Текст книги "Испытание Ричарда Феверела"

Автор книги: Джордж Мередит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

Риптону хотелось услышать о ней еще. Погрузившись в эти воспоминания, Ричард умолк.

– Ну хорошо, – сказал Риптон, – а что же теперь будет с этим парнем?

Герой наш снова предался созерцанию светящихся снежных ветвей. На вопрос этот он ответил не сразу.

– С этим парнем? Так это же ведь Том Блейз – сын нашего старого недруга, Рип! Со стариком мы сейчас живем в мире. Не знаю я, куда он делся.

– Боже ты мой! – воскликнул Риптон. – Неужели мы опять ввяжемся в какую-нибудь историю с Блейзом? Совсем мне это не по душе!

Ко всем этим чувствам Риптона вожак его отнесся безучастно.

– Да, но представь себе, что он встречает поезд и видит, что ее нет? – спросил Риптон.

– Я все это предусмотрел. Этот болван поехал на Юго-восточный вокзал вместо Юго-западного. Теплом и радостью веет как раз с юго-запада!.. Я все это предусмотрел, друг мой, Рип. Мой верный Том дожидается его там, он сделает вид, что повстречал его случайно. Он скажет, что не видел ее, и посоветует ему оставаться в городе и выйти встречать ее завтра, а потом послезавтра. У Тома на этот случай припасены деньги. Парню надо же ведь будет посмотреть Лондон, понимаешь, Рип! Он же его никогда не видел. В нашем распоряжении будет несколько хороших деньков на свободе. Ну, а когда старик Блейз об этом проведает… то что из того? Все уже будет совершившимся фактом! Она моя! Да к тому же пройдет целая неделя, прежде чем он узнает. Мой Том перехитрит того Тома, ха-ха! – Герой наш рассмеялся, что-то припоминая. – А что ты на это скажешь, Рип? У отца моего есть ведь особая Система, и в отношении меня он руководствуется именно ею. Ведь когда я прошлый раз приезжал в Лондон, он возил меня к одним своим знакомым – Грандисонам, – и что бы ты думал? Одна из их дочерей, совсем еще юная, довольно милая девочка, презабавная, и он хочет, чтобы я дожидался, пока она подрастет! Прямо он мне об этом не говорил, но я-то знаю. Знаю, что у него на уме. Кроме меня никому его не понять. Я знаю, что он меня любит и что он один из лучших людей на свете, но вообрази только! Маленькая девочка, которая еле достает мне до локтя. Смешно, не правда ли? Слыхал ты когда более нелепую историю?

Риптон решительно поддержал его, сказав, что это и в самом деле глупо.

– Все равно теперь! Все равно! Жребий брошен![79]79
  Слова, которые произнес Гай Юлий Цезарь, приняв решение перейти отделявшую его провинцию от Северной Италии реку Рубикон и выступить против Римского сената (49 г. до н. э.). Напоминая о том, что переход Рубикона был первым шагом Цезаря к гибели от кинжала, это изречение служит здесь отдаленным предвестником трагического финала. Тема Рубикона всплывет еще раз в начале гл. XXIX (с. 265), а затем в гл. XXXII будет упомянут «тлен державного Цезаря» (с. 311).


[Закрыть] – вскричал Ричард. – Целый год они строили свои козни, вплоть до сегодняшнего дня – и вот к чему это привело! Если только мой отец действительно любит меня, он полюбит и ее. А если он меня любит, то он простит мне поступок, совершенный наперекор его воле, и увидит, что только так и можно было поступить. Ладно! Пошли! Сколько времени мы уже здесь! – и он двинулся вперед, заставляя Риптона шагать так, как шагает маленький барабанщик, который силится не отстать от полка гренадер.

Риптону захотелось влюбиться в кого-нибудь самому, увидев, что человек начинает дышать при этом полной грудью и отмеривать гигантские шаги, нисколько не задыхаясь и не чувствуя ни малейшей усталости. Герой общался теперь со стихиями, становился и сам, как они, и совершенно не замечал, как спутник его выбивается из сил. Кенсингтонские мальчишки, заметив, что одному из идущих никак не удается поспеть за другим, наперебой отпускали всяческие остроты по поводу мастера Томсона-младшего. Эта быстрая ходьба, от которой он изнемог, и только она одна заставила младшего Риптона крикнуть, что они зашли чересчур далеко, и тогда они обнаружили, что действительно прошагали добрых полмили лишних. Возвратившись на улицу, над которой сияла звезда любви, герой наш принялся громко колотить в двери дома, однако выбежавшая на этот стук служанка, как выяснилось, знать не знала никакой миссис Берри. Герой был озабочен тем, что присущее ему чутье его обмануло; он ведь мог бы клятвенно подтвердить, что это был тот самый дом. Дверь захлопнули, и вокруг снова воцарилась мертвая тишина.

