Текст книги "Гремлины"

Автор книги: Джордж Гайп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Гайп Джордж
Гремлины

Существуют три правила:

1. Не выносить их на свет. 2. Не мочить их. 3. И как бы они не плакали, как бы они не просили, никогда, никогда не кормить их после полуночи.

Он пренебрег этими предупреждениями.

ГЛАВА 1

Могвай чутко спал в своей клетке, задвинутой в дальний угол кладовки китайца. Скоро старик войдет, нежно погладит его, скажет несколько слов на своем странном языке, выпустит его немножко погулять среди старых книг и безделушек, а потом – самое приятное, покормит его.

Будучи Могваем, он почти всегда был готов есть, хотя и умел управлять чувством голода. Могвай от природы умели приспосабливаться. Он так приспосабливался, что даже в тесноте клетки и маленькой комнаты не испытывал никакой тоски по свободе. Сознание предоставляло ему средство для бегства от действительности: чтобы развлечься, он мог отправиться в любое время и в любое место – когда заблагорассудится. Оно не было похоже на извращенное сознание человека, которое часто становится неуправляемым и может сыграть со своим хозяином злую шутку. Сознание Могвая, как раз наоборот, было для него постоянным источником удовольствия.

Могтурмен, создатель вида Могваев, так все и предусмотрел. Много веков назад, на другой планете, Могтурмен решил вывести существо, которое было бы способно приспосабливаться к любым условиям и легко бы размножалось, было бы добродушным и высоко развитым интеллектуально. Точно не известно, почему Могтурмен решил заняться этим, известно лишь, что такие изобретатели процветали в эпоху экспериментов по созданию новых видов эпоху, которая впала затем в немилость после неудачных попыток скрещивания хищных пресмыкающихся.

Вначале работы Могтурмена считались очень удачными, и он стяжал славу величайшего генетика в трех галактиках. Первые серии Могваев – маленьких нежных зверьков, оказались такими, как он и планировал, но имели несколько непредвиденных недостатков. Их сильный ум препятствовал общению: Могтурмен говорил, что они думали гораздо быстрее, чем можно было выразить словами; вдобавок в силу каких-то непостижимых причин они не выносили свет. Если отбросить эти недостатки, все было хорошо, и галактические власти распорядились послать Могваев на все обитаемые планеты во Вселенной, чтобы их миролюбивый дух, воздействуя на враждующие существа, помогал жить без насилия и опасности уничтожения. Среди первых планет, выбранных для заселения Могваями, были: Кельм-6 в Кольце Пораисти, Клинпф-А в Улье Поллукса и третий спутник Малого Солнца N 67672 – маленькое, но плодородное тело, которое его обитатели называли Землей.

Вскоре после отправки первых партий выяснилось, что существа Могтурмена крайне изменчивы: менее чем один из тысячи сохранял добродушие и благородные устремления, заложенные в него создателем. Что-то не ладилось, причем очень существенно. Сам Могвай знал о непостоянстве Могвая, поскольку был хорошо знаком с историей своего вида. Он предпочитал не думать о возникших осложнениях, но это было практически невозможно: в конце концов, он был сопричастен происшедшему. Отдыхая в своей клетке в ожидании ужина, он, закрыв глаза, немножко поразмышлял о войнах, политических потрясениях и голоде, пришедших на Кельм-6, Климпф-А и даже сюда, на Землю, из-за ошибок в расчетах и желания автора распространить непроверенные существа. Неудивительно, что Могтурмен был наказан, и его...

Могвай отмахнулся от этой мысли. Действительно, в конечном счете Могтурмен проиграл, но он-то сам был одним из тех, кто воплощал успех, тем одним из тысячи, который по-прежнему сохранял все лучшие качества, заложенные автором, руководствовавшимся высшими соображениями. И все же его существование не сулило никаких долговременных выгод обществу, и он знал это. Хотя он и был очень добр, он невольно представлял угрозу для окружающих. Всего несколько капель воды, кусочек еды не в то время, и...

