Текст книги "Безумная парочка"
Автор книги: Джойс Элберт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
Джойс Элберт
Безумная парочка
Посвящается Сэму
ЧАСТЬ 1
ОЗЕРО – 1945
1
Я всегда ненавидела мою мать и всегда любила Харри.
Харри – мой брат. Я не очень-то понимаю, как одно связано с другим возможно, никак, – но хотя мне всего двенадцать лет, я чувствую, что тут есть какая-то связь.
Харри тринадцать лет. Он замечательный. Нет, потрясающий. Сексуальный. Но все гораздо сложнее. Помните, в фильме «Гость на свадьбе» Фрэнки говорит, что хочет отправиться в медовый месяц со своим братом и его молодой женой, потому что «он – её часть»? Так я отношусь к Харри. У нас необычная любовь, и если бы он женился на ком-то, думаю, я бы умерла. Наверно, это должно означать, что я хотела бы выйти за него замуж. А ведь он мой брат! Любой человек с парой извилин и элементарными представлениями о христианской морали сказал бы, что мое отношение к Харри – грех. Я тоже это понимаю, но, похоже, мои чувства от этого не меняются.
В маленьком городке, где мы живем, есть три церкви. Мы ходим в пресвитерианскую, но я говорила с девчонками, которые ходят в католическую и лютеранскую церкви. Я старалась не сказать ничего лишнего, но они все посмотрели на меня как-то странно, словно знали мои истинные мысли. Я соврала, будто мне нужна информация для школьного сочинения на тему «Самый большой грех, который я могу придумать».
Одна из девчонок, Салли-Энн, обозвала меня лгуньей. Позже она пожалела об этом, крепко пожалела. Я отлупила её после уроков за хранилищем для льда, и она поплелась домой, напоминая бездомную кошку, едва уцелевшую в ночной схватке.
Салли-Энн – не первая из моих подружек, которой я задала трепку. Вообще-то я от природы тихая и застенчивая, но иногда на меня что-то находит, и я просто теряю голову. Становлюсь совершенно другим человеком диким. Наверно, виновата в этом моя индейская кровь. Салли-Энн однажды совершила ошибку – сказала мне, что девчонки тайно прозвали меня «дикой индеанкой».
– Если это – секрет, – спросила я дуреху, – почему ты выдаешь его мне?
– О, потому что ты вечно держишься так, словно ты какая-то особенная. Лучше нас всех.
У Салли-Энн были тогда прекрасные волосы – длинные, волнистые, светлые. Она ими ужасно гордилась. Я взяла ножницы и отрезала их чуть ниже ушей зигзагом. Я предупредила её, что если она пожалуется матери, то будет жалеть об этом до конца жизни, потому что в следующий раз я сниму с неё скальп. Она захныкала и сказала, что я – самая злобная тварь, какую она встречала, но с тех пор у меня больше не было проблем с местными девчонками. Они слишком боялись меня, чтобы что-то затеять.
Они не знали, что я сама многого боюсь. Например, ходить в школу. Я всегда дрожу от страха, когда учитель задает мне вопрос. Я встаю, и мое сердце выпрыгивает из груди. Даже если мне известен правильный ответ, от волнения я не могу его вспомнить.
Харри решил, что я забавно наказала Салли-Энн. Когда мы с Харри были моложе, мы иногда снимали с себя одежду и разглядывали друг друга. Зачем мы это делали? Не знаю. Это казалось частью дружбы. Однажды я взяла его штуковину в рот и пососала её, как леденец, только он оказался не сладким, а соленым и незнакомым на вкус. Если бы моя мать застукала нас, её хватил бы сердечный приступ. Она любит Харри. Меня она никогда не любила, но мне на это наплевать.
Неправда.
Меня это задевает, но что толку? Я отлично усвоила один урок. Если кто-то тебя не любит, ты не сможешь заставить его полюбить тебя, даже если речь идет о твоей матери. Я хочу, чтобы Харри целиком принадлежал мне. Моя мать меня не любит, и у меня нет отца, поэтому я хочу иметь Харри (он очень похож на нашего папу). Все очень просто.
У меня нет отца, потому что он погиб на той страшной войне, которая закончилась только что – в августе. Я никогда не прощу ФДР[1]1
Франклин Делано Рузвельт, президент США.
