Текст книги "Испытание Ричарда Феверела"

Автор книги: Джордж Мередит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

– Ну да! Ну да! – сказал Ричард, как бы подтверждая, что он это знает.

– Я с вами совершенно согласен, миссис Берри, – вмешался Риптон, – миссис Ричард готова все что угодно сделать, стоит ее мужу только попросить, я в этом уверен.

– Слава богу, что вы так думаете, мастер Томсон! Вы только гляньте на нее! Она твердо держится на ногах; она вам прямо в глаза глядит, она не какая-нибудь смирная овечка. Вспомните, какой она в церкви была!

– Знаю! – со вздохом сказал Риптон.

– А поглядели бы вы на нее только, когда она заговорила со мной о моем кольце! Будьте уверены, мой дорогой мастер Ричард, ежели она что и наплела вам о своей робости, то, выходит, она считала, что должна чем-то ради вас поступиться. Жалость какая, что меня там в то время не было, я бы ей дала добрый совет. Бедная моя девочка!.. А сколько же вы еще собираетесь оставаться в разлуке с милой?

Ричард расхаживал взад и вперед по комнате.

– Отцовская воля, – решительно сказала миссис Берри, – для сына что закон; но только, ради того чтобы закон этот исполнить, негоже ему нарушать законы своей природы.

– Ну, а сейчас успокойтесь, прошу вас, любезная, давайте поговорим лучше о чем-нибудь другом, – попросил Ричард.

Миссис Берри покорно сложила на груди руки.

– Как это все-таки странно, что нас с вами сейчас судьба свела и что мы вообще повстречались! – заметила она задумчиво. – А все это объявления! Это они сводят людей с разных концов земли, все равно, во благо им или во зло. Я часто говорю, что и счастливых, и несчастных случайностей стало больше с тех пор, как люди начали давать объявления. Сколько любовных историй через них заводится, это уж точно! И часто ты в парке гуляешь, мой мальчик?

– Случается, – ответил Ричард.

– Очень там приятно бывает, коли хорошее общество соберется, и цветов много, и людей знатных, – продолжала миссис Берри. – Красивая была дама, с которой ты сегодня утром гулял.

– Очень красивая, – сказал Ричард.

– Да, уж что и говорить! И была, и есть, ее время ведь еще не прошло, и она это знает. Поначалу, когда я спину ее увидала, я подумала было, что это тетка твоя, миссис Фори; походка такая, и держится так же прямо! Но чуть только я на лицо ее глянула – боже мой, говорю, нет, она никак не из их семьи. Ни у кого из них нет такой дерзости в лице, да и вообще-то настоящие дамы такими не бывают. Но хороша-то она хороша, ничего не скажешь.

Миссис Берри продолжала обсуждать эту женщину. Говоря о ней так неуважительно, она прекрасно понимала, что она вольничает и ее могут одернуть. Она знала, зачем это делает. Никакого упрека, однако, не последовало, но она заметила, что молодые люди переглядываются.

– Вот что, милая Пенелопа, – прервал ее наконец Ричард, – удовлетворитесь вы, если я обещаю вам, что подчинюсь законам природы и поеду на остров в конце недели?

– Я возблагодарю господа, коли такое случится, – обрадовалась миссис Берри.

– Ну и отлично: в таком случае радуйтесь, я сдержу свое слово. Теперь послушайте, что я вам скажу. Я хочу, чтобы вы оставили за мной свои комнаты, те самые, в которых жила она. Я собираюсь через день-два привезти сюда одну даму.

– Даму? – растерянно пролепетала миссис Берри.

– Да. Даму.

– А можно мне узнать, что это за дама.

– Нет, нельзя. Сейчас нельзя. Но, конечно, в свое время вы все узнаете.

Миссис Берри, как ни коротка была ее шея, в это мгновение все же изобразила некое подобие раненого лебедя. Она негодовала. Она заявила, что больше не хочет иметь дело с дамами, очень уж их много, на что Ричард, естественно, возразил, что речь идет только об одной.

– Прошу вас, миссис Берри, – добавил он, понижая голос, – обращайтесь с нею так, как вы обращались с моей милой Люси, потому что ей нужен не только приют, но и ласка. Мне хочется, чтобы она была именно с вами, а не с кем-то еще. У нее очень несчастная судьба.

