Текст книги "Испытание Ричарда Феверела"

Автор книги: Джордж Мередит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)

– Он у нас всю дорогу проспит, – сказала она. – Он получил столько, что и олдермену бы хватило, и после обеда он у нас будет крепко спать, наш малышка!

Перед тем как уехать, Люси побежала наверх к леди Феверел. Она вернулась за младенцем.

– Одну только минуту, мистер Вентворт…

– Пусть даже две, – ответил Остин.

Маленького Ричарда унесли наверх, и, когда Люси вернулась, глаза ее были полны слез.

– Она думает, что больше никогда его не увидит, мистер Вентворт.

– Увидит еще, – спокойно сказал Остин.

Они отправились в путь, и Люси достаточно было видеть возле себя Остина, чтобы отвлечься от того самоотверженного поступка, на который она решилась.

– Надеюсь, что маленький не проснется, – сказала она, ее это волновало больше всего.

– Не проснется! – кричит шествующая за ними следом Берри, возложившая на себя обязанности няньки. – Он наелся так, что пузико надулось. Крошка ты моя! Ягненочек мой! Птичка ты моя! Красавчик ты мой! И не беспокойтесь – пока не распеленают, он у меня не проснется. Такая уж у него натура!

Есть мощные цитадели, взять которые можно только приступом. Баронет сидел один у себя в библиотеке, измученный своим безмерным сопротивлением и гордый тем, что не сдался; он сидел там, вселяя страх в сердца друзей и в свое собственное сердце. Услыхав, что лакей его с выдающимися икрами торжественно произнес имя Остина, он оторвался от книги, поднял голову и потянул вошедшему руку.

– Рад тебя видеть, Остин, – ни один мускул у него на лице не дрогнул. Однако не прошло и минуты, как он понял, что крепость начали штурмовать.

Раздавшийся возглас, который издала миссис Берри, довел до его сведения, что в комнату вошел не один только Остин. Немного поодаль, в стороне от освещенного лампой круга, стояла Люси. Миссис Берри была у самой двери. Дверь была полуоткрыта, и, заглянув в нее, можно было увидеть окаменевшую фигуру высокого мужчины. Взглянув поверх лампы, баронет, обнаружив присутствие женщины, тут же поднялся с кресла. Остин сделал шаг назад и, взяв Люси за руку, подвел ее к баронету.

– Я привез к вам жену Ричарда, сэр, – сказал он, радостно и простодушно на него глядя, и взгляд этот обезоруживал.

Очень бледная, дрожавшая от страха Люси поклонилась. Она почувствовала, как обе ее руки очутились в чужих руках, и услыхала приветливый голос. Может ли быть, чтобы этим голосом говорило страшилище, каким она представляла себе отца ее мужа? Охваченная волнением, она подняла глаза: баронет все еще не выпускал ее рук. Он взирал на сделанный Ричардом выбор. Неужели он в самом деле мог думать, что эти ясные глаза намеревались разлучить его с сыном? По выражению ее лица он понял, как ей трудно в эту минуту, и тут же принялся с участием расспрашивать ее о том, как она себя чувствует, и пригласил ее сесть. Миссис Берри успела уже водрузиться в кресло.

– Куда вы хотите, чтобы выходила ваша спальня? – спросил баронет. – На восток?

«Неужели мне суждено здесь остаться?» – спрашивала себя пораженная всем этим Люси.

– А может быть, вам лучше сразу же поселиться в комнате Ричарда? – продолжал баронет. – Вы будете глядеть оттуда на долину Лоберн и дышать свежим воздухом по утрам, и вам легче будет привыкнуть к новому месту.

Люси густо покраснела. Миссис Берри кашлянула, словно желая этим сказать: «Мы победили!» Сомневаться не приходилось: как это поначалу ни могло показаться странным, но крепость была взята.

– Люси, должно быть, устала, – сказал Остин, и когда она услыхала, как спокойно он произнес ее имя, глаза ее оросились слезами благодарности.

Баронет потянулся к звонку.

– Так вы, что же, приехали одна? – спросил он.

И тут миссис Берри шагнула вперед. Не сразу, правда: видно было, что ей не так-то легко сдвинуться с места, но едва только она очутилась в освещенном лампой кругу, волнение ее сделалось явным. Руки ее, сжимавшие закутанного младенца, дрожали.