[Закрыть] за то, что он начал её. Да, я знаю, ему пришлось так поступить, когда япошки разбомбили Пирл-Харбор. Я вовсе не тупая, однако не знаю точно, где находится Пирл-Харбор, хотя наша географичка показала это место на большой карте мира. Мы все тут ненавидим ФДР. Считаем, что он продался. Он родился богатеньким и подставил свой народ.
– Предал его.
Так говорит моя тонкогубая мать, когда кто-то затрагивает эту тему. Потом она бормочет что-то о правах штатов, о том, что федеральные власти пытаются подмять все под себя, что ФДР любит только жидов и красных – такие вот вещи. Я слушаю её только вполуха. Меня не интересуют евреи, коммунисты, Гитлер, Муссолини, все происходящее в Европе. Европа для меня ничего не значит. Еще одно место на карте, вроде Айдахо и Пирл-Харбора.
География – это загадка. Я очарована только одной европейской страной – Испанией. Она кажется такой романтичной. Я всегда представляю себе Кортеса исполнителем фламенко в тесных брюках, и это забавляет Харри. Он тоже очарован Испанией. Можно ли относиться к ней иначе?
Думая об Испании, я представляю яркие, сочные тона – пурпурный, алый, разительно отличающиеся от цвета полинявших пастельно-розовых шляпок здешних барышень, в которых они ходят по воскресеньям в церковь. Я никогда не ношу таких шляпок. Пастельные краски нагоняют на меня тоску, я выросла в блеклом, черно-белом мире.
Вчерашний день определенно не был пастельным, но прежде чем я вернусь к нему, наверно, мне стоит рассказать, где мы живем. Это важно, как бы вы ни хотели избежать этого описания, верно? Так вот, к вашему сведению – мы живем в доме, построенном лично нашим отцом. Он сделан из отесанных бревен и находится возле одного из красивейших озер, какие вам доводилось видеть. Оно тянется миль на десять; меньше чем пятнадцать лет тому назад, ещё до моего рождения, по нему ходили пароходы. Мне жаль, что я этого не застала. Позже я вернусь к вопросу о пароходах и индейцах, но сейчас я хочу поговорить о вчерашнем дне. И о Харри.
Наверно, мне пора описать его. Сделать это – все равно что описать себя, так мы похожи. Я не хочу сказать, что он напоминает девчонку или я парня, это вовсе не так, просто мы проходили в школе законы Менделя, и я знаю, что мы с Харри должны были родиться с черными волосами и темно-карими глазами, если только мы не мутанты. Дело в том, что наш отец имел черные волосы и темно-карие глаза.
Наша биологичка (по совместительству – географичка) говорила, что эти гены – доминантные и отличаются от рецессивных, ответственных за голубые глаза и светлые волосы, которыми обладала противная английская родня моей матери. Англичане не первыми поселились возле озера Пилгрим-Лейк, хотя они и ведут себя, как коренные жители. На самом деле раньше всех здесь появились индейцы. Они, предки моего отца, пришли сюда пятнадцать тысяч лет тому назад. Но англичане отняли у них все земли с помощью какого-то странного договора, говорить о котором не любят. Вероятно, они стыдятся своего поступка.
Мой отец мертв. Он погиб где-то на Тихом океане, где бомбил проклятых япошек, один из которых убил его.
Вот почему вчерашний день так важен. Он стал вехой в моей жизни. И в жизни Харри тоже, хотя брат об этом ещё не знает. Понимаете, мой отец в течение года считался без вести пропавшим, и мы продолжали надеяться. Его не было в списках военнопленных; однажды мы получили письмо с известием об его исчезновении. Он просто растворился в небе, как Гленн Миллер.[2]2
Известный американский музыкант, погибший в 1944 году при перелете из Англии в Париж.
[Закрыть]
Люди из военного министерства никогда не говорят, что кто-то исчез, они выражаются более изысканно, но что это меняет? Я так сильно любила моего отца и вдруг прочитала это ужасное сообщение о том, что он больше не существует, что его не могут найти, что никто точно не знает о происшедшем. Харри тогда сказал:
– Не теряй надежду, Алексис. Кто знает? Может быть, он прячется где-то в джунглях.
