Текст книги "Безумная парочка"
Автор книги: Джойс Элберт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)
5
Несчастья Луизы начались в 1932 году, когда она училась в колледже. Наивная, неопытная девушка отдалась Марку Маринго и вскоре забеременела. Позволив Марку соблазнить её, она совершила самую большую ошибку в своей жизни, но что она тогда знала? Ничего. Она была молодой незащищенной дурнушкой. А он – дерзким самоуверенным красавцем.
Луиза изумилась, когда однажды во время уик-энда он явился без приглашения в маленький колледж, где она училась. Он сказал, что захотел увидеть её.
– Меня? – Она уставилась на него, как идиотка. – Меня?
– Конечно, тебя. Почему бы и нет?
Они пили чай в гостиной для посетителей. Она навсегда запомнила глубокие старые кресла, обои с розочками, но в первую очередь – завистливые взгляды других девушек.
– Как ты добрался сюда? – спросила Луиза.
– Автостопом.
Чашка дрогнула в её руке.
– Вот это да. Где ты остановился?
– Я снял в городе комнату на уик-энд. Хочу сегодня пригласить тебя на обед. И не говори, что ты не можешь.
Луиза с трудом верила в реальность происходящего… Она не один год видела этого нахала в Пилгрим-Лейке, но никогда не разговаривала с ним. Он преодолел автостопом такое большое расстояние, снял жилье и пригласил её на обед. Все это было, как гром средь ясного неба. Еще никто не приглашал Луизу на обед. Несомненно, она только что услышала самое чудесное и романтическое предложение в своей жизни.
– Я охотно пообедаю с тобой, – сказала она.
– Отлично. Зайду за тобой в семь.
Могла ли она догадываться о его истинных намерениях? О том, что он решил улучшить свое социальное и финансовое положение, женившись на девушке, чей отец владел самым преуспевающим бизнесом в Пилгрим-Лейке – в отличие от его отца, городского пьяницы, служившего для всех объектом насмешек? Могла ли она подозревать, что у него был и другой мотив, не менее важный и значительно более коварный? Конечно, нет.
Они пообедали, отправились в его комнату и легли в постель. Несмотря на то, что во время неистовой любовной схватки он не снимал носков, а изо рта у него разило перегаром, Луиза влюбилась в него. Она не могла понять природы этого чувства. Она любила Марка и испытывала к нему отвращение. В их отношениях было что-то вульгарное, потрясающее и страшное.
– Я люблю тебя, – сказал он.
Луиза не могла ничего сказать. Через два месяца девушка обнаружила, что она беременна.
– Я женюсь на тебе, – сказал Марк.
К счастью, родители Луизы были слишком заняты своим магазином, чтобы выкроить время для поездки к дочери. Они довольствовались еженедельными письмами. Поэтому ей удавалось скрывать все от них до того хмурого, дождливого вечера, когда она и Марк тайно поженились в конторе мирового судьи. Лишь после церемонии, уже в их арендованной комнате, Марк сообщил ей, что им придется усыновить Харри, ребенка его умершей сестры, и делать вид, будто это их сын.
Луиза решила, что она, несомненно, ослышалась.
– Кей умерла? О чем ты говоришь? Какой ещё ребенок? Кей живет в Детройте со своим мужем. Я это знаю. Мать пишет мне каждую неделю.
– Кей и рядом не была с Детройтом. Она умерла во время родов в Рочестере, так и не выйдя замуж. Этот негодяй Уилфред отказался жениться на ней. Это означает, что их сын – незаконнорожденный. Но я, черт возьми, это исправлю.
Луиза не могла переварить этот поток шокирующей информации. Она опустилась в единственное кресло, которое тотчас заскрипело. За окном усилился дождь. Он безжалостно хлестал по стеклу.
Изумление Луизы сменилось гневом.
– Ты меня обманул. Не сказал об этом ни слова до женитьбы. Ты дожидался этого момента, чтобы раскрыть рот.
– Мне пришлось так поступить. – Марк потянулся на тонком хлопчатобумажном покрывале. – У меня не было другого выбора. К тому же ты сама кое-что скрывала.
– Что?
– Ты хотела выйти замуж не меньше, чем я. Бесполезно отрицать это.