– У тебя же должна быть ее карточка? – спросил Риптон, и в ответ услышал, что карточка эта осталась у кебмена. Ни тот, ни другой не могли в точности припомнить номер дома.

– Тебе надо было написать этот номер мелом, как тот молодец из «Сорока разбойников»[80]80
  Имеется в виду сказка об Али-бабе и сорока разбойниках из «Тысячи и одной ночи».


[Закрыть],– пытался было пошутить Риптон, но шутка его канула в тишину.

Выходит, что интуиция его, эта чудодейственная рабыня любви, на этот раз его обманула! Тяжелыми шагами герой наш сошел вниз по лестнице.

Риптон пробурчал, что дело пропащее. Вожак обернулся к нему и приказал:

– Обойди все дома на той стороне, один за другим. А эти обойду я.

Риптон поморщился, однако перешел на другую сторону, начисто уничтоженный способностью Ричарда возобладать над превратностями судьбы.

А меж тем они будили одну семью за другой. Слыша весь этот шум, жители стали думать, что стряслась беда. Перебудили виноградарей, прилегших уснуть после работы[81]81
  Метафора евангельской притчи о нанятых работниках (Евангелие от Матфея, гл. 20).


[Закрыть]. Надежда и страх расползались по улице по мере того, как она снова и снова оглашалась громким стуком. Наконец Риптон радостно закричал: перед ним стояла миссис Берри собственной персоной и рассыпалась в любезностях.

Ричард подбежал к ней и схватил ее за руки:

– Ну, как она? Она наверху?

– Отлично! Просто она немного устала с дороги и волнуется, – ответила миссис Берри, обращаясь к одному Риптону. Наш влюбленный уже кинулся наверх.

Рассудительная хозяйка отвела Риптона к себе в комнату, чтобы он посидел у нее и подождал, пока его позовут.

ГЛАВА XXVII,
в которой идет речь о заступничестве за героиню

«Во всех случаях, когда два человека совместно совершают некий проступок, наказывать следует только одного из них – и при том легко», – говорится в «Котомке пилигрима».

В голове юного существа может иногда созреть определенный план действия, и простой силой воли оно способно тогда сдержать неистовых коней, которые пустились вскачь и уносят его невесть куда. Ну, а если узду и хлыст оно передало кому-то другому, – что ему или ей остается делать тогда? Разве что упасть на колени и молить разъяренного возницу остановиться или хоть сколько-нибудь умерить бег коней. Увы, каждая мольба только ускоряет их неистовый бег. Их мятежная красота исполнена силы; женщины научились пускать эту силу в ход, и можно ли этому удивляться? Они видели, как от нее загорался Илион, – да еще сколько раз! Однако до тех пор пока они не становятся хозяйками в доме Менелая[82]82
  Менелай – в древнегреческих мифах спартанский царь; его женою была Елена Прекрасная, похищенная у него сыном царя Трои Парисом, из-за чего разгорелась война, завершившаяся победою греков над троянцами и полным сожжением города, который греки называли также Илионом.


[Закрыть], они плачут, и умоляют, и сами не знают, какие страшные последствия может иметь их привлекательность, какой это обоюдоострый дар! Они отдают себя целиком во власть непостижимому безрассудству; им это доставляет удовольствие, потому что они приписывают его избытку любви. И поэтому самые разумные слова, которые они могут произнести и которые они произносят, оказываются пустыми.