Могвай издал легкий гортанный звук, недовольный тем, что позволил таким неприятным мыслям проникнуть в свое тренированное сознание. Зачем даже рассматривать возможность того, что он может принести какие-то несчастья? Китаец, видимо, понимает правила – Могвай не мог объяснить, откуда тот знал их, иначе как способностью восточных людей понимать необъяснимое почти без всяких усилий. Старик поддерживал в комнате темноту, не допускал в нее воду и кормил Могвая задолго до полуночи. Здесь появлялось не много чужих людей. Могвая никогда не заставляли путешествовать, как бывало при прежних хозяевах, среди которых оказался средневековый разносчик и контрабандист шестнадцатого века, торговавший крадеными золотыми вещицами.

Без сомнения, китаец заботился о нем лучше всех. Но почему же тогда Могвая охватывало в лучшем случае беспокойство, а в худшем – предчувствие надвигающейся беды? Может быть, размышлял он, это объяснялось затянувшимся периодом благополучия. Вспоминая прошлое, он задавался вопросом – достаточно ли у него сил, чтобы еще раз справиться с... их новым нападением.

Почему – "их" ? – спрашивал он себя, вдруг осознав, что он и "они" это фактически одно и то же: их отличали лишь последствия ошибки Могтурмена.

И во мне они тоже заложены, подумал он, чувствуя вину. Просто так получилось, что я остался самим собой. Как он уже делал много раз в прошлом, он стал думать о том, что произошло с другими, сколько они прожили, сколько несчастий вызвали.

Нет, подумал он, заставляя сознание стереть возникающую картину. Об этом не надо думать. Лучше я совершу путешествие... путешествие к прекрасным огненным рекам Кателезии.

Он закрыл глаза, и всегда послушное сознание Могвая начало рождать яркие краски кипящих рек подпланеты Кателезии. Это было одним из любимых зрелищ Могвая, хотя, когда у него возникало легкое раздражение, ему больше нравилось наблюдать за битвами ума между вооруженными червями Укурсиана. К его любимым земным образам относились затмевающие солнце полеты пассажирского "голубя", которые прекратились лет сто назад, и сцены землетрясения в Сан-Франциско.

Он свернулся в шарик, наслаждаясь пейзажами Кателезии, когда вошел китаец. Держа маленькую тарелку в тонких пальцах, тщедушный человечек с лицом, напоминающим старую кожу, тихо подошел к краю стола и глядел вниз, в клетку своего пушистого друга. На тарелке был набор восточных деликатесов – остатков из ресторана Хан Ву по соседству – кусок рулета с яйцом, рис, брокколи и дважды прожаренные тонкие кусочки свинины. Ко всему этому китаец добавил маленькую резиновую губку, которую нашел в кладовке.

Почувствовав присутствие хозяина, Могвай пошевелился, открыл глаза, затем вскочил и встал в ожидании, чувствуя запах еды.

По-доброму улыбаясь, китаец открыл ящик сверху и просунул руку, чтобы осторожно поднять Могвая. Он поставил его на стол рядом с тарелкой и кивнул.

– Можешь теперь насладиться, дружок, – мягко сказал он, нежно гладя Могвая по голове, отошел на шаг назад.

Могвай посмотрел в тарелку. Конечно, там опять был чужеродный предмет. Вчера это был кусок мягкого тягучего дерева; до этого – пара пористых белых щепок, которые китаец, как он видел, достал из упаковочного ящика. Понюхав черную резиновую мякоть, он сразу определил, что, если ее съесть, вреда не будет. Он знал, что в лучшем случае она будет безвкусной, в худшем – горькой, абсолютно лишенной питательности, и ее будет очень трудно жевать. Но китайцу так нравилось смотреть, как он ест несъедобные вещи, что он считал неблагородным разочаровывать его. Он справится с этим предметом всего лишь за минутку, а потом сможет с удовольствием съесть все остальное в качестве десерта.

Схватив зубами губку, он втянул ее в рот и начал перемалывать резцами. Как он и подозревал, она была жестка и имела привкус бензина – он не принадлежал к числу его любимых специй. Но Могваю нравилось смотреть, как лицо старика принимает выражение удивления и радости. Меньше чем через минуту, проглотив неперевариваемое блюдо, он деловито и жадно набросился на рис и рулет с яйцом. Быстро глянув вверх, Могвай увидел довольную улыбку на лице китайца и не пожалел о том, что потрудился и съел губку.