– Конечно, я хотела выйти замуж, но совсем по другим причинам. Я хотела жениться, потому что забеременела и влюбилась в тебя. Ты же стремился к этому, чтобы мы усыновили твоего незаконнорожденного племянника, и вовсе не любишь меня.
Марк сел, его глаза помрачнели, стали грозными.
– Я не желаю слышать слово «незаконнорожденный».
– А если я не соглашусь, – сказала Луиза, – на усыновление?
– Я брошу тебя, и ты больше меня никогда не увидишь.
Она пришла в ужас, поняв, что он не шутит. Ей пришлось быстро пошевелить мозгами.
– О'кей, допустим, мы усыновим ребенка Кей. Как мы сможем изображать, что он – наш сын, ведь мы только что поженились? Как это будет выглядеть?
– Никто в Пилгрим-Лейке не знает о том, что мы только что поженились. Мы скажем, что поженились год тому назад и держали это в тайне.
– В тайне? От моих родителей? Ты сошел с ума?
– Вовсе нет. Я должен позаботиться о добром имени моей несчастной умершей сестры и намерен сделать это во что бы то ни стало. Ты – моя жена и должна помочь мне.
– Но что скажут мои родители? С них достаточно и того, что я забеременела до свадьбы, но эту проблему я улажу. Вернуться домой беременной, да ещё с месячным сыном – это уже другое дело. Мои родители откажутся от меня.
– Нет, не откажутся.
– Они не поверят, что мы поженились год тому назад. Ни за что.
– Поверят, если ты скажешь им, потому что они захотят поверить тебе. – Марк казался таким же невозмутимым, как в тот день, когда он появился в колледже вроде бы на один уик-энд.
– Преждевременные роды – маленькая невинная ложь. То, о чем ты просишь – кощунство. – Но она попала в ловушку и знала это. – Даже если мои родители поверят в эту неубедительную историю, как быть с нашими друзьями и соседями по Пилгрим-Лейку? Их нам не провести.
Марк принялся скручивать сигарету.
– Они тоже поверят. Они не посмеют оскорбить недоверием таких добропорядочных и влиятельных горожан, как твои родители. Неужели тебе это не ясно? Все пройдет без сучка и задоринки.
– Нет. – Слезы, которые сдерживала Луиза, скатились по её щекам на воротник скромного платья, в котором она выходила замуж. – Это какой-то кошмар. Такое не случается в реальной жизни. А почему Уилфред не может усыновить Харри? Он – его настоящий отец.
– Мерзавец сделал ноги. Даже если бы он остался на месте, я бы не позволил такому подонку воспитывать моего родного племянника.
Марк пустил к потолку кольцо дыма.
– Ладно, с этим все решено. Мы усыновляем Харри, но он никогда не узнает об этом. И твои родители – тоже. Никто в Пилгрим-Лейке не узнает правду.
– Я буду её знать.
– Верно. Ты, я и Джулиана. Только мы трое. Когда ты родишь, новый ребенок ничего не узнает, потому что Харри уже будет с нами. Все будут относиться к обоим детям одинаково. Ребенок, появившийся вне брака и остающийся незаконнорожденным, всю жизнь несет на себе эту печать. Такая судьба не постигнет малыша моей сестры. Ни он сам, ни кто-то другой не заподозрят правду, и Харри будет чувствовать себя равным другим детям.
– Равным? – закричала Луиза, и из её глаз снова брызнули слезы. Как же, равным! Хотя индейские предки Марка по отцовской линии обосновались в районе Пилгрим-Лейка пятнадцать тысяч лет тому назад, а его голландские предки по материнской линии появились здесь двести лет тому назад, все равно его семья имела более низкий социальный статус, чем родные Луизы с их чисто английскими корнями.
Именно английская королева в начале восемнадцатого века заключила бесчестный земельный договор с простодушными индейцами из племени немси, которому принадлежали прародичи Марка. После совершения сделки англичане, а позже более жестокие голландцы начали осваивать ценные сельскохозяйственные угодья, и индейцы поняли, что контракт, легкомысленно подписанный ими с «голубоглазыми людьми», означал потерю принадлежавших им земель. Немси стали медленно, с горечью, отступать в дальние горные равнины, чтобы начать там новую жизнь.