Я считаю, что требовать от них совершенной серьезности просто нелепо. Не их ли это собственные кони скачут теперь в упряжке? Разумеется, если бы они поступали совершенно серьезно, наш влюбленный скоро проникся бы к ним равнодушием – как их возница. Существует множество способов его разочаровать, и Адриен укажет вам один или два, которые сразу же возымеют свое действие. Ибо ничего не стоит сбить с шага Любовь – обезумевшего Возницу, в то время как у Любви, что бежит рысцой, хватает сил до конца пути. Нельзя принимать наших милых женщин совершенно всерьез, однако слетающие с их уст слова как-никак сами по себе что-то значат. Они действительно полны благих намерений, хотя сердца их на неверном пути. Это отчаянная, жалостная дань общественному мнению, которому они же бросают вызов. Накажите Елену, пока она еще девочка, и накажите слегка. Когда ей исполнится столько-то лет, вы будете вправе ее выпороть. Совсем еще невинная с Тесеем, с Парисом она – искусная поджигательница войны[83]83
  В юности Елена Прекрасная была похищена, без ее согласия, героем Тесеем, но освобождена братьями и возвращена в Спарту; Парис ее увез по ее желанию.


[Закрыть].

Молодая девушка продолжала сидеть в той же позе, в какой ее оставил ее возлюбленный, она старалась прийти в себя. Она так и не сняла шляпы; сложенные руки ее так и оставались на коленях; к глазам подступили слезы. При его появлении она поднялась, как покорная рабыня. Прежде всего он прильнул к ее губам. Она приготовилась произнести слова, исполненные всей той милой рассудительности, какую только она сумела найти в себе, ожидая его там, и на какую ее побуждало отчаянное положение, в котором она очутилась, и беззаветная любовь; но стоило ему только поцеловать ее, как все, что она за это время надумала, разлетелось вдребезги. Она опустилась в кресло, заливаясь слезами, и старалась спрятать зардевшееся от стыда лицо.

Он молчал, и, угадав его мысли, она взяла его руку и прижала к губам.

Он наклонился к ней, моля ее на него посмотреть.

– Гляди на меня, вот так. Она не могла.

– Ты что, боишься меня, Люси?

В ответ она только прижалась к нему, вся затрепетав.

– Милая, ты меня любишь?

Она вся дрожала.

– Раз так, почему же ты от меня отвернулась?

– Отвези меня домой, Ричард! Отвези меня домой! – плача попросила она.

– Посмотри на меня, Люси!

Она робко отвернула голову.

– Милая, не отводи глаз! А теперь говори!

Но смотреть на него и говорить она не могла. Ричард потому и просил ее смотреть ему в глаза, что он знал свою власть над нею.

– Так значит, ты хочешь, чтобы я отвез тебя домой?

– Да, да, Ричард! Еще не поздно.

– Ты жалеешь о том, что ты сделала для меня?

– Любимый мой! Это нас погубит.

– Ты плачешь оттого, что согласилась быть моей?

– Я боюсь не за себя, Ричард!

– Так ты плачешь из-за меня? Ну-ка, посмотри мне в глаза! Из-за меня?

– Чем это все кончится! О, Ричард!

– Ты плачешь из-за меня?

– Любимый мой! Да я готова умереть за тебя!

– А ты хотела бы, чтобы все на свете сделалось мне безразлично? Ты бы хотела, чтобы я погиб? Неужели ты думаешь, что я могу прожить в Англии хоть один день без тебя? Ради тебя одной, Люси, я ставлю на карту все, что только у меня есть. Один раз я из-за тебя едва не лишился жизни. Повторись такое еще раз, и мне нечего делать в этом мире. Ты просишь меня подождать, в то время как они со всех сторон строят нам козни. Люси, милая! Погляди только на меня. Гляди на меня пристально своими любящими глазами. Ты просишь меня подождать теперь, когда ты здесь у меня… когда ты убедилась в том, что я тебе верен. Подними на меня глаза! Пусть они скажут мне, что сердце твое со мной!

Куда же делись все рассудительные слова, которые она задумала ему сказать? Что могла она противопоставить такому властному красноречию? Она все еще пыталась собрать какие-то обрывки мыслей.

– Милый мой! Твоего отца можно было бы постепенно уговорить, и тогда… конечно же! Если бы сейчас ты меня отвез домой…

Юноша вскочил.

– Уговаривать человека, который замыслил весь этот хитрый план опозорить тебя, выдав замуж за Тома! Подвергнуть таким мучениям? Готов поклясться, что именно ради этого они увозят тебя домой! Твоя старая служанка слышала, как они договаривались обо всем с твоим дядей. Уговаривать его! Люси, он человек неплохой, но ему не должно встревать между тобою и мной. Сам господь отдал тебя в мои руки.

Он снова приблизился к ней, обнял ее.

Она думала, что будет говорить с ним тверже, чем говорила утром, но на деле оказалась и уступчивее, и слабее.

