку от «Ревиллона» (подарок Иэна к моему дню рождения), зеленое шелковое платье от мадам Терезы с вышитой у шеи знаменитой буквой «Т». Появляясь в туалетах мадам Терезы, я всегда следила за тем, чтобы шубка оставалась частично распахнутой – тогда люди могли увидеть и узнать очередное творение моей хозяйки. В благодарность за эту рекламу мадам несколько раз в году дарила мне свои произведения.

Меня тянуло на приключение. У меня так давно не было никаких приключений. Мне хотелось напиться, поесть pommes frites, разорвать на клочки зеленое шелковое платье, позвонить жене Иэна и рассказать ей пару смачных историй о том, как вел себя в постели её дорогой муженек.

«Возможно, с тобой он действительно импотент, Полетт…»

Я бы наврала ей с три короба, умолчала бы о том, что Иэну не удается долго сохранять эрекцию. Сказала бы, что со мной он – настоящий сексуальный гигант, Жильбер Беко, Жерар Филип, Альбер Камю. Да, сегодня я была настоящей дикой индеанкой. Но мне следовало выспаться, чтобы хорошо выглядеть. Слава Богу, между нашими с Евой спальнями находилась просторная гостиная. Пообедав в бистро, я могла вернуться домой и лечь в постель с начатым романом Колетт. Прочитав несколько страниц, я бы выключила лампу. Эдуардо тем временем трахал бы Еву в зад, а она мечтала бы об уходе с работы.

Мое тело нуждалось в сне после длинного, тяжелого дня, но моя душа требовала радости. Я выбрала неподходящую работу, это было ясно, меня больше бы устроил брак с Иэном…Я представила себе восхитительное позднее утро в постели, служанку, приносящую мне кофе с молоком и круассаны, газеты, почту, записную книжку. Потом она наполнила бы для меня ароматную ванну. Такая заманчивая перспектива заставила меня испытать боль разочарования. Мне захотелось отправиться в новую дискотеку «Ле Шандель», находившуюся возле моего дома. Я должна была освободиться от моего разочарования, подцепить безликого незнакомца, который позже неистово позанимался бы со мной любовью. Сегодня я не нуждалась в нежности, хотела быть животным. Мы не стали бы разговаривать, обошлись бы без слов. За нас говорили бы наши тела.

– Pardonner-moi, mademoiselle, mais avez-vous une allumette?[28]28
  Извините меня, мадмуазель, у вас есть спички? (фр.)


[Закрыть]

Я увидела высокого темноволосого человека, стоявшего передо мной с сигаретой в руке. На нем был темно-синий двубортный костюм в полоску. Он говорил по-французски с сильным акцентом. Его почти черные глаза смотрели на мои зеленые (ставшие такими благодаря контактным линзам). На его губах блуждала знакомая чувственная улыбка, намерения незнакомца были прозрачными, как вода в Пилгрим-Лейке. Я почувствовала, как кровь хлынула к моей голове, ноги превратились в ледышки, сердце вывернулось наизнанку. Я не могла произнести ни единого слова. Я смотрела на моего брата Харри.

– Une alumette?

– Да, спички, – произнес он по-английски, указав на мою дымящуюся сигарету «житан» и свой «честерфилд». – Если вас это не затруднит.

Я поискала дрожащими руками в сумочке от «Эрмеса» коробок спичек с отпечатанной надписью «Дом Терезы». Протянула его Харри и жестом предложила ему сесть. Возле меня стоял свободный стул.

– Merci beaucoup.[29]29
  Большое спасибо (фр.).


[Закрыть]
Вы видите официанта?

Я помахала рукой Жаку, и он подбежал ко мне, оценивая Харри многозначительным, истинно французским взглядом. Конечно, он думал о моих марьяжных перспективах. Если бы он знал, что смотрит на моего любимого брата, он бы умер от шока. Мне самой казалось, что я умираю от потрясения. Я не могла это пережить – спустя четырнадцать лет Харри материализовался в Париже, возле моего стола, попросил спички у меня, его сестры, которую когда-то обожал, лишил девственности, а сейчас совершенно не узнавал. Это неузнавание подействовало на меня странным образом. Оно оскорбляло меня и бросало мне вызов. Как он смеет не видеть меня за зелеными контактными линзами, покрашенными и завитыми волосами, не понимать, что я – Алексис? Это было потрясающе, восхитительно!

