Текст книги "Дневник для Стеллы"
Автор книги: Джонатан Свифт
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 60 страниц)
[Стелла] Доктору Свифту в день его рождения
(30 ноября 1721)
Святого Патрика декан!
Урок стране тобою дан.
Единственный учитель мой,
Меня вниманья удостой!
Хочу воспеть, как скромный друг.
День, стоивший немалых мук
Достойной матери твоей.
Была награда тем ценней.
Когда, тщеславие дразня,
Прекрасной стали звать меня,
Я презирала волокит,
Как презирать их надлежит.
Очистил ты мой вкус тогда.
Чем я с тех пор была горда.
Приметно вянет красота,
Искусством тщетно занята;
Избегнуть каждый предпочтет
Ее ветшающих тенет.
Свою сыграла мигом роль,
Роль в полстраницы, вот в чем соль.
Искусству не спасти цветка.
Вторая сцена так близка.
Непостоянный свет жесток:
Освистан вянущий цветок.
Так блекнут женские сердца,
Чье достоянье – цвет лица.
Девица в тридцать лет грустна,
Как нелюбимая жена.
Уроки Стелле помогли,
От этих бед уберегли;
Полжизни прожито не зря,
Еще другим не в тягость я.
Я знаю, в чем добро и зло —
Вот, что мою красу спасло.
Пускай тускнеет пламень глаз,
Есть пламень сердца про запас.
Непрошенная седина
При свете сердца не видна.
Способно сердце уповать
И нежность коже придавать.
При этом, презирая лесть,
Я нравлюсь даже в тридцать шесть.
Пусть Хлое лишь пятнадцать лет.
Мне огорчаться смысла нет:
Кумир назойливых глупцов,
Падет она, в конце концов.
Холм времени довольно крут.
Нет, Стеллу годы не столкнут.
Законом сделай свой урок,
Чтобы мужчин смирить он мог
И просвещенный женский пол
Обрел бы снова свой престол.
Пусть повторится много раз
День этот, праздничный для нас,
А позже, отправляясь в рай,
Край мантии своей мне дай,
И, память о тебе храня,
Я проживу не дольше дня.
[Эстер Джонсон?]
Стелле ко дню рождения
(1722)
Ты знаешь, Стелла, каждый год
Твой друг тебе хвалу поет,
И ты сама не станешь мне
Напоминать об этом дне,
Но даже, кажется, в гробу
Пожалуюсь я на судьбу:
Я, Стелла, у тебя в долгу,
И расплатиться не могу.
Все больше у тебя заслуг,
И все слабей твой старый друг.
Едва звучит моя струна.
Забвенью ты обречена,
Твой дух высокий не воспет.
Меня сменив, другой поэт
Не воспоет уже тебя,
Другую Стеллу возлюбя.
Я, Стелла, твой должник немой.
Лишь Дилени, наследник мой,[1062]1062
Лишь Дилени, наследник мой… – Дилени Патрик (ум. 1768), с которым Свифт познакомился не ранее своего окончательного возвращения в Ирландию (1714), был как раз в это время назначен канцлером Крайстчерч в Дублине. Со Свифтом их связывали дружеские отношения, и они обменивались стихотворными посланиями.
[Закрыть]
В делах подобных зная толк,
Быть может, выплатит мой долг.
День рождения Стеллы
(Большая бутылка вина, давно погребенная, выкопана в этот день)
(1723)
День Стеллы я решил воспеть,
Надеясь в этом преуспеть.
Пером своим вооружен,
Я был в раздумья погружен.
Затылок я себе чесал
И ногти яростно кусал,
Однако Муза ни гу-гу,
Мысль еле движется в мозгу;
С ней трудно рифму сочетать,
Успел я между тем устать.
Чем дольше думай, тем трудней,
И тем фантазия бедней.
Авось поможет Аполлон.
К нему пошел я на поклон,
Чтоб не сказали, будто лень
Воспеть мне Стеллу в этот день.
Придет как Робин, так и Джек,[1063]1063
Придет как Робин, так и Джек… – братья Грэттены, оба священники; младший из них – Джон Грэттен – был пребендарием в соборе св. Патрика.
[Закрыть]
Чтоб осрамить меня навек;
Сердитый Форд, коварный Джим
И Шеридан зловредный с ним[1064]1064
Сердитый Форд, коварный Джим И Шеридан зловредный с ним… – Форд Чарлз; Джим – Грэттен Джеймс, третий из братьев Грэттенов, дублинский врач; Шеридан Томас (1687—1738) – ирландец по происхождению, отец биографа Свифта Томаса Шеридана (1719—1788) и дед драматурга Ричарда Шеридана; одаренный педагог, с 1707 г. состоял в Тринити-колледже, позднее по ходатайству Свифта получил место капеллана при лорде-наместнике Ирландии Картерете, которое потом потерял за нелояльную в отношении Ганноверов проповедь. Шеридана связывала со Свифтом, как и со Стеллой, долголетняя, тесная дружба; они часто виделись, обменивались шутливыми стихотворными посланиями и лишь незадолго перед смертью Шеридана его дружеские отношения со Свифтом прервались: он позволил себе сделать Свифту замечание относительно возрастающей скупости последнего, и вскоре ему передали, что его появление в деканате далее нежелательно. Братья Грэттены, Чарлз Форд и Томас Шеридан принадлежали к узкому кругу ближайших друзей Свифта в Ирландии, и он часто упоминает их в своих юмористических стихах этих лет.