– А кстати, кем он приходится мне? – как бы между прочим спросил Остин, подойдя к младшему отпрыску рода и раскрывая его личико. – Мои родственные связи с ним не столь отчетливо выражены, как ваши, сэр.

Наблюдая эту сцену со стороны, можно было подумать, что баронет смотрит на своего внука с учтивым безразличием человека, готового сказать приятные слова матери любого ребенка.

– Право же, мне кажется, что он похож на Ричарда, – смеясь сказал Остин. «Я уверена, что это так!» – говорили обращенные на него глаза Люси.

– Как две капли воды, – едва слышно пробормотала миссис Берри; однако видя, что дед ребенка молчит, сочла, что ей надо набраться храбрости и все сказать. – И он такой же крепыш, каким был его отец, сэр Остин, и это при всех наших бедах. Точен как часы! Нам и не нужно никаких часов, с тех пор как он родился. Мы по нему определяем время и днем и ночью.

– Вы, разумеется, сами его кормите? – спросил баронет у Люси и был удовлетворен полученным ответом.

Миссис Берри собиралась показать удивительные ножки младенца. Боясь, как бы он не показал вслед за тем всю мощь своего голоса, Люси попросила ее не будить его.

– Не так-то легко это сделать, – сказала миссис Берри и снова принялась твердить, какой маленький Ричард здоровяк, говоря, что в этом нет ничего удивительного для тех, кто знает, как прекрасно его кормят и сколько внимания ему уделяет его мать, а потом только глубоко вздохнула и умолкла.

– С виду он здоровый, – сказал баронет, – но не очень-то я разбираюсь в маленьких детях.

Таким образом, сдав свои позиции, Рейнем признал права своего нового наследника, который в эту минуту был унесен, для того чтобы стараниями домоправительницы его водворили в ту самую комнату, где прошли первые годы жизни Ричарда.

Остин нисколько не думал об одержанной им победе.

– Она очень мила, – изрек баронет.

– Да, в ней есть какая-то притягательная сила, – ответил Остин. На этом все и окончилось.

Гораздо более оживленный разговор происходил в это время наверху, где Люси и миссис Берри сидели вдвоем. Люси ждала, что она будет говорить о том, как их приняли в Рейнеме и о самом доме, о расположении комнат и о счастливой жизни, которая их там ожидает. Миссис Берри, однако, то и дело смотрелась в зеркало. Первыми ее сколько-нибудь внятными словами были:

– Милая моя, скажи мне чистосердечно, как я выгляжу?

– Право же, очень хорошо, миссис Берри; можно ли было думать, что он окажется таким добрым, таким внимательным?

– Уверена, что я похожа на старую салопницу, – продолжала миссис Берри. – Боже ты мой! Одним выстрелом двух зайцев. Ну а теперь как, по-твоему?

– Никогда я еще не видела в двух людях такого удивительного сходства, – продолжала Люси.

– Сходства! Да ты только взгляни на меня, – миссис Берри вся дрожала, и ладони у нее горели.

– Вы точно в лихорадке, миссис Берри. Что же это такое?

– Вот так, почитай, девка молодая дрожит, коли кого полюбит.

– Ложитесь-ка лучше спать, милая миссис Берри, – сказала Люси, ласково надувая губки. – Я вас раздену и поухаживаю за вами, моя дорогая! Вы так переволновались.

– Ха-ха! – истерически засмеялась миссис Берри. – Она думает, что все это из-за нее. Да это детские игрушки, девочка моя. Только никак я не ожидала, что все сегодня вечером ужастью такой обернется. На ночь в этом доме остаться я никак не могу, родная моя!

Люси была поражена.

– Не сможете остаться на ночь, миссис Берри? Да почему же это, дурочка вы этакая? Впрочем, я знаю.

– Знаешь! – вскричала миссис Берри, недоверчиво на нее глядя.

– Вы боитесь привидений.

– Будешь бояться, когда в них шесть футов с лихвой и они рычат, когда их в ногу булавкой кольнешь. Я Берри моего увидала!

– Вашего мужа?

– Собственной персоной!

Люси предположила, что она могла обознаться, но миссис Берри решительно утверждала, что видела именно его, здоровенного верзилу, что не кто иной, как он провел их в библиотеку, и побожилась, что он узнал ее и весь затрясся.

– Ни капельки он не состарился, – сказала миссис Берри, – а я-то, я! Теперь у него есть, чем оправдаться. Я знаю, что я старая салопница.