– Что будет пить месье? – спросил Жак.

– Виски со льдом, пожалуйста.

Жак одобрительно кивнул за спиной Харри.

– Вы здесь впервые? – спросила я моего брата.

– Вы говорите по-английски! – произнес этот глупец.

Я не знала, плакать мне или смеяться.

– Да, я – американка.

– Не может быть. В вашей речи нет ничего американского.

Правда? Как странно.

– Какой же, по-вашему, у меня акцент?

– Точно не скажу. Какой-то иностранный. Словно вы изучали английский как второй язык.

Я совсем запуталась в моих личностях, перестала понимать, кто я такая на самом деле. Это действовало угнетающе.

– Очень интересно, – сказала я.

– Возможно, это игра моего воображения. Увидев вас сидящей здесь в одиночестве, я почему-то решил, что вы – француженка. Возможно, дело в вашей одежде, не знаю. – Он заколебался, изучая меня. – Но вы – не француженка.

– Верно. Вы разочарованы?

– Нет, конечно.

Его энергичное возражение убедило меня в том, что он действительно огорчился. В конце концов, что за удовольствие познакомиться с американкой во время первого приезда в Париж? Он мог остаться дома. Его жена была англичанкой. Леди Сара Констанс Эймс-Маринго. Журнал «Мари-Клер» утверждал, что в кинематографе её знали просто как Сару Эймс, однако в личной жизни она предпочла воспользоваться титулом и оттенить его фамилией мужа. Однажды Иэн сказал мне, что такой привилегией обладают титулованные англичане. Хотела бы я знать, влюблен ли Харри в свою жену. Если нет, все равно он занимался с ней любовью, как я – с Иэном.

Когда я год назад прочитала о женитьбе Харри, мое желание выйти за Иэна значительно усилилось. Меня охватили ревность и растерянность. Я знала, что смогу конкурировать с леди Сарой, лишь обзаведясь собственным супругом, хоть это и звучало весьма странно.

Конкурировать? Я впервые откровенно призналась себе в том, что по-прежнему борюсь за нераздельную любовь Харри. Наверно, меня подтолкнуло к этому внезапное и неожиданное столкновение с ним. Встреча с ним оказалась как мощнейшим ударом по моей самодостаточности. Сейчас это ощущение рассыпалось на мелкие осколки. Я поняла, что больше всего на свете хочу позаниматься этим вечером любовью с Харри.

– Вы отдыхаете? – спросил он.

– Нет, я живу здесь. Париж сейчас – мой дом.

– О, вы добровольно отправились в изгнание. Из какого вы штата?

– Последним добровольным изгнанником был Хэмингуэй.

Жак поставил перед Харри бокал с виски, и Харри заплатил за оба наших напитка.

– Выпьете еще? – спросил он меня.

– Mille grazie, signore – molto gentile – ma no.[30]30
  Большое спасибо, сеньор, вы очень любезны, но нет (ит.).


[Закрыть]

– Испанский?

– Итальянский.

Французский, немецкий и итальянский (не испанский). Этим трем языкам меня учили в великолепной школе, в которую меня отправила наша славная мамочка. После смерти её мотивы оказались такими же загадочными, как и при жизни. Почему, черт возьми, спрашивала я себя? Почему она решила отправить меня в дорогой эксклюзивный швейцарский интернат? Ведь она так меня ненавидела. Возможно, в этом и заключалась причина. Она, должно быть, понимала, какой одинокой и несчастной я там буду. Она оказалась права. Своим завещанием она вынудила Харри остаться в скучном, бесперспективном Пилгрим-Лейке и присматривать там за магазином. Несомненно, ей удалось разлучить нас. Во всяком случае, на четырнадцать лет. Когда я видела брата в последний раз, мы оба плакали. Прежде я никогда не видела Харри плачущим. Вернувшись вместе с нами с похорон, наша бабушка Джулиана сказала:

«Бедные, бедные дети. Сироты. Что с вами будет? Вы хотите жить со мной? Мой дом слишком тесен. Возможно, мне следует перебраться к вам. Вы слишком молоды, чтобы жить самостоятельно. Я бы хотела знать желание вашей дорогой умершей мамы.»