Почему же ей еще сомневаться, почему не принять его огромную любовь как непреложный закон? Почему не верить, что, противясь ему, она его губит? А если ей и приходится страдать, то разве не сладостна мысль, что страдает она ради него! Разве не сладостно отрешиться от всякой рассудительности: закрыть на все глаза и последовать за ним!

Старуха рассудительность больше не стала надоедать им. Она угрожающе прошелестела юбками и скрылась.

– Мой Ричард! – едва слышно пролепетала Люси.

– Назови меня по-настоящему. Так, как ты меня один раз назвала сегодня!

Она густо покраснела.

– Мой самый любимый!

– Нет, не то.

– Милый мой!

– Нет, не то.

– Супруг мой!

Она почувствовала себя побежденной. На исторгшие это слово губы печатью обета лег его поцелуй.

Риптону не довелось в этот вечер дождаться, чтобы его представили заточенной в клетке чудесной птице. Он получил от почтенной хозяйки меблированных комнат хороший урок по части выведывания чужих тайн, пока она наконец не начала зевать, а он – клевать носом, а на единственную, горевшую на столе свечу черным разбойничьим капюшоном не надвинулся мрак, и она уставилась на них обоих заплывшим глазом.

ГЛАВА XXVIII,
в которой рассказывается о том, как велась подготовка к действию в дни наступившей для влюбленных весны

Красавица, разумеется, предназначена для героя. Однако далеко не всегда ее влияние сказывается сильнее всего на нем; оно порою устремляется на самого заурядного человека; в его неповоротливый мозг и проникает подчас ее лучезарное сияние и долго потом ему светит. Поэт, например, разглядывает ее как знаток; художник видит в ней просто натуру. Эти господа, из-за того, что им случается так долго ее созерцать, начинают к ней относиться критически. Когда их юношеский пыл отгорит, они могут предпочесть блондинку брюнетке и наоборот; они будут выбирать между орлиным носом и таким, как у Прозерпины[84]84
  Имеется в виду прямой, «греческий» нос. Имя богини, рифмующееся в подлиннике со словом, обозначающим «орлиный» нос (aquiline – Proserpine), употреблено для создания комического эффекта.


[Закрыть], между тем или другим разрезом глаз. Но походите среди простых, не наделенных этими талантами парней, среди мужланов, среди деревенских олухов, и вы отыщете какого-нибудь варвара, который все же наделен каким-то воображением, и увидите, что он красавицу уподобил богине и по-своему, пусть и глупо, но поклоняется ей и готов пожертвовать ради нее жизнью. Больше того, этот человек посвятит ей все свои дни, всю жизнь, хоть сам он и бессловесен, как Пес. Да и в самом деле это Красавицын Пес. Почти у каждой Красавицы есть свой Пес. Герой овладевает ею; поэт ее превозносит в стихах; художник изображает ее на холсте, а преданный старый Пес следует за ней по пятам, и дело кончается тем, что именно он, преданный старый Пес, остается при ней один. Герой проводит свои дни в войнах или же наслаждается в садах Армиды[85]85
  В поэме «Освобожденный Иерусалим» итальянского поэта Торквато Тассо (1544–1595) волшебница Армида удерживает прельщенных ее красотою рыцарей-крестоносцев в своих садах, где они, наслаждаясь негою и утехами сладострастия, забывают о своем воинском долге.


[Закрыть]; господин поэт подглядел у нее морщинку; кисти художника нужна роза в цвету. И вот Красавица обращается тогда к своему старому Псу. Она держит его при себе, а он, который всю жизнь довольствовался брошенной костью и небрежною лаской – до тех пор, пока не одряхлел и не стал припадать к земле, – он смотрит на нее благодарными глазами, и ему и в голову не приходит, что тем, что она льнет к нему, она льнет к своим печальным воспоминаниям: герой, поэт, художник – все они вдруг оживают для нее в этом лохматом существе! Потом ее хоронят, и по всей округе разносится заунывный вой, а газеты публикуют заметку о необычайной преданности старого Пса.

Возбужденный воспоминаниями о Нуредине и о Прекрасной Персиянке[86]86
  Имеется в виду повесть из «Тысячи и одной ночи» (в современном русском переводе: «Рассказ о двух везирях и Анис аль-Джанлис», ночи 34–38).