Люси поцеловала ее:

– У вас вид самой милой на свете старушки, дорогая моя.

– Да, конечно, теперь меня можно назвать старушкой, милая.

– Так, значит, ваш муж в самом деле здесь?

– Берри там, внизу.

Слова эти были сказаны так решительно, что последние следы сомнений исчезли.

– Что же вы теперь будете делать, миссис Берри?

– Уеду, милая. Не стану его счастью мешать. У нас с ним все кончено, я это знаю. Только ведь в дом вошла, как почуяла: что-то должно случиться, и ты подумай только, не успели мы с тобой по коридору пройти… не держи я малютку, мне бы, верно, и на ногах-то не устоять. Учуяла я, видно, его шаги, сердце у меня екнуло, и я вспомнила, что даже как следует и причесаться-то не успела – мистер Вентворт так торопился, и даже не успела надеть праздничное платье. Я знаю, он станет теперь меня презирать. Терпеть он не может салопниц.

– Презирать вас! – гневно вскричала Люси. – И это после того, что он так бессовестно с вами поступил!

Миссис Берри попыталась встать.

– Лучше уж мне уехать сразу, – захныкала она. – А увижу его, так только опозорюсь. Чую, что так оно и будет. А ты его заметила, голубка моя? Знаю, подчас я ему надоедала, что было, то было. Эти дылды так чувствительны ко всему по части их достоинства… да оно и понятно. Послушай-ка, что я тебе скажу! Не удерживай меня в этом доме, милая. Должна тебе сказать, тут и моя вина была. Молодым женщинам невдомек, как с мужчинами себя вести, а я тогда была молодая, да и не очень-то они отвечают за все, что творят: будто их кто-то сзади толкает. Да. Уеду я. Салопница я. Уеду. Никак мне нельзя спать с ним под одной крышей.

Люси положила руки на плечи миссис Берри и насильно усадила ее снова в кресло.

– И вы хотите бросить малютку, негодница вы этакая? Говорю вам, он еще явится сам, и упадет перед вами на колени, и попросит у вас прощения.

– Это Берри-то упадет на колени!

– Да. И он еще будет умолять вас его простить.

– Коли вы добьетесь от Мартина Берри чего-нибудь, кроме пустых слов, я руками разведу! – воскликнула миссис Берри.

– Вот посмотрите, – сказала Люси, твердо решившая, что должна сделать что-то хорошее для той, кому она столь многим обязана.

Миссис Берри оглядела себя с головы до ног.

– А нельзя ли будет подумать, что мы за ним гоняемся? – прошептала она.

– Это же ваш муж, миссис Берри. Может, он сам хочет к вам сейчас прийти.

– Ах! У меня уж и из головы-то вылетело все, что я собиралась сказать ему, когда мы столкнулись, – вскричала миссис Берри. Люси вышла из комнаты.

За дверями она повстречалась с одетой во все черное дамой; та остановила ее, спросила, не она ли жена Ричарда, и, поцеловав ее, тут же исчезла. Люси послала за Остином и рассказала ему всю историю Берри. Остин вызвал к себе верзилу и спросил его:

– Вы знаете, что здесь сейчас ваша жена?

Прежде чем Берри успел уныло что-то изречь, его попросили подняться наверх, и, так как его юная хозяйка сразу же направилась вперед, ему ничего не оставалось делать, кроме как привести в движение свои ноги и поднять все могучее сооружение на второй этаж.

В тот же вечер миссис Берри вкратце пересказала Люси бывший меж ними разговор.

– Он стал говорить со мной так, как бывало говорил Мартин Берри, и, должна сказать, чистосердечно и без всяких обиняков. И вдруг он умолкает и падает… падает на колени. Скажи мне кто-нибудь такое, ни за что бы не поверила. Я держала себя в руках до этой минуты, но этим он меня доканал. И прежде чем я сообразила, что со мной творится, я совсем размякла, а он меня возьми да и обними. Сердцу женскому разве вынести, когда такая орясина грохнется перед вами на колени. Это ведь влюбленный юноша какой, тот одно колено только пригнет, а этот грешник кающийся на оба упал. Эх, кабы он и в самом деле раскаивался! Но как бы ты думала, о чем он меня просит, милая?.. Да о том, чтобы в доме я покамест ни словом никому не обмолвилась! Нет, не очень-то ладно это выглядит.