Мы быстро выяснили его. На следующий день к нам пришел адвокат матери (мы трахались всю ночь). Он сообщил нам плохие новости. Даже Джулиану удивил связанный со Швейцарией замысел матери.

«Какое странное завещание. Однако я уверена, что у Луизы были свои причины так поступить.»

Моя мать настаивала на том, чтобы Джулиана продала или сдала в аренду свой дом и переехала в наш, чтобы заботиться о Харри. Именно это она сделала, как только проклятый поезд увез меня из Пилгрим-Лейка, с которым были связаны мои неизгладимые воспоминания, подальше от моих друзей, от Харри. В двенадцать лет я осталась без родителей, без девственной плевы, без дома. Многие ли мои сверстницы могли сказать о себе такое? Я помахала рукой на вокзале. Мы с Харри не произнесли ни слова. Заговорила только Джулиана:

«Береги себя, Алексис. Очень скоро мы снова будем вместе.»

Памятные прощальные слова. Позже я получила от неё очень грустное письмо, в котором она пыталась как можно деликатнее объяснить мне, что согласно необычному завещанию матери я могла вернуться в Пилгрим-Лейк только по достижении восемнадцатилетнего возраста и окончании школы.

Я ни разу не написала Харри – Господь ведает, не потому, что уважала желания матери. Я боялась невыносимой боли. Я не могла смириться с тем, что буду только переписываться с Харри, лицемерно отрицая все, что мы значили друг для друга. Это было бы отвратительной ложью. Иногда мне казалось, что я могу сохранить психическое здоровье, лишь пытаясь как можно лучше приспособиться к новому и враждебному окружению. Герр Нувилер помогал мне в этом. Сначала он учил меня кататься на лыжах, а потом – трахаться. Я не умела становиться на колени у кровати, как послушная маленькая Лолита. Но герр Нувилер не мог заменить Харри. Никто не мог сделать это.

У МЕНЯ ЕСТЬ ДЛЯ ТЕБЯ НОВОСТЬ, ДОРОГАЯ МАМОЧКА, ГДЕ БЫ ТЫ НИ НАХОДИЛАСЬ СЕЙЧАС. МЫ ЗАЙМЕМСЯ ЭТИМ СНОВА. ЧТО ТЫ НА ЭТО СКАЖЕШЬ, ЖАЛКАЯ СТЕРВА?

14

– Между прочим, – сказал Харри, – как вас зовут?

– Шоффе, – ответила она.

Шоу-фэ. Услышав это имя, Харри едва не уронил бокал с виски. Возможно ли это? Неужели…? Может быть, это распространенное французское имя. Но она не была француженкой. Как и женщина, с которой разговаривал Иэн Николсон.

Я разговариваю с посетителем, твоим соотечественником.

Именно эти слова произнес Николсон. Харри запомнил их. Николсон отменил свидание с этой женщиной. Неужели это она? Совпадение казалось невероятным, Харри не верил в подобные случайности. Ему хотелось спросить: «Вы знакомы с Иэном Николсоном?» Но он справился с этим желанием и произнес:

– Интересное имя. Как оно пишется?

– Ш-о-ф-ф-е. Ударение на «е». Оно означает – «раскаленная».

– Это правда?

Она улыбнулась, и он подумал об Алексис. Их улыбки были похожими, они обе обладали тонкими верхними губами и более полными нижними. Где сейчас Алексис? В эту самую минуту?

– Почему у вас французское имя, если вы – американка?