[Закрыть] и переменой, наступившей в его беспросветной однообразной жизни, оттого что он очутился в первоклассной гостинице и приблизился к обитателям Уэст-Энда[87]87
  Уэст-Энд был аристократическим районом Лондона.


[Закрыть] – приобщился к роскошной жизни (которая едва ли не всегда присутствует в романтических мечтаниях добропорядочного юноши), Риптон Томсон позавтракал на следующее утро вместе со своим вожаком в половине девятого. Завтрак этот накануне был назначен на семь часов, однако Риптон спал в эту ночь значительно дольше, чем соловей (если уж говорить о его состоянии точно), даже и половина девятого была часом, который угнетающе подействовал на пробудившиеся в нем теперь аристократические чувства и слишком остро напомнил ему о занятиях юриспруденцией и о его подневольной доле. Он, разумеется, предпочел бы, чтобы завтрак был подан к одиннадцати – час, который назначил Алджернон. Однако Ричард не хотел с ним встречаться; поэтому они принялись за еду, и Риптон больше уже не завидовал нежившемуся в постели Гиппиасу. Позавтракав, они наказали успокоить Алджернона, передав ему, что отправились слушать известного проповедника, и ушли.

– Какой у всех счастливый вид! – сказал Ричард, в то время как они шли по тихим воскресным улицам.

– Да, очень! – ответил Риптон.

– Когда я… ну, словом, когда все это кончится… я приложу все силы, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей, – заметил наш герой. – Без четверти шесть шторы у нее еще были спущены. Должно быть, ей хорошо спалось!

– Ах, так ты уже был там утром? – вскричал Риптон, и мысль о том, на что способна любовь, на мгновение забрезжила в его неповоротливом мозгу.

– Я с ней увижусь, Ричи?

– Да, сегодня увидишься. Вчера она устала.

– А это точно будет?

Ричард заверил его, что сегодня он будет этого удостоен.

– Вот тут, – сказал он, заходя куда-то под сень деревьев, в то время как они шли по парку, – тут мы говорили с тобой вчера вечером. Какое мрачное время! Как я ненавижу ночь!

Для того чтобы сколько-нибудь вырасти в глазах Ричарда, Риптон осторожно намекнул на то, что он уже знает, что такое близость с женщиной, и проник в ее тайны. Он заговорил о каком-то своем любовном приключении[88]88
  Употребленное в подлиннике слово «random» намекает на то, что хвастливые заявления Риптона имели своею опорою порнографическую книжку. В первом издании намек был ощутим отчетливее, так как это слово было напечатано с заглавной буквы.


[Закрыть], сказав первое, что ему случайно пришло в голову.

– Ну и что же! – воскликнул его вожак. – Почему же ты на ней не женился?

Риптон был поражен.

– Что ты! – вскричал он и увидел, что чувство превосходства, которое он все еще вынашивал в себе, будет в тот же день начисто сокрушено.

Он был снова вверен попечению миссис Берри, причем на такой долгий срок, что его уже начали одолевать мрачные опасения, что Прекрасная Персиянка по-прежнему не хочет открыть ему лицо, но в конце концов Ричард позвал его, и Риптон поднялся вместе с ним наверх, не подозревая даже о том, какая в нем произойдет перемена. Герой и Красавица приняли его вместе. Начав подниматься по лестнице, он уже заготовил для этой встречи приятную улыбку, но к тому времени, когда он входил в комнату, лицо его страдальчески вытянулось, а глаза бессмысленно выкатились. Стоявшая об руку с любимым, Люси сердечно поздоровалась с ним. Вид у него в эту минуту был такой глупый, что это ей помогло преодолеть свою застенчивость. Все трое уселись и пытались завязать разговор, однако язык Риптона не хотел его слушаться – так же как и глаза. Немного погодя Прекрасная Персиянка, исполнив свой долг тем, что показалась ему, вышла из комнаты, и для нее это было облегчением. Ее господин и повелитель вопросительно воззрился на Риптона.

– Ну теперь ты больше не удивляешься, Рип? – спросил он.

– Нет, Ричард, – после небольшой паузы торжественно ответил Риптон, – могу тебя заверить, что нет!