– Или стал исполнителем фламенко, вроде Кортеса.
– Не смей так говорить, – закричала мать. – Это кощунство!
– Я просто пошутила, – попыталась оправдаться я, но не успела закончить предложение, потому что мать так сильно ударила меня по лицу, что к моим глазам подкатились слезы. Однако я сдержала их, чтобы мать не испытала удовлетворение от того, что я плачу. В детстве она часто видела меня плачущей. Она всегда била меня за всякие проступки и досыта насмотрелась на мои слезы, можете мне поверить. К тому же она никогда не любила моего отца, но сейчас, когда он исчез, изображала из себя страдалицу – эту роль она репетировала годами.
– Сейчас не время для шуток, – голос матери смягчился. – К тому же Харри прав. Возможно, отец жив. Один Бог знает правду.
Бог и Ван Джонсон. Я вспомнила фильм, в котором Ван Джонсон играл роль летчика вроде моего отца. После своей смерти он парил в небе, направляя других пилотов. Настоящий ангел-хранитель. Спасибо Луису Б. Майеру,[3]3
Американский кинопродюсер, выходец из России (1885–1957).
[Закрыть] Дэррилу Зануку,[4]4
Американский сценарист и кинопродюсер (1902–1979).
[Закрыть] Джеку Уорнеру,[5]5
Совладелец голливудской кинокомпании "Уорнер бразерс" (1892–1978).
[Закрыть] ФДР и прочим шишкам за то, что они пытались заставить меня поверить в реальность вымысла.
Но я не верила в него и никогда не поверю. Я рано начала ходить в кино. Убегала из школы, пробиралась к боковому входу в зал и смеялась над «Волшебником из страны Оз». Я умнее Джуди Гарленд.[6]6
Американская певица и актриса (1922–1969).
[Закрыть] Я поняла, что мой отец умер, прежде, чем мы прочитали об этом. Харри тоже знал о его гибели, потому что мы думаем одинаково, но, вероятно, он не хотел огорчать меня и скрывал свои мысли. Он делал это напрасно.
О'кей. Итак, вчерашний день.
– Благодарю тебя, Господи, за пищу, которую ты даруешь нам. Аминь, произнесла мать.
Мы с Харри и матерью только что сели, чтобы съесть воскресный ужин (то же мне дары – тушеные бычьи хвосты с клейкими лаймовыми бобами), когда к дому подъехал на велосипеде Микки Руни с телеграммой, датированной 14 октября 1945 года. Мать первой прочитала её и упала в обморок. Кажется, нашлись какие-то останки моего отца – должно быть, зубы, – и теперь все сомнения улетучились вместе с мыслями о плене. Смерть есть смерть, и я рада, что ФДР заплатил за неё своей кончиной, хоть это и звучит непатриотично. Если бы не он с его обещаниями уберечь нас от войны, мой отец был бы сейчас жив.
Нам пришлось вызвать к матери врача. Он прибыл, когда из радиоприемника доносился голос Джека Бенни.[7]7
Американский комик, звезда радио (1894–1977).
[Закрыть] Доктор дал матери какую-то нюхательную соль и порцию неразбавленного виски, которую ей удалось проглотить несмотря на свою ненависть к спиртному. Она называла его «дьявольским зельем» из-за того, что отец питал к нему слабость.
Потом она произнесла слова, которые я никогда ей не прощу.
– Вероятно, он нажрался, как свинья, и поэтому его подбили. Теперь я – вдова с двумя маленькими детьми, которых должна содержать.
Мы с Харри переглянулись, у нас обоих мелькнула одна мысль: на сцене снова появилась мученица. Но Харри, в отличие от меня, всегда был дипломатом.
– Все будет хорошо, мама. – Он нежно поцеловал её в щеку. – Мы с Алексис уже не дети. Мы можем каждый день после школы работать в магазине.
– Вы уже работаете там по субботам.
– Да, но ты сможешь уволить этого тупого парня, разносчика, и сэкономить восемь долларов в неделю.
Слова об экономии средств всегда воодушевляли мою мать. Она была невероятной скупердяйкой.