Доставить удовольствие старику – это, в конце концов, не такая уж большая плата за мирную жизнь.

ГЛАВА 2

Билли долго боролся со страстным желанием как следует пнуть в бок свой мерзкий фольксваген. Потом он все же двинул как следует сапогом по ржавому пятну в том месте, где заднее крыло соединялось с корпусом машины.

И сразу пожалел об этом. Не только из-за резкой боли в пальце. Машина выпуска шестьдесят девятого года была хоть и стара, все же являлась достаточно надежным средством передвижения. Правда, клапан сопротивлялся всем попыткам Билли открыть и закрыть его по своему желанию, и его приходилось либо полностью открывать, либо оставлять в закрытом положении. Терпение Билли испытывали скрип и дребезжание, но, поскольку они были "временными" (по выражению механиков, неспособных найти их причину), они с машиной как-то приспосабливались друг к другу.

Но почему она вечно артачилась, когда он опаздывал на работу? Вчера вечером было так же холодно, может быть, даже холоднее, чем сегодня утром. Ему не особенно хотелось пиццы, и он безусловно не испытывал никакой радости от того, что его, и именно его, отправили за ней. Почему эта телега не закашлялась и не сдохла тогда?

Он вздохнул, посмотрел на часы и вздрогнул. Если бы его могли запихать в пушку и выстрелить прямо в банк, он опоздал бы всего на минуту. Он взглянул вокруг. Улицы странного города Кингстон Фоллз с населением в 6122 человека были пусты, как всегда, когда нужно было, чтобы кто-нибудь тебя подвез.

Кингстон Фоллз можно было назвать скучным городом, но прожив там всю свою жизнь – двадцать один год, Билли любил его. Они, казалось, подходили друг другу: оба были какие-то приземленные. Если его мать говорила нечто подобное несколько лет назад. Билли Пельтцер дулся и у него портилось настроение. Теперь он понимал, что он действительно средний человек. Б– или Б+ – в зависимости от вкуса наблюдателя-женщины. Его волосы – темные и такой длины, какую только мог позволить себе банковский служащий – обрамляли удлиненное лицо с парой темных серьезных глаз и широким выразительным ртом. Кожа его, слава Богу, уже прошла стадию прыщавости: прыщи и угри лишь изредка напоминали о себе.

Он явно не был мускулистым и его нельзя было назвать жилистым. У него было такое тело, что даже тренер по футболу в средней школе не мог подобрать ему амплуа. Он был слишком маленьким для нападающего, слишком коренастым для вратаря, недостаточно сильным для полузащитника. И поскольку в Кингстон Фоллз больше ценилось участие, нежели победа. Билли Пельтцер провел два года в защите на школьном поле. Высшая точка в его карьере была не тогда, когда он перехватил пас и погнал мяч назад к победному удару, а когда подхватил упущенный мяч, что правело к ничьей и спасло Кингстои Фоллз от абсолютного проигрыша в сезоне.

После окончания школы он не пошел в колледж просто потому, что не знал, кем хочет быть в жизни, и ему было стыдно транжирить родительские деньги. Идти по стопам отца – означало следовать за белкой по лесу. Отчасти изобретатель, отчасти коммивояжер, Рэнд Пельтцер имел послужной список, похожий на список частей для авианосца. Билли знал, что ему не нужно такое кочевое существование, и все же ему было так трудно определить, чего он хочет, что его друг Джон Гринкевич – уже кончавший технический колледж – как-то предложил ему попробовать стать дневным сторожем в передвижном театре.

Вместо этого Билли прошел тест выпускника средней школы на профессиональную пригодность, по результатам которого выяснилось, что он вполне подходит для службы в банке. Однако из теста не было ясно, насколько он останется годен, если и дальше будет опаздывать.

– Опять сломался?

Знакомый голос принадлежал Меррею Фаттерману, словоохотливому соседу, сидевшему за рулем своего яркокрасного снегоочистителя. Когда шел снег, Фаттерман садился за рычаги и помогал чистить улицы, отчасти выполняя обязанности по коммунальным услугам, отчасти, как подозревал Билли, поскольку это давало ему возможность потрепаться с людьми.

