Текст книги "Дневник для Стеллы"

Автор книги: Джонатан Свифт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 60 страниц)

Итак, скромный провинциальный пастор в Ирландии и в то же время самый блистательный сатирик, пародист и памфлетист в английской литературе начала XVIII в., человек с репутацией атеиста среди своих собратьев по клиру и одновременно защитник непререкаемого авторитета англиканской церкви среди вигов – таков был доктор Свифт, когда в конце августа 1710 г. он в свите лорда Уортона (чтобы было не так накладно) отправился в Лондон. Он был вновь послан в помощь уже находившимся там двум ирландским епископам хлопотать все о тех же первинах. Ехал он с явной неохотой: слишком еще свежи были в памяти его недавние безуспешные и унизительные хлопоты.

По пути в Лондон он отправил Эстер Джонсон письмо, которое и положило начало «Дневнику для Стеллы», впервые предлагаемого вниманию русского читателя. Это было обычное дорожное письмо, не отличающееся от других писем Свифта. Но, очутившись в Лондоне, он вскоре почувствовал, что становится очевидцем событий, которые, возможно, будут иметь огромное значение для судеб его страны, и что в его собственной судьбе могут произойти перемены, которых он столько лет ожидал и на которые так надеялся. Писать об этом от случая к случаю, лишь в ответ на получаемые из Ирландии письма, значило многое, достойное упоминания, забыть, и тогда он решает превратить свои письма в некое подобие дневника. Постепенно с каждым новым письмом стала складываться у Свифта своеобразная манера вести свои записи, делающая его дневник не похожим ни на какой другой. При этом он и не помышлял превратить свои записи в книгу и отнюдь не собирался публиковать их. Более того, дневник ни в коем случае не предназначался для посторонних глаз и, если Письма первоначально сохранились, то, возможно, лишь благодаря благоговейному отношению Эстер Джонсон к каждой написанной Свифтом строке и еще вскользь оброненным им как-то словам, что на склоне дней ему будет любопытно перечесть эти страницы. Да и название «Дневник для Стеллы» принадлежит не Свифту, а позднейшим его издателям и биографам. И лишь после публикации этих писем отдельной книгой в 1784 г. началась ее история не только как выдающегося документа эпохи и одновременно документа глубоко личного, автобиографического, но прежде всего как литературного памятника, естественно вписавшегося в круг получивших распространение именно в XVIII в. жанров писем, записок, исповедей, дневников.

* * * *

Попытаемся теперь воспроизвести канву важнейших событий, происходивших во время этого пребывания Свифта в Англии, частью на основании записей «Дневника», где они окружены таким количеством самого разнородного материала, что некоторые существенные моменты могут ускользнуть от внимания читателя, а частью выходя за пределы этих записей, ибо Свифт далеко не все в них упоминает – из предосторожности, порой из предвзятости, а еще и потому, что даже он был далеко не обо всем осведомлен, и факты, накопленные с тех пор как литературоведами, так и историками, позволяют более полно восстановить истинную картину тех лет.

Хотя на основании «Дневника» можно подумать, что политическая ситуация, сложившаяся в Лондоне к приезду Свифта, была для него неожиданностью, на самом деле он знал о начинающихся переменах и даже рассчитывал на них: еще до отъезда он писал своему лондонскому издателю Туку, что надеется вскоре его увидеть, и прибавлял: «… похоже… будет установлен новый порядок вещей, а у меня есть та заслуга, что я не стал приноравливаться в старому» [Corresp., 1, 166.]. Дни кабинета вигов еще недавно, казалось бы, столь устойчивого, были сочтены. Этому содействовало много причин, и в первую очередь усталость от войны за Испанское наследство, которой не видно было конца. Между тем виги стояли за ее продолжение, ссылаясь на то, что еще одна-две победоносные кампании принудят Францию к безоговорочной капитуляции. Герцог Мальборо, не довольствуясь своим положением и огромными законными и незаконными доходами, потребовал присвоения ему звания главнокомандующего пожизненно, а его супруга – фаворитка королевы – властная и не менее корыстная Сара Дженингс чувствовала себя в Сент-Джеймском дворце полновластной хозяйкой. Но бывший член нынешнего кабинета вигов, ушедший несколькими годами ранее в отставку, Роберт Гарли давно уже исподволь внушал недоверчивой, упрямой и нерешительной королеве Анне, что ей пора освободиться от ига семейства Мальборо (сын лорда-казначея Годольфина и государственный секретарь Сандерленд были женаты на дочерях герцога). И вот как раз в это время королеве представился подходящий повод.