Люси приписала все тому, что он устыдился своего поведения, и миссис Берри, как могла, постаралась посмотреть на его поведение именно в этом свете.

– А что, баронет поцеловал тебя, когда ты пожелала ему спокойной ночи? – спросила она. Люси ответила, что нет. – Коли так, то подожди пока засыпать, сколько сможешь, – посоветовала миссис Берри, – а теперь давай помолимся за того господина, который так много делает, оттого что не тратит слов попусту.

Как то часто бывает с людьми простыми, миссис Берри глупела только тогда, когда речь шла о ее собственных сердечных делах. Как она и предчувствовала, баронет вошел к ней в комнату, когда все вокруг стихло. Она видела, как он подошел к Ричарду-младшему и, склонившись над ним, стал пристально на него смотреть. Потом он направился к полуоткрытой двери в комнату Люси, прислушался, едва слышно постучал и – вошел. Миссис Берри слышала, как из комнаты донеслись очень тихие слова. Что именно говорилось там, разобрать она никак не могла, но готова была поклясться, что угадала, о чем именно идет речь. «Он назвал ее дочерью, обещал, что она будет счастлива, и по-отцовски ее поцеловал». Когда сэр Остин уходил, она уже крепко спала.

ГЛАВА XLII
Природа заговорила

Покрасневший от гнева Бриарей над кромкою моря – кто он, этот укрытый дымкой титан? А Вечерняя звезда в своей розовой диадеме – почему она так немилосердно нежна? Все это оттого, что кто-то покинул обитель света, и окунулся в сумрачный мир, и запятнал себя так, что теперь не смеет вернуться. Где-то там, на далеком западе, Люси призывает его возвратиться. О, силы небесные! Если бы только он мог это сделать! Как велико, как яростно искушение! Как коварно неусыпное желание! От него помрачается разум, при нем не помнят о чести. Ведь он ее любит; и сейчас еще она для него первая и единственная женщина на свете. Иначе могло ли бы это черное пятно повлечь за собой такие адские муки? Иначе разве оставался бы он неподвижен, когда она раскрывает ему объятия? А если он любит ее, то значат ли хоть что-нибудь все эти падения в бездну – однажды или тысячу раз? Разве любовь не открывает все пути к этому манящему счастью? Что ж, может быть, для нас это и так; но перед нами – чувство, преображенное в храм. И вот этот храм осквернен.

Оскверненный храм! На что же он годится теперь, разве только стать прибежищем пляшущих бесов? Так героя воспитали, так его приучили думать.

Ему некого в этом винить, кроме своей собственной низости. Но ощущать свою низость и принять как должное зовущее его счастье – нет, до такой степени падения он еще не дошел.

О счастливый английский дом! Ласковая жена! Какой безумный, какой роковой порыв воображения увлек его от вас, его, занесшегося в самомнении? Несчастный! Он думал, что у него сотня рук и что он сможет одолеть всесильных богов. Зевсу стоило только дать поручение смешливой даме[161]161
  Имеется в виду Талия, муза комедии и веселья.


[Закрыть]; она встретилась с Ричардом; и чем же потряс он тогда Олимп? Смехом?

Оресту, вкруг которого выли фурии, было, разумеется, легче, чем тому, кого призывала с небесных высот душа, от которой он был отлучен навеки. Ему не дано забвения, как то бывает с безумными. Расцвеченная красками его первой любви, сверкающая всем великолепием прежних небес, она встречает его повсюду; утром, вечером, ночью она сияет над ним; она неожиданно возникает перед ним в чаще леса; он ощущает ее всеми глубинами сердца. Минутами он обо всем забывает; он кидается обнять ее, называет ее своей любимой, и, увы, от ее невинного поцелуя лицо его искажается стыдом.

Борьба эта продолжалась изо дня в день. Его отец написал ему: он просил во имя любви к нему вернуться домой. С этого дня Ричард начал сжигать отцовские письма, не читая. Он слишком хорошо знал, как самому ему хочется уступить: слова, явившиеся извне, могли ввести его в соблазн и окончательно погасить в нем искру терзавшей его высокой муки, а он держался за свое отчаяние – это было последнее, что его утверждало в себе.