– Помочь, Билли?

– Нет, спасибо, – ответил Билли. – Это не аккумулятор. Я только что зарядил его. Мне кажется, это сцепление. Или она просто решила поупрямиться.

Фаттерман затормозил и слез с обитого мехом сиденья, Билли про себя простонал, зная, что не может терять времени: Фаттерман желал добра, но он мог минут десять рассказывать тридцатисекундную историю.

– Спасибо, мистер Фаттерман, – быстро сказал Билли, отходя от машины и направляясь к улице в надежде обойти доброжелательного соседа. – Я пойду. Я уже опоздал на работу.

С таким же успехом он мог заговорить на санскрите или подражать пению птиц. Одобрительно кивая, коща Билли проходил мимо него, Фаттерман пристально взглянул иа фольксваген.

– Ничего хорошего в иностранных машинах, – сказал он. – Они вечно замерзают.

Билли заколебался, еще недостаточно отчаявшись, чтобы решиться идти на работу по холоду. Фаттерман был безобиден, а иногда даже помогал. Он долго стоял и смотрел на машину, его прямые-первые волосы прилипли ко лбу. Фаттерману было далеко за пятьдесят, он выглядел моложе, но из-за болтливости и снисходительного обращения иногда казался еще старше.

– Этого не случается с американскими машинами, – сказал он. – Наше может все выдержать.

Бессмыслено спорить, подумал Билли. Выдавив улыбку – которую, он надеялся, Фаттерман расценит как извинение за то, что он купил такую нежную иностранную машину, и оставит эту тему, – Билли открыл рот, желая вернуться к своей дилемме, показав при этом рукой на улицу.

Слова замерли у него на губах с началом новой словесной атаки Фатгермава.

– Видишь этот снегоочиститель? – Он улыбнулся. – Ему пятнадцать лет. Ни разу не подводил меня. Знаешь почему?

Конечно, это был риторический вопрос. Билли опять открыл рот, но не произнес ни слова.

– Потому что это не какое-нибудь иностранное барахло, – ответил Фаттерман самому себе. – Жатка из Кентукки. Ты нигде не увидишь такого хорошего снегоочистителя. Компания перестала их выпускать, потому что они слишком хороши. Понял? Слишком хороши!

Билли пожал плечами. Он попытался изобразить на своем лице печаль, что было нетрудно ввиду того, что через несколько минут его вполне могли уволить.

– Это просто замечательно, мистер Фаттерман, – сказал он. – Я имею в виду, замечательно, что это такая прекрасная машина, но ужасно, что прекратили ее производство. Но мне надо идти. Правда.

– Залезай. Я тебя подвезу, – предложил Фаттерман.

Билли все взвесил. Больше никаких средств передвижения не было, и поскольку почти никто еще не сгреб снег со своих участков тротуара, идти можно было только очень медленно. По крайней мере, снегоочиститель Фаттермана мог довезти его до банка быстрее, чем он дошел бы пешком. Есл и...

Фаттерман воспользовался замешательством Билли.

– Мы поедем прямо в банк, – пообещал он. – Ты ведь там работаешь, да?

– Да-да.

– Ну, давай. Я запущу его на всю катушку и мы туда моментально домчимся.

Билли уселся рядом с Фаттерманом, и они поехали. Только они тронулись, как Билли застонал.

– В чем дело? – спросил Фаттерман.

– Наверное, мама не закрыла Барни, – сказал Билли. – Теперь он увяжется за мной на работу.

И точно, появился и двинулся к ним по глубокому снегу желтоватый пес с большими ушами – это была помесь коротконогой гончей и ирландского сеттера. Он подбежал к агрегату Фаттермана. Его сонные темные глаза с любовью смотрели на Билли.

– Хочешь, остановимся, и ты сможешь отвести его домой? – спросил Фаттерман и потянулся рукой к тормозу.

– Нет, не надо, – сказал Билли. – Я могу привязать его под прилавком в банке. Мистеру Корбену это не понравится, но, если Барни будет вести себя тихо, может быть нам удастся пересидеть до обеда.