Его серьезный вид и привычный для него повелительный тон оказали гипнотическое действие на добросердечную Берри, и, лишь после того как он ушел, она позволила себе высказаться:

– Несчастная судьба! Собирается привести сюда женщину с несчастной судьбой! Нет, такого я не потерплю ни от кого, даже от моего дитятки! Ни за что я ее сюда не пущу! Я все понимаю. Он спутался с этой наглой особой, и это она убедила его, что он может наставить ее на путь истинный. Такие у них уловки, это уж точно; а он больно уж простодушен, ему и в голову ничего не придет. Только мой дом – никакой не приют для кающихся грешниц[137]137
  Кающаяся Грешница – так называлась трагедия (1703) английского драматурга Николаса Роу (1674–1718).


[Закрыть]. Нет, этому не бывать. Провалиться мне, если я на это пойду.

И, приняв это решение, она принялась ужинать.

В том, что касалось любви, все милосердие миссис Берри было на стороне закона, что, вообще-то говоря, в характере большинства женщин. «Пилигрим» по этому поводу насмехается над ними и хочет уверить нас, что их удивительный инстинкт, поправ в них все добродетели, кроме одной, воздвигает эту искусственную преграду просто для того, чтобы они могли властвовать над нами. Думается, что мужчины в этом деле плохие судьи, и им лучше бы наблюдать это все, стоя где-нибудь в сторонке.

На следующий день рано утром миссис Берри отправилась в гостиницу, где жил Ричард, чтобы сообщить ему о своем решении. Она его не застала. Возвращаясь домой через парк, она увидела, что он катается там и с ним все та же дама. Убедившись, что он не стесняется показываться с нею на людях, она поразилась еще больше, чем тогда, когда встретила их вдвоем на пустынной аллее.

«Что-то не видно по тебе, что ты на путь истинный стать хочешь, – негодовала миссис Берри. – Не похожа ты что-то на Кающуюся Грешницу; верно, красоте твоей надо сначала увянуть, тогда все и придет, да, впрочем, и тогда-то не все вы каетесь. Ладно, смейся до поры, красуйся тут перед всеми! Хоть на тебе и шляпа с пером и в седле ты статно сидишь, Красавка ты, да и только! – Определяя ее и на этот раз все тем же словом и нимало не задаваясь мыслью о том, что оно означает, миссис Берри явила собою самоё добродетель.

Вечером она услыхала стук колес; он затих у ее дверей. «Нет! Ни за что! – вскричала она, вскакивая с кресла. – Утром он еще выезжал с ней на люди, а как стемнело, так хочет, чтобы она Магдалиной стала».

Ричард провел к ней даму, лицо которой было скрыто густой вуалью. Миссис Берри сделала слабую попытку преградить им дорогу. Он, однако, рванулся вперед и провел свою спутницу прямо в гостиную, не сказав ни слова. Миссис Берри не пошла за ними. Она услыхала, как они о чем-то переговариваются между собою вполголоса. Потом он вышел. Вся гордость ее в ней поднялась, и она угрожающе прошептала:

– Мастер Ричард! Ежели эта особа останется здесь, я сейчас же ухожу отсюда. Мой дом – не убежище для заблудших женщин, сэр…

При этих словах он странно нахмурился; но так как она вся кипела гневом и собиралась сказать что-то еще, он приложил руку к ее губам и произнес ей на ухо несколько слов, которые ее потрясли. Она вся задрожала и, с трудом переводя дыхание, прошептала:

– Господи, прости меня грешную! Леди Феверел? Матушка твоя, Ричард? – И ее негодующая добродетель смиренно притихла.