– Это идея родилась у моей работодательницы. Chaffe a rouge.[31]31
  Раскаленная докрасна (фр.).


[Закрыть]
Она считает, что я – раскаленная докрасна.

Подруга Николсона работала у какой-то женщины, настоящего чудовища. Совпадения нагромождались одно на другое.

– Значит, это нечто вроде псевдонима, – сказал Харри.

– Да. Можно так сказать.

– Как вас зовут на самом деле?

Она снова улыбнулась.

– Я скажу вам это позже.

Он увидел под золотистой собольей шубкой маленькую грудь – полную противоположность сариного бюста с угрожающими сосками. Харри предпочитал женщин с небольшими грудями, он часто спрашивал себя, какие изменения претерпела Алексис в этой области. В двенадцать лет она была совершенно безгрудой, верхняя часть её тела могла принадлежать мальчику. Иногда Харри задумывался о том, что говорили о нем подобные предпочтения. Он поиграл с мыслью о том, что он – латентный гомосексуалист, потом отверг эту пугающую гипотезу. Нет, он женился на Саре не из-за её грудей, не для того, чтобы доказать себе, что он – настоящий, стопроцентный, гетеросексуальный американец. Он женился на ней, потому что ему нравились её акцент, титул, английское происхождение, деньги. Сейчас на него произвела впечатление явно дорогая шубка Шоффе. Это подарок Николсона?

– У вас в Париже дела? – спросила она.

– Вы угадали.

– Позвольте мне угадать, какие именно.

– Хорошо, но сначала скажите мне, нельзя ли угостить вас ещё одной порцией того, что вы пьете?

– Это «кампари». Нет, спасибо. Я должна следить за моим весом. Понимаете, я – манекенщица.

– У кого вы работаете?

– У Терезы.

Настоящее чудовище – Тереза? Вполне возможно. Тереза была мировой знаменитостью, все слышали о том, какая она стерва.

– Я бы хотел переспать с вами, – сказал Харри.

Она даже не поморщилась.

– Удивительно. Я думала о том же самом.

Харри потерял дар речи. Он не мог поверить в свое везенье.

– Я знаю место, – сказала она.

– У тебя?

– Нет, мы не можем туда пойти. Моя соседка по квартире пригласила на обед своего дружка. Это было бы слишком опасно.

– Тогда что за место ты имеешь в виду?

– Гостиница для любовников, mueble, – сказала она. – Поскольку мы не останемся там на всю ночь, комната обойдется всего в семь тысяч франков.

Восемь долларов? В какую дыру она собирается отвести его?

– Там чисто?

– Ты – настоящий американец. – Она засмеялась. – Это все, о чем вы способны думать? Чисто ли там? Не обворуют ли, не ограбят ли, не отравят ли вас? Это смешно.

– Мне не нравится, когда надо мной смеются. Меня это не забавляет. К тому же ты тоже американка.

Она перестала улыбаться, нахмурилась.

– Извини. Я не хотела тебя оскорбить. Честное слово. Как тебя зовут?

– Харри.

– Ты очень красив, Харри.

Лишь когда она встала, Харри понял, какая она высокая. Ее рост составлял около ста семидесяти восьми сантиметров – Харри сделал скидку на трехдюймовые каблуки из крокодиловой кожи. Рост Сары составлял лишь сто шестьдесят восемь сантиметров. Харри собрался изменить ей впервые за все время их брака. Он знал, что должен испытывать чувство вины, но не ощущал его.

– Нам надо найти такси, – сказала она. – Пешком туда не дойти. Гостиница находится в Семнадцатом округе.