Голос его изменился; изменилось и выражение глаз. Теперь это были глаза старого Пса. Взгляд их был прикован к двери, через которую она прошла; они прислушивались к ее шагам так, как умеют прислушиваться собаки. Когда она вошла снова, уже в шляпе, чтобы идти гулять, он засуетился, как пес. Когда она робко прильнула к своему возлюбленному и они пошли вместе, он последовал за ними, и в нем не было ни тени зависти или какого-либо другого чувства; над всем возобладало тайное наслаждение от одного того, что он ее видит, – именно то состояние, которое присуще старому Псу. Ведь благодетельница Природа вознаграждает его за все. Ему не дано иметь героических доблестей, однако в чувствах его есть полнота и радость, которые сами по себе уже много значат. И за его умение поклоняться и ничего не хотеть взамен его вознаграждают с лихвой. Если теперь Риптон начнет помышлять о госпоже Случайности, то какого же мнения он будет о себе? Так не презирайте же старого Пса. Это он помогает Красавице отомстить за свой пол.

Риптону не нравилось, что кому-то еще выпадает счастье созерцать ее, а коль скоро – он в этом убеждался все больше – люди оскорбительно разглядывали ее и глазели на нее, а потом, отвернувшись, отпускали замечания на ее счет и за одно мгновение в нее влюблялись, ему приходилось подавлять поднимавшееся в нем глухое ворчание. Все утро пробродили они по чудесному Кенсингтон-Гарденз под покрывающимися свежими почками каштанами и по берегам тихих прудов, продолжая разговаривать и смягчая возбуждение, охватившее их сердца. Стоило только Люси заговорить, как Риптон тут же навострял уши. Она меж тем заметила, что все люди вокруг выглядят счастливыми, и при этих словах сердце его затрепетало от радости. «Да, все счастливы там, где вы!», сказал бы он, если бы только посмел, но удержался из опасения, что поток его красноречия выдаст его с головой. Риптону казалось, что некоторых прохожих он уже видит во второй раз. Было бы трудно убедить его, что это простая случайность.

Из Кенсингтон-Гарденз, невзирая на недовольные возражения Риптона, Ричард решительно направился в Парк[89]89
  Ричард направился в Гайд-парк, излюбленное место прогулок светского общества.


[Закрыть], где одинокие экипажи начинали уже кататься по кругу. Здесь Риптон нашел известное оправдание своим мукам ревности. Золотистые локоны Люси, ее прелестное личико, на которое теперь легла печать задумчивости и грусти; ее изящная фигура в длинном черном прямом платье; нечто монашеское во всем ее обличье, во всяком случае, не похожее ни на что другое – отчасти ее красота, отчасти сознающая себя девическая невинность, отчасти же раскаяние в своей слабости и смутный страх перед тем, что эта слабость за собой повлечет, – все это заставляло гуляющих наводить на нее лорнеты. Риптон понял, что с чьими-то взглядами он еще может примириться, но блеск лорнетов для него совершенно непереносим. При виде их он весь цепенел; ведь так или иначе юноша всегда считал их неотъемлемою принадлежностью нашей знати, и, услыхав, что двое изысканного вида денди, которые несколько раз к ним приближались, а потом удалялись вновь, в разговоре друг с другом, растягивая и невнятно произнося слова, как то в обычае у лордов, отмечали, что его героиня – прелестное существо и что у нее хорошая фигура, но что ей не хватает шика, – он был смущен. Он не бросился на них и не разорвал их на части. Он потупил глаза. В действии лорнета на преданного Пса есть что-то общее с тем страхом, который в животных вызывает человеческий взгляд.

Ричард, должно быть, ничего этого не слышал или слышал одни только похвалы. Он повторял Люси стихи Дайпера Сендо:

 
Простолюдины все у ворот,
Хлыщи наставят лорнеты,—
 

и строил планы нанять для нее лошадь, чтобы она каждый день могла кататься по парку и блистать среди высшей знати.

Они повернули на запад, в ту сторону, где сквозь обнаженные ветви деревьев в воде отражалось небо и гряда светлеющих по краям облаков. Влюбленный, чье воображение в эту минуту преображало все земные красоты в небесные, ощутил вдруг там, где чувства его были всего острее, что рука его любимой слабеет, и невольно посмотрел вперед. Его дядюшка Алджернон приближался к ним вприпрыжку, налегая на здоровую ногу. Бывший кавалерист был занят разговором с приятелем, который вел его под руку, и время от времени поглядывал на проезжавших мимо хорошеньких женщин. Он и внимания не обратил на их побледневшие лица. На свое горе, шедший вслед Риптон умудрился наступить Капитану на здоровую ногу – так, по крайней мере, тот утверждал, когда вскрикнул:

– Будь он трижды проклят, да ведь это же мастер Томсон! Уж наступил бы хоть на другую ногу!