Фаттерман кивнул и направил снегоочиститель вперед на полной скорости.

– Что с твоей машиной? – спросил он.

– Не знаю, – мрачно ответил Билли. – Это часто случается. Иногда она работает нормально и в морозную погоду. А иногда она не заводится, даже когда тепло.

– Это напоминает мне гремлинов.

– Вы хотите сказать, что все те машины так себя вели?

Фаттерман рассмеялся.

– Наверное, ты еще слишком молод, чтобы знать какое-либо другое значение слова "гремлин", кроме марки американской машины, – сказал он.

– А что это еще?

– Маленькое существо, – сказал Фаттерман. – Они обожают возиться с механизмами. Я много их видел во время Второй Мировой войны. Я был стрелком-радистом на "Летающей Крепости". Ты наверняка об этом не слышал.

Билли покачал головой, хотя и пытался припомнить, не содержал ли когда-либо бесконечный треп Фаттермана такую информацию. Посмотрев теперь на Фаттермана и быстро произведя подсчеты, он был поражен, сообразив, насколько тот стар, что участвовал в конфликте, который завершился почти сорок лет назад. Конечно, он был немолод, но Билли автоматически ассоциировал ветеранов Второй Мировой войны с людьми в инвалидных колясках или в домах для престарелых. По сравнению с ними Фаттерман выглядел молодцом.

Билли сказал то, что было дипломатически верно и, как оказалось, соответствовало действительности:

– Вы, наверное, были подростком.

Фаттерман кивнул.

– Мне было восемнадцать, когда я пошел на войну, и девятнадцать, когда война кончилась. Но я много узнал о жизни за этот год.

– Я думаю.

– Самое главное, что я узнал – это что существуют гремлины. С ними надо быть осторожным.

Билли не смог сдержать улыбку.

– Ты думаешь, что я тебя дурачу, – сказал Фаттерман с каменным лицом. – Но это правда. Как я сказал, они любят играть с техникой. Со всеми этими самолетами. Вторая Мировая война была для них праздником. Слушай, эти гремлины были везде во время войны. То есть на всех наших кораблях и самолетах. Мне кажется, поэтому наша техника лучше, чем иностранная. В войну мы научились ладить с гремлинами и совершенствовать оборудование. Почему-то гремлины не любили японцев и немцев так, как нас.

– Почему? – спросил Билли.

– Я точно не знаю, но думаю, что потому что у нас – у нашей стороны сильнее развито чувство юмора. Ты же знаешь человеческую природу. Как знаешь, подшучивать можно только над теми, кто сам смеется, правда? Через некоторое время перестаешь донимать тех, кто дуется, потому что это не смешно. Поэтому-то гремлины и занялись нами. В половине случаев мы и конце концов смеялись над тем, что они делали.

– А что они делали?

– Чего только не делали. Вот я был стрелком-радистом, так? Они сбивали мне наводку, и я мазал. Или они проверчивали крошечные дырки в стеклянном иллюминаторе, и внутрь попадал холодный воздух. Они даже забирались в ствол и заклинивали курок, коща я собирался стрелять. Или втыкали в этот момент иголку мне в зад.

Билли засмеялся.

– Вы действительно видели их?

– И да и нет, – ответил Фаттерман. – Они были видны, если смотреть на них искоса, но как только ты бросал на них прямой взгляд, они исчезали из виду.

– Похоже, вы выдумали их, мистер Фаттерман, – простодушно сказал Билли.

– Нет. Они там были. Другие люди их видели и были готовы поклясться в этом. Вот Джексон – мой штурман – он видел их снаружи самолета постоянно, они плясали в струе воздуха за крылом. Или они откусывали маленькие кусочки резины с прокладки от мороза, и на несущей плоскости крыла появлялась наледь. Иногда они шумели пилоту в ухо, и он думал, что один из двигателей отказал. Они даже могли подражать нашим голосам. Однажды они подкрались к нашему пилоту и закричали: "Ты летишь вверх ногами, идиот!" Это было действительно сильно, потому что пилот перевернул самолет в долю секунды. Ты бы видел, как чашки с кофе, и карты, и люди разлетелись кто куда.