Мать не посмотрела на меня, а я – на нее. Она могла лишь: 1) думать о том, что ей удастся сберечь восемь долларов в неделю; 2) испытывать к себе жалость; 3) винить умершего и неспособного защитить себя человека в том, что он разбился, потому что был пьян.
Деннис Дэй запел что-то в «Шоу Джека Бенни», и Дон Уилсон стал рассказывать нам о всевозможных применениях «Джелло».
– Это и будет нашим десертом, – сказала мать, словно ничего не произошло. – Лаймовый «Джелло» с начинкой из персиков.
Да, все это было вчера – «Джелло», Джек Бенни, день ненависти к япошкам в семействе Маринго.
Сегодня утром мать, как обычно, встала в семь часов и отправилась на кухню готовить завтрак из полуфабриката «Ролстон». Его тошнотворный запах донесся до моей кровати. Больше всего на свете я ненавидела «сухие завтраки» – меня от них тошнило. Харри тоже их не выносил, хотя Том Микс и его «ролстоновские снайперы» превозносили товар до небес. Мы с Харри часто слушали рекламу Тома Микса, однако отдавали предпочтение Джеку Армстронгу, без устали нахваливавшему «Уитиз» – «лучший американский завтрак». Однако моя мать и слышать не хотела о «Уитиз» даже летом.
– Нельзя начинать день с холодных хлопьев.
Постучав в дверь, Харри вошел в комнату. На нем была укороченная матерью старая отцовская пижама. Вид у Харри был бодрый, почти счастливый.
– Ты чего такой радостный? – спросила я.
Он запел «Гимн авиаторов»: «Мы летим в небеса сквозь густые облака, чтоб обрушиться с высот на врага.»
Эта песня звучала как насмешка над отцом, и я внезапно поняла, что Харри никогда не любил его так сильно, как я. Он слишком стыдился его репутации городского пьяницы. И все же я не могла сердиться на Харри. Мне это никогда не удавалось.
– Я просто зашел узнать, как ты себя чувствуешь, – сказал он.
– Со мной все в порядке.
Он знал, что это неправда, и потрепал мои волосы.
– Встретимся внизу.
Запах «Ролстона» с каждой секундой становился все более назойливым, и вскоре мать позвала нас:
– Завтрак готов!
Я услышала, как Харри направился на кухню, но не сдвинулась с места. Я продолжала лежать. Через несколько минут мать заглянула ко мне, чтобы поинтересоваться, почему я ещё не умылась и не оделась.
– Я не пойду сегодня в школу.
– В чем дело?
– У меня болит голова.
Она потрогала мой лоб.
– У тебя нет температуры.
– У меня сильная головная боль.
Она не предложила мне принять аспирин, потому что мы не держали его в доме. Моя мать – такая яростная противница всяких лекарств, что во всем Пилгрим-Лейке трудно найти второй столь же незаполненный медицинский шкафчик, как наш.
– Постарайся поспать, – сказала она. – Ты выглядишь так, словно плакала всю ночь.
– Это преступление?
Мне на миг показалось, что она обнимет и поцелует меня, но я ошиблась. Мать относилась ко всяким проявлениям нежности не лучше, чем к аспирину.
– Если проголодаешь, в холодильнике лежат остатки ужина.
Произнеся эти теплые слова, она закрыла дверь, чтобы поехать на работу в старом пикапе «шевроле». Мать – сильная женщина, я отдаю ей должное. К тому же она, вероятно, подумала о том, что в её отсутствие верный продавец Деннис может заглянуть в кассу старой семейной лавки (известной также под названием «Универсальный магазин Маринго»), и мы недосчитаемся пары долларов.
– Собираешься пойти сегодня в кино?
Это снова появился Харри. Он уже был в коричневом шерстяном свитере, бежевых вельветовых брюках и своей любимой кожаной куртке.
– Там идет новый фильм с Хэмфри Богартом,[8]8
Знаменитый американский киноактер (1899–1957).
[Закрыть] – сказал он.
Я действительно кое-что задумала, но посещение кино не входило в мои планы.
– Я неважно себя чувствую. Полежу в постели.
– Пока, Алексис.
Он тоже ушел. И вот я лежу в половине десятого в кровати, натянув плед до шеи и не ощущая никакой головной боли. В моей голове крутятся безумные мысли.