В машине он взял молодую женщину за руку. Ее кожа была очень нежной, аромат духов – чертовски возбуждающим («Ле флер» Терезы?) Он не мог дождаться того момента, когда увидит её обнаженной. У нее, конечно, невероятно длинные ноги и красивые, небольшие, упругие груди. Какую позицию она предпочитает? Какие противозачаточные средства? Возможно, она настроена лишь на «шестьдесят девять». Она ничего не сказала о деньгах для себя, только о стоимости комнаты, и это порадовало Харри, потому что он где-то читал, что все девушки по вызову и проститутки обязательно заранее сообщают стоимость услуг. С другой стороны, возможно, любительницы, подрабатывавшие в конце месяца, действовали иначе. Иэн Николсон должен был предупредить его об этом. Черт возьми, как можно было забыть о такой важной информации!

Харри никогда в жизни не платил за секс и гордился этим. В Пилгрим-Лейке он имел репутацию местного жеребца. Вряд ли он не затащил в койку хотя бы одну девушку из его родного городка, во многих случаях инициатива исходила от них самих. В колледже часто возникала давка, все ученицы мечтали переспать с парнями из баскетбольной команды. Если бы он смог стать профессиональным игроком, женщины буквально рвали бы его на части, он слышал немало невероятных историй о сексуальных подвигах спортсменов. Но на первом году обучения что-то погасило его энтузиазм, необходимый для достижения профессионального уровня.

«Не жесткость, не грубая сила, – вспоминал он многократные наставления тренера, – а выносливость, скорость и физическая форма. Вот ключи к успеху в баскетболе.»

Однако он понял, что прежде всего его привлекают именно жесткость и грубая сила. Один из одноклассников, с которым ранее занимался отец, начал учить Харри карате, и с этого момента у юноши пропал интерес к баскетбольному мячу и добытым очкам. Ему надоели пасы, защита, обманные финты. А главное – взаимодействие с партнерами, которого требовала эта игра. Он предпочитал совершенствоваться в одиноком, сугубо индивидуальном искусстве самообороны. Оно соответствовало его характеру.

После окончания колледжа Харри вернулся в Пилгрим-Лейк и универсальный магазин Маринго. Новые девушки… Наконец появилась Сара…

– Мы приехали, – сказала Шоффе.

Расплатившись с водителем, он заметил аккуратное здание из серого камня – несомненно, пункт их назначения. На одной стене висела небольшая бронзовая табличка с надписью «Дом Франсуазы». Никакой неоновой вывески, ничего привлекающего внимание, никаких явных намеков. Если бы он прошел мимо этого здания один, ему никогда бы не пришло в голову, что это гостиница для любовников. Гостиница. У них не было никаких вещей, даже сумки!

– У нас нет даже чемодана с одеждой, – сказал он.

Шоффе нажала кнопку звонка.

– Успокойся. Нас бы не пустили сюда с чемоданом.

Миниатюрная пожилая женщина с седыми волосами, стянутыми в пучок, открыла дверь и небрежно посмотрела на них. Харри понял, что для оценки посетителей ей требовалось лишь одно мгновение. Она выглядела так же заурядно, как само здание. Своей невзрачностью она напоминала его бабушку-голландку, Джулиану, в возрасте около пятидесяти пяти лет. (Он по-прежнему поддерживал связь с Джулианой, которая не одобряла его женитьбу на Саре. Эта английская актриса-шлюха – такой была первая реакция Джулианы. Хотя в дальнейшем она воздерживалась от высказываний на эту тему, Харри подозревал, что его бабушка упрямо и непоколебимо придерживалась своего исходного мнения.)

– Bon soir, Madame, Monsieur,[32]32
  Добрый вечер, мадам, месье (фр.).


[Закрыть]
– сказала седая женщина.

– Bon soir, Madame, – отозвалась Шоффе, отводя её в сторону.

Женщина проводила их к лифту с коваными решетками и установила рычаг в положение, обозначенное цифрой «4». Выйдя из кабины, они проследовали за ней по коридору. Тишину нарушил лишь чей-то смех, после которого прозвучал сдавленный женский крик. Они остановились возле комнаты с надписью «Мария Антуанетта». Женщина отперла дверь и протянула ключ Харри. Он впервые в жизни видел дверь без ручки на внешней стороне.

– A bientot, Madame, Monsieur.[33]33
  До свидания, мадам, месье (фр.).