Остались лишь немногие – например, прапрапрапрадед Марка. Он влюбился в голландскую девушку Маргит, и, пренебрегая традициями своего гордого народа, женился на ней. Потом, чтобы обрести свое место в белой общине, сменил фамилию Маринготоп, которой прежде гордился, на Маринго, и начал отрицать свое благородное индейское происхождение…
Из музыкального автомата Чарли доносилась песня «Дудочников»-«Твои слова и дела потрясают меня, я все больше влюбляюсь в тебя». Чарли предстал перед Луизой и Джулианой с ароматными бифштексами по-швейцарски на подносе. «Прежде думал я, что жить смогу без любви, теперь она – вся моя жизнь.»
– Я сейчас принесу хлеб и масло, – сказал Чарли.
– Семейные трагедии, – пробормотала Джулиана. – Да, мы обе вдоволь настрадались. Тебе пришлось усыновить Харри. Потом твои родители погибли в том ужасном пожаре. Моего мужа погубило спиртное. Моя дочь умерла при родах. А теперь Марк.
Однако к удивлению Луизы её свекровь оставалась спокойной, её глаза были сухими. Луиза подумала, что она сама вряд ли смогла бы сохранять такое самообладание, если бы с Харри что-то случилось. Конечно, не смогла бы. Она только сейчас осознала, что уже половина первого, а Харри ещё не появился. Ее кольнуло недоброе предчувствие. Что его задержало? Где он сейчас?
– Да, здесь подают щедрые порции, – сказала Джулиана. – Это нельзя отрицать.
Через мгновение Чарли принес блюдца с хлебом и маслом. Взяв вилки, женщины принялись медленно и молча поглощать дымящиеся сорокапятицентовые блюда.
6
За три минуты до полудня я взяла книгу об Испании, отправилась вниз, набрала телефон нашей школы и попросила позвать Харри Маринго.
– Он должен быть в раздевалке после урока физкультуры, – сказала я одинокой телефонистке, мисс Галант. – Будьте добры, передайте ему, что звонит сестра, мне надо сообщить ему нечто важное.
Я волновалась так сильно, что мое сердце отбивало чечетку. Однако моя решимость не ослабевала – я знала, что день познания наступил. Я провалялась в моей проклятой кровати все утро, обдумывая, как мне лучше соблазнить брата. Кажется, я разработала хороший план. Вряд ли Харри осмелится отступить, даже если будет готов умереть от чувства вины. Я тоже испытывала его, ну и что? Мы будем чувствовать себя виноватыми вместе. Любой глупец знает, что это лучше, нежели испытывать чувство вины в одиночестве.
– Алексис?
Голос Харри показался мне незнакомым, странным, далеким, и тогда я поняла, чем это объясняется: прежде мы никогда не разговаривали друг с другом по телефону. Сейчас мы как бы стали взрослыми, вроде Хэмфри Богарта и Лорен Баколл в «Иметь и не иметь», хоть я и не помню, чтобы они в этом фильме беседовали по телефону. Мы с Харри перестали быть детьми.
– Ты должен немедленно прийти домой, – сказала я. – Это очень важно.
– В чем дело?
– Это не телефонный разговор.
– Что-то стряслось?
– Пожалуйста, Харри. Не ешь ленч у Чарли. Приходи вместо этого домой.
– Тебе плохо? Может быть, мне стоит заглянуть в магазин и сказать маме. Если ты действительно разболелась.
Меньше всего на свете я хотела, чтобы Харри приближался к магазину или аптеке Чарли, где мать могла заметить его. Если я знаю мою мать, то она скоро увидит Харри, но это произойдет в месте, не имеющем отношения к торговле. Это произойдет прямо здесь, в нашем славном доме. На полу в гостиной лежит медвежья шкура. Она очень удобная.
– Садись на свой велосипед и приезжай домой.
Я сразу же положила трубку, боясь произнести ещё одно слово. Я знала, что мисс Галант прослушивала всю беседу. Она – старая дева, возможно, её нездоровый интерес к чужой жизни связан с этим, с отсутствием собственного мужчины, с необходимостью ухаживать за умирающей от рака матерью.
Я скажу кое-что о Пилгрим-Лейке. Здесь нет секретов. Или, как выражается моя мать, спрятанных в шкафу скелетов. Сейчас я ясно вижу её готовящей на ленч ежедневный сэндвич с сыром и ветчиной, который она запивала молоком. Я не хочу быть похожей на нее: заурядной, всегда одинаковой, скучной. Я скорее убью себя.