[Закрыть]
Докажут, к моему стыду,
Что Феб смеется раз в году.
Старался я заверить их:
Внушает Феб мне каждый стих.
Мол, Феб и я давным-давно,
Как перст и перстень заодно.
Увидев, как я оплошал,
Докажут мне, что я бахвал;
Пустое, дескать, хвастовство —
Кивать весь век на божество.
Урон я понесу тогда.
Для Стеллы это не беда;
Мне самому не сдобровать,
А Стеллу будут воспевать.
Феб ради праздничного дня
Вернул к заглавию меня:
Когда бы, как Мафусаил[1065]1065
Мафусаил – библейский персонаж, потомок Адама и Евы, проживший, согласно преданию, девятьсот шестьдесят девять лет (Книга Бытия, 5, 25—27).
[Закрыть],
Ты дольше всех на свете жил,
Ты все равно бы не воспел
Всех свойств ее, всех добрых дел.
У вас в Ирландии декан,
Сдается мне, всегда болван.
И ты признайся сам, не медли,
Не лучше ты декана Смедли[1066]1066
Смедли Джонатан (р. 1671) – декан в Клогере, а позднее в Киллале, сторонник денежной реформы Вуда, против которой так непримиримо выступал Свифт; вследствие этого оба не выносили друг друга, и Свифт часто осмеивал Смедли в стихах и прозе.
[Закрыть].
И поздно ночью, и чуть свет
Вам скажут: Феба дома нет.
Вас всех забыть могли бы вмиг.
Спасает вас ваш громкий крик.
По-моему, ты был бы прав,
На помощь миссис Брент[1067]1067
Миссис Брент. – экономка Свифта, после смерти которой в 1735 г. ее заменила ее дочь Анна.
[Закрыть] позвав,
Ее советам ты внемли.
К ней благосклонен бог земли.
Вооружившись кочергой,
Свершит она обряд благой;
В подвале Сондерса[1068]1068
Сондерс. – По-видимому, дворецкий Свифта.
[Закрыть] не вдруг
Магический начертит круг,
Где выкопает Арчи[1069]1069
Арчи – слуга Свифта, точно так же, как и упоминаемый в 77 строке Роберт.
[Закрыть] клад
Лопатою не наугад.
Там будут Стелла, Грэттен, Форд,
Ребекка с ними, как эскорт.
Увидишь через полчаса:
Бутылка метит в небеса.
Огнем и ветром рождена,
Тебя в молчанье ждет она.
Поэтов Бахус веселит,
Сок Бахуса в бутылку влит;
Могилу покидает он,
В обширном чреве затаен.
Для мозга лучший эликсир,
Тебе, поэт, сулит он пир.
Смотри, поэт, лови момент!
Иначе сотня миссис Брент
И с ними тысяча лопат
Напрасно раскопают ад.
Ты выпей, но не через край,
И смело Музу призывай;
Пусть Роберт ради торжества
Осадок выцедит сперва,
И Муза явится к столу,
Чтоб Стелле ты воспел хвалу.
Стелла в Вуд-парке
Усадьба Чарлза Форда, эск.,
в восьми милях от Дублина
(1723)
Дон Карлос[1071]1071
Дон Карлос – прозвище Форда.
[Закрыть] был настолько мил,
Что Стеллу в гости пригласил.
Полгода Стелла прожила
Там, где утехам нет числа.
Повсюду Стелла успевала,
Прислугу Стелла муштровала;
Мгновенно полюбив комфорт,
Во всем ценила высший сорт.
Вот Стелла за столом сидит,
На лакомства едва глядит.
Хоть куропатка недурна,
Но лучше с привкусом зерна…
Вкусней оленина с жирком,
Но нет пикантности в жарком.
Дон Карлос говорит: «Мадам,
Понравился ли голубь вам?»
Перепелиное крыло
Едва привлечь ее могло.
Со вкусом Стелла пьет вино,
Играет при свечах оно.
Дон Карлос, демон-искуситель.
Завлек ее в свою обитель,
Обхаживал и угощал.
Он Стеллу роскошью прельщал.
Мрачнеют небеса зимой,
Пора красавице домой.
Из мест, где был нектар пригублен,
Назад в зловонный, хмурый Дублин.
Гулять ей негде будет впредь,
Придется в кресле посидеть.
Ей не дождаться здесь банкета,
Нет, предстоит ей здесь диета.
Там челядь перед ней робела,
Здесь Дингли властвует всецело.
Там было всяких яств помногу,
Здесь ломтик мяса, слава богу.
Там вина пили, не жалели,
Здесь пьют полпинты в три недели.
Там общество – десерт к меню,
Здесь царство всяких парвеню.