– Но это могло быть опасно, – сказал Билли. – Вы о них так говорили, что я подумал, гремлины просто баловались.

– Так и было. Они не хотели подвергать нас опасности, но так оборачивались некоторые их шутки.

Снегоочиститель пересек перекресток Карвера и Кларка, оживленное в обычное время место, где сейчас не было почти ничего, кроме нескольких машин, утонувших в глубоком снегу. Посмотрев на часы, Билли увидел, что уже опоздал на десять минут, но тешил себя надеждой приехать, если повезет, раньше, чем банк откроется для клиентов.

– До конца войны мы научились иметь дело с разными их видами, – продолжал Фаттерман. – Хуже всех были страто-гремлины. Они обычно появлялись на высоте больше десяти тысяч футов. Спандулы – это были гремлины средних лет, фифенеллы – женщины. Были еще джерпы и биджиты. Все они были разные. Мы даже пели песню...

Боясь худшего, Билли отвернулся от Фаттермана, отметив со смешанным чувством, что Барни бежал за ними, явно намереваясь следовать и дальше на любое расстояние.

Тут шум машины Фаттермана смешался с его фальшивым пением.

Когда ты от дома за тысячу миль

И нет внизу ничего,

Тогда-то ты гремлинов видишь зеленых,

И гуммигутовых, и золотых,

Обоего пола и среднего рода,

Гремлинов старых и молодых.

Трясут твои крылья сильней непогоды,

Ты курс потерял из-за них.

Страшное сотрясение снегоочистителя заставило Фаттермана замолчать и чуть не вышвырнуло Билли через борт. Второй удар сопровождавшийся снопом рыжих искр, заставил двигатель заглохнуть.

– Черт, – воскликнул Фаттерман. Нагнувшись, чтобы повернуть ключ зажигания, он встал с сиденья, стянул кожух и выхватил из-под сидения гаечнай ключ – все одним быстрым движением. – Не волнуйся, я знаю, в чем дело, – извинился он. – Я приделаю эту чертову штуку очень быстро.

Билли сполз на землю, погладил Барни и сказал мистеру Фаттерману через крышку капота.

– Я пойду напрямик, мимо миссис Дигл. Спасибо, что подвезли меня.

– Я быстро починю это, – повторил Фаттерман. – Это единственное, что плохо в этом снегоочистителе. Обычно такого не происходит, думаю, это все из-за разговоров о гремлинах.

– Да, – засмеялся Билли. – Еще раз спасибо.

Оставив Фаттермана, который уже глубоко засунул голову в капот. Билли пошел по широченному газону миссис Дигл – ковру нетронутого снега, на котором были лишь несколько следов белок. Барни следовал за ним.

Идя по краю владения к проему в железной ограде, Билли отметил, что владение миссис Дигл было единственным домом на главной площади Кингстон Фоллз, где не было рождественских огней. Даже "Юнион Сейвингз энд Траст Бэнк", его место работы, сверкало двойным рядом мигающих праздничных огней, которые как-то не увязывались с нынешней жесткой политикой фирмы по отношению к клиентам.

Гудок машины и скрежет цепей по утрамбованному снегу отвлекли внимание Билли от неприязненных мыслей о начальнике.

– Убирайся с дороги, чертова кошка!

Из опущенного окна машины полиции Кингстон Фоллз высунулось тонкое, похожее на морду ласки, лицо помощника шерифа Брента. На сидении рядом был сам шериф Рейли, сухой темноволосый мужчина с доброжелательным лицом.

– Пошла, тупая крыса, с дороги, – орал Брент.

Несколько пешеходов, оказавшихся поблизости, остановились посмотреть: Билли, шедший к себе в контору, доктор Молинаро и отец Бартлетт, седой пожилой священник. Перед передним колесом полицейской машины сжалась большая серая кошка, не желая двигаться – то ли от страха, то ли из упрямства. В то время как Брент продолжал орать на нее, из радиоприемника в машине лился поток приятной болтовни, резко контрастирующей с его яростью. "Доброе утро всем тем, кто поздно встает, – ворковал невидимый голос. – Вы слушаете Рики Риальто и список закрывающихся школ. Но вначале давайте послушаем классику Моутаунского рождества, а "Джексон Файв" принесет вам жареных каштанов прямо с огня..."