Удерживать молодых людей, катящихся под откос, – и опасное, и неблагодарное дело. Тем не менее красивые женщины с легкостью за него берутся, а иные из них считают даже это своим призванием. Леди Джудит, насколько это возможно для женщины, также принадлежала к числу боровшихся с олимпийцами титанов; заметьте, что для этой цели она вышла замуж за лорда, который был уже ни на что не годен, но зато владел большими поместьями. Успехи свои она держала в тайне от всех; она ими не кичилась. С Ричардом она повстречалась совершенно случайно в Париже; она увидела, как он подавлен; ей удалось убедить его, что она одна способна его понять. Этого было достаточно, чтобы он тотчас же оказался в ее свите. Присутствие женщины рядом его успокаивало. Если даже она и догадалась о причине, по которой он повел себя так, она отбросила эту мысль с той легкостью, на которую бывают способны женщины, и образовавшуюся пустоту затянула грустью, в которую мало-помалу вовлекла и его. Она говорила о печали, что выпала на ее долю, примерно так, как он мог говорить о своих горестях – туманно, и вместе с тем осуждая себя. И она его понимала. Как скрытые в бездонных глубинах нашей души сокровища оживают под взглядом женщины и начинают светиться! У нас сразу же нарастают сложные проценты: такого богатства мы даже не подозревали!.. Это почти то, о чем мы могли только мечтать! Но стоит нам с ней расстаться, как мы ощущаем себя банкротами, нищими. Отчего так бывает? Мы даже не задаемся этим вопросом. Мы спешим к ней и, иззябшие, жадно греемся в источаемых ее взглядом лучах. Но так воодушевить нас способен лишь женский взгляд. Почему, я не знаю. Леди Джудит понимала Ричарда, и он, ощущая всю свою безмерную низость, лихорадочно льнул к ней, словно боясь, что если он ее потеряет, с ним случится самое худшее из того, что может случиться. Душе бывает нужен покой; от всех перенесенных страданий он обессилел.

Остин отыскал его в горах Нассау[162]162
  Нассау – герцогство на западе Германии.


[Закрыть] на Рейне: титанов обоего пола, которым так и не удалось низвергнуть Зевса, уносило теперь потоком чувствительности. Крестьянин в синей куртке, следующий утром за волами, везущая овощи крестьянка в ярком платке, гуртовщик, даже местный лекарь, и те принесли ближним своим больше пользы, чем он. Ужасающий вывод! Леди Джудит относится ко всему этому спокойно, она выше этого, однако Ричард не находит себе места, стоит ему только оказаться вне ее тени. Часто он с горечью взирает на своих сверстников, толпою идущих на работу. Это ведь не то, что паренье в облаках! Настоящий, плодотворный, не тронутый тщеславием труд!

Меж тем леди Джудит готовила нашему герою более высокое поприще. Он очертя голову кидался то в ту, то в другую сторону, и вот она подсунула ему рваную карту Европы. Он с жадностью в нее впился. В ней была какая-то пьянящая сладость. Промчаться верхом по обломкам империй! Не беда, что люди здравомыслящие вместе со всеми низшими существами содрогнутся от страха при виде этой картины. Они втайне решили между собой, что переделают весь цивилизованный мир. Свойство тумана – таять, а потом, изменив свои очертания, клубиться снова; но ему совершенно не свойственно принимать прежние формы. Бриарей с сотнею пребывающих в праздности рук может превратиться в уродливого задравшего задние ноги осла или в десятки тысяч крикливых обезьян. Химерические причуды юношеского воображения очень похожи на облака в небе и, как они, повинуются воле ветра. Леди Джудит подула.

Ричард был весь во власти воображения, и создания его принимали то одну, то другую форму. Вы, что глядите на вечерние облака, вы знаете, что такое юность – вы поймете, сколько сходства между тем и другим; не только странностью, вам не покажется даже нелепостью, чтобы юноша такого возраста, воспитания и положения оказался в столь ужасном состоянии. Разве с самого детства в него не вселяли веру, что он рожден для великих свершений? Разве она не говорит ему, что в этом уверена? А ощущать свою низость и сознавать в то же время, что ты создан для лучшего, – этого достаточно, чтобы ухватиться за туман. Представьте себе героя с покалеченною ногой. Как исступленно он верит в знахарей! Какие только страсти не обуревают его, как ему хочется разбить кому-нибудь голову! Вполголоса говорили они об Италии.

– Час настанет, – сказала она.

– И я буду готов, – отозвался он.