Неистовые проповеди фанатичного высокоцерковника Сэчверела, провозгласившего, что при вигах церковь находится в опасности, и сопровождавшего свои обвинения оскорбительными личными нападками на министров, всколыхнули рьяных поборников веры. Попытка кабинета обвинить Сэчверела в государственной измене вызвала такую бурю протестов, что замысел кабинета потерпел неудачу. И тут-то королева Анна, всегда ревновавшая о вере, решила этим воспользоваться. В августе Годольфину велено было подать в отставку, и он в ярости сломал свой белый жезл лорда-казначея. Вскоре получил отставку и Сандерленд, а Сара после бурного объяснения с королевой уже несколько месяцев не появлялась в ее покоях. В сентябре последовала отставка остальных членов кабинета, и Роберту Гарли, хотя он занимал тогда скромный пост лорда казначейства, было поручено сформировать новый кабинет. Парламент был распущен и были назначены выборы нового. События следовали друг за другом с такой быстротой, что производили ошеломляющее впечатление. И не только в самой Англии. Ее союзники прекрасно понимали, что это повлечет за собой столь же решительные перемены в ее политике на континенте.

С какой же целью пришли в Уайтхолл умеренный осторожный Гарли и его молодой и честолюбивый коллега Сент-Джон? Последний с завидной откровенностью высказал это много позднее в письме к У. Уиндхему: «Боюсь, что мы появились при дворе с теми же самыми стремлениями, с какими это делали все партии, что главным побудительным мотивом наших действий было забрать в свои руки управление государством, а главным нашим желанием было закрепить за собой власть и все наиважнейшие посты, а также получить возможность вознаграждать тех, кто помог нашему возвышению, и вредить тем, кто нам противодействовал» [Цит. по кн.: Trevelyan G. М. England under queen Anne, in 3 vols. London, 1930—1934, III, p. 96.].

У дальновидного Гарли была своя тактика: желая оставить для себя возможность лавировать, он не хотел оказаться на поводу у крайних тори и вывести из игры вигов; кроме того, он понимал, что единственным козырем, который мог оправдать приход их кабинета к власти и снискать ему популярность, был мир. С этой целью он, еще не будучи главой кабинета, в августе 1710 г. начал искать возможности прямых переговоров с Версалем. Теперь Гарли был крайне необходим человек, который сумел бы представить его кабинет в самом выгодном свете и убедить английский народ в благотворности происшедших перемен. И то, что ему удалось привлечь на свою сторону Свифта, было величайшей его удачей. Приехав в Лондон, Свифт на первых порах еще по инерции посещает вигов, но 29 сентября 1710 г. вскользь упоминает в «Дневнике», что завтра ему предстоит встретиться с Гарли. Судя по всему, эта встреча была подготовлена заранее. Кому принадлежала инициатива? Думается, что она была обоюдной. Свифт искал путей, чтобы выполнить порученное ему дело с первинами; он не скрывал, что считает себя человеком обиженным, с которым прошлое министерство поступило несправедливо, а Гарли через своего секретаря Льюиса и однокашника Свифта по колледжу – банкира Стрэтфорда, по-видимому, давал ему понять, что стоит лишь ему захотеть, и он преуспеет.