Там Форд, блестящий бонвиван,
А здесь убогонький декан.
Там был в почете аппетит,
Здесь голодовка предстоит.
В один из пасмурнейших дней
Угрюмый Ормонд перед ней.[1072]1072
Угрюмый Ормонд перед ней. – Имеется в виду название набережной, на которой одно время жила Стелла и Дингли.
[Закрыть]
Остановился кучер тут.
Никак ошибся дверью плут?
Такая дверь наводит сплин. —
Войти мешает кринолин.
В пустынных комнатах тоска,
К тому же лестница узка,
И слишком низок потолок.
Унылый, в общем, уголок.
В глубоких трещинах стена.
Столам и стульям грош цена.
Квартиру нужно поменять,
Другую следует нанять;
Позорит Стеллу жалкий кров.
Пригодный лишь для бедняков.
Гостей надумала позвать,
Чтобы одной не тосковать
И не ударить в грязь лицом,
Вуд-парк считая образцом.
Где две бутылки, там банкет.
(Четыре мог вместить буфет.)
Пять блюд фаянсовых зато,
На этих блюдах пять ничто.
Неделя пронеслась, как сон;
Урон финансам нанесен;
Рассеяли былой дурман
Селедка, пиво и декан.
Шутил я, Стелла, до сих пор.
Такие шутки – не укор.
Мой поэтический намек
От истины весьма далек.
Намеки вымыслу сродни,
Не оскорбительны они.
Шутливый мой задор ценя,
Твой вкус не обвинит меня.
Я признаюсь, хулить грешно
Твой дом, твой стол, твое вико.
Являя роскошь чистоты,
В миниатюре блещешь ты.
Ты по Вуд-парку не вздыхай,
Покинув этот мнимый рай!
Пусть город мрачен, как всегда,
Пускай не так вкусна еда,
Однако дело не в еде,
Ты, Стелла, хороша везде,
И подтвержден мой стих судьбой:
Убогий дом – Вуд-парк с тобой.
Новогодний подарок для Бекки
(1723)
Приносит Янус[1073]1073
Янус. – Первый месяц года в Риме был посвящен древнему италийскому божеству времени Янусу (от чего и произошло его название – январь) и на 1 января приходились главные празднества в его честь.
[Закрыть]-доброхот
Для Бекки множество забот.
Конечно, доктор Свифт готов
Ей переслать мешок даров.
В пакете воркотня декана,
Поддразниванья Шеридана,
Проступки Робина и Нелли,
Которые не поумнели.
Поклажу на спину взвали!
Ларец, который тоже здесь,
Гордыней Стеллы полон весь.
Вот в клетке воробей сидит,
Он будет ласками убит.
И разместились попеченья
В корзиночке для развлеченья.
Узлы развязывать умей,
Гнетущие твоих друзей.
А в этих двух мешках тугих
Твои заботы о других.
Для всех твоих тревог заочных
Бочонков не хватает прочных.
Шлет Янус Бекки в уши серу,
Чтоб любопытствовала в меру.
Вези заботы Килки в Дублин,
Чтоб нами город был возлюблен.
Тебе пустые шлют кули.
Поклажу на спину взвали!
Стелле
Написано в день ее рождения, 13 марта 1724 г.
(но не на тему, так как я лежал больной)
Средь вечных немощей моих
Еще подвластен ли мне стих?
Я день рожденья Стеллы мог
Отметить в прошлом данью строк.
Мне дань теперь не удалась;
Мне жаль, что Стелла родилась.
Неблагодарный! В ней одной
Обрел подмогу я, больной,
Она мне служит, как раба,
Хоть речь моя порой груба,
И слабый, к моему стыду,
Я часто злобствую в бреду.
Она целит мою напасть,
Слезами гасит злую страсть;
Хоть ей самой куда больней,
И, значит, помощь ей нужней.
Она мне предается вся,
Без жалоб свой недуг снося.
Нежней и тверже нет сердец,
Уступит ей любой мудрец.
Вся жизнь ее сложилась так,
Чтобы творить ей больше благ,
Чтоб добродетелей своих
Не прятать от сердец других.
Кто знал бы, как она тверда,
Не будь ей ведома беда?
Являет Стелла доброту,
Когда друзьям невмоготу.
Пускай недуг мой станет злей,
Меня ты, Стелла, пожалей!
Пускай бешусь я, словно зверь,
Тебя награда ждет, поверь!
Я сам исправиться готов,
Как только буду я здоров.
Тебя за мой сердитый бред
Вознаградят, сомнений нет.
Тебя мы будем чтить и впредь;
Ты будешь, Стелла, нас жалеть.
День рождения Стеллы
(1725)
Когда красавица стара,
Забыть о танцах ей пора.
Хромает старый нелюдим,
Плясунья-рифма в ссоре с ним.
Твой день рожденья твой певец
Почтил бы в прозе наконец;
Однако старый весельчак
Порой танцует кое-как
С домоправительницей старой,
Довольствуясь такою парой.
Поскольку Дилени поник
Среди своих любимых книг,
Когда пасует Шеридан,
Партнер для Стеллы – лишь декан.