ГЛАВА XXXVIII
Чаровница

Легко можно понять, что преждевременно состарившийся, оплывший жиром низенький человек, прозябающий в нищете поэт, отлетавший мотылек, который прикован цепью к приносящей одно только разочарование чернильнице, не станет особенно рьяно отстаивать права на свою давнишнюю любовницу, когда полный сил юноша является и властно требует, чтобы ему возвратили мать. Разговор между Дайпером Сендо и Ричардом был недолог. Они обратились к несчастной, забитой женщине, которая, увидав, что сын ее полон решимости, отдала свою судьбу в его руки. Потерять Дайпера, в сущности, не очень-то много для нее значило; но ведь вместе с ним она теряла привычный для нее образ жизни, а как-никак это важно для женщины уже пожилой. Сын ее жил все время в таком отчуждении от нее, что пробудившийся в ней вдруг инстинкт материнства подавлял ее теперь своей необычностью, а сдержанное благородство Ричарда осуждало все ее прошлое и как бы выносило ей приговор. Сердце ее почти начисто забыло, что такое материнство. Она величала его «сэр» до тех пор, пока он сам не попросил ее не забывать, что он ей приходится сыном. Голос ее напоминал ему блеянье ягненка; таким он был надломленным и слабым, таким жалобным и прерывистым. Целуя ее, он ощутил, что кожа у нее холодная. Стоило ему только разжать ладонь, как рука ее сразу же выскользнула и опустилась. «Неужели однажды совершенный грех может обернуться такою карой?» – думал он, горько упрекая себя за то, что мог ее стыдиться, и сердце его преисполнилось глубокого сочувствия.

Поэтическая справедливость[138]138
  Поэтическая справедливость (poetic justice) – термин, употреблявшийся с последней четверти XVII в. для обозначения концепции, согласно которой в художественном произведении добро должно торжествовать, а зло наказываться.


[Закрыть] настигла Дайпера-поэта. Он вспоминал обо всем, чем он пожертвовал ради этой женщины: спокойной жизнью в усадьбе, другом, полетами вдохновения. Он не мог не обвинить ее в том, что она оставляет его в старости одного. Привычка узаконила их союз. Он писал такие проникновенные и горькие стихи о крушении всего, к чему он привык, какие мог писать разве что тот, кому изменила любимая; когда мы уже состарились и золотистые локоны надежды не развеваются впереди, рана, нанесенная этой второй нашей натуре, столь же страшна. Не знаю, может быть, она даже еще страшнее.

Ричард приходил к матери каждый день. В тайну свою он посвятил только леди Блендиш и Риптона. Адриен предоставил кузену поступать так, как ему заблагорассудится. Он нашел, однако, нужным сказать ему, что добиваться, чтобы люди переменили свое отношение к некоей даме и признали ее, при теперешнем состоянии нравов вряд ли благоразумно.

– Сам я вижу в этом доказательство твоей моральной правоты, дитя мое, только свет будет держаться иного мнения. Одного доброго имени на двоих недостаточно, особенно в протестантской стране. Божество, которое ограждает епископа[139]139
  Перефразированные слова из трагедии Шекспира «Гамлет»: «Такой святыней огражден король…» (д. IV, сц. 5, строка 124; пер. М. Лозинского).


[Закрыть], не сумеет проникнуть к твоей госпоже Данае[140]140
  Даная – дочь аргосского царя, заключенная от взора мужчин в подземелье, куда, в виде золотого дождя к ней проник Зевс.


[Закрыть]. Расстанься с этой женщиной, дитя мое. Или поручи мне высказать ей все то, что ты хочешь ей передать.

В Ричарде слова эти вызвали отвращение.

– Ну вот, в качестве твоего наставника я обязан был предупредить тебя, – сказал Адриен и снова погрузился в чтение.

Когда леди Феверел настолько освоилась с новой для нее обстановкой, что стала принимать участие в разговорах о супружеских обязанностях Ричарда, которые миссис Берри неизменно заводила, тот оказался скованным еще одной цепью.

– Нет, и не думай огорчать отца, прошу тебя! – вновь и вновь молила она. Сэр Остин олицетворял в ее глазах карающую десницу. Она никогда не плакала, но при упоминании о нем не в силах была сдержать слезы.

И вот миссис Берри, в разговоре с которой Ричард однажды упомянул леди Блендиш как единственную из женщин, находившуюся с ним в дружбе, нарядилась в свое черное шелковое платье и отправилась повидать эту даму в надежде обрести в ней союзницу. Уведомив ее о цели своего посещения и несколько раз повторив свои взгляды касательно молодоженов, миссис Берри сказала:

– Позвольте вам сказать, миледи, что на грех их наводят все время те, кто ни во что не вмешивается. Все, к примеру, боятся его отца. А я вот скажу вам – надеюсь, вы простите меня за это, – что бояться его совершенно нечего. Ведь хотя уже почти двадцать лет прошло с тех пор, как я его знала, – а знала я его ровным счетом шестнадцать месяцев… И вот что я вам скажу: сердце-то у него мягкое, точно у женщины, кто-кто, а я-то уж знаю. В этом все дело. Тут-то все и ошибаются касательно него, ошибалась и я. Это потому, как по лицу его ничего не узнаешь, вот все и думают, что он из железа, а между тем под железом-то этим он, что женщина. А коль скоро у мужчины женская натура, то его и не разгадать! Себя можно насквозь увидеть, мужчину любого, но только не такого, как он: этот ни на кого не похож. Так вот что я вам скажу – уж вы меня извините, – что одно только остается: вести себя с ним так, как с женщиной, и ни в чем не давать ему над собой воли. Самому-то ему ведь невдомек, как ему поступить надо – значит, и другим тоже. Послушайте меня, пусть наши молодые живут себе на здоровье вместе, что бы он ни говорил; а ему дайте время опомниться, как женщине, – и он благословит их, и мы с вами будем знать, что это мы делу помогли. Он гневается, потому как брак этот встал между ним и сыном; он, ровно женщина, вид делает, будто ничего не произошло. Только в браке святости-то больше, чем в нем самом. Брак-то ведь до него господь создал, и не упомнишь когда, и, думать надо, долго еще после него все так будет, коли только, не приведи господь, весь мир не сокрушится.

Миссис Берри только выразила на своем неотесанном языке мысли самой леди Блендиш. Последняя твердо решила, что необходимо уговорить Ричарда сейчас же послать за женой, и взяла это на себя. Он написал Люси, прося ее приехать к нему. Люси хотела жить своим умом, однако хотеть этого, не имея жизненного опыта, столь же опасно, как знать что-то наполовину. Исполняя свой тщательно продуманный план дать всем родным Ричарда почувствовать, что она достойна того, чтобы войти в их семью и покорить их одного за другим, она завела переписку с Адриеном, которому было приятно получать ее письма. Адриен непрестанно заверял ее, что все идет хорошо: время залечит рану, если только оба они окажутся достаточно стойкими и наберутся терпения; он писал ей, что есть уже признаки того, что сердце баронета смягчилось; им следует как можно бережней отнестись к этим благоприятным симптомам. Мудрый юноша и вправду делал слабые попытки смягчить баронета. В воображении своем он видел себя ее благодетелем. Это привело к тому, что Люси писала мужу несусветную чепуху, в которой тот никак не мог разобраться и заключал из ее писем только то, что она счастлива, живя надеждой на лучшее, однако все же чего-то боится. Затем миссис Берри, поупражняв свою руку и сочинив письмо, отправила его молодой жене. Та ответила ей, и в ответе этом говорилось, что она полагается на время.

«Бедняжка ты моя, – в свою очередь отвечала миссис Берри. – Я-то знаю, какую муку ты терпишь. Таких мучений жена никогда не должна от мужа скрывать. Узнай он, что она способна переносить разлуку с ним, он может невесть что подумать. А полагаться во всем на время, – да это ведь все равно что вообразить, что ты можешь раздеться догола и не простудиться». Люси, однако, была непоколебима.

Ричард перестал ее звать. Он начал думать, что прожить жизнь так, как прожил свою он, мог только безумец. В самом деле, что же он в этой жизни сделал? Он сжег скирду и – женился. События эти были для него чем-то связаны между собой. А где же тот герой, что должен был получиться из Тома Бейквела, ничтожного человека, которого он сам же научил лгать и мошенничать? И ради чего? Боже праведный! Какой постыдной выглядела его женитьба, когда он озарял ее вдруг светом своих былых идеалов! Молодому человеку захотелось развлечься. Он позволил тетке ввести его в светские круги, однако вскоре ему все это опостылело, и он принялся ездить поздно вечером к миссис Маунт, начисто позабыв о том, ради чего он посещал ее поначалу. Ее мужской разговор, который он принимал за чистую монету, освежал его, тем более что произносимые ею слова слетали с прелестных уст.

– Зовите меня «Белла», а я буду звать вас «Дик», – попросила она. Так они и стали друг друга звать. В письмах своих к Люси Ричард ни разу о ней не упомянул.

Миссис Маунт говорила о себе совершенно открыто.

– Я не хочу казаться лучше, чем я есть, – сказала она, – но знаю, что я нисколько не хуже многих женщин, что ходят с высоко поднятой головой. – В подтверждение этого она рассказывала ему разные истории о блестящих дамах с незапятнанной репутацией и нашептывала ему на ухо довольно грязные сплетни.

К тому же она его понимала.

– Дорогой мой Дик, вам необходимо на что-то употребить свои силы. А вы взяли и женились, как какой-нибудь…

Ну не буду говорить, кто… к друзьям надо относиться с уважением. Идите в армию. Попробуйте скачки. Я научу вас кое-каким уловкам – друзья должны помогать друг другу.

Она сказала ему, чем он ей нравится.

– Вы единственный мужчина, который, когда остается со мной вдвоем, не говорит мне о своей любви; мне все это осточертело. Ненавижу я мужчин, которые не способны говорить с женщиной о чем-нибудь умном… Подождите-ка минутку. – Она ушла и тут же вернулась.

– Э, Дик, старина! Ну как поживаешь? – Она стояла перед ним, переодетая мужчиной, уперев руку в бок, в лихо заломленной шляпе и с крепкими словцами на языке, которые должны были подтвердить действенность ее нового обличья. – Ну что вы обо мне теперь скажете? Разве не позор, что я родилась женщиной? Видите, я рождена быть мужчиной!

– Ну я бы не сказал, – ответил Ричард, ибо в этой одежде, являвшей разительный контраст ее искрившимся глазам и чувственным губам, она все-таки была женщиной, только еще более обольстительной.

– Как! По-вашему, у меня это плохо получилось?

– Вы очаровательны! Но я не могу позабыть…

– Так, выходит, это все никуда не годится? – она надула губы.

Потом она предложила ему пройтись с ней рука об руку по ночному городу, и они вышли вместе и оба хохотали до упаду, когда она непринужденно наставляла на кого-нибудь лорнет и принимала презрительное обличье заправского денди.

– Они хватают мужчин, Дик, переодетых женщинами, и, наверное, женщин в мужском платье. Ты выручишь меня, дружище, если меня потащат на суд, не правда ли? Скажешь, это, мол, потому только, что я женщина порядочная и не прячу… «невыразимые», как другие. – Речь свою она перемежала пресловутыми междометиями лондонских денди.

Он начал ощущать какую-то романтичность в этой забаве.

– Ты же силач, мой славный Дик! Ты ведь не дашь какому-нибудь фараону меня увести, не правда ли? Ей-богу, не дашь!

И он всячески заверял, что не оставит ее, а она в это время сгибала свои тонкие пальцы, ощупывая мускулы у него на руке, и опиралась на него всей тяжестью. Особое изящество было в ней в этой роли. Она была грациозным кавалером.

«Сэр Джулиус» – так они называли между собой одеяние денди – часто пускался в ход, когда Ричард приезжал к миссис Маунт по вечерам. При виде сэра Джулиуса Ричарда всякий раз привлекала в нем именно женщина и «наоборот», как любил говорить сам сэр Джулиус.

Но кто так обольщал героя?[141]141
  Перефразированная цитата из трагедии Шекспира «Ричард III» (д. I, сц. 2). Сломив ненависть к себе леди Анны, чьего мужа он убил, Ричард III произносит:
  Кто обольщал когда-нибудь так женщин? Кто женщину так обольстить сумел? (Пер. А. Радловой) Совпадение имен персонажей и цитаты придают изображенной в романе ситуации пародийный характер по отношению к сцене соблазнения в трагедии. Пародия подчеркивает нелепость поведения героя.


[Закрыть]

Сквозь обличье сэра Джулиуса то и дело проглядывала женщина. Порою случалось, что она сидела и разговаривала с ним и начисто забывала, что она должна изображать собою светского хлыща.

Ни разу она не высказала ни одной мысли, никакого суждения, и тем не менее Ричард считал ее умнейшей из женщин.

Всякого рода сомнения обуревали его. Она была холодна, как лед; она терпеть не могла, когда при ней говорили о любви, и тем не менее свет ее заклеймил позором.

Распространившиеся сплетни доползли и до миссис Дорайи. Она тут же кинулась к Адриену. Мудрый юноша считал, что опасаться нечего. Она устремилась к Ричарду.

– Это правда? Тебя действительно видели на людях в обществе особы дурного поведения, Ричард? Скажи мне правду! Прошу тебя, не мучай меня!

Ричард не знал никого, к кому могло бы подойти данное его теткой определение и с кем его могли видеть.

– Послушай, скажи ты мне правду! Не уклоняйся от прямого ответа. Ты знаешь какую-нибудь особу с дурной репутацией?

Ричард сказал, что он действительно знаком с одной дамой, к которой светское общество очень несправедливо, на которую оно просто клевещет.

Он услышал от миссис Дорайи решительную и беспощадную отповедь; она осуждала племянника и с позиций морали, и с точки зрения света, в душе непрестанно повторяя: «Эта нелепая Система!», «Этот позорный брак!» У сэра Остина в его горнем уединении были серьезные причины над всем этим призадуматься.

Слухи докатились и до леди Блендиш. Та, в свою очередь, прочла Ричарду нотацию, и с ней-то уж он счел возможным вступить в настоящий спор. Вместе с тем он был вынужден привести в качестве довода обстоятельство, о котором раньше даже и не думал.

– Не только она не принесет мне ни малейшего зла, а, напротив, я еще сделаю ей добро, – сказал он.

Леди Блендиш покачала головой и подняла палец кверху.

– Эта особа, как видно, очень умна, если она сумела ввести тебя в подобный обман, дорогой мой.

– Она действительно умна. А свет поступает с ней низко.

– Так, выходит, она жалуется тебе на свое положение?

– Ни единого слова я об этом от нее не слыхал. Но я все равно ее не оставлю. Кроме меня, у нее нет друзей.

– Бедный мальчик! И это она внушила тебе такие мысли?

– Как вы все к ней несправедливы! – вскричал Ричард.

«Каким надо быть безумным, дурным человеком, чтобы подвергать сына таким искушениям!» – подумала леди Блендиш.

Он ничего не обещал леди Блендиш: ни прекратить свои посещения этой женщины, ни перестать показываться с нею на людях. Общество, которое ее осудило и от нее отказалось, было ничуть не лучше – нет, оно было хуже из-за своего мерзкого лицемерия. Молодой человек сказал, что теперь-то наконец он его понял.

– Дитя мое! Общество может быть очень худым. Я вовсе не собираюсь его защищать. Но тебе следует подумать еще кое о ком. Ричард, ты забыл, что у тебя есть жена?

– Ах! Теперь вы все вдруг заговорили о ней. Тетка моя тоже твердит: «Помни, что у тебя есть жена!» Неужели вы думаете, что я могу полюбить кого-нибудь, кроме Люси? Бедная моя девочка! Неужели только потому, что я женат, я должен перестать видеть женщин?

– Женщин!

– А что, разве она не женщина?

– Даже чересчур! – со вздохом ответила защитница прекрасного пола.

Адриен предупредил его уже в более резких выражениях. Ричард только посмеялся над ним. Мудрый юноша иронически отозвался о миссис Маунт. Тогда наш герой предупредил его, в свою очередь, словами столь же резкими, ко более искренними.

– Я не хочу с тобой ссориться, мой мальчик, – сказал Адриен, – я человек миролюбивый. К тому же, мы с тобой слишком разные люди, чтобы вступать в единоборство. Скачи себе на своем коне, благо впереди у тебя высокая цель! Я только хочу сказать, что конь твой легко может сбросить с себя седока и лучше было бы для тебя ехать шагом и наравне со всеми прочими смертными. У тебя очень милая жена… Ну что же, прощай!

Ричарду было непереносимо слышать всякое упоминание о жене и о свете; они теперь оказались для него связанными между собою примерно так, как были связаны поджог скирды и его женитьба. Обворожительный сэр Джулиус, всегда веселый, всегда прямой, рассеял одолевавшие его мрачные мысли.

– Да вы стали выше, – обнаружил вдруг Ричард.

– Ну конечно же, выше. Разве вы не помните, вы же сами говорили, что, когда я в мужском платье, я мала ростом?

– А как же вам это удалось?

– Я подросла, для того чтобы вам понравиться.

– Ну, если уж вы можете такое, значит вы можете все на свете.

– Я действительно готова сделать все на свете.

– Готовы?

– Честное слово!

– Раз так, то… – он вспомнил о своем намерении. Однако, спохватившись, что вести с сэром Джулиусом серьезный разговор было бы нелепо, он умолк.

– Раз так, то что? – спросила она.

– Раз так, то вы храбрый молодой человек.

– Только-то всего?

– А вам этого недостаточно?

– Не совсем. Вы собирались мне что-то сказать. Я прочла это в вашем взгляде.

– Вы увидели, что я восхищен вами.

– Да. Но мужчина не должен восхищаться мужчиной.

– Вероятно, я все-таки в глубине души считаю, что вы женщина.

– Вот как! Это когда я подняла себе на полдюйма каблуки. – Сэр Джулиус повернул к нему каблук и разразился звонким смехом.

– И сейчас мне вам даже до плеча не достать, – сказала она и начала сравнивать их рост, глядя на него снизу вверх.

– Вам надо еще подрасти.

– Боюсь, что мне это не по силам, Дик! Сапожники тут уже не помогут.

– А вот я сейчас покажу вам, как это сделать, – он без труда поднял сэра Джулиуса и поднес прелестного юношу к зеркалу так, что головы у них оказались на одном уровне. – Ну как, сравнялись?

– Да! Но я же ведь не могу так оставаться.

– Почему не можете?

– Почему не могу?

Ему надо было в эту минуту знать – это простучало где-то у него внутри в запертую наглухо дверь, – что он играет с огнем. Но дверь оставалась запертой, и он подумал, что все между ними останется так, как было.

Взгляды их встретились. Он тут же опустил ее на пол.

Как ни был обольстителен сэр Джулиус, он уже потерял для него свой интерес. Заметив это, коварная женщина приняла свое прежнее обличье. Память о сэре Джулиусе, все еще реявшая вокруг нее, только увеличила ее женскую притягательность.

– Мне надо было стать актрисой, – промолвила она. Ричард сказал, что находит это желание естественным для каждой нормальной женщины.

– Да! Ах, если бы это было так! – прошептала миссис Маунт и вздохнула, вглядываясь в узоры ковра.

Он взял ее руку и крепко ее сжал.

– А сейчас разве вы не счастливы?

– Нет.

– Можно мне кое-что вам сказать?

– Да.

Сидя с ним рядом и повернув к нему голову, она слушала все, что он говорил, слегка скосив в его сторону левый глаз. И уже когда он ушел, она стала думать:

«Такие слова всегда говорят старые лицемеры; но я не знаю случая, чтобы произносящий их юноша при этом не добивался любви женщины, к которой все это обращено».

Следующая их встреча настроила ее на более спокойный лад; так бывает с людьми, которые вдруг над чем-то задумались. Он расточал похвалы ее красоте.

– Не заставляйте меня смущаться вдвойне, – просила она.

Однако она не всегда бывала такой. Порою выражение ее лица говорило о бесстрашном вызове, брошенном всем вокруг; это было поразительно под стать всему ее величавому облику, и в ее больших дерзких глазах загорался вдруг неукротимый огонь, когда она восклицала:

– Счастлива ли я? Да кто посмеет сказать, что я несчастлива? Неужели вы думаете, что если свет отхлещет меня, я дрогну? Неужели вы думаете, что для меня имеет значение, что они говорят или делают? Да начни они меня даже убивать! Они все равно не услышат из моих уст ни единого крика! – И, метнув на молодого человека такой взгляд, как будто он был для нее средоточием всех вражеских сил, добавила: – Ну вот! Теперь вы знаете, какая я! – Гнев этот был ей очень к лицу и помогал достичь своей цели. Ей и в самом деле следовало быть актрисой.

– Нет, этого никак нельзя допустить, – в унисон сказали леди Блендиш и миссис Дорайя. У них была теперь общая забота. Они говорили только об этом, и мнения их сошлись. Миссис Дорайя предложила поехать к баронету. Обе они знали, что это предприятие рискованное и может привести к ужасным последствиям. Но они решились на этот шаг, потому что, совершая его, они как-никак что-то делали, а делать что-нибудь всегда лучше, чем сидеть сложа руки.

– Что же, поезжайте, – сказал мудрый юноша, когда они посвятили его в свой план, – поезжайте, если вы хотите поставить крест на всей его жизни. Вы привезете только его мертвое тело, сударыни, – и это будет пирровою победой. Он выслушает вас, он проводит вас до станции, поможет вам сесть в карету, а как только вы пригласите его сесть и поехать вместе с вами, он отвесит вам низкий поклон и растает в близком его сердцу тумане.

Адриен только высказал вслух их собственные опасения. Обе дамы встревожились и струсили.

– Поговорите с ним вы, Адриен, – попросила миссис Дорайя. – Поговорите с нашим мальчиком серьезно. Было бы, пожалуй, лучше, если бы он вернулся сейчас к своей маленькой жене.

– Пожалуй? – Леди Блендиш широко раскрыла глаза. – Да я еще месяц назад, даже раньше, советовала ему это сделать.

«Из двух зол надо выбирать меньшее», – вот что было написано на кисло-сладком лице миссис Дорайи, вот что означало ее покачиванье головой.

Каждая из дам видела, в чем мнения их расходятся, и, сделав над собой поистине героическое усилие, дабы этого расхождения избежать, обе попросту замолчали. Больше того, они сохранили между собою мир, невзирая на все хитросплетения Адриена.

– Ну что же, я поговорю с ним еще раз, – сказал он. – Я попытаюсь вернуть этот паровик на привычную колею.

– Прикажи ему! – воскликнула миссис Дорайя.

– Мне кажется, что с Ричардом надо быть мягким, иначе мы ничего не добьемся, – сказала леди Блендиш.

Приняв, насколько мог, серьезный вид, Адриен стал говорить с Ричардом:

– Ты хочешь направить эту женщину на путь истинный. Она действует в открытую: она хороша собой и свободна – ничего нового. Мы не будем сейчас особенно уточнять, как она приобрела ту удивительную непринужденность манер, которую ты в ней ценишь. У тех, кто прошел ее школу, это вовсе не редкость. Понимаешь, девушки в этом отношении совсем не похожи на молодых людей. В известном возрасте они не могут вести себя непринужденно. Это плохой признак, если они не краснеют, и не лгут, и не притворяются. Когда они становятся женщинами, все это с них сходит. Но женщина, которая говорит, как мужчина, и вместе с тем обладает всеми теми замечательными добродетелями, которые тебя восхищают, – где же она всему этому научилась? Она говорит тебе – где? Будем надеяться, что такая школа тебе все-таки не по душе? Так что же ты тогда в этом находишь? Разумеется, ты хочешь ее переделать. Задача эта достойна тех усилий, которые ты тратишь. Но уж если тебе предназначено такое, то хотя бы не выставляй этого напоказ и не предпринимай попытку сейчас. Позволь мне тебя спросить: а жена твоя принимает участие в этом предприятии?

Ричард уклонился от дальнейших расспросов. Мудрый юноша, который терпеть не мог долго говорить один и который уже ублаготворил свою совесть, не сказал больше ни слова.

Милая, нежная Люси! Бедняжка! – На глаза Ричарда навернулись слезы. Ее последние письма становились все грустнее. Но она ни разу не позвала его к себе, иначе он бы непременно приехал. Сердце его колотилось и рвалось к ней. Он объявил Адриену, что больше не станет ждать приезда отца. Адриен покорно кивнул головой.

Чаровница заметила, что у ее рыцаря мрачный вид и, говоря с ней, он думает о чем-то другом.

– Ричард… я сейчас не могу называть вас Диком и сама не знаю, почему, – сказала она. – У меня к вам просьба.

– Скажите, какая? Надеюсь, мне пока еще можно вас называть Беллой?

– Если для вас это важно, пожалуйста. Вот что я хочу вам сказать: если вы меня где-нибудь встретите на людях, прошу вас, не узнавайте меня.

– А почему?

– Вы хотите, чтобы я вам это сказала?

– Конечно, хочу.

– Тогда выслушайте меня: я не хочу вас компрометировать.

– Я не вижу в этом ничего худого, Белла.

– Ничего худого в этом и нет, – она погладила его руку. – Я это знаю. Но, – она смиренно опустила глаза, – другие люди считают по-другому, – глаза застенчиво поднялись.

– А какое нам дело до других?

– Никакого. Мне и нет дела. Я не об этом! – она щелкнула пальцами. – Я забочусь о вас. – За этими словами последовал долгий взгляд.