В полдень я позвоню Харри в школу, пока он не ушел на ленч, и попрошу его немедленно вернуться домой. Проявлю настойчивость. Потом пососу ему член, пока он будет ласкать меня. Да, вы не ослышались, члены демократической партии, именно этим и займемся мы, ваши дорогие невинные двенадцати – и тринадцатилетние отпрыски умершего пилота бомбардировщика.
А возможно, мы сделали бы это в любом случае, даже если бы наш отец остался жив. Кто знает? Только не наша мать, это уж точно.
Вдали высятся горы, они кажутся такими красивыми. Октябрь только начинается, но через несколько месяцев наступят холода, и горы покроются снегом. Девственно-белым снегом.
Мне пришла в голову невероятная идея. Сексуальная.
Я соблазню Харри. Вряд ли он устоит. Довольно с нас этих глупостей, детских забав. Да, именно это я и сделаю – соблазню его. Кажется, в словарях, которые я часто читаю, это называется половым актом. У меня есть для этого другое слово. Я трахну моего родного брата. О… Вдруг я залечу и рожу идиота? Это невозможно. У меня ещё не было месячных. Я не брею волосы под мышкой, хотя они уже появились – черные, вьющиеся.
Любопытно, что я почувствую, когда Харри сделает со мной этой. Будет ли мне больно? Надеюсь, да. Я хочу, чтобы Харри причинил мне боль. Может быть, она заглушит другую боль. Какой телефон в нашей славной каменной школе, куда мы ходим? Я никогда туда не звонила, но, зная нашу мать, нетрудно догадаться, что она обязательно записала этот номер в свою телефонную книжку на странице с заголовком «Куда звонить в экстренных случаях».
Мама, тут ты попала в точку. Потому что когда через пару часов я спущусь вниз, найду этот номер, позвоню Харри и попрошу его срочно примчаться сюда, это действительно будет экстренный случай.
2
Ровно в восемь тридцать Луиза Смит Маринго выехала задним ходом на своем пикапе выпуска 1938 года из гаража и отправилась в магазин, который принадлежал её семье на протяжении жизни трех поколений. Хотя сейчас он был известен как «Универсальный магазин Маринго», основал его Тедди Смит. Это было в конце прошлого века, когда дед Луизы выращивал на своей ферме овощи и фрукты, а Пилгрим-Лейк носил старинное индейское название – Большая Вода.
После гибели родителей Луизы во время опустошительного пожара в 1933 году магазин автоматически перешел к ней, поскольку она была их единственным ребенком. Выйдя за Марка ранее чем через год после несчастья, Луиза предложила заменить старую выцветшую вывеску с фамилией Смит на новую с фамилией Маринго.
– По-моему, это более уместно, – заявила Луиза. – Если ты понимаешь, что я хочу этим сказать.
На самом деле Луиза хотела этим сказать, что, выйдя за человека с более низким социальным статусом, она решила ответить на насмешки горожан подобной демонстрацией своей веры в мужа.
– Конечно, милая, – усмехнулся местный проказник. – Что тут плохого?
Его пренебрежительная реакция смутила и разочаровала Луизу. Она считала, что сделала щедрый и искренний жест, и лишь позже с изумлением поняла, что Марку это было до фонаря. Ему было наплевать на магазин, на жену, на ребенка, которого она вынашивала – его интересовала только местная «огненная вода», которая в этих краях сходила за спиртное.
Пикап внезапно остановился на главной дороге, ведущей к центру города, и Луиза выругалась. Посмотрела на приборы, показывающие уровень топлива и температуру охлаждающей жидкости. Все в порядке.
– Черт возьми.
Она никогда не произнесла бы этих слов в присутствии детей, но сейчас Луиза была одна, и никто её не услышал. Тем не менее она испытала чувство вины. В конце концов, Господь все слышит, верно? Так говорил её любимый дед Тедди, и Луиза ни разу не усомнилась в его правоте.
Она нажала ногой на стартер, потом на педаль газа, и к её огромному облегчению старая колымага завелась. И все же такая остановка была странным явлением; Луиза знала, что ей следует оставить машину в гараже Бака, чтобы там проверили, нет ли серьезных неполадок с карбюратором или свечами. Придется потратить пару долларов. Пожалуй, она подождет несколько дней, воздержится от немедленной поездки к Баку, чтобы не выбросить деньги на ветер.