Не понимаю, почему мой отец когда-то женился на ней. Он, должно быть, потерял тогда рассудок. Он был таким красивым. По-моему, ему приходилось топить ошибку своей молодости в спиртном. Несчастливый брак подтолкнул его к бутылке. Люди смеются за нашими спинами. Они не смеют делать это у нас на глазах, потому что мы владеем магазином, вовремя оплачиваем счета, являемся уважаемой семьей. Я не хочу только выглядеть респектабельно, этого мне недостаточно. Харри – тоже. Мы оба хотим большего и добьемся этого.
Знаете, чего хотим мы с Харри? Чего всегда хотели? Мы хотим быть летними людьми. Мы часто говорим об этом. Мы не хотим жить здесь, как бы любезно ни держались с нами каждое лето богатые туристы. Мы хотим стать этими летними туристами и сорить деньгами, словно это обыкновенный мусор. Прошлым летом здесь была одна девочка, я никогда её не забуду. Ее родители ездили в длинном черном авто. Мать сказала, что это «кадиллак». Она произнесла это слово с восхищением, нет, с жадностью, потому что знала, что такие люди полезны для бизнеса. Во всяком случае, она надеялась на это.
Но девочка была моей ровесницей, ей исполнилось двенадцать лет. Она носила белую плиссированную юбку из акульей кожи и белую безрукавку из такого же материала. Она была загорелой, с покрытыми бесцветным лаком ногтями на ногах. Ее сандалии держались на двух узких ярко-зеленых ремешках. Волосы девочки прикрывал яркий платок с зелеными, розовыми и красными точками.
Я никогда не забуду её по множеству причин. Во-первых, потому что моя мать никогда не позволяла мне ходить в белом. Она считала этот цвет слишком марким. И ещё я никогда не видела девочек с педикюром. Она меня очаровала. Пробудила во мне зависть. Зеленые сандалии, зеленый платок на голове. Однажды, когда мы купались, она с озабоченным выражением лица сообщила мне, что ей необходимо беречь уши, потому что они недавно болели. Мне захотелось затолкать её голову в воду, даже если то, что она сказала о своих ушах, было правдой.
На самом деле она как бы говорила мне, что её семья в состоянии купить ей костюм-двойку из акульей кожи, стоивший, должно быть, целое состояние. Она могла прикрывать уши дорогими шелковыми платками. Всем своим видом девочка заявляла, что она лучше меня. И я в конце концов затолкнула её голову в воду, притворившись, будто это обычная шалость. Я знала, что она не посмеет ответить мне тем же самым. Я извинилась и объяснила, что мы все тут топим друг друга.
– Но мои уши, – сказала она. – Их нельзя мочить.
– Ты же в купальной шапочке. – Она была лимонно-желтой – точно такого же цвета, что и купальный костюм девочки. – С твоими ушами все будет в порядке.
Она тотчас выскочила из воды. Ее покрытые бесцветным лаком ногти заблестели под жарким дневным солнцем.
– Пожалуй, я скажу маме про уши.
Никто из нас не носил тогда купальные шапочки, хотя Чарли продавал их пожилым туристкам. Они стоили дорого. Двадцать девять центов. (Мы с Харри получали еженедельно на питание по двадцать пять центов.) Мать объяснила, что шапочки изготавливаются из резины, а этот материал во время войны в дефиците. Сколько бы они ни стоили, мне они казались смешными, я бы никогда не полезла в воду в этом идиотском наряде. Однако в тот день я заснула вся в слезах, помня, как выглядела белая акулья кожа на фоне загорелого тела.
– Алексис?
Я не слышала, как открылась входная дверь. Харри примчался домой так быстро, что я не могла в это поверить. Он прилетел ко мне – Господи, наш отец уже никогда не сможет это сделать. Самолеты вызывают у меня восторг, они могут доставить человека куда угодно, сделать его свободным.
– Я в гостиной.
Он вошел, и я подумала, что выгляжу не хуже Лорен Баколл. Возможно, даже лучше, хотя мы относимся к разным типам. И Харри. Даже в поношенном коричневом свитере и бежевых вельветовых брюках, переживших семь миллионов стирок, он был так же хорош собой, как наш отец. Но дело было не только в красоте, он обладал чем-то большим. Мы оба наделены этим, как и Марк Маринго (отныне я буду мысленно называть его именно так) – в отличие от нашей матери, мисс Галант и большинства зануд, проживающих в Пилгрим-Лейк. Я бы хотела знать, как это называется – то, что делает меня и Харри отличными от соседей, выделяет нас из общей массы.