4 октября происходит их знакомство, 7 октября Свифт излагает Гарли свое дело, 10 октября Гарли уже сообщает ему, что доложил о его ходатайстве королеве и что через неделю все будет сделано, а 21 октября, то есть через две недели после их знакомства, он уверяет Свифта, что королева даровала первины и осталось только выполнить формальности. Какой это был разительный контраст с поведением вигов! Еще бы, Гарли, против своего обыкновения, торопился: ему необходимо было связать Свифта благодарностью и обязательствами. Мало этого, уже при второй встрече он знакомит Свифта с членами своей семьи; его принимают не чинясь, не в канцелярии, а за обеденным столом, в кругу семьи и знакомых, как друга, как равного, как человека, знакомство с которым – честь. И ему не милость оказывают, а услугу, и в ответ тоже просят помочь, оказать дружескую услугу. Гарли понимал, что имеет дело с человеком гордым, самолюбивым, обидчивым, а подчас и высокомерным с теми, от кого он боялся встретить недостаточно уважительное отношение. После беседы Гарли сам отвозит его в карете, правда, не в своей – это еще впереди – и не домой, а к Сент-Джеймской кофейне. Насколько это было непохоже на холодный формальный прием Годольфина! И сознание этой разницы вызывает в душе Свифта еще большую ярость против вигов.

Виги, по-видимому, прослышав об этом опасном сближении, спохватились. Галифакс беспрестанно приглашает Свифта к себе; главный казначей и смотритель придворных служб изъявляют желание познакомиться с ним, но уже поздно, и теперь Свифт отделывается от их назойливых приглашений. А как меняется тон его записей! Еще недавно он писал, что до смерти устал от этого города, что хотел бы никогда больше сюда не приезжать, а теперь он уже только посмеивается, наблюдая падение вигов, теперь он находит, что жизнь в Лондоне имеет «неизъяснимую прелесть»; и, наконец, 14 октября мы читаем: «Я не намерен пользоваться чьим бы то ни было влиянием, кроме собственного». И если в первых записях единственный мотив, которым он руководствуется, – месть и необходимость во что бы то ни стало добиться выполнения порученного ему дела, то теперь возникают иные мотивы: мистер Гарли «любит церковь». Ведь теперь ему необходимо было как-то сформулировать для себя, в чем же состоят достоинства людей, пришедших к власти.

2 ноября выходит первый написанный им номер журнала «Экзаминер». Но в «Дневнике» об этом ни слова. 9 ноября вышел второй номер – об искусстве политической лжи, метивший в Уортона; 23 – один из самых прекрасных и язвительных выпусков журнала, изобличавший доселе недосягаемого Мальборо. Подумать только: самого Мальборо! 30 ноября последовал еще один беспощадный выпад против Уортона, человека, беззастенчиво грабившего Ирландию («Экзаминер» № 18). И в эти же дни выходит отдельный памфлет с уничтожающей характеристикой того же Уортона [«Краткая характеристика его светлости графа Томаса Уортона». – В кн.: Свифт Джонатан. Памфлеты. М.: ГИХЛ, 1955, с. 64.], в своей причастности к написанию которого Свифт упорно не признается, понимая, что среди ирландского окружения Стеллы мало кто одобрит свирепую беспощадность его нападок. И потом так безопаснее: мало ли что может произойти в будущем.

Гарли мог торжествовать. И он старается не остаться в долгу. 11 ноября Свифт представлен Сент-Джону, осыпавшему его такими комплиментами, что Свифт сам признает их преувеличенными. Оба вельможи настаивают на том, чтобы Свифт непременно прочитал проповедь в присутствии королевы, и Гарли обещает представить его королеве, а 17 февраля 1711 г. он допущен на обед в самом узком кругу лиц из кабинета министров. Новые покровители Свифта обладали очень важными в его глазах достоинствами: Сент-Джон был умен, остроумен, неотразимо обаятелен, когда того хотел; это был лучший оратор в парламенте, и в нем уже тогда угадывался будущий незаурядный политический мыслитель и писатель; что же касается Гарли, то он собирал редкие рукописи и книги и мог по любому поводу с легкостью процитировать древнегреческого или римского писателя. Все это чрезвычайно импонировало Свифту: еще бы, он, следовательно, имел дело не с заурядными политиканами, а с людьми, духовно ему близкими и, значит, способными его оценить.

Казалось бы, свершилось все, о чем Свифт мечтал. Да и позиция кабинета Гарли упрочилась. На выборах в парламент тори получили подавляющее большинство в палате общин. Энтузиазм защитников англиканской церкви, подогретый делом Сэчверела, и поддержка со стороны сельских сквайров, все еще представлявших в то время самый многочисленный и влиятельный слой английского общества, сыграли свою роль. Чувствуя такую опору, кабинет увольняет ряд крупных офицеров – сторонников Мальборо, а королева смещает со всех должностей жену герцога, и ее место занимает новая фаворитка – Эбигейл Мэшем, к слову сказать, дальняя родственница герцогини, имевшей неосторожность пригреть ее при дворе, ставленница Гарли, который получает, таким образом, еще одну возможность влиять на королеву. Чем же тогда объяснить, что именно в это время в «Дневнике» появляются первые записи, свидетельствующие о том, что далеко не все обстоит безоблачно. 1 января 1711 г., как будто без всякой видимой причины, Свифт восклицает, что предпочел бы находиться где угодно, только не здесь.

Причин для этого было достаточно. Бойкот финансистов, связанных с вигами и опасавшихся, что кабинет тори откажется оплачивать сделанные ими казне займы, и, как результат – катастрофическое отсутствие у правительства денег; требования особенно ретивых тори расправиться с бывшими министрами и их приспешниками, в надежде, что им в таком случае что-нибудь перепадет; бешеное сопротивление вигов – все это создавало обстановку, при которой кабинет находился буквально на острие ножа. Между тем Гарли, имевший привычку откладывать до последней минуты даже самые спешные и важные дела и никогда с определенностью не высказывавший своего мнения, потому что он постоянно на всякий случай вел двойную и тройную игру, ко все большему удивлению Свифта, проявлял опасную беспечность и благодушие. Что же касается Сент-Джона, то весь Лондон знал, что он не брезгует самыми грязными и подозрительными злачными местами и нередко является в свою канцелярию, прокутив всю ночь напролет. Более того, Свифт впервые обнаружил, что между двумя лидерами существует явное соперничество. К этому прибавились первые глубоко личные разочарования. Время шло, но Гарли упорно молчал и насчет своего обещания представить его королеве и насчет проповеди в ее присутствии. Ни того, ни другого Свифт так и не дождался. А оба патрона нет-нет, да и заденут его оскорбленное самолюбие. Так, шутя, они сообщают Свифту, что говорили о нем с королевой, а она ответила, что никогда о нем не слыхала. Они знали его уязвимые места и умело этим пользовались.

Затем происходят бурные размолвки – сначала с Гарли, попытавшимся расплатиться со Свифтом, как с обычным наемным писакой, передав ему 50 фунтов, а потом с Сент-Джоном, высказавшим неожиданно в обращении с ним холодность и высокомерие. В обоих случаях в ответ последовала болезненная, бешеная вспышка оскорбленной гордости. [Не потому ли его Гулливер предавался впоследствии «…грустным размышлениям о тщете попыток добиться к себе уважения со стороны людей, находящихся в положении, совершенно несравнимом с нашим» (Свифт Дж. Сказка бочки. Путешествия Гулливера. М.: Художественная литература, 1976, ч. II, гл. 5, с. 245. Далее цитаты даются по этому изданию).] Ведь вся радость, все очарование отношений с этими вельможами в том для Свифта и заключались, что он помогал им как друзьям и только потому, что это соответствовало его убеждениям. С крушением этой иллюзии ему было невозможно примириться. Впрочем, он слишком многое поставил на карту и слишком далеко зашел, чтобы отступать, а им он был настолько необходим, что, сделав из этих индицентов определенные выводы, обе стороны вскоре восстановили прежний статус-кво.

Хуже обстояло дело с первинами, хлопоты о которых сулили, как казалось вначале Свифту, полный успех. 3 ноября 1710 г. Гарли позволил ему написать архиепископу Дублинскому, что первины дарованы, но без права разглашать это, пока королева по завершении формальностей официально не уведомит об этом ирландскую конвокацию (собрание высших чинов англиканской церкви). Проходили дни, недели; наместником Ирландии успели назначить герцога Ормонда, и, ничего не ведавшие о том, что дело решено, епископы обратились к нему с просьбой стать их ходатаем. И поскольку они полагали, что Свифт, как друг опальных вигов, может теперь только повредить делу, они решают затребовать у него бумаги. Свифт в ярости, но Гарли обещает ему уведомить Ормонда, что хлопотать уже не о чем. Проходит еще месяц, Свифт уже не может спокойно думать об этих «опостылевших первинах», он жалуется на Гарли Сент-Джону: ведь дело идет о его репутации. Проходит еще 5 месяцев, и Гарли по-прежнему уверяет его, что дарственная грамота составлена и осталось только выписать патент и что он обо всем уведомит Ормонда. 7 июня 1711 г. он сообщает Свифту, что отправляющемуся в Ирландию Ормонду дано указание упомянуть в своей речи в ирландском парламенте о даре королевы, но проходит месяц и Гарли признается, что бумаги о первинах… потеряны! При этом он просит Свифта письменно известить епископов, что все будет в ближайшее время улажено. В итоге ирландские епископы решают, что заслуга в этом деле принадлежит Ормонду, Гарли и королеве… и для Свифта начинается новая пытка. Ведь его даже не упомянули, а сколько он ради этого сделал! И он то уверяет, что не желает никаких благодарностей от этих жалких людишек, то клянет их и винит в неблагодарности. Гарли обещает Свифту особо отметить его заслуги в своем ответном письме епископам, но проходит сентябрь, октябрь, идет уже второй год с того дня, как Свифт впервые услыхал от Гарли радостную весть, но свое обещание упомянуть о нем в письме Гарли так и не выполнил. [«…так как все жалуются, что фавориты государей страдают короткой и слабой памятью,… то каждому, получившему аудиенцию у первого министра, по изложении в самых коротких и ясных словах сущности дела следует на прощание потянуть его за нос или дать ему пинок в живот… и тем предотвратить министерскую забывчивость. Операцию следует повторять каждый приемный день, пока просьба не будет исполнена или не последует категорический отказ» («Путешествия Гулливера», III, 6).] А тем временем епископ Митский, в епархию которого входил приход Свифта, грозился вытребовать его и отрешить от должности за столь долгое отсутствие. Но и это Свифт простил своему покровителю, или сделал вид, что простил.

8 марта 1711 г. произошло событие, едва не погубившее торийский кабинет и заставившее Свифта забыть о всех своих обидах: во время заседания Тайного совета Гарли был ранен маркизом Гискаром, французским эмигрантом, авантюристом и проходимцем, услугами которого пользовалось английское правительство. Случайная рана (случайная, потому что Гискар хотел расквитаться с Сент-Джоном) сделала Гарли мучеником, пострадавшим от паписта, чуть ли не национальным героем. [Зная истинную подоплеку событий, Свифт, тем не менее, поручил своей подручной – госпоже Мэнли изобразить это происшествие как следствие гнусного политического заговора врагов Гарли, стремящихся его погубить. Но в «Путешествиях Гулливера» он мог быть откровенным, и уж тут он с беспощадной прямотой открывает истинную подоплеку и цели подобных затей: «Заговоры в этом королевстве обыкновенно являются махинацией людей, желающих укрепить свою репутацию тонких политиков, вдохнуть новые силы в одряхлевшие органы власти; задушить или отвлечь общественное недовольство, наполнить свои сундуки конфискованным имуществом…» (III,6).] Нежданные лавры соперника вызвали у Сент-Джона еще большую зависть. Пользуясь временным отсутствием Гарли, он спешит осуществить свой план: экспедицию в далекую Канаду с целью захвата принадлежавшего французам Квебека. Он возродит тогда славу Англии – великой морской державы – и затмит и Мальборо, и Гарли. Возглавит экспедиционные войска полковник Хилл. У него, правда, нет никакого опыта, но это не столь уж важно, зато он брат миссис Мэшем, которую Сент-Джону крайне необходимо перетянуть на свою сторону, тем более, что королева ему не доверяет. Раненый Гарли просит в письме не давать на эту затею денег, впоследствии он доказывал, что три четверти выплаченной суммы были присвоены Сент-Джоном, и это похоже на правду. Но Сент-Джон настоял на своем, а шесть месяцев спустя пришло известие о постигшей экспедицию катастрофе.

24 мая Гарли становится пэром и получает титул графа Оксфорда, через несколько дней его назначают лордом-казначеем, а некоторое время спустя он получает Подвязку, в то время как его сопернику приходится довольствоваться лишь титулом виконта Болинброка. В конце мая 1711 г. граф Оксфорд оглашает свой спасительный финансовый проект: он предлагает создать акционерную Компанию Южных морей; ее пайщиками станут в первую очередь те, кто ссудил государству крупные суммы. Весь многомиллионный долг казны будет теперь передан этой компании на условиях выплаты пайщикам шести процентов прибыли и с обещанием, что после заключения мира этой компании будет передано монопольное право на торговлю рабами в Южной Америке, чем и будет возмещен с лихвой весь долг. Палата общин ликует, Гарли в зените славы. Свифт счастлив за своего патрона и пишет об этом в патетическом тоне. Одновременно он спешит добыть своему приятелю Стрэтфорду место одного из управляющих этой компанией. Недавно он с помощью Стрэтфорда вложил и не без выгоды кругленькую сумму в акции Английского банка, теперь с помощью того же Стрэтфорда он вкладывает эти деньги в акции новой компании. Оно и неудивительно – ведь Английский банк находится в руках этих бессовестных торгашей-вигов, а Компания Южных морей – детище тори, помышляющих лишь о том, чтобы вызволить отечество из затруднительного положения. Но для того, чтобы проект Гарли осуществился, необходим мир.

В апреле 1711 г. французы после долгих тайных переговоров прислали, наконец, письменный официальный документ, где излагали условия мира; среди прочего они настаивали на том, что Испания должна принадлежать внуку французского короля – Филиппу. Но как же тогда быть с основным требованием союзников: никакого мира без Испании, то есть без отхода Испании к брату австрийского императора? И тут судьба подносит кабинету тори подарок – умирает австрийский император, и корона переходит к его брату, тому самому, которого прочат на испанский престол, и, следовательно, теперь вновь нарушится равновесие сил в Европе, но уже в пользу австрийского дома. Так основной козырь вигов был выбит у них из рук, и можно было ускорить подготовку мира. Теперь инициатива переходит в руки Болинброка, он понимает, что это для него единственная возможность затмить ненавистного соперника. А Свифт, только в начале июня 1711 г. закончивший издание «Экзаминера», приступает к новому ответственному делу: он должен обосновать методы ведения мирных переговоров, избранные Болинброком. И разве мысль, что от его искусства и аргументов будет в немалой степени зависеть такое великое событие, как прекращение многолетней изнурительной войны, не достойная награда, искупающая все разочарования и труды, которыми были заполнены недели и месяцы его пребывания в Лондоне?

Свифт приступил к работе над памфлетом «Поведение союзников», по-видимому, в июле, но держит это пока в тайне; лишь время от времени он пишет в «Дневнике», что мир – это «единственное, что может нас спасти». Под словом «нас» он в первую очередь имеет в виду не Англию, а кабинет тори, охваченный распрей двух своих лидеров, каждый из которых старается теперь перетянуть на свою сторону и великого публициста своей партии. Об этом особенно печется Болинброк: он везет Свифта в свое поместье Баклбери, и, когда гость отправляется почивать, его провожают в отведенную ему комнату не слуга, а сам государственный секретарь и его жена, ведущая свой род от легендарного Джека из Ньюбери. Оно и неудивительно: Болинброку было необходимо, чтобы автор будущего памфлета верил ему, верил, что Болинброк ничего от него не утаил и ничем предосудительным себя не запятнал. И Свифт, польщенный таким обхождением, верил несколько больше, чем следовало. Он едва ли подозревал, как далеко зашел Болинброк, чтобы заключить мир как можно скорее и притом с наибольшей для Англии выгодой.

Свифт не знал (такого мнения, во всяком случае, придерживается большинство исследователей), что Болинброк вел переговоры не только с Версалем, но и с двором в Сен-Жермене, где жил претендент на английскую корону из рода изгнанных Стюартов. Оксфорд тоже поддерживал с ним сношения, но не так рьяно. И это происходило как раз в то время, когда Свифт в своих памфлетах винил вигов в тайных умыслах возвратить корону претенденту. Поистине – с больной головы на здоровую! У вигов было много грехов за душой, но в этом отношении они были вполне невинны. Кроме разве лорда Сомерса и, конечно же, герцога Мальборо, который, поддерживая постоянную связь с ганноверским курфюрстом – законным наследником английского престола в случае смерти Анны – и обещая с оружием в руках защищать его права, одновременно просил прощения у претендента за свое прежнее отступничество от его отца – короля Иакова II Стюарта. На всякий случай. Мало ли как может повернуться дело.

Всю осень Свифт трудился, не покладая рук («у меня сейчас бешеная спешка»); тайные переговоры Болинброка за спиной союзников шли к финалу, в октябре 1711 г. соглашение между Англией и Францией было в основном достигнуто. Для отвода глаз обнародовали некоторые условия предварительного соглашения, составленные в самых общих словах, предусмотрительно умолчав о конкретных преимуществах, полученных Англией. Виги были в ярости. Ганноверский курфюрст отвергал заключение мира без Испании, и его посол направил гневную ноту протеста. Желая в такой ситуации во что бы то ни стало добиться успеха, Болинброк шел все далее по пути еще большего сближения с Францией и Стюартом. Свифту необходимо было во что бы то ни стало поспеть со своим памфлетом к открытию парламента. 8 ноября, например, он с утра и до вечера вместе с Болинброком вносит исправления в рукопись, предварительно прочитанную государственным секретарем. 27 ноября памфлет Свифта «Поведение союзников» выходит из печати. Он производит впечатление разорвавшейся бомбы. Повсюду, в кофейнях и гостиных только и разговоров, что о нем. Всеобщее нетерпение достигает предела.

Сессия парламента открылась 7 декабря, и в тот же день один из самых закоренелых тори – лорд Ноттингем, к полному изумлению своей собственной партии, вносит поправку в адрес, который парламент направил королеве: никакого мира без Испании. Он сделал это в угоду вигам, стремившимся сорвать заключение мира, а они в свою очередь пообещали Ноттингему проголосовать за принятие билля о временном единоверии. Этот билль грозил разорительными штрафами тем диссентерам, которые, приняв причастие по обряду англиканской церкви ради получения должности, продолжают посещать молитвенные собрания своей секты. Виги, таким образом, предали своих сторонников из числа диссентеров, убедив их, что это лишь временная мера.

Позиции тори в палате лордов всегда были шаткими. Оксфорд же, по своему обыкновению, не принял никаких предварительных мер. Возможно даже, что желание увидеть крах усилий Болинброка было настолько велико, что Оксфорд решил предоставить все на волю случая. В результате поправка Ноттингема была принята. Однако это означало поражение и в сущности крах кабинета Оксфорда. Свифт в панике («Я ужасно пал духом»), он подозревает королеву в вероломстве, а Оксфорда и миссис Мэшем в предательстве. А ведь совсем недавно он так радовался за Оксфорда и восхищался им. Стало быть, в душе Свифт считал и его и миссис Мэшем интриганами, которые способны на все. Впрочем, и о секретаре он незадолго перед тем обмолвился: «…насколько он правдив и прямодушен, судить не берусь». Свифту уже мерещится наказание, ожидающее в недалеком будущем его патрона и его самого – казнь, виселица. А что, если его враги поступят с ним так же, как он требовал поступать с ними? Ведь по его настоянию Болинброк отправил в тюрьму нескольких писак, осмелившихся печатно оскорбить Свифта. Он напоминает Сент-Джону об услугах, оказанных им министерству; ведь он делал все безвозмездно и просит теперь лишь об одном – помочь ему укрыться где-нибудь в безопасности. Записи этих дней (начиная от 7 декабря 1711 г.) представляют нам их автора не в лучшем виде. Только теперь, надо полагать, Свифт вполне осознал, каким огромным и в ряде случаев необратимым переменам содействовал он своим пером, каких влиятельных людей помог низвергнуть и какую большую ответственность взял тем самым на себя. Делать это, чувствуя за своей спиной прочную опору в лице всесильных министров, было безопасно, труднее было представить себя лишенным опоры и поддержки и, быть может, выставленным у позорного столба, как это однажды произошло с Даниэлем Дефо, коего он презирает, как продажного писаку. На это у Свифта не хватало мужества.

В такой мучительной неизвестности, когда все висело на волоске, проходит весь декабрь. И вдруг 29 декабря происходит беспрецедентный в истории английской политической практики случай: королева сразу назначает 12 новых пэров с тем, чтобы тори получили большинство в палате лордов. Кабинет Оксфорда спасен. Свифт ликует; «все мы теперь вне опасности» – «все мы» – это он и его единомышленники. В тот же день было объявлено о смещении Мальборо со всех его должностей. Мало этого, 17 января 1712 г. лидер вигов в палате общин – Роберт Уолпол – был обвинен во взяточничестве, признан виновным, изгнан из парламента и отправлен в Тауэр. 24 января сам Мальборо был обвинен во взяточничестве при размещении поставок для армии и признан виновным. После таких ударов виги были уже не в состоянии сопротивляться подписанию мира. К Свифту возвращается его прежняя уверенность в себе: «И вообще я ничего не боюсь, если только не произойдет смены кабинета, а такая опасность, надеюсь, уже миновала» (запись от 11 января 1712 г.). Он мог теперь с полным удовлетворением наблюдать плоды своих трудов: депутаты парламента черпали доводы из его памфлета, а принятые ими постановления состояли чуть не из дословных цитат оттуда. Он подготовил английское общественное мнение к принятию условий мира, выработанных Болинброком. Его миссия была выполнена.

* * * *

Теперь он мог и побездельничать, ведь, судя по «Дневнику для Стеллы», Свифт редко какой день проводил в полной праздности, если же ему и случалось отложить перо, то лишь по нездоровью или потому, что его патроны подчас неделями не удосуживались снабдить его необходимыми для работы материалами или прочесть уже написанное. Как правило, он ежедневно проводит по нескольку часов за письменным столом, но бывают периоды особой спешки, и тогда он ни с кем не видится, не выходит из дома и трудится, не разгибая спины, до полного изнеможения. Так много, как в этот период близости с тори, он никогда не работал ни прежде, ни впоследствии. Достаточно сказать, что написанное им в эти три с небольшим года составляет едва ли не четверть всего прозаического наследия писателя. В большинстве случаев инициатива исходила от Оксфорда или Болинброка, просивших его написать по какому-нибудь поводу, помочь им пером и высказывавших на этот счет какие-то общие соображения, а уж Свифт осуществлял их поручение, сообразуясь с собственным разумением и вкусом. Бывало и так, что идея очередного памфлета возникала у Свифта и он посвящал в свои намерения торийских лидеров. В случаях особой важности Оксфорд или Болинброк предварительно прочитывали написанное и либо просили о том Свифта, либо, по-видимому, собственноручно что-то изменяли в тексте, как это было с «Поведением союзников». Во всяком случае изображать дело так, что Свифт будто бы диктовал министрам политику их кабинета, как это иногда утверждают авторы некоторых исследований, значит крайне упрощать реальную ситуацию и преувеличивать степень его самостоятельности. Другое дело, что он подчас тайком от них и, конечно, как всегда, анонимно выпускал какой-нибудь очень уж дерзкий памфлет или стихотворный пасквиль, не останавливаясь в таких случаях перед самыми оскорбительными личными нападками или намеками по поводу приватной жизни своих противников, но он прекрасно знал, что его выходка будет на пользу торн и придется по вкусу его патронам. Он получал немалое удовольствие, когда его высокие покровители смаковали особенно удачные места очередного анонимного сочинения и гадали, кто бы мог быть его автором, нередко при этом подозревая, что он сидит за их столом и что их недоумение чрезвычайно ему по душе.