Луиза вздохнула – не одно, так другое, – и продолжила трехмильную поездку в город. Ей приходилось периодически посматривать в зеркало, но она старалась не глядеть на себя, боясь расстроиться. В свои тридцать три года она выглядела весьма жалко со своими блеклыми, зачесанными назад волосами. Единственным косметическим средством, которым пользовалась Луиза, была ярко-красная помада, которую она покупала в местной аптеке; этот тон назывался «алой розой». Луиза считала, что он оживляет её бесцветное лицо. Она совершенно не сознавала, что помада выглядела вызывающе, почти вульгарно.
– А вот и наша алая роза, – насмешливо произносил кто-нибудь в одном из соседних магазинов, увидев, как Луиза вылезает утром из «шевроле».
Когда Луиза вышла за Марка, она подкручивала свои прямые светлые ресницы металлическими щипцами и смело накладывала коричневую тушь. Однажды вечером, на четвертом месяце беременности, когда она вынашивала Алексис, Марк пришел домой пьяным и сказал ей, что она напоминает резиновую куклу, которая пищит, если надавить ей на живот. Луизе показалось, что сейчас он с удовольствием ударит бы её в живот, но она скрыла свой страх.
– Проклятье! – крикнул он. – И как только меня угораздило впутаться в этот брак.
– Пожалуйста, не говори так в этом доме. И тебе нет нужды повышать голос.
– Да, моя дорогая. – Он отвесил неуверенный поклон. – Приношу мои искренние извинения.
– Кроме меня, тебя может услышать Харри.
– Ты рехнулась? Он спит наверху, как убитый. К тому же неужели ты думаешь, что двухмесячный малыш поймет, что значит «проклятье», даже если он действительно проснулся?
– Дети многое запоминают.
– Резиновая кукла.
С тех пор Луиза Смит Маренго перестала завивать ресницы и красить их тушью. Она не желала признаваться даже себе в том, что отчаянно завидует своей красивой дочери, глаза которой обрамляла необычная бахрома из прекрасных длинных черных ресниц. Иногда Алексис напоминала матери какую-то латиноамериканскую кинозвезду, что пользовались огромным успехом в тридцатые годы. Лупе Велес или Долорес Дель Рио. Луиза не помнила точно, кого именно. Она ходила в кино редко (только на бесплатные сеансы) и уж во всяком случае не на те фильмы, в которых больше всего наслаждались жизнью самые распущенные и порочные героини.
За все прожитые Луизой годы на её долю выпало мало удовольствий. Они предназначались кинозвездам и богатым людям вроде тех, что приезжали в Пилгрим-Лейк на лето, чтобы побаловать себя рыбной ловлей, прогулками под парусом, купанием в озере или просто отдохнуть от жизни в больших городах. Некоторые из них приезжали, чтобы пожить на природе, в роскошных густых лесах, окружавших Пилгрим-Лейк. Другие изучали поведение птиц.
Какими бы ни были их хобби, этих людей объединяло одно: они имели много денег и талоны на бензин с литерой «С». В годы войны такие талоны выдавали только тем, кто работал в стратегических отраслях промышленности. Поэтому Луиза решила, что отдыхающие военных лет были богаче тех, кто приезжал в Пилгрим-Лейк раньше.
Она всегда с нетерпением ждала появления городских богачей несмотря на то, что кое-кто из них надувал щеки или пытался съязвить – например, как босс из хартфордской страховой компании (может ли страховой бизнес считаться имеющим стратегическое значение), который пожелал знать, почему она не запаслась foie gras.[9]9
Паштет из гусиной печени (фр.).
[Закрыть] Кто-то сказал Луизе, что прежде он с семьей каждое лето отдыхал на юге Франции. Луиза растянула свои алые губы в лучшей улыбке, какую была способна изобразить, и ответила страховщику:
– Я даже не знаю, что это такое.
Это заставило его рассмеяться; он купил фунт дорогой немецкой колбасы и удалился с самодовольным видом, словно только что провернул исключительно выгодную сделку. Тоже самое можно было сказать о Луизе.