– Ты все ещё в пижаме.
На мне была розовая шерстяная пижама, которую мать купила к Рождеству. Она подарила мне её и фигурные коньки. Харри получил сани для скоростного спуска, о которых он давно мечтал. Я не могла нарадоваться конькам, научилась кружиться и совершать прыжки лучше всех девчонок в городе. Что касается пижамы, то на ней были нарисованы кролики. Я не хочу носить одежду с кроликами. Я хочу носить платье, как у Лорен Баколл в «Иметь или не иметь» – элегантное, черное, открытое. У меня ещё нет грудей. Вероятно, они будут маленькими. Это меня не беспокоит. Лишь бы они появились.
– Конечно, в пижаме. Я болею. В чем я должна быть? В моей обычной одежде?
Харри, похоже, здорово смутился. Можно ли было упрекнуть его в этом?
– Алексис, я не понимаю. В чем дело? Почему ты позвала меня домой? Что происходит? Что-то стряслось?
Я не ручаюсь, что он произнес именно эти слова. Во всяком случае, он выпалил нечто похожее. Я его почти не слушала. Я воспринимала только интонацию, и она заставила меня занервничать. Мне передалось волнение Харри.
– Я изучаю Испанию.
– Испанию? – Харри уставился на меня так, словно я сошла с ума. Из-за этого ты не дала мне отправиться на ленч?
Я поняла, что он голоден и поэтому злится.
– Послушай, я могу подогреть вчерашнее тушеное мясо. Его там много. Мама сказала, что я могу им подкрепиться.
Я пошла на кухню и включила плиту фирмы «Таппан». Вспомнила забавную историю о том, как Харри однажды вечером дрочил со своими приятелями. Мальчишки так непохожи на нас. Мне и в голову бы не пришло заниматься чем-то подобным с подругами, хотя сама я часто ласкаю себя. Один раз даже пустила в ход морковку. С тех пор не могу есть морковь и всегда убираю её из гарнира.
Но при чем тут «Таппан»? Когда Харри занимался этим, то есть, я хочу сказать, дрочил, брызги «спущенки» попадали на плиту «Таппан» на кухне Миллеров, где мальчишки сидели возле стола, соревнуясь, чье пятно окажется большим. Харри клянется, что его «спущенка» полностью закрыла одну из букв «п».
Так он это называет – «спущенка». Харри, в отличие от меня, не заглядывает в словарь. Я называю это спермой. По правде говоря, она вызывает у меня панический страх. Чем я могу ответить на её извержение в физическом плане? И все же она завораживает меня. Я не могу забеременеть, потому что у меня ещё нет месячных. Я должна об этом помнить, это очень важно. Иначе я не смогла бы сделать то, что собираюсь сделать. Теперь меня не остановить и диким мустангам.
– Ну так как насчет тушеного мяса?
Он стоял возле меня. Мы оба смотрели на красные и золотистые вершины деревьев. Они пробуждали во мне печаль, хотя и были красивыми. Индейское лето. В словаре написано, что это – теплая и сухая пора, приходящая в Соединенных Штатах и Канаде в конце осени или начале зимы. Однако там не объяснено, почему это время назвали индейским летом. То есть в честь нас.
– Почему, Харри?
– Что почему?
– Индейское лето. Странно, правда?
Его голос был холодным, как здешняя погода в январе и феврале.
– Не знаю, о чем ты говоришь, Алексис.
Это на меня подействовало. Он не смеет проявлять такое безразличие ко мне только потому что голоден. Я не позволю ему. Я тоже проголодалась. Убедившись в том, что он не видит мою руку, повернула регулятор плиты на 50 градусов вместо 225. Харри ещё не знал, что мы не будем есть эти чертовы бычьи хвосты. Мы будем трахаться.
– Я рассматривала карты Испании. Вот чем я занималась все утро.
– Карты Испании?
Я уже говорила, что Харри, как и я, был всегда очарован Испанией, однако сейчас могло показаться, что мы никогда не касались этой темы. Мы стояли на расстоянии нескольких дюймов друг от друга, но он был где-то очень далеко от меня.