Кем же собирался он стать в армии, которая будет освобождать эту страну? Капитаном, полковником, генералом или простым рядовым? Тут, как и следовало ожидать, он был более тверд и точен, чем она. Простым рядовым, сказал он. Однако воображение рисовало ему себя гарцующим на коне. Ну конечно же, он будет рядовым кавалеристом. Рядовым в кавалерии, которой предстоит мчаться по развалинам погибших империй. Она напрягала воображение, силясь представить себе эту маячащую в далекой дымке фигуру. Они читали вместе Петрарку, чтобы воспламениться нужным для этого огнем. Italia mia![163]163
  Моя Италия! (ит.).


[Закрыть] Все это, разумеется, не могло исцелить нанесенных ее прекрасному телу тяжких, смертельных ран, но они вместе вздыхали по Тибру, по Арно и По, и руки их соединялись. Кто из нас не проливал слез над судьбою Италии[164]164
  Борьба итальянцев за национальную независимость находила в Европе широкий сочувственный отклик и поддержку в кругах различной политической ориентации, но прежде всего, разумеется, в демократических.


[Закрыть]? Мне видится, как на защиту ее поднимается множество людей, как смыкаются ряды, густые, как клубы дыма от сигар, которые курят паннонийские стражи[165]165
  Паннонийские стражи – австрийские. Паннония – древнеримская провинция; в годы, к которым приурочено действие романа, эта территория принадлежала Австрии.


[Закрыть]!

Словом, когда Остин нашел их, Ричард сказал, что не может покинуть леди Джудит, а леди Джудит – что не может расстаться с Ричардом. Притом ради него самого, заметьте! Ричард подтвердил истинность этих слов. Может быть, он не напрасно испытывал к ней чувство благодарности. Столбовая дорога безрассудства, может быть, заставила его свернуть с другой, где все обычно кончается хуже. Бог свидетель тому, что герой безумен, но, что до меня, то я не стану смеяться над ним, ибо ему просто не представилось еще счастливого случая. Повстречайтесь с ним, когда этот случай как бы благословил его, и вы увидите, что вам не над чем будет смеяться.

Залог устойчивости своей Ричард видел именно в том, что, потакая мнению света, нам придется назвать безрассудством. Полет облаков возвращал ему силы, а та, что придала им форму и цвет, была для него благотворящей Иридой. Он решительно сказал Остину, что не может ее сейчас оставить и не знает, настанет ли когда-нибудь такой день.

– Почему же ты не можешь вернуться к жене, Ричард?

– По причине, которую ты один из первых одобрил бы, Остин.

Встреча его с Остином была отмечена всей нежностью, на какую только способен мужчина, но мужчина с печалью на сердце. Образ Остина всегда соединялся в его воображении с образом Люси, пребывающей где-то на западе во дворце Гесперид. Остин терпеливо выжидал. Престарелый супруг леди Джудит испробовал все воды Нассау, однако здоровье его нисколько не улучшалось. Куда бы он ни направился, она следовала за ним. Такую замечательную жену можно было простить за то, что она вышла замуж за старика. Даже и тут супружеские обязанности способны были ее воодушевить. Она и выглядела как одержимая. Если бы понадобилось, она могла бы сделаться Шарлоттой Корде[166]166
  Корде д'Арман Шарлотта (1768–1793) – убийца Ж. П. Марата, одного из вождей якобинской диктатуры. Упоминание ее имени отражает созданное роялистской и буржуазной историографией представление о ней как о героине.


[Закрыть]. Поэтому не будем смеяться и над нею. Бессмысленные поступки фанатиков существенно отличаются от тех, что учиняют глупцы. Она принадлежала к тем великодушным натурам, которые всегда делают то, что считают справедливым, и всегда убеждены в своей правоте. Если она и не годилась молодому человеку в наставницы, она во всяком случае была достойна его обожания. Она с легкостью возобновила свою прежнюю дружбу с Остином, сохраняя то положение, которое теперь заняла возле Ричарда. У нее с Остином было немало общих черт; только последний не был склонен предаваться мечтаниям и не вышел замуж за престарелого лорда.

Все трое шли по мосту в Лимбурге на Лане там, где освещенное луною каменное изваяние епископа бросает тень на журчащую между сланцевыми плитами воду. Мимо прошла женщина, держа на руках младенца, такого крупного, что он невольно обращал на себя внимание.

– Ну и крепыш! – смеясь воскликнул Ричард.

– Да, славный малый, – сказал Остин, – только, пожалуй, он все-таки не намного крупнее твоего.