В промежутке времени между Днем поминовения и Днем труда прибыль магазина утраивались по сравнению с другими месяцами; в отсутствие Марка, прежде пропивавшего все деньги, Луизе удалось сколотить маленькое состояние. За четыре года, прожитых без мужа, она скопила восемь тысяч долларов. Вместе с пятью тысячами долларов, оставленными по завещанию дедом, получалась весьма кругленькая сумма. Луиза вложила часть денег в облигации военного займа, а остаток поместила на сберегательный счет в соседнем городке, подальше от любопытных и всеведущих соседей по Пилгрим-Лейку.
Ни Алексис, ни Харри не имели представления о том, сколько денег откладывает мать, и она не хотела, чтобы они знали это. Во всяком случае пока. Им могло прийти в голову, что они слишком хороши для маленького городка, в котором они выросли. Луиза подозревала, что в их головках уже затаилась такая мысль, и меньше всего хотела подкреплять её.
Теперь, когда смерть Марка стала несомненным и официально подтвержденным фактом, Луиза хотела, чтобы Харри по окончании школы стал управляющим «Универсального магазина Маринго». Что касается Алексис, то и для неё у Луизы были определенные планы – планы, достойные такой красивой и самоуверенной девочки с раскрепощенным сексуальным потенциалом, который она демонстрировала с рождения. Подумав о том, как сильно разнятся между собой её планы для двух детей, Луиза усмехнулась и переключила свои мысли на текущие проблемы.
(Через много лет Алексис скажет Харри в Париже: «Тебе не кажется странным, что своим завещанием она обрекла тебя на более тяжелую жизнь?»
И Харри ответит со злостью в голосе: «Ты так считаешь?»)
– Здравствуйте, миссис Маринго.
Молодой чисто выбритый человек в накрахмаленном белом пиджаке помахал ей от входной двери своего заведения, объединявшего аптеку и кафе, где подавали мороженое и гамбургеры. Эта торговая точка находилась в нескольких ярдах от не менее впечатляющего магазина Луизы.
Она тоже помахала ему.
– Доброе утро, Чарли.
Отец Чарли недавно пережил сердечный приступ, и Луиза восхищалась тем, как быстро и охотно молодой человек взял на себя сыновьи обязанности. Когда отца разбил паралич, Чарли было всего двадцать лет, он изучал химию в местном колледже, однако немедленно осознал, в чем заключается его долг. Хотя Луиза относилась с уважением к высшему образованию, ещё больше она уважала нечто другое: семейную сплоченность.
Это напомнило ей о том, что она должна связаться со своей свекровью и сообщить ей прискорбную весть о смерти Марка. Вероятно, Джулиана упадет в обморок от горя, поэтому Луиза боялась выполнить эту тяжкую обязанность, но не могла пренебречь ею. В подобных обстоятельствах её дед сказал бы: «Это тебе не кленовый сироп хлебать.»
Когда Луиза вышла из «шевроле», Чарли улыбнулся ей.
– Славное утро, верно, миссис Маринго?
Через несколько часов весь городок узнает о том, что её муж погиб, как герой. Зазвучат слова соболезнования, телефонные звонки. Люди будут заходить к ней, чтобы выразить сочувствие. Она возьмет себя в руки, чтобы вынести это. Сыграть роль безутешной немолодой вдовы.
– Боюсь, сегодня за ленчем ты увидишь только Харри, – сказала она Чарли. – Алексис осталась дома из-за головной боли.
– Я огорчен этим, мэм. – Он замолчал в нерешительности, и она поняла, что он машинально собрался предложить аспирин, но нелюбовь Луизы к лекарствам была известна всему Пилгрим-Лейку. – Надеюсь, она скоро почувствует себя лучше.
– Спасибо, Чарли.
Луиза разрешала Алексис и Харри ежедневно брать у Чарли их любимые гамбургеры, картофель фри и молочные коктейли, поскольку при маленькой школе, которую они посещали, не было столовой. Учебное заведение могло похвастаться лишь скромным помещением с длинными столами и скамьями, где дети поглощали сэндвичи, яблоки и другую принесенную из дома снедь.
Луиза не одобряла такое питание. Она предпочитала кормить детей горячими ленчами и мороженым – тем более что Чарли покупал у неё продукты, из которых готовилось то, что ели Алексис и Харри. В конце концов никто не назвал бы это расточительством.