[Закрыть]

Она ушла в своем длинном черном платье, напоминая Харри черную кошку, крадущуюся по ночным закоулкам. Харри сосредоточил внимание на комнате и был приятно удивлен её интерьером. Он увидел огромную кровать с ароматизированными простынями в цветочек, зеркальные изголовье и потолок, три стены, обклеенных обоями «под шелк». Четвертая стена была расписана изображением бегущей вприпрыжку по полю влюбленной пары в костюмах восемнадцатого века. На заднем плане виднелись овцы и пастушки с хлыстами в руках.

– Давай повесим нашу одежду, – сказала Шоффе.

Повернувшись, Харри обнаружил, что она уже сняла шубку и платье. Девушка стояла перед ним в открытом кружевном бюстгальтере с расположенной впереди застежкой, прозрачных черных чулках со швом и узком черном поясе. Черные шелковые трусики, отделанные кружевами, лежали на полу возле кровати. На ногах у Шоффе остались туфли из черной крокодиловой кожи с каблуками высотой в три дюйма. Волосы на лобке были абсолютно черными. Должно быть, он задержал свой взгляд на них, потому что она сказала:

– Нет, от природы я вовсе не рыжая, как ты можешь видеть.

То, что она красила волосы, не разочаровало Харри, который провел последний год среди людей из мира кино, но его встревожило нечто другое. Он не знал, чем вызвано беспокойство. Его сердце затрепетало, как бы предупреждая об опасности. Подобное случалось с ним перед очередной схваткой в Пилгрим-Лейке с одним из местных парней.

– Нашу одежду, – сказал он. – Да, конечно.

Он принял ванную за гардеробную и тотчас понял, что здесь нет никакой гардеробной. Ее заменяли крючки на стене. Ему стало ясно, почему Шоффе сказала, что в чемоданах для одежды нет нужды. В санузле находились унитаз, ванна, душ, рукомойник и биде, а также комплект выстиранных полотенец и простыней. Он попал вовсе не в бордель. Где он, черт возьми? Харри снял пиджак, рубашку, галстук, повесил их на крючок, потом избавился от туфель и носков, стянул с себя брюки и трусы, повесил их на второй крючок. Однажды Сара сказала ему, что на свете нет более комичного зрелища, чем раздетый мужчина в носках и туфлях.

Он шагнул к Шоффе и осторожно коснулся застежки бюстгальтера, через который виднелись её маленькие груди.

– Ты позволишь?

– Пожалуйста.

Единственный крючок тотчас выскочил из петли. Харри повесил бюстгальтер поверх своего галстука в клеточку. Ему понравилось, как выглядели эти два предмета, висевшие один на другом. Потом он подошел к Шоффе сзади и обхватил руками её груди, зная, что она ощутит его эрекцию своими красивыми упругими ягодицами.

– Как приятно, – сказала она.

Шоффе легла на простыню, и он увидел её дважды – один раз на кровати, другой раз – отраженной в зеркальном изголовье. Двойная картинка действовала возбуждающе, но он почувствовал что-то еще… его сердце снова затрепетало. Или оно не переставало отчаянно биться все это время? Он начал целовать её груди. Соски были не розовыми, как у Сары, а светло-коричневыми, цвета кофе с молоком. Сквозь аромат духов пробивался слишком знакомый мускусный запах, он пугал Харри, лишал спокойствия. Дыхание громко отдавалось в его ушах, оно напоминало ураган, о котором пела Эдит Пиаф. Шоффе двумя руками подняла его голову.

– Я бы хотела снять туфли, – сказала она.

– Я это сделаю.

– Спасибо.

Наклонившись, чтобы снять туфли, он почувствовал, что она делает что-то у изголовья кровати, но не оглянулся. Сняв туфли из крокодиловой кожи, он медленно повернулся и посмотрел на Шоффе. Блестящие зеленые глаза исчезли, точнее, они стали такими же темными, почти черными, как его собственные

– Здравствуй, – сказала она. – Я – Алексис.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю