Текст книги "Испытание Ричарда Феверела"

Автор книги: Джордж Мередит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

ГЛАВА XXXI
Философ появляется собственной персоной

Высунувшиеся из окон головы скрылись, музыканты умолкли и разошлись, толчея, поднявшаяся вокруг дома миссис Берри, улеглась – все это означало, что господин Купидон[104]104
  Возможно, реминисценция комедии Шекспира «Бесплодные усилия любви», где с этим титулом почтения о Купидоне говорит один из персонажей (д. III, сц. 1, строка 172).


[Закрыть] улетел и в самом деле вкушает теперь все радости где-то на стороне. Погруженная в раздумье хозяйка дома взяла под руку Риптона, чтобы помочь ему сохранить равновесие, и вернулась в комнату, где ее поджидал суровый кредитор. За это время он уже штурмовал оставленную без защиты крепость – торт, и с самой верхушки его, укоризненно покачивая головой, взирал на виновницу того, что случилось. Та поправила сбившийся передник и глубоко вздохнула. Не надо думать, что она хоть сколько-нибудь жалела о содеянном. Она готова была разразиться потоком слез, однако нашей преступнице пришлось бы претерпеть неминуемо постигающую нас кару – и только тогда в ее душе пробудилось бы раскаяние; впрочем, может быть, тогда она еще больше будет льнуть к содеянному ею греху – так велико ее поистине языческое упорство. Миссис Берри вздохнула и в ответ покачала головою. «Какая вы расточительная, легкомысленная особа!» – сказал он. «Какой вы предусмотрительный господин!» – ответила она. Он принялся допрашивать ее о совершенном ею проступке. Она оправдывалась тем, что этому все равно суждено было случиться. Он пытался припугнуть ее последствиями, которые все это за собою влечет. Отступив немного, она окопалась, укрепившись в мысли о том, что изменить все равно уже ничего нельзя.

«Что сделано, то сделано!» – вскричала она. Могла ли она сожалеть о том, что стало для нее истинным утешением? В убеждении, что только сами события могут повлиять на столь непокорное существо, он решил дожидаться их и молча приник к свадебному пирогу, направив указующий перст свой туда, где Риптон вырезал себе кусок и где образовалась расселина; крошившиеся стены его открывали темные глубины.

Красноречивый жест этот она поняла.

«Боже мой! Боже мой! – вскричала миссис Берри, – какой огромный торт, и некому его послать!»

Риптон уселся на прежнее место за столом и прильнул к недопитой бутылке бордо. Состояние умиротворенности, в котором он пребывал, сменилось нечленораздельными излияниями восторга. Он весь кипел, вскрикивал, и покачивался, и дружественно кивал в пустоту, и успешно, хоть ему это и стоило большого труда, уберег верхнюю часть своего туловища от искуса, которому нимфа земного притяжения его подвергала: она стремилась во что бы то ни стало его повалить.

– Ха-ха! – вскричал он какое-то время спустя после того, как миссис Берри умолкла, и тут же почти безраздельно отдался во власть упомянутой нимфы. Только теперь до него дошел смысл произнесенных миссис Берри слов.

– Что это вас так смешит, молодой человек? – спросила она, поистине матерински прощая ему его жалкий вид.

Риптон принялся хохотать еще громче, припав грудью к краю стола и уткнув нос в тарелку с красовавшимся на ней цыпленком.

– Вот это да! – сказал он, подняв голову и качаясь под пристальным взглядом миссис Берри. – Ни единого друга!

– Я ничего не говорила о друге, – заметила та. – Я сказала: нет вообще никого, кому бы его послать.

– Посадите на этот пирог грифона, – ответствовал Риптон. – И с обеих сторон поместите по пшеничному снопу.

– Это что, герб его рода? – вкрадчиво спросила миссис Берри.

– Древнейшего из всех баронетств Англии! – изрек вдруг Риптон.

– Правда? – Миссис Берри хотелось выведать все поточнее.

– Вы думаете, что он Ричардс. Ну и отлично. Нам надо сохранить его имя в тайне. До чего же она хороша! Пусть только кто-нибудь посмеет с этим не согласиться.

– Нечего вам по ней сокрушаться, молодой человек, – урезонивала его миссис Берри. – Мне хотелось бы узнать их настоящие имена и тогда по-настоящему выпить с вами за их здоровье. А там уж я займусь своими делами, и, надеюсь, вы не станете меня задерживать.

При этих словах Риптон привскочил.

– В самом деле? – вскричал он и, наполнив бокал, развязавшимся во хмелю языком провозгласил здоровье Ричарда и Люси Феверел из Рейнем-Абби, а для того чтобы человечество не осталось без наглядного примера – как надо принимать этот тост, он мигом опрокинул бокал. Это его доконало. Последние тусклые проблески рассудительности погасли. Он повалился на диван и растянулся на нем.

Не прошло и нескольких минут после того, как Риптон выказал так свою преданность новобрачным, как горничная миссис Берри доложила, что какой-то господин внизу интересуется уехавшим молодым человеком, и увидела, что хозяйка ее дрожит всем телом, едва удерживая в трясущейся руке бокал. Рот ее был открыт, как будто назойливый кредитор сдавил ей горло. Она принялась кричать, что все это ее рук дело, и ее расстроенный вид это подтверждал, и этот приступ самоуничижения побудил служанку, хоть и не знающую его причины, проникнуться к ней жалостью и произнести те ласковые слова, какие в ту минуту и были нужны миссис Берри, чтобы сразу же проникнуться безмерною жалостью к себе самой; она едва не разразилась дьявольским истерическим смехом, когда служанка, призвав в свидетели бога, заверила ее, что пришедший господин услышит ее. Услыхав это, миссис Берри стремительно обуздала себя и приказала, чтобы посетителя немедленно провели к ней наверх, дабы он мог увидеть, как она несчастна. Она повторила приказание еще раз.

Служанка исполнила порученное, а миссис Берри, решив, что должна посмотреть на себя сначала сама, крадучись подошла к зеркалу и постаралась придать себе более приглядный вид. Она набросила на Риптона шаль, а сама уселась в кресло, стараясь успокоиться, когда ей доложили, что гость уже поднялся наверх.

Это был Адриен Харли. Поговорив с Томом Бейквелом, он напал на след беглеца и сейчас вот, окинув взглядом накрытый стол и сияющий белой глазурью торт, он присвистнул.

Миссис Берри жалобно попросила его сделать ей милость и сесть.

– Чудесная сегодня погода, сударыня, – сказал Адриен.

– Да, конечно! – ответила миссис Берри, глянув через его плечо в окно и судорожно глотая воздух.

– Отличная стоит весна, – продолжал Адриен, пристально разглядывая ее лицо.

Миссис Берри с трудом, но все же исторгла из себя еще какие-то слова о погоде и глубоко вздохнула. Вид у нее был несчастный. Присматриваясь ближе к ее лицу, Адриен становился все развязнее и живее. Он был достаточно догадлив, чтобы понять, что может выудить некие, не совсем обычные сведения от этой женщины, которая, сознавая свою вину, едва сдерживает приступ истерики, а коль скоро он всегда чувствовал себя в своей стихии, когда перед ним был жалкий, кающийся и всецело зависящий от него грешник, то ему ничего не стоило притворной любезностью своей обмануть несчастную Берри.

– Если не ошибаюсь, здесь живет мистер Томсон? – заметил он, посмотрев еще раз на диван.

Миссис Берри только покачала головой, дав ему понять, что мистер Томсон здесь не живет.

– Ах, вот как! – сказал Адриен и с напускною беспечностью, но вместе с тем пытливо принялся оглядывать комнату. – Мистера Феверела, должно быть, нет дома?

В ответ миссис Берри только вздрогнула и опустила на колени обе руки.

– Слуга мистера Феверела, – продолжал Адриен, – сказал мне, что я непременно найду его в этом доме. Я думал, что он здесь со своим другом мистером Томсоном. Вижу, что я опоздал. Прием гостей окончен. Не иначе как у вас тут было торжество, сударыня, холостяцкий завтрак, не так ли?

Замечание это, сделанное перед лицом свадебного торта, скрывало в себе столько жестокой иронии, что миссис Берри уже не в силах была сдержаться. Она почувствовала, что должна что-то сказать. Изобразив на лице своем смиренную мольбу, она начала:

– Сэр, а вы позволите мне узнать, с кем я имею честь говорить?

Мистер Харли разъяснил, кто он такой.

Сдавленная тисками безжалостной правды, со стоном в голосе, она продолжала:

– Так, значит, вы тот самый мистер Харли, что был… о боже мой… и вы приехали за мистером…

Да, он действительно приехал за мистером Ричардом Феверелом.

– Боже ты мой! И вы не ошибаетесь, и он в самом деле родом из Рейнем-Абби? – спросила миссис Берри.

Адриен, которого вся эта история очень занимала, заверил ее, что молодой человек и родился, и вырос именно там.

– Сын сэра Остина? – вскричала копна черного шелка, утирая слезы.

Адриен подтвердил, что Ричард действительно родом оттуда.

– Какая же я негодница, что я натворила! – вскричала она и в упор взглянула на своего гостя. – Оказывается, я женила моего мальчика! Я своими руками отдала мое дитятко! О, мистер Харли! Мистер Харли! Я ведь вас знала, когда вы еще под стол пешком ходили. Я вас еще в коротких штанишках помню. И всему-то виною моя доброта.

Никак ведь не отказать, когда о чем-то просит мужчина. Посмотрите на этот торт, мистер Харли!

Совершенно невозмутимо Адриен окинул взглядом накрытый стол.

– Торт свадебный, сударыня! – сказал он.

– Так оно и есть, мистер Харли!

– Так это изделие ваших рук, сударыня?

Спокойный тон, каким был задан этот вопрос, пронзил сердце миссис Берри и мигом разметал тот ряд аллегорических намеков, которыми она собиралась дать ему понять, что катастрофа уже произошла, дабы избавить себя от мучительного пекла признаний.

– Нет, это не мое изделие, мистер Харли, – ответила она. – Торт этот покупной, а сама я пропащая женщина. Ведь когда я его на руках младенцем носила, мне и в голову не могло прийти, что настанет день и я женю его в собственном моем доме! Мне это никак было невдомек! И надо же было, чтобы он явился не куда-нибудь, а ко мне! Неужто вы не помните, когда его еще от груди не отняли, а кормилице вдруг пришлось взять расчет, и не по ее вине это было, мистер Харли! Наутро после той ночи, когда вы забрались к мистеру Бенсону в погреб и напились там мадеры – я помню все, будто вчера было – и мистер Бенсон был так взбешен, что грозился отхлестать вас ремнем, а я тогда уложила вас в постель. Я та самая нянька.

При этом воспоминании о беспечных детских годах Адриен кротко улыбнулся.

– Ну так что же, сударыня, так что же? – не унимался он. Он тянул ее прямо в пекло.

– Неужели вы всего этого не понимаете, ваша милость? – За этим последовала немая сцена, в которой миссис Берри патетически взывала к нему.

К этому времени Адриен, разумеется, уже все понял и в душе проклинал сумасбродство, взвешивая возможные его последствия, но по виду его нельзя было предположить, что он что-то знает; привычная улыбка играла у него на губах, он сидел все в той же удобной, непринужденной позе.

– Ну так что же, сударыня? – твердил он.

– Сегодня все это было, мистер Харли, в церкви, в половине двенадцатого или без двадцати двенадцать, и у них было разрешение.

Теперь Адриен не мог уже не догадаться, что речь идет именно о свадьбе.

– Вот как! – сказал он тоном человека столь же твердого, как сами факты, и столь же невозмутимого, как они. – Итак, сегодня утром кто-то женился; так кто же это все-таки был, мистер Томсон или мистер Феверел?

Миссис Берри подошла к спящему Риптону и сорвала с него шаль.

– Неужели же он похож на новобрачного, мистер Харли?

Адриен с поистине философским спокойствием посмотрел на пребывавшего в забытьи Риптона.

– А этот молодой человек был сегодня в церкви? – спросил он.

– О да! Там он вел себя вполне рассудительно и достойно, – вразумляла его миссис Берри.

– Ну понятно, сударыня. – Адриен пытался приподнять безжизненное тело юного кутилы, и губы его искривились в усмешке.

– Все вы были рассудительны и благопристойны, сударыня. Итак, оказывается, главное действующее лицо во всей этой истории мой кузен мистер Феверел? Раздобыв разрешение на брак, вы втайне обвенчали его в своей приходской церкви, после чего он явился сюда, где, отменно позавтракав, опьяненный, покинул ваш дом.

Миссис Берри вспылила.

– Ни капельки он не выпил, сэр. Такого скромного молодого человека на всем свете не сыщешь. Что вы! Не надо так думать, мистер Харли. Он держался прямо и был ни в одном глазу, вроде как вы.

– Да нет же! – мудрый юноша только кивнул головою, услыхав столь лестное для него сравнение. – Я имею в виду другой вид опьянения.

Миссис Берри вздохнула. Тут уж она ничего не могла возразить.

Адриен попросил ее сесть и успокоиться и по порядку рассказать ему, как все случилось.

Она повиновалась; невозмутимое спокойствие его привело ее в полное замешательство.

Миссис Берри, как то явствовало из ее рассказа, была не кто иная, как та самая женщина, что некогда дерзнула разглядеть истинное лицо баронета под его привычною маской и с тех пор была изгнана из Рейнема и жила на ту маленькую пенсию, которую в возмещение этого ей регулярно платили. Она была той самой женщиной, и, вспоминая об этом, она готова была обвинить Провидение в том, что оно наделило ее чрезмерным мягкосердечием. Как ей было узнать свое превратившееся в мужчину дитя? Он явился к ней под чужим именем; ни слова не было сказано о его семье. Он явился как самый обыкновенный смертный, хоть она чутьем своим угадала: есть в нем нечто такое, что делает его необыкновенным; она была уверена, что угадала. Он такую красавицу к ней привез. Так как же ей было не принять их? Она увидела, что здесь все чисто и все делается по взаимному согласию и по закону, чего же ради ей было вмешиваться в их судьбу и обрекать их на горе – ведь на свете люди так редко бывают по-настоящему счастливы! Миссис Берри рассказала и о том, как у нее отобрали кольцо.

– Схватил мою руку и за один миг стащил у меня с пальца кольцо.

У нее не возникло ни тени подозрения; расписываясь в церковной книге, она была до того взволнована, что ни о каких других подписях вовсе и не думала.

– Как я понимаю, вы очень сожалели о случившемся, – сказал Адриен.

– Разумеется, сэр, – простонала Берри, – жалела и жалею.

– И вы готовы сделать все, что от вас зависит, чтобы исправить содеянное, не так ли, сударыня?

– Разумеется, разумеется, сэр, я сделаю все, что в моих силах, – торжественно заверила его она.

– Ну конечно же, вы это сделаете, раз вы знаете эту семью. Куда же могли отправиться эти безумцы на медовый месяц?

– На остров… – неопределенно ответила миссис Берри, – не знаю, право же, только в точности, на какой, сэр! – отрезала она и за одно мгновение выскочила из ловушки, в которую попала. Раскаяние раскаянием, но она вовсе не хочет, чтобы эту милую ее сердцу чету преследовали и чтобы жестокие люди помешали их безмятежному счастью. – Завтра, с вашего позволения, мистер Харли, не сегодня!

– Приятное местечко, – заметил Адриен, улыбаясь при мысли о том, как легко он все выведал.

Сопоставив даты, он установил, что жених привез в этот дом свою невесту в тот самый день, когда уехал из Рейнема, и этого было достаточно, чтобы убедить Адриена, что здесь имел место тщательно продуманный замысел. Может быть, и случай привел его к этой старой женщине; но ясно было одно: с молодой его свел не случай.

– Ну что же, сударыня, – сказал он в ответ на ее просьбу заступиться за нее перед сэром Остином и похлопотать, чтобы тот не отнял у нее пенсию и не гневался на молодую чету, – я передам ему, что вы в этом деле только слепо исполняли чужую волю, ибо по натуре вы женщина мягкосердечная, и что вы надеетесь, что он благословит их союз. Завтра утром он будет в городе сам; но кому-то из вас двоих надо будет явиться к нему сегодня же вечером. Чтобы поставить вашего приятеля на ноги, необходимо дать ему рвотного. Пусть он вымоется и наденет чистую рубашку – и он может ехать. Мне думается, что вашего имени и упоминать-то не требуется. Приведите-ка его в порядок и отправьте семичасовым поездом в Беллингем. А уж дорогу в Рейнем он как-нибудь найдет; он отлично знает все эти места, особенно в темноте. Пусть едет и расскажет все как было. Запомните, одному из вас так или иначе придется туда поехать.

Предоставив таким образом ей самой выбор, который должен будет принести одного из них в жертву, предварительно подвергнув тягостной пытке, Адриен с ней распрощался.

Миссис Берри принялась трогательно его удерживать.

– Скушайте хоть кусочек торта, мистер Харли!

– Не откажусь, сударыня, – тут Адриен стремительно обернулся к торту. – Я хочу получить от вас кусок побольше. У Ричарда ведь очень много близких, которые рады будут отведать его свадебного торта. Отрежьте мне хороший кусок, миссис Берри. Заверните его, пожалуйста, в бумагу. Я буду рад отвезти его им и разделю между всеми, каждый получит свою долю в зависимости от степени родства.

Миссис Берри стала резать торт. И в эту минуту ей вдруг представились красота и святая невинность новобрачной, и, расхвалив Люси, как только могла, она ясно дала этим понять, что нисколько не жалеет о том, что сделала. Она стала заверять Адриена, что оба они рождены друг для друга; что оба красивы, оба сильны духом; оба ни в чем не повинны и что такая жалость разлучать их и делать несчастными! Тут миссис Берри уже не говорила, а вскрикивала.

Адриен выслушал все ее сетования как сугубо деловое мнение. Он захватил с собой огромный кусок торта, кивком головы подтвердил, что обещает всячески ей помочь, и, когда он ушел, миссис Берри решила, что у него и на самом деле доброе сердце.

«Так вот умирает Система! – заключил Адриен, выйдя на улицу. – А теперь пусть пророки о ней вопиют! Умирает она вполне благопристойно, на брачном ложе, а такой смерти я этому чудовищу никогда бы не предсказал. А тем временем, – тут от выразительно щелкнул по торту, – поехали сеять смуту».

ГЛАВА XXXII
Шествие с тортом

Адриен действительно перенес услышанное им известие с похвальным, делающим ему честь бескорыстием и превосходно сумел подавить в себе все недостойные философа побуждения. Когда человек обрел ту счастливую степень мудрости, с высоты которой все прочие люди кажутся дураками, существа эти становятся таким образом в его глазах не больше букашек и могут совершать любые ходы, не вызывая этим ни малейшего удивления; инертность их и резвость становятся тогда одинаково смешными, а неистовства и того смешнее. Мудрый юноша воздвиг свою цитадель на скале такого вот интеллектуального превосходства и в цитадели этой он и пребывал с ранних лет. Изумление никогда не потрясало ее основ, а зависть к другим, еще выше вознесшимся стенам никогда не искушала его, побуждая оставить свою цитадель, ибо высот этих он попросту не замечал. Он видел одних только акробатов, которые по лестницам взбирались выше него, и воздушные шары, воспарявшие в небеса; однако первые тут же стремительно спускались вниз, а последние сдавались на милость ветров; в то время как сам он продолжал стойко держаться на твердой, не колеблемой честолюбием почве, приноравливая нравственные понятия свои к существующим законам, совесть – к нравственным понятиям, а благополучие свое – к совести. Не то чтобы он добровольно отгородился от себе подобных: напротив, их общество было его единственным развлечением. Оставшись один, он чаще всего скучал, как то неизбежно бывает с людьми, видящими перед собою всегда одно и то же. Изучение живых разновидностей этой единственной сущности неизменно его возбуждало. Этого было достаточно: жизнь становилась для него приятной игрой; что же до способностей, которые сам он утратил, для того чтобы достичь этого возвышенного положения, то он мог теперь спокойно наслаждаться ими, находя их в других людях. Например: изумление перед безрассудством мистера Ричарда; хоть сам он изумления не испытывал, ему было любопытно видеть, какое действие произведет весть на милых его сердцу родственников. В то время как он вез сей карающий кусок торта, он старался представить себе, какое он этим вызовет там замешательство, волнение, ужас, и не думал об известном огорчении, которое событие это приносило ему самому. Ведь патрон его задумал отправить их в путешествие, которое должно было начаться в Париже, достичь кульминационного пункта в Альпах и завершиться в Риме[105]105
  Традиционное так называемое «большое путешествие» английского юноши из дворянской семьи, предпринимавшееся с целью завершения образования.


[Закрыть]; восхитительное это путешествие должно было показать Ричарду столбовые дороги Истории и уберечь его от дальнейших опасных соблазнов своим освежающим и животворным действием на его душу. Поездка эта была задумана в отсутствие Ричарда и должна была явиться для него сюрпризом.

Дело в том, что мечта о таком путешествии была для Адриена тем, чем бывает обычно для молодых людей любовь женщины. Мечта замещала это безумство. Это было как бы его романтикой, тем кипучим предвкушением радости, которое в юные годы строит нам воздушные замки, а по мере того как мы становимся старше и тяжелеем, помогает нам пристраститься к некоему коньку, а тот, хоть и бывает порою строптив, все же более надежным и мерным шагом везет нас к могиле. Адриену ни разу не привелось путешествовать. Он знал, что его собственная романтика оказалась приземленной, ему это причиняло муки, избежать которых можно было только с помощью талисмана, находящегося во владении его патрона. Да и сами Альпы потеряли бы для него все свое величие, если бы на подступах к ним не оказалось подобострастной фигуры хозяина пансиона; Адриену надо было удобно улечься на пышных подушках Маммоны, дабы должным образом рассуждать о нравах древних. Погоня за наслаждением, ради которого приходилось бы лишать себя привычных удобств, наподобие того как влюбленные безумцы селятся в какой-нибудь хижине и питаются коркой хлеба, в глазах Адриена была жалким нищенством. Пусть же предмет его любви будет окружен всем тем блеском и великолепием, какими отмечена возвышенность его собственных чувств, а если нет, то пусть его лучше вовсе не будет. Таким образом, мудрый юноша долго вынашивал в себе бесплодную страсть, но таково было величие его натуры, что в тот момент, когда желания его, казалось, были близки к исполнению, он смог всего лишь с легким налетом сплина взирать на то, как роскошнейшие изделия парижской кухни и римские древности рушились, превращаясь в сплошную насмешку. Разумеется, даже из числа философов только очень немногие могли бы минуту спустя без всякого сожаления предаваться утехам более низменным.

Первая порция торта досталась Гиппиасу.

Он сидел в гостинице у окна и читал. Завтрак свой он в этот день одолел с большим успехом, чем то обычно бывало, и не так робел, думая о предстоявшем ему в доме Фори обеде.

– Ну вот, как я рад, что ты пришел, Адриен, – вскричал он, выпрямляясь и выпячивая грудь. – А то я уже боялся, не пришлось бы мне туда ехать. Это очень мило с твоей стороны. Мы пройдем с тобой парком. Очень ведь опасно ходить по этим улицам одному. Как я замечаю, под ногами там всюду апельсиновые корки, конца им нет и, должно быть, не будет, пока городские власти не запретят их бросать. Честное слово, я вчера на Пиккадилли среди бела дня поскользнулся на апельсиновой корке и думал, что упаду. Просто чудо, что я уцелел.

– Надеюсь, у вас сегодня неплохой аппетит? – спросил Адриен.

– Да вот, наверное, погуляю немного и наберусь его, – пропищал Гиппиас. – Да. По-моему, я и сейчас уже проголодался.

– Очень рад это слышать, – сказал Адриен и принялся распаковывать лежавший у него на коленях сверток. – Как бы вы определили, что такое безрассудство? – начал допытываться он.

– Гм! – Гиппиас призадумался: ему всегда льстило, что его считают мудрецом, задавая ему подобные вопросы. – Думается мне, что это скольжение.

– Вы очень верно это определили. Иными словами – апельсиновая корка; стоит только ступить на нее, как и жизнь твоя, и все твое тело подвергаются опасности, и спастись можно только чудом. Вы должны дать это в «Котомку пилигрима». Ну, а памятник безрассудству – это что такое?

Гиппиас снова задумался.

– Все люди, сидящие друг на друге, – усмехнулся он мрачности приведенного им примера.

– Ну и отлично, – одобрительно воскликнул Адриен, – или за отсутствием этого какой-либо другой символ; вот, например, нечто такое, кусок чего я вам принес. – Адриен положил кусок торта на стол. – Вот вам сей памятник в миниатюре… Что вы на это скажете?

– Торт! – вскричал Гиппиас, откидываясь в кресле, чтобы этим подчеркнуть великое к нему отвращение. – Ты как раз из тех, кто его ест. Если… если не ошибаюсь, – тут он взглянул на положенный перед ним кусок, – это украшенное завитушками вредоносное месиво носит название свадебного торта. Это сущий яд! Кого же это ты собрался им отравить? Чего ради ты таскаешь эту отраву с собой?

Адриен позвонил лакею и велел принести нож.

– Ради того, чтобы угостить вас той долей этого торта, которая причитается вам по праву. У вас ведь есть друзья и родные, и от них вас ничто не может спасти – никакое чудо. Это обычай, который являет собою, может быть, присущий всему человеческому роду цинизм; люди, полагающие, что они достигли вершины земного счастья, распределяют сие изделие кулинарии в знак уважения между своими друзьями, с тем чтобы (тут он взял из рук слуги нож и направился к столу, чтобы разрезать торт) дать этим друзьям возможность (разрезать эти сооружения надлежит с большой осторожностью – у каждой коринки в нем, у каждого ингредиента есть свое особое место, – свадебный торт, разумеется, относится к самому высокому рангу тортов, и в нем нашло свое выражение все хорошее и плохое, что есть в нашей цивилизации!) – так вот, я хотел сказать, что нам посылают эту эмблему любви, несомненно, для того (нам ведь придется взвесить все до последней крошки), чтобы мы лучше поняли, какое райское блаженство выпало на их долю, после того как сами проведем несколько часов в чистилище, где нам прочистят желудки. Ну так вот, насколько я могу судить, не имея под рукой ни весов, ни гирь, – вот она, ваша доля, дядюшка!

Он пододвинул к Гиппиасу стол тем углом, на котором красовался торт.

– Убирайся вон! – яростно вскричал Гиппиас, вскакивая с кресла. – Говорю тебе, что я к нему не притронусь! Это же смерть! Это еще в сто раз вреднее, чем проклятый слоеный рождественский пудинг! Какой дурак все это придумал? Кто посмел прислать мне этот торт? Мне! Это же оскорбление.

– Никто не заставляет вас есть его до обеда, – сказал Адриен, продолжая направлять на него угол стола, – но вы должны взять свою долю и сделать вид, что вы ее едите. Тому, кто столько сделал для того, чтобы состоялась эта свадьба, совесть не позволит отказаться от причитающейся ему доли ее плодов. Девушки, как я слышал, сначала томят этот торт у себя под подушкой, и от этого им снятся свадебные сны, – говорят, что сны эти особенно легкие. Это отменный торт, и, клянусь честью, он появился на свет с вашей помощью, – ну, конечно же, вы приложили к этому руку! Ну так вот, он перед вами.

Стол снова надвинулся на Гиппиаса. Тот быстро обежал его вокруг и в изнеможении плюхнулся на диван.

– Конечно! – вскричал он. – Ты на целый день испортил мне аппетит!

– Так что же, выходит, я должен буду сказать Ричарду, что вы не захотели отведать даже крохотного кусочка его торта? – сказал Адриен, положив руки на стол и уставившись на дядюшку.

– Ричарду?

– Да, вашему племяннику и моему кузену. Ричарду! Вашему спутнику, с которым вы приехали в Лондон. Вы же знаете – он женился? Обвенчался сегодня утром в Кенсингтонской приходской церкви, с особого разрешения, не то в половине двенадцатого, не то без двадцати двенадцать. Обвенчался и отправился провести медовый месяц на острове Уайт, прелестном местечке, где можно отлично прожить это время. Должен уведомить вас, что с вашей помощью, сэр, опыт сей удался!

– Ричард женился!

Гиппиасу приходили на ум какие-то доводы, которые должны были это известие опровергнуть, однако их надо было высказать вслух, а он был так всем услышанным потрясен, что мысли его спутались. Рука его, направившаяся было ко лбу, чтобы погладить оболочку этого вместилища разума, тут же бессильно повисла.

– Конечно же, вам все это было известно? Вы ведь так настаивали на том, чтобы его доверили вашему попечению…

– Женился? – Гиппиас привскочил – наконец-то он все понял. – Как, ведь он же еще не достиг совершеннолетия! Он же еще совсем ребенок.

– Все это так. Но тем не менее ваш ребенок женился. Приври как мужчина и заплати, что положено. И никаких помех. В нашей благородной стране достаточно того, что на вас брюки, и получить такое разрешение совсем просто. Интересы нравственности требуют, чтобы трудностей в этом отношении не возникало. Кто же вам поверит, что вы ничего об этом не знали?

– Черт знает что! Мерзкая шутка! Я бы предпочел, сэр, чтобы предметом ваших насмешек вы избрали кого-нибудь другого, – нахмурившись, буркнул Гиппиас и снова водрузился на диван. – Можешь успокоиться. Сегодня ты меня доконал.

Адриен сел в кресло; он принялся постепенно убеждать дядюшку, что все это действительно так, и завершил свои речи искусной концовкой. Он испытывал явное удовольствие от всех содроганий, в которые он того повергал; наконец Гиппиас все же ему поверил и, обливаясь потом, вскричал:

– Теперь становится понятным, почему он так вел себя со мной! Мальчишка, должно быть, адски хитер! Я это ощущаю… вот здесь, – он провел рукою по грудобрюшной преграде. – Мне не по силам этот мир дураков, – слабеющим голосом добавил он и закрыл глаза. – Нет, обедать я не могу. Есть? Как бы не так… Пообедаете без меня!

Вскоре Гиппиас ушел к себе, чтобы лечь в постель.

– Вот к чему приводят все наши тщательно продуманные планы! – раздеваясь, бормотал он. – Бедный Остин! – и уже после того, как голова его провалилась в подушку, продолжал: – Может статься, сегодняшнее голодание пойдет мне на пользу. – Все его философские убеждения достались Колитику дорогою ценою; у него было право их исповедовать.

Адриен продолжил начатое шествие с тортом.

Он приметил меланхолическую фигуру дяди Алджернона, который ездил верхом по Роу[106]106
  Роу – аллея для верховых прогулок в Гайд-парке, по обочинам которой прохаживались и сидели пешеходы, собиравшиеся посмотреть на всадников.


[Закрыть], нагуливая себе аппетит; и вид у него был такой, будто направляющая его шаги надежда, как и он, лишилась ноги. Капитан не преминул обратить внимание на нескладный сверток в руках у племянника.

– Надеюсь, я несу его достаточно напоказ? – спросил Адриен. – Там внутри есть нечто такое, что может умиротворить все тревоги нашей страны. Теперь девушки и женщины доброй старой Англии могут спать спокойно. Я чуть было не решил водрузить его на шест и пригласить бродячих музыкантов, чтобы поторжественнее отметить это событие. Это свадебный торт нашего дорогого Ричарда. Он обвенчался сегодня утром в половине двенадцатого по разрешению Кенсингтонской приходской церкви; а так как кольцо свое он потерял, то воспользовался для этого кольцом слезливой хозяйки дома, в котором поселилась его красавица-невеста, – она в ту минуту стояла уже с ним перед алтарем. Знак прощания с холостяцкой жизнью, а ее – с девической вы можете тотчас же испробовать, если сочтете нужным, и по мере возможности переварить в собственном желудке.