– Карты южной Испании, – уточнила я.
– Алексис, почему ты попросила меня прийти домой?
– Потому что я хочу показать тебе кое-что.
И тут я сделала то, что отрепетировала заранее. Я обняла моими руками в розовых кроликах обтянутые шерстяным свитером плечи Харри и крепко поцеловала его в губы. Я едва не потеряла сознание. Прежде мы никогда не целовались. Я почувствовала себя по-настоящему взрослой, как во время телефонного разговора. Мой рот стал влажным, как и рот Харри. Я не могла сказать, где заканчиваются мои губы и начинаются его – мы слились в поцелуе. Потом я отстранилась.
– В чем дело? – спросил он.
– Пойдем в гостиную, пока тушеное мясо подогревается. Это займет некоторое время, потому что я недавно достала его из холодильника, оно чертовски холодное.
– Мне не нравится, когда девчонки чертыхаются.
Я взяла его за руку, и мы пошли в комнату. Рука Харри была влажной.
– Но я же не просто одна из них, верно, Харри?
На его лице появилось странное испуганное выражение.
– Нет.
– Я – твоя дорогая сестренка, так ведь?
– Да.
– Скажи это.
Он не посмел посмотреть мне в глаза.
– Что сказать?
– Скажи: «Ты – моя дорогая маленькая сестренка, и это все меняет.»
– Я голоден, – сказал Харри. – Я только что играл в баскетбол и сейчас умираю от голода.
– Мясо скоро будет готово, – соврала я. – Обещаю.
Мы уже находились в гостиной. Харри сел на диван, который, сколько я помню, всегда был продавленным. Наверно, его пружины сломались. Но я, подобрав под себя ноги, села на бело-коричневую медвежью шкуру, лежавшую на середине комнаты. Сидя так, я ощущала себя настоящей индеанкой. Не могу это объяснить. Я знаю, что родители моей матери были англичанами, а у отца было совсем немного индейской крови, она смешалась с голландской, но это не имело значения. Что-то всегда остается в крови, как микробы, если такое сравнение допустимо. Я хочу быть красивой. Вижу себя в каноэ.
– Где карты?
Мы с Харри и прежде рассматривали Испанию, но мало что могли увидеть, потому что располагали картами Европы. Однако недавно я добралась автостопом до соседнего городка, где есть большая библиотека. Я нашла там более удобные карты, нежели те, что мы рассматривали в школе.
Эти новые карты находились в книге о южной Испании (мы интересовались только этой частью страны). Я вынесла книгу под курткой. Решила, что мы с Харри нуждаемся в ней сильнее других людей. Для них Испания была просто далеким местом, которое они не увидят ни разу за всю свою скучную жизнь. Но для меня и Харри она означала нечто гораздо большее – во всяком случае, будет означать, когда мы станем совсем взрослыми. Когда мы окажемся в южной Испании, это будет означать, что мы наконец стали летними людьми.
– Карты находятся здесь, – сказала я. – Они в книге, которую я держала в моей спальне. Позвонив тебе в школу, я принесла её сюда.
– Мама забеспокоится из-за того, что я не зашел в магазин после ленча.
Словно я этого не знала.
– Она просто подумает, что ты задержался у Чарли, и у тебя не осталось времени.
– Нет. Она догадается, что тут что-то не так.
Я должна была отвлечь его от мыслей о матери, вернуть к реальности.
– Посмотри сюда.
Я отошла к старому дубовому серванту, чтобы достать оттуда книгу о южной Испании. Я предполагала, что блестящая фотография на обложке сразу завладеет вниманием Харри, и оказалась права! Там был изображен замок Санта-Барбара, находящийся возле Аликанте. Сквозь проем арки виднелись причудливые каменные строения, возведенные на разных уровнях. На окнах были решетки, темный проход вел куда-то вглубь… кто знает, куда именно? Над замком синело такое яркое небо, что даже летний Пилгрим-Лейк показался мне похожим на Аляску.
– Где ты достала эту книгу? – заговорил наконец Харри.
– Я взяла её в библиотеке.
– Какой библиотеке?
Я назвала соседний городок.
– Мне пришлось добираться туда автостопом. Я захотела сделать тебе сюрприз. Ну, Харри, что ты об этом думаешь?