– Настоящий Арминий[167]167
  Арминий (18 до н. э. – 21 н. э.) – вождь германского племени херусков, поднявший восстание против римлян и нанесший им тяжелое поражение в 9 г. н. э. Ассоциацию Ричарду подсказывает то обстоятельство, что события, связанные с военными действиями Арминия, происходили в тех местах, где он находится.


[Закрыть] девятнадцатого столетия, – проговорил Ричард. Потом он вдруг воззрился на Остина.

– Что это вы сказали? – спросила Остина леди Джудит.

– Вы хотите, чтобы я что-то повторил, но что именно? – с невинным видом переспросил Остин.

– У Ричарда родился сын?

– А вы разве этого не знали?

– Подумайте только, какая скромность, – сказала леди Джудит, сделав подобие реверанса в ответ на сообщение, что Ричард сделался отцом.

Сердце Ричарда отчаянно билось. Он снова посмотрел Остину в глаза. Остин считал случившееся настолько само собой разумеющимся, что не сказал больше ни слова.

– Так вот оно что! – прошептала леди Джудит.

– Остин! Ты это серьезно? – порывисто спросил Ричард, как только мужчины остались вдвоем.

– А ты разве этого не знал, Ричард?

– Нет.

– Они же все тебе об этом писали. Писала Люси. Писал твой отец, тетка. Да, если не ошибаюсь, писал и Адриен.

– Я рвал все письма, – сказал Ричард.

– Должен тебе сказать, что это славный парень. Тебе совершенно нечего стыдиться. Еще немного, и он сам начнет расспрашивать о тебе. Я был уверен, что ты все знаешь.

– Нет, ничего я не знал, – Ричард отошел в сторону, а потом тут же спросил: – Ну, а как он выглядит?

– Право же, он похож на тебя, но глаза у него, как у матери.

– А она…

– Да. Должно быть, малютка ей помогает держаться.

– Оба они в Рейнеме?

– Да.

Прочь, причуды фантазии! Что вы значите рядом с этой вестью! Куда разлетаются все мечты героя, как только он узнает, что у него родился ребенок? Природа прижимает его к своей груди. Еще немного, и она заговорит. Этим может похвастаться любой местный простолюдин, и, однако, герой никогда не дивится так самым фантастическим видениям, чудесам, как он дивится, узнав о событии совсем заурядном. Он отец? Ричард прищурился, как бы стараясь представить себе, какое у ребенка лицо.

Сказав Остину, что вернется через несколько минут, он вырвался на воздух и все шел и шел. «Я отец! – твердил он. – У меня есть сын!» И хоть сам он этого не сознавал, он вторил Матери-Природе. Но зато он сполна ощутил удивительную гармонию, которая разлилась во всем его существе.

Луна светила на редкость ярко: в насыщенном зноем воздухе была разлита тишина. Свернув с проезжей дороги, он углубился в лес. Шел он быстро; ветви деревьев хлестали его по лицу; скопившиеся в лощине сухие листья шуршали у него под ногами. То, что он испытывал в эти минуты, походило на религиозный экстаз, это была некая священная радость. Постепенно, однако, все утихло; он снова вспомнил о себе, и тут с неменьшей силой его охватила тоска. Он отец! Да он не вправе даже глядеть на своего ребенка. И тут уже начисто развеялось то, что создавало его воображение. Он остался лицом к лицу со своим грехом. Его смятенной душе мнилось, что Клара смотрит на него с высоты – Клара, которая видит его таким, каков он был на самом деле, и что было бы низостью, если бы под этим неотступным укоризненным взглядом он вдруг запечатлел поцелуй на личике своего ребенка. Вслед за тем ему пришлось собрать все силы, чтобы совладать с охватившим его отчаянием и заставить лицо свое окаменеть.

Он остановился возле ручейка, у поваленного дерева, едва заметного из-под сухих листьев, осыпавшихся над ним из года в год, – так останавливается путник, достигнув цели пути. Тут он обнаружил, что за ним увязалась собачка миссис Джудит. Он ласково потрепал ее по спине, после чего оба замерли среди лесного безмолвия.

Вернуться Ричард уже не мог; сердце его было переполнено. Он должен был идти все дальше и дальше, и он шел, а собачка следовала за ним.

Тягостная дремота нависла над сомкнутыми ветвями. В лощинах и на холмах стояла томительная неподвижная духота.