Ужасное это столкновение привело Риптона в полное замешательство; он стал лепетать, что очень это странно, как он ухитрился на нее наступить.

– Ничуть не странно, – ответил Алджернон, – всегда все норовят наступить на эту ногу. Как видно, это инстинкт!

Расспрашивать о племяннике ему не пришлось. Ричард сам к нему обернулся.

– Простите, что я не подождал вас сегодня утром, дядя, – сказал он хладнокровно, – я никак не думал, что вы можете уйти так далеко.

Голос его звучал безупречно – именно так, как требовала роль героя.

Алджернон бросил взгляд на опущенную головку с ним рядом и не без ехидства намекнул на проповедника, которого они собирались слушать. Он тут же был представлен сестре Риптона, мисс Томсон.

Капитан поклонился, меланхолическою улыбкой своей одобряя выбранного его племянником проповедника. Сказав несколько ничего не значащих фраз и отвесив мисс Томсон любезный поклон, он заковылял дальше, и тогда все три потухших вулкана снова задымились, и руку Люси уже не надо было сжимать с такой силой, дабы удержать ее на одном уровне с героем.

Случай этот заставил их ускорить шаги, чтобы поскорее вернуться домой под крылышко миссис Берри. Все, что произошло между ними потом по этому поводу, свелось к тому, что Риптон очень сбивчиво извинился за свое поведение, а Ричард добродушно заметил, что зато у друга его теперь есть сестра; в ответ Риптон отважился высказать надежду на то, чтобы мисс Десборо так и считала, и тогда губы бедной Люси тронула едва заметная улыбка. С большим трудом добралась она до своей клетки. А на то, чтобы съесть приготовленный миссис Берри вкусный обед, сил у нее уже не хватило. Она молила только, чтобы ее оставили одну, ей хотелось плакать и выплакать всю накопившуюся в сердце и тяготившую ее боль. Добрая миссис Берри, прокравшаяся к ней в комнату, чтобы помочь ей лечь, увидела, что она дрожит, как в лихорадке; раздев ее, она уложила ее в постель.

– Ей надо только часок-другой поспать, – сказала медоточивая хозяйка дома встревоженным мужчинам. – Спокойный сон и чашка горячего чая – это лучше, чем два десятка докторов, помогает при трясучке, – продолжала она, – я это по себе знаю. А перед тем как следует поплакать – тоже не худо.

Она принялась угощать их – и они сделали вид, что что-то едят, – а потом снова ушла к существу более нежному и хрупкому, чем они, а сама думала: «Господи боже мой! Им всем троим нет и пятидесяти! Самое малое, моих годов на двоих с половиной хватит». Миссис Берри утерла глаза передником, и по случаю того, что они так молоды, приняла их всех троих под свою опеку.

Когда молодые люди остались одни, ни тот, ни другой не мог проглотить ни куска.

– Ты заметил, как она переменилась? – прошептал Ричард.

Риптон принялся яростно винить себя за неимоверную глупость. Ричард швырнул нож и вилку на стол:

– А что же мне было делать? Если бы я ничего не сказал, нас бы стали подозревать. Я обязан был что-то сказать. А она ненавидит всякую ложь! Ты сам видишь! Ее это так подкосило. Да простит меня господь!

– Это был просто испуг, Ричард, – сказал Риптон, стараясь казаться спокойным. – Это как раз то, что миссис Берри называет трясучкой. У этих старух для всего есть свои слова. Слыхал, что она сказала? А старухи-то эти знают. Я скажу тебе, что это такое. Вот что, Ричард, все это потому, что друг у тебя такой дурак!

– Она уже жалеет обо всем, – пробормотал Ричард. – Боже ты мой! Она, как видно, начинает меня бояться. – Он опустил голову и закрыл руками лицо.

Риптон отошел к окну и для собственного успокоения яростно повторял:

– Все это потому, что друг у тебя дурак!

Мрачно выглядела улица, жителей которой они перебудили вчера. Солнце оказалось заживо похороненным в туче. Риптон уже больше не видел своего отражения в окне дома напротив. Он вглядывался в жалкие повседневные уличные сцены. От всех его аристократических видений осталось не больше воспоминаний, чем от съеденного им утром завтрака.