Он не мог оторвать взгляда от замка.
– Никогда не видел ничего подобного.
– Внутри много других фотографий. И карт, указывающих, где были сделаны снимки. Я прочитала всю книгу. Дважды.
– Где, ты сказала, находится этот замок?
– В местечке под названием Аликанте.
Харри открыл книгу и попытался найти Аликанте на карте. Сделав это, он сказал:
– Это ещё не крайний юг. Малага расположена гораздо южнее.
– Да, знаю, но Аликанте звучит гораздо более интригующе.
Я отвела Харри к медвежьей шкуре. По-моему, он был так потрясен картинкой на обложке, что не отдавал себе отчета в том, что делает, где находится, что говорит. Но он продолжал говорить.
– В другой части карты есть местечко Кадис. Оно тоже находится на юге.
Он начал называть города, расположенные южнее Аликанте, но я знала, что это ничего не изменит – в конце концов мы окажемся именно в Аликанте. Я была уверена в этом так же сильно, как и в том, что через пару минут произойдет нечто важное. Я знала, что это должно случиться – то, что мы сделаем сейчас на медвежьей шкуре, и что когда-нибудь мы отправимся жить в Аликанте.
Различие между этими двумя вещами заключалось лишь в том, что первую можно было приблизить, а вторую придется подождать (хотела бы я знать, как долго?). Но я добьюсь своего. Я дрожала от страха, но знала, что оба мои желания сбудутся.
– Что ты делаешь?
На вельветовых брюках Харри были пуговицы, и я начала их расстегивать. Белые трусы также были на пуговицах.
– Ты знаешь, что я делаю. Пожалуйста, положи книгу. Мы ещё посмотрим её позже.
Он положил книгу на медвежью шкуру и стал смотреть, как я снимаю с него брюки и трусы. Потом я мгновенно сдернула с себя пижаму с розовыми кроликами. Харри остался в одном свитере, но на мне уже не было ни единой нитки.
– Харри, я ужасно люблю тебя. Я хочу, чтобы ты сделал это со мной. Конечно, ты уже занимался этим с другими девчонками, но мне нет до этого дела. Они ничего не значат. Пожалуйста. Я знаю, тебе известно, как это делается. А мне – нет. Я ещё девственница.
И тогда – в тот самый момент, когда из кухни донесся запах тушеных бычьих хвостов, мой милый, дорогой братец произнес нечто такое, что я буду помнить всю жизнь. Потому что он мог солгать.
– Нет, Алексис, ты ошибаешься. Я тоже девственник.
– Тогда мы научимся этому вместе.
– Я люблю тебя, – сказал Харри.
Мы начали баловаться друг с другом, как прежде, но сейчас должно было произойти нечто новое. Он вставит в меня свою штуковину. Я умирала от нетерпения. Судя по его взгляду и учащенному дыханию, он тоже спешил это сделать. Внезапно Харри замер и посмотрел на меня печальными темными глазами. Я вдруг увидела его плывущим в каноэ.
– Это грех, Алексис. Ты сама знаешь. Ты – моя сестра. То, что мы собираемся сделать – ужасный грех.
– Мне плевать.
– Ты уверена?
– Абсолютно.
– Ты позвала меня домой для этого, верно?
– Да.
Он наконец по-настоящему улыбнулся. На самом деле Харри верил в грех не больше, чем я.
– Вероятно, тебе будет больно, – сказал он. – Говорят, что девчонки в первый раз испытывают боль.
– Не равняй меня с девчонками. Хорошо?
На губах Харри все ещё играла улыбка, но его глаза пристально смотрели на меня.
– Хорошо. Ты моя маленькая испорченная сестренка.
– К тому же я хочу испытать боль.
На стене висел томагавк. Его повесил когда-то давно мой отец. Не знаю, где он нашел эту вещь. Возле боевого топорика находилась картина с изображением английского короля. Какого именно, не знаю, но на шее у него был белый кружевной воротник. Отсутствовала лишь фотография ветряной мельницы. К тому времени, когда штуковина Харри отвердела настолько, что он смог засунуть её в меня, я уже забыла, что висело на стене, а чего там не было.
Я могла лишь закрыть глаза и думать об испанских арках и подземных лазах, которые вели в неведомые, загадочные места.