После ленча они оба забегали в магазин Маринго, чтобы поприветствовать мать, поболтать с продавцом и разносчиком, взглянуть на доставленные утром товары. Но больше всего их привлекали печенье «Набиско» в прозрачной упаковке и бочонок с соленой капустой, плававшей в ароматном рассоле, который они, похоже, обожали.
Ну и пусть. Луиза радовалась возможности видеть их. Будучи работающей матерью, она считала важным общаться с детьми посреди рабочего дня, пусть даже всего несколько минут. Обычно она возвращалась домой не ранее шести часов, и иногда длительная разлука порождала в ней ощущение, что она пренебрегает материнскими обязанностями. Луиза ощущала себя виноватой подобное чувство было весьма тягостным для такой женщины, как миссис Маринго.
С ПОНЕДЕЛЬНИКА ПО ПЯТНИЦУ – РАСПРОДАЖА СО СКИДКОЙ!
Сушеные лаймовые бобы – 4 цента за фунт
Сигареты «Таргит» – 5 центов за пачку
Маргарин «Нако» – 8 центов за фунт
Свежие пончики с сахарной пудрой – 10 центов за чертову дюжину
Кулич – 11 центов за штуку
Чипсы – 13 центов за коробку
Мука – 14 центов за фунт
Свиная шейка – 22 цента за фунт
Говяжье филе – 35 центов за фунт
Карманные часы «Ингерсол» – 95 центов
Луиза невольно любовалась большими красными и белыми буквами, которые были буквально готовы соскочить с витрины «Маринго». Она каждую неделю продавала со скидкой десяток важнейших товаров, незначительно снижая цены, чтобы соблазнить домашних хозяек Пилгрим-Лейка, обычно совершавших основные закупки до пятницы или четверга. Этот простой способ оказывался на удивление эффективным.
Карманные часы «Ингерсол», которые она обычно продавала за доллар, пользовались большой популярностью среди местных подростков и поэтому непременно включались в еженедельный список. Харри сказал ей, что многие мальчики по несколько месяцев копили деньги, чтобы набрать необходимые девяносто пять центов и купить часы со скидкой в «Маринго». Сегодня она могла рассчитывать на то, что после школьных уроков три-четыре паренька придут к ней и с гордостью заплатят за вожделенную вещь.
– Доброе утро, миссис М. – Высокий лысеющий человек открыл перед ней дверь. – Я повесил объявление всего несколько минут назад. Выглядит неплохо, верно?
Это был Деннис, добродушный ирландец, работавший у неё продавцом с начала войны. Из-за больного сердца его признали негодным к армейской службе. Что касалось Луизы, то она считала его более чем пригодным к работе в магазине. Он был трудолюбивым, добросовестным и честным. Люди с такими качествами встречаются нечасто.
– Очень красиво, Деннис. – Он не только вешал это объявление, но и собственноручно изготовлял его, довольствуясь еженедельными двадцать пятью долларами и не требуя дополнительного вознаграждения. – Да, просто здорово.
– Спасибо, миссис М. Но мне вот что пришло в голову. Возможно, вместо того, чтобы постоянно выводить названия продуктов красным, нам стоит воспользоваться другой краской. Понимаете, для разнообразия. Возможно, ярко-синей.
Она посмотрела Деннису прямо в глаза и решила, что может начать с него.
– Если мы и сменим цвет, то, к сожалению, нам придется выбрать черный.
– Почему?
– Мистер Маринго умер. Он погиб на Тихом океане. Я узнала об этом только вчера вечером.
Деннис открыл рот, закрыл его, потом снова открыл.
– Мне очень жаль, миссис М. Это ужасно. Настоящее несчастье. Пилгрим-Лейк потерял уже шестерых. По правде говоря, я никогда не нахожу подходящих слов в такие моменты. Не умею выражать свое сочувствие.
– Вы это уже сделали.
Ее холодность смутила его. Она казалась такой бесстрастной. Может быть, она старается скрыть свою боль?
– Я понимаю, что это не мое дело, миссис М, но, может быть, вам стоит побыть сегодня дома? Не напрягаться на работе? Я охотно позабочусь обо всем сам.