Остроты вместе с красотой
Подруги младости святой.
Пятнадцать весен красоте,
Лет в двадцать мысль на высоте;
Всегда старик-поэт нелеп.
Поэты молоды, как Феб;
И, как Венера, молода
Их муза, резвая всегда.
Мне, Стелла, пятьдесят шесть лет.[1074]1074
…пятьдесят шесть лет. – На самом деле Свифту было тогда 58 лет, а Стелле не 43 года, как указано далее, а 44.
[Закрыть]
Какой же я теперь поэт?
Тебе, мы знаем, сорок три,
Немало, что ни говори.
Где блеск острот, очей, кудрей?
Мы стали строже и мудрей.
Перечить незачем судьбе,
И в прозе предан я тебе.
Поверь мне, дружба не плоха
И безо всякого стиха.
Без музы я не запою,
Нет, выскажу хвалу мою.
Но Стелла, кто сказал, что ты
Своей лишилась красоты,
Что лучник резвый Купидон
Косою времени смещен
И ты не можешь скрыть седин?
Не верю в это я один.
Я признаюсь, день ото дня
Глаза слабеют у меня.
Природою так решено:
Мой взор с тобою заодно.
Стыжусь я надевать очки[1075]1075
Стыжусь я надевать очки… – Свифт в самом деле и в старости отказывался носить очки.
[Закрыть]
И всем наветам вопреки
Тобой любуюсь в тишине:
Морщин твоих не видно мне.
Ты благородна, ты умна.
Пускай проходят времена,
Ты молода в глазах моих:
Я слеп, но я не из глухих.
Мой жребий был бы слишком плох,
Когда бы я, прозрев, оглох.
Рецепт как Стелле помолодеть
(1725)
У бедняков убогий кров,
Нет ночью места для коров.
Едва пройдет Михайлов день[1076]1076
Едва пройдет Михайлов день… – То есть едва начнется осень (после 29 сентября – дня Михаила архангела).
[Закрыть],
Вблизи шотландских деревень
В холодном сумрачном краю
Коровы бродят по жнивью;
Сквозь шкуру светится скелет,
На пастбище травинки нет;
Коровы бедствуют в ненастье
И стойко держатся в несчастье;
Дождь в мае землю оросит,
На нивах злаки воскресит;
Росистая ночная тьма
Коровам ниспошлет корма;
Корова в теле вновь тогда
И, словно телка, молода;
Как будто бы весной готов
Котел Медеи[1077]1077
Котел Медеи… – Медея – героиня древнегреческой мифологии, чародейка, варившая яды и волшебные зелья.
[Закрыть] для коров
И от коровы недалек
Тот, кто Европу в миг завлек.[1078]1078
Тот, кто Европу …завлек. – Зевс, похитивший Европу, превратившись для этого в быка.
[Закрыть]
Ты скажешь, был я неучтив,
Тебя с коровою сравнив?
Но в этом суть, поверь мне, Стелла,
Зимой ты тоже спала с тела.
Весною смело в путь пустись.
Поедешь в Килку ты пастись!
Там воздух вновь тебя прельстит,
К тебе вернется аппетит,
И ты, блуждая по лугам,
Вновь нагуляешь тело там,
И заиграет в жилах кровь.
Себя ты к этому готовь!
Ты только имя сохранишь
И свой заслуженный престиж.
Когда живое существо —
Кровь, плоть и больше ничего,
Кровь обновив и телеса,
Возникнет новая краса.
Среди травы, где жаркий свет,
Вернешь свои пятнадцать лет.
Такой сплетешь себе венок,
Что сквайры все собьются с ног
И в сапогах со звоном шпор
В сопровожденье гончих свор
Обгонят судей франтоватых
И слуг, подпасков простоватых,
Чтобы до утренней звезды
Твои поцеловать следы.
Однако, стих запомнив мой,
Вернись ты вовремя домой.
Михайлов день придет опять;
Начнешь ты, Стелла, вес терять.
И в Килку сквайры ни ногой,
Дичиной заняты другой.
В морозы дома нам не страшно.
Найдется здесь вино и брашно.
День рождения Бекки
(8 ноября 1726 г.)
Сегодня ты новорожденная,
Самой судьбой вознагражденная!
Судьба скрутила вдвое нить,
Чтоб нам твой стойкий нрав ценить.
Для этой нитки ножниц нет,
Она прочнее в сорок лет.
Забота кошку не убьет,
Ребекка крепче от забот;
Она здорова и толста,
Хоть постоянно занята.
Когда подагра метит в лоб,
Сулят врачи больному гроб,
Но торжествует костоправ,
Болезнь в конечности загнав.
Тогда подагра век продлит
И долголетие сулит.
Поздравить Бекки я могу:
У ней заботы не в мозгу.
Наука, видно, не права:
У нашей Бекки голова
Под властью рук, под властью ног
Вот где скопление тревог.
Ребекке думать недосуг,
С нее довольно ног и рук;
Они соперничают в гонке,
А голова всегда в сторонке.
В движенье Бекки день-деньской,
Полезен ей режим такой.
В трудах, живучая, цела,
Всех кошек Бекки превзошла.
Живет Ребекка для друзей
И ради выгоды своей.
Пусть будет Бекки начеку,
Сначала выпив кофейку,
Чтоб, не пролив последней чашки,
Подать на завтрак Стелле кашки.
Не подкрепить бедняжке сил,
Покуда Тигр не закусил.
Пусть Бекки много-много раз
Задремлет с Тигром[1079]1079
Тигр – собачка Дингли.
[Закрыть] в поздний час;
При этом лучше так заснуть,
Чтоб кресла не перевернуть.
Лай слушать – сущая услада,
Речей подслушивать не надо.
Когда же за деканом вслед
Покинет Стелла белый свет,
Пускай поможет Бекки кофе
Не поддаваться катастрофе.
С другими знаться, вероятно.
Ей будет более приятно:
Не будут Бекки укорять,
Ей будут сплетни поверять,
Опишут ей крестины, свадьбы,
Знай слушай, только не устать бы!
Декан уже не закричит,
Навеки Стелла замолчит.
Ребекка пусть умрет поздней.
Гермес любезен будет с ней,
В Элизиум[1080]1080
Элизиум – в древнегреческой мифологии поля в загробном мире, где блаженствуют праведники.
[Закрыть] явив дорогу,
Чтобы забыть ей там тревогу.
Надпись на ошейнике песика миссис Дингли
(1726)
Красть меня не нужно ни под каким предлогом.
Сердце миссис Дингли во мне, четвероногом.
День рождения Стеллы
(13 марта 1727 г.)
Твой день приносит счастье мне
В невзгодах радуя вдвойне.
Сегодня вспомнить недосуг
Мой возраст или твой недуг.
От нашей темы далеки
Пилюли, снадобья, очки.
Мы завтра возвратимся к ним
И досыта поговорим.
В печальных мыслях толку нет.
Найдем приятнее сюжет,
Чтобы остаток наших дней
Для нас с тобою стал ценней.
Вот несколько серьезных строк,
Наставник твой не слишком строг.
Пусть нам природа не дает
Сегодня забегать вперед,
Ты можешь с радостью взглянуть,
Какой остался в прошлом путь.
Допустим, бредни – рай и ад,
Как атеисты говорят
В надежде каждому внушить
Одно желание: грешить,
Чтоб мучились потом они,
По крайней мере, не одни,
Нам доказать нельзя никак,
Что добродетель, благо благ,
Собой довольствуясь одной,
Согласно мудрости земной,
Однажды якобы умрет,
Бесследно сгинет в свой черед,
Не озарив преклонных лет,
Скорбей, болезней, тягот, бед,
Своим целительным лучом,
Оставив сердце ни при чем.
Ты жизнь достойно прожила.
Что ж, Стелла, ты не весела?
Ты не спасала ли бедняг
Среди смертельных передряг,
И с бедняками свой запас
Ты не делила ли подчас?
Так бережет Небесный Царь
Свою поруганную тварь.
Страдальцев защищала ты
От пагубной неправоты.
Твой дух, жалевший тех, кто мал,
И тех, кто в грязь невольно пал;
Твое презренье к подлецам,
Чей блеск порочный мил глупцам;
Терпенье, мужество больных,
Урок для стоиков иных, —
Неужто сгинет все во мгле,
Как отражение в стекле,
Как исчезает, например,
Неуловимый рой химер?
Но разве через двадцать лет
От прошлых яств последствий нет?
Нам безо всякой пищи впредь
Не предстоит ли умереть?
Кто будет спорить, говоря,
Что вся еда пропала зря?
И добродетель, что весьма
Нужна для нашего ума,
Не остается ли всегда
В благих поступках, как еда?
Докажет нам какой мудрец,
Что добродетели конец?
Поверь мне, Стелла, если ты
Превыше всякой суеты
И для друзей живешь своих,
Не зная помыслов других,
Твои деянья все подряд
Твое же сердце укрепят.
Ты помнишь, Янус был двулик.
Так добродетель каждый миг
Обозревает прошлый путь.
Чтобы смелей вперед шагнуть.
Она болезнь твою целит,
Выздоровление сулит.
Так, ради бога, пожалей
Жалеющих тебя друзей!
Недугам, Стелла, дай отпор.
Нас больно ранил твой укор.
Хоть был бы рад я жизнь отдать,
Чтоб только Стелле не страдать,
Поскольку сам я сознаю,
Что ты продлила жизнь мою,
Мне даровав короткий срок,
Чтоб я сказать все это мог.
На смерть миссис Джонсон
Сего дня, в воскресенье, 28 января 1727—1728 г. около восьми часов вечера, слуга принес мне записку с известием о кончине самого верного, достойного и бесценного друга, коим я, а, возможно, и вообще кто-либо из смертных, был когда-нибудь благословен. Она преставилась около шести часов вечера сего дня, и как только я остался один, то есть примерно в одиннадцать часов вечера, я решил собственного удовлетворения ради сказать несколько слов о ее жизни и характере.
Она родилась в Ричмонде, в графстве Сэррей. 13 марта 1681 г. Ее отец был младшим сыном почтенного семейства в Ноттингемшире, а мать – более низкого рода, так что у нее, конечно, не было особых оснований тщеславиться своим происхождением. Я узнал ее, когда ей было только шесть лет, и в какой-то мере содействовал ее образованию, предлагая книги, которые ей следовало прочесть, и постоянно наставляя в началах чести и добродетели, от коих она не отклонялась ни в едином поступке на протяжении всей своей жизни. От младенчества и примерно до пятнадцатилетнего возраста она была несколько болезненна, но потом сделалась совершенно здорова и слыла одной из самых красивых, изящных и приятных молодых женщин в Лондоне, разве только что немного полноватой. Ее волосы были чернее воронова крыла, и все черты лица отличались совершенством. Жила она обычно в сельской местности вместе с одним семейством[1081]1081
…жила она …в сельской местности вместе с одним семейством… – Детские годы Стеллы прошли в семействе лорда Темпла в его поместье Мур-Парк.
[Закрыть], где близко подружилась с другой дамой[1082]1082
…подружилась с другой дамой… – Ребеккой Дингли.
[Закрыть], старше ее возрастом. Я принужден был тогда, к большому моему огорчению, обосноваться в Ирландии и когда, приблизительно год спустя, отправился навестить своих друзей в Англии, то обнаружил, что она несколько обеспокоена в связи с кончиной человека[1083]1083
…обеспокоена… кончиной человека… – Сэра Уильяма Темпла.
[Закрыть], от которого она в какой-то мере зависела. Все ее состояние не превышало в то время 1500 фунтов, про-центы от которых давали чересчур скудные средства к существованию для человека ее достоинств и в стране, где все так дорого. Принимая во внимание эти обстоятельства, и, конечно, в немалой степени ради собственного моего удовлетворения я, имея мало друзей и знакомых в Ирландии, убедил ее и другую даму, любезную ее сердцу подругу и компаньонку,, перевести все имеющиеся у них деньги в Ирландию, поскольку большая часть их состояния заключалась в ежегодной ренте с процентных бумаг.
В то время в Ирландии деньги приносили десять процентов дохода, помимо того преимущества, что они оставались в распоряжении вкладчика и что все необходимое для жизни стоило здесь вполовину дешевле. Они последовали моему совету и вскоре переехали в Ирландию. Однако, мне довелось пробыть в Англии несколько дольше, нежели я предполагал[1084]1084
…мне довелось пробыть в Англии несколько больше, нежели я предполагал… – Свифт пробыл в этот свой приезд в Англии с мая по сентябрь 1701 г.
[Закрыть], и они были весьма обескуражены, очутившись одни в Дублине, где их никто не знал. Ей было в то время около девятнадцати лет, и на нее вскоре обратили внимание. Неожиданное их появление наводило на мысль о каком-то вольном поступке, и потому вначале на них смотрели с осуждением, как если бы для подобного переезда имелись тайные причины, однако вскоре подозрения были развеяны ее безупречным поведением. Она переехала сюда со своей приятельницей в 170-году[1085]1085
…переехала сюда… в 170… году… – В 1701 г. летом, до возвращения в Ирландию Свифта.
[Закрыть], и они жили вдвоем до сего дня, пока смерть не отняла ее у нас. В продолжение многих лет у нее бывали длительные периоды недомогания, а в минувшие два года ее состояние несколько раз было почти безнадежным, и, говоря по справедливости, в последний год она ни одного дня не была здорова и шесть месяцев была при смерти, но все же, вопреки природе, оставалась жива благодаря безмерной доброте двух докторов и заботам ее друзей. Все это написано мной в тот же вечер между одиннадцатым и двенадцатым часом.
Едва ли какая другая женщина была когда-нибудь столь щедро наделена от природы умом или более усовершенствовала его чтением и беседой. И все же память ее была не столь хороша, а в последние годы заметно ослабела. Я не припомню случая, когда бы мне довелось услышать от нее неверное суждение о людях, книгах или делах. Ее совет бывал всегда самым лучшим, и величайшая независимость суждения сочеталась в ней с величайшим тактом. Едва ли какое человеческое существо отличалось подобным изяществом в каждом жесте, слове, поступке и никогда еще любезность, независимость, искренность и непринужденность не встречались в столь счастливом сочетании. Казалось, все, кто ее знал, уговорились обходиться с ней намного почтительнее, нежели то подобало человеку ее положения, и, тем не менее, самые разные люди ни с кем не чувствовали себя так непринужденно, как в ее обществе. Мистер Аддисон, будучи представлен ей во время своего пребывания в Ирландии, сразу же оценил ее и говорил мне, что, если бы ему не довелось вскоре после этого уехать, он не пожалел бы усилий, чтобы заслужить ее расположение. Стоило только наглому или самодовольному хлыщу выказать по отношению к ней хотя бы малейшую неучтивость, и ему уже нечего было рассчитывать на приятное времяпрепровождение, потому что она не знала в таких случаях пощады и непременно выставляла его на посмешище в глазах всех присутствующих, и так, что он не осмеливался пожаловаться или негодовать. Все мы, имевшие счастье наслаждаться ее дружбой, единодушно сходились во мнении, что лучшее из всего сказанного в часы послеобеденной или вечерней беседы неизменно принадлежало ей. Некоторые из нас записывали самые меткие ее замечания или, как это называют французы, bons mots [остроты (франц.).], в чем она значительно превосходила всех. Она никогда не ошибалась в людях и никогда не позволяла себе сурового слова, разве только если дело заслуживало куда более сурового осуждения.
Слуги души в ней не чаяли и в то же время благоговели перед ней. Случалось, она вела себя с ними запросто, однако внушала им такую робость, что они неизменно оставались почтительными с нею в высшей степени. Она редко выговаривала им, но с такой суровостью, что этого хватало надолго.
29 января. У меня болит голова, и я не в состоянии больше писать.
30 января. Вторник.
Нынче вечером состоится погребение, на котором я по нездоровью не смогу присутствовать. Сейчас девять часов вечера, и меня поместили в другой комнате, дабы мне не были видны зажженные свечи в церкви, ведь окна моей спальни приходятся как раз напротив.
При всей мягкости нрава, как то и подобает даме, ей было присуще мужество, достойное героя. Как-то она поселилась со своей подругой в доме, который стоял на отшибе, и шайка вооруженных негодяев попыталась вломиться к ним в то время, когда кроме них там находился один только мальчик-слуга. Ей было тогда около двадцати четырех лет, и так как ее предупредили, что ей следует остерегаться возможного нападения, то она выучилась обращаться с пистолетом. И вот, в то время как другие женщины и служанки были напуганы до полусмерти, она тихонько прокралась к окну столовой, надела черный плащ с капюшоном, чтобы остаться незамеченной, зарядила пистолет, осторожно приподняла оконную раму и, прицелившись с величайшим хладнокровием, разрядила пистолет в одного из негодяев, служившего прекрасной мишенью. Смертельно раненный, он был унесен своими сообщниками и на следующее утро скончался, а его сообщников так и не смогли найти. Герцог Ормонд часто при мне поднимал тост за ее здоровье, вспоминая этот случай, и всегда питал к ней чрезвычайное почтение[1086]1086
…герцог Ормонд… питал к ней почтение. – Ормонд с 1703 г. по июнь 1705 г. состоял в должности лорда-наместника Ирландии, когда, возможно, и познакомился со Стеллой; вторично был назначен на эту должность в 1710 г.
[Закрыть]. Она, правда, побаивалась ездить в лодке, после того как однажды едва не утонула, но сумела по здравом размышлении преодолеть эту слабость. Никогда не бывало, чтобы она вскрикнула или обнаружила страх в карете или верхом, или выказала тревогу при каком-нибудь неожиданном происшествии, как то бывает с большинством представительниц ее пола, которые из малодушия или из жеманства любят выразить чрезмерный испуг.
В разговоре она никогда не бывала рассеянной, не имела привычки прерывать собеседника и не проявляла нетерпения, дожидаясь, когда собеседник, наконец, умолкнет, чтобы вставить словечко. Она говорила чрезвычайно приятным голосом, пользуясь самыми простыми словами, без малейшей застенчивости, разве что только из скромности в присутствии незнакомых людей вела себя несколько сдержанно и никогда даже в близком дружеском кругу не грешила многословием. Она была не очень осведомлена в избитых темах женской болтовни; хула и клевета никогда не слетали с ее уст, и все же среди немногих друзей в приватном разговоре не очень церемонилась, выражая свое презрение к фату и описывая все безрассудство его поведения; однако была склонна скорее извинять безрассудства представительниц ее собственного пола или сожалеть о них.
Стоило ей однажды убедиться на основании неоспоримых свидетельств, что лицо, занимающее высокое положение, а тем паче из числа священнослужителей, прегрешило против истины и чести, как она уже не скрывала своего негодования, и даже при упоминании его имени на лице ее отражалось неудовольствие. Это особенно проявилось в отношении одного или двух лиц из числа сих последних, коих она знала и почитала, однако стала презирать более, чем кого бы то ни было, обнаружив, что они принесли эти две драгоценные добродетели в жертву своему честолюбию; куда охотнее она простила бы им обычные безнравственные поступки мирян.
Нередкие приступы болезни на протяжении большей части ее жизни не позволили ей продвинуться в чтении так далеко, как она могла бы при более благоприятных обстоятельствах. Она хорошо знала из греческой и римской истории, да и во французской и английской не была невеждой. Она прекрасно говорила по-французски, хотя многое потом забыла по небрежности и вследствие болезни. Она внимательно прочитала все лучшие книги о путешествиях, которые способствуют широте умственного развития. Она понимала философию Платона и Эпикура и очень метко судила о недостатках учения последнего. Она делала весьма здравые выводы из лучших книг, которые читала. Она понимала природу государственного управления и могла указать, в чем состоят заблуждения Гоббса, как в этом отношении, так и в вопросах религии. Она хорошо умела распознавать болезни и обладала кое-какими сведениями из анатомии: всему этому она выучилась еще в юные годы у одного известного врача, под наблюдением которого долгое время находилась и у которого ее нравственные достоинства и сообразительность вызывали величайшее почтение. Она обладала истинным вкусом во всем, что касается остроумия и здравого смысла, будь то в поэзии или в прозе, и была превосходным критиком по части слога; нелегко было также сыскать более подходящего или нелицеприятного судью, совету которого сочинитель мог бы вернее последовать, если он намеревался напечатать свой труд, при том лишь условии, чтобы его предмет не выходил за пределы ее познаний. Возможно, что она все же была иногда чрезмерно строга, но это не опасная и простительная погрешность. До конца своих дней она сохранила рассудительность и живость ума, хотя нередко жаловалась на память.
Ее состояние, насколько мне известно, не намного превышало 2000 фунтов, из коих большая часть не может быть унаследована, так как помещена на условиях пожизненной ренты в Англии и Ирландии.
Говоря о человеке столь необыкновенном, возможно, простительно упомянуть и некоторые частности, пусть маловажные, затем что они дадут лучшее представление о ее характере. Когда она была девочкой, ее матушка и друзья часто дарили ей золотые монеты с условием, что она будет беречь их, и постепенно накопление превратилось у нее в такую страсть, что примерно за три года она собрала больше 200 фунтов. Она любила показывать их, чтобы похвастаться, но ее матушка, опасаясь, как бы у нее их не выманили, после долгих уговоров убедила ее поместить эти деньги под проценты. Будучи лишена удовольствия любоваться своим золотом и пересчитывать его, чем она непременно занималась по нескольку раз в день, и отчаявшись накопить еще раз такое же сокровище, она ударилась в другую крайность: стала беззаботной и беспечно расточала свсе новое приобретение. Так продолжалось почти до двадцати двух лет, когда, вняв советам некоторых друзей и напуганная длинными счетами от кредиторов, постепенно заманивавших ее в свои сети, она призадумалась над своим безрассудством и не успокоилась до тех пор, пока полностью не расплатилась по всем счетам от лавочников и не возместила весьма значительную сумму, которую за это время издержала. С годами и благодаря своему недюжинному уму она сделалась и оставалась в продолжение всей своей жизни чрезвычайно воздержанной и экономной, однако при всем том обнаруживала сильную склонность ко всякого рода щедрости, которую могла себе позволить лишь потому, что совершенно избегала тратить деньги на наряды (к которым всегда относилась с презрением), сверх того, что требует благопристойность. И хотя частое возобновление болезни требовало немалых расходов помимо платы врачам, среди которых она встретила нескольких столь великодушных, что не могла заставить их взять деньги (хотя в противном случае непременно бы разорилась), у нее всегда была в наличии значительная сумма денег. Достаточно сказать, что после ее смерти, в то время как ближайшие друзья полагали, что она не оставила после себя никаких средств, душеприказчики обнаружили в ее сейфе около 150 фунтов золотом. Если она и огорчалась по поводу скудости ее средств, то лишь потому, что они не позволяли ей принимать друзей так часто и так гостеприимно, как ей бы того хотелось. И, тем не менее, они всегда были желанными гостями, и пока она чувствовала себя достаточно здоровой, чтобы приглашать, их угощали с большим вкусом и изысканностью, так что казалось, будто ее доходы и доходы ее приятельницы куда более значительны, нежели было на самом деле. Они всегда снимали квартиру и держали прислугу, состоявшую из двух служанок и одного слуги. Она вела счет всем расходам по дому, начиная со времени своего приезда в Ирландию и до последних месяцев перед смертью, и, просматривая записи своих расходов по хозяйству, бывало, жаловалась, что все предметы первой необходимости вздорожали вдвое против прежнего, тогда как проценты, получаемые с денег, уменьшились почти наполовину, так что прибавление, сделанное к ее состоянию[1087]1087
…прибавление, сделанное к ее состоянию… – Свифт, видимо, имеет в виду деньги, которые он регулярно выплачивал Стелле и Дингли.
[Закрыть], стало в самом деле совершенно необходимым.
(С этого места я продолжал писать, когда находил время).
Однако благотворительность в отношении бедняков она считала долгом, которого никак нельзя уменьшить, а посему сделала эту статью податью на свои расходы у торговцев, что поставляют дамам всякие щегольские побрякушки. Одежду она покупала как можно реже и притом настолько скромную и недорогую, насколько ей позволяло ее положение, и в течение многих лет вовсе не носила кружева. По причине ли необыкновенной ее проницательности или удачливости при выборе тех, кого она взыскала своими щедротами, но только ее благодеяния приносили больше пользы, нежели вдвое большее даяние из любых других рук. И я слыхал, как она говорила: «Бедняки всегда платили мне благодарностью», – чем она была, как видно, обязана своему умению распознавать тех, кто заслуживает участия, равно как и той деликатности, с какой она оказывала помощь.