Глупым поступком своим он вверг Красавицу в беду, и теперь его терзало раскаяние. Ричард подошел к нему.

– Не болтай всякой ерунды, – сказал он, – никто тебя ни в чем не обвиняет.

– Ну да! Ты чересчур снисходителен ко мне, Ричард, – перебил его удрученный всем случившимся Риптон.

– Вот что, Рип! Я отвезу ее сегодня домой. Да! Если она будет чувствовать себя счастливей вдалеке от меня, то неужели ты думаешь, что я стану насиловать ее волю, Риптон? Я не хочу, чтобы она и слезинку пролила из-за меня. Да лучше я… Сегодня же вечером я отвезу ее домой!

Риптон пробовал возразить, что это будет опрометчивым шагом; как человек с большим житейским опытом, он добавил, что люди начнут говорить…

Ричард никак не мог понять, о чем они начнут говорить, однако сказал:

– А что, если я наведу на ее след того, кто приезжал за нею вчера? Если ни один человек не видел меня здесь, о чем им тогда говорить? О, Рип! Я расстанусь с ней. Жизнь моя все равно разбита навеки! Ну что из того? Пускай они забирают ее! Если бы целый мир взялся за оружие, чтобы вырвать ее из моих рук, я сумел бы защититься от всех полчищ, но когда она начинает плакать… Да, все кончено. Сейчас же его разыщу.

Он принялся заглядывать во все углы, словно ища шляпу. Риптон смотрел на него. Кажется, никогда еще в жизни он не чувствовал себя таким несчастным. И вдруг его осенило:

– Послушай, Ричард, а что, если она не захочет ехать домой?

Наступила минута, когда какому-нибудь сообщнику родителей и опекунов и всего старого мудрого мира, может быть, и удалось бы склонить их к непростительному благоразумию и, щелкнув по носу маленького Купидона, отправить его домой к его беспутной матери. Увы! (здесь в действие снова вступает «Котомка пилигрима»): «Женщины рождены быть соучастницами всего худого». К ним в комнату незамедлительно является хлопотунья миссис Берри, чтобы убрать посуду, и находит обоих рыцарей в шлемах, и, хоть в комнате и темно, замечает, что брови у них нахмурены, и тут же догадывается, что милому ее сердцу богу Гименею угрожают неприятности.

– Боже ты мой! – восклицает она. – И ни один из вас не притронулся к еде! А ненаглядная моя девочка так крепко спит!

– Ах вот как! – вскричал Ричард, и лицо его озарилось улыбкой.

– Как малютка спит! – подтвердила миссис Берри. – Я пошла взглянуть и вижу, она ровно дышит. Горя-то она еще не знает. Это все, поди, от лондонского воздуха она занедужила. Подумайте только, что тут было бы, кабы вы доктора к ней вызвали. Только все равно ни за что бы я не позволила ей глотать их зелья. И все тут!

Риптон пристально посмотрел на своего вожака и увидел, что тот с необычной осторожностью снял шляпу, и, продолжая слушать миссис Берри, заглянул в нее, и вытащил оттуда маленькую перчатку, неведомо как там оказавшуюся.

– Оставь меня у себя, оставь, раз уж ты меня нашел, – пропищала маленькая перчатка и развеселила нашего влюбленного.

– Как вы думаете, миссис Берри, когда она проснется? – спросил он.

– Что вы! Что вы! Не надо ее сейчас тревожить, – зашептала добросердечная хлопотунья. – Помилуй бог! Дайте ей отоспаться. А вы, молодые люди, послушали бы меня да пошли бы прогуляться, глядишь – и проголодаетесь, положено же ведь человеку есть! Это его святая обязанность, какое бы у него на душе ни было горе! Я вам это говорю, а не какая-нибудь мокрая курица. Кстати, курицу-то я вам к вашему возвращению поджарю. Уж будьте спокойны, я ведь повариха искусная! Ричард пожал ей обе руки.

– Вы самая добрая женщина на свете! – вскричал он. Миссис Берри была готова расцеловать его. – Мы не будем ее беспокоить. Пускай поспит. Заставьте ее полежать в постели, миссис Берри. Хорошо? Вечером мы зайдем узнать, как она, а утром ее навестим. Я уверен, что ей у вас будет хорошо. Полно! Полно! – Миссис Берри чуть было не захныкала. – Видите, я вполне на вас полагаюсь, дорогая миссис Берри. До свидания.