Длинный гудок сирены перекрыл радостного диктора. Одновременно Билли быстро бросился на улицу и схватил кошку.

– Спасибо, – улыбнулся шериф Рейли.

– Это одна из кошек миссис Дигл, – сказал Билли.

– Если бы я знал, – проворчал Брент, – я бы не остановился.

Рейли кивнул, поднял окно и кивнул Бренту, чтобы тот ехал дальше. Убедившись, что Барни следует за ним, Билли пошел наискосок к парадному входу миссис Дигл. Кошка сладко пригрелась у него в руках. По дороге он заметил, как опустился край занавески в гостиной и строгое лицо без улыбки исчезло в темных недрах дома. Прежде чем он подошел к крыльцу, дверь открылась, и появилась миссис Дигл в исключительно непривлекательном халате, явно застигнутая врасплох – судя по тому, что ее рыжий с металлическим блеском парик был надет набекрень. Губы были сжаты, выражение лица сурово.

– Я говорила, чтобы ты не ходил по траве, – сказала она резко.

Билли быстро взглянул назад на свои следы на снегу.

– Я не ходил по траве, – ответил он. – Я шел по снегу.

– Не умничай, – огрызнулась миссис Дигл.

Билли сунул ей кошку, его взгляд задержался на ее лице лишь на мгновение. В отличие от большинства пожилых людей, лица которых сияли ясностью и мудростью, выражение лица миссис Дигл вызывало у него только тоску и отвращение. Большие блестящие серьги болтались у нее в ушах, глаза были обведены тушью (ресницы тоже жирно накрашены) и выделялись на фоне мертвенно белой от толстого слоя пудры коже. Желтые зубы странно контрастировали с пурпурной помадой, смазанной на нижней губе и сверху. Своими резкими нервными движениями она напоминала оживший манекен или заводную куклу – существо, похожее на те, что Билли видел в мультфильмах по телевизору.

– Я принес вашу кошку, – проговорил он мягко. – Ее чуть не переехала полицейская машина.

Миссис Дигл взяла животное и быстро бросила его на пол позади себя.

– Это счастье, что она еще может ходить после того, как ты ее тащил, – рявкнула миссис Дигл.

Билли пожал плечами.

– Ладно. Убирайся с моего крыльца. Надеюсь, ты не ждешь вознаграждения.

– Нет, миссис Дигл, – ответил Билли. – Мне кажется, даже на "спасибо" нечего надеяться.

С этими словами он повернулся, и они с Барни пошли с крыльца. Вполуха он услышал, как миссис Дигл прокричала на прощание что-то по поводу того, чтобы он проследил за Барни – "не загадил бы" ее ценные кусты. Его мысли были заняты тем, что он корил себя.

– Черт бы меня побрал, – сказал он вслух. – Надо было соображать, что делаешь... Достаточно было бы забросить кошку ей во двор.

И тогда он пришел бы на работу на несколько минут пораньше – то есть менее поздно. Обогнув угол владения миссис Дигл, он побежал, и Барни пришлось сделать то же самое. Внезапное ускорение привело к столкновению пса с большим керамическим снеговиком, единственным легкомысленным предметом, который старуха допустила в свои владения. Облупленная и испещренная тонкими линиями трещин голова снеговика начала заваливаться направо еще несколько лет назад; теперь же, когда Барни коснулся низа статуи, она резко наклонилась вниз, поколебалась немного и скатилась в снег.

Миссис Дигл, которая подсматривала за удаляющимися фигурами из окна столовой, резко вздохнула, когда керамическая голова исчезла в снегу.

– Мерзкие животные! – прошипела она. – Вы у меня оба получите за это.

Она молча смотрела, как молодой Билли Пельтцер с собакой вошел в банк, и выражение ярости на ее лице постепенно сменилось выражением решительности. Потом, поправив парик перед зеркалом в столовой, она наконец решилась.

– К черту снег, – сказала она теперь. – Стоит промочить ноги, чтобы проучить этого панка.