В пробегавшем рядом ручье не было освежающей прохлады; журчанье его отдавалось металлом и чем-то чуждым воде. Перед ним, на буйно разросшейся траве лунные лучи струили мертвенно-бледное пламя. Никакой дымки вокруг. Долины отчетливо вырисовывались, обрамленные черною тенью; четко очерченные дали были видны, как днем, разве что краски их немного поблекли. И совсем вдалеке Ричард увидал бежавшую по склону косулю. Ничто не шелохнулось в этой торжественной тишине, луна же продолжала заливать сиянием своим необъятное синее небо. Высунув язык, бежала за ним собачонка; стоило ему только остановиться, как она, совершенно уже обессилевшая, ложилась у его ног; потом она, однако, с трудом поднималась и неизменно следовала за ним всякий раз, когда он снова пускался в путь. То тут, то там в лесном полумраке порхала белая ночная бабочка.

На краю лесистого холма виднелись развалины, утопавшие в крапиве и сорняке. Ричард машинально опустился на крошившиеся камни, чтобы передохнуть, и стал слушать прерывистое дыхание собачонки. Вокруг него искрились изумруды: иссохшая темная земля была усеяна множеством светлячков.

Он сидел, и глядел на них, и ни о чем не думал. Все силы его ушли на ходьбу. Он сидел неподвижно, словно сам был частью этих развалин, в то время как луна сдвигала его тень с юга на запад. По мере того как луна клонилась, к ней незаметно стягивались складки серебрящейся тучи. Они предвещали грозу. Ричард не обратил никакого внимания ни на них, ни на охваченную дрожью листву. Когда он пошел дальше по направлению к Рейну, ему показалось, что прямо перед ним высится огромная крутая гора, и он решил, что должен непременно взобраться на нее и дойти до вершины. Но как ни стремительно он шел, он вскоре же обнаружил, что нисколько не приблизился к этой горе. Напротив, он спускался все ниже и ниже; он уже больше не видел неба. Вслед за тем тяжелые грозовые капли стали падать ему на лицо, листья зашумели, земля задышала, впереди все было черно, черно было позади. Грянул гром. Гора, которую он хотел одолеть, взорвалась теперь над ним.

Весь лес осветило лиловым огнем. Он увидел, как от подножья холмов до берега Рейна вся земля вдруг озарилась, вздрогнула, померкла. Минутами все умолкало, и молния казалась взиравшим на него оком небес, а гром – их языком; они поочередно обращались к нему, наполняя сердце его восторгом и ужасом. Он был единственным человеческим существом среди величественной таинственной бури – и дух его от этого укрепился, и поднялся, и возликовал. Пусть это будет победа, пусть поражение! Где-то внизу вспыхнувший на миг хаос разразился яростным грохотом; потом белые полосы света ринулись вниз с неба, и высокие склоненные папоротники, в этой ослепительной белизне на миг открывшиеся вдруг взгляду, пришли в неимоверное волнение и тут же скрылись опять. Тогда в листве и в траве поднялся ответный гул. Он звучал все дольше и громче по мере того, как ливень становился сильнее. Могучий поток воды поил жаждущую землю. Вымокший до костей Ричард неистово наслаждался. Находясь все время в движении, он не ощущал того, что промок, а благодатное дыхание трав его освежало. Вдруг он остановился и принялся вбирать в себя струившиеся в воздухе ароматы. Ему послышался вдруг запах медуницы. Он ни разу не видел этого цветка в долине Рейна, никогда не думал о медунице, да и вообще-то вряд ли ее можно было встретить в лесу. Он был уверен, что вдыхает именно ее аромат. Его маленькая спутница, забежав вперед, виляла мокрым хвостом. Ричард замедлил шаг; в голове его роились какие-то смутные мысли. Пройдя еще немного, он нагнулся и протянул руку, чтобы нащупать цветок: ему почему-то очень захотелось проверить, действительно ли он растет в этих краях. Шаря в траве, он наткнулся вдруг на какой-то теплый комочек, содрогнувшийся от его прикосновения, и повинуясь присущему всем инстинкту, схватил его и поднял, чтобы посмотреть, что это такое. Это было крохотное, должно быть, недавно появившееся на свет существо. Привыкшие уже к темноте глаза Ричарда могли теперь определить, что это крохотный зайчонок, и он подумал, что скорее всего собака только что перед этим спугнула зайчиху. Он спрятал зайчонка на груди и, прикрыв его, снова стремительно зашагал вперед.