Текст книги "Круг замкнулся"

Автор книги: Джонатан Коу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Зима

1

Пятница 21 ноября 2003 года выдалась ясной и морозной. Но даже в это время года Берлин кишел туристами, и к трем часам дня в холле отеля «Адлон» на Унтер-ден-Линден было полно народу. Постояльцы и любители достопримечательностей в разной степени изнеможения сидели, откинувшись на спинки диванов с дорогой обивкой, меж которыми ловко сновали официанты с серебряными подносами, уставленными заварочными чайниками, чашками из толстого фарфора и гаргантюанскими кусками выпечки. Патрик с опаской разглядывал поданный ему клубничный чизкейк с толстым слоем крема, а Фил осторожно тыкал ложкой в глазированное пирожное с черникой, голубикой и вишней, не зная, с какого боку к нему подступиться. В центре холла журчал фонтан, и этот звук идеально сливался с музыкой, доносившейся с балкона, где пианист отрабатывал стандартный ненавязчивый репертуар: «Ночь и день», «Как-нибудь в другой раз», «Все, что ты есть».[35]35
  Песни Коула Портера, Леонарда Бернстайна, Ирвинга Берлина, написанные в 1930-1940-х гг.


[Закрыть]

Каждая деталь обстановки, потребовавшая вдумчивых усилий и немалых затрат, служила единой цели – возродить атмосферу центральноевропейской элегантности; и это почти удалось. Но отель, разрушенный в коммунистическую эпоху, заново отстроили лишь в 1990-х, и Филипу все здесь казалось слишком чистеньким, слишком новеньким. Нельзя создать обаяние старины с нуля в считанные годы.

– Знаешь, что я сейчас вспомнил. – Собравшись с духом, Фил отковырнул ложкой кусочек пирожного. – Как-то я купил пластинку «Генри Кау»[36]36
  Британская авангардная рок-группа, просуществовавшая с 1968 по 1978 г.


[Закрыть] – по рекомендации Бенжамена, разумеется. И на ней была вещь под названием «У входа в отель „Адлон“». Начиналась она с соло ударника и этакого первобытного вопля, а потом три минуты музыканты просто молотили по инструментам как сумасшедшие. И такая музыка нам тогда даже нравилась.

– Угу, – немногословно отозвался Патрик.

– И ведь что интересно, – продолжал рассуждать Фил. – Альбом этот назывался «Бунт». Вот откуда Бенжамен спер название своего неоконченного шедевра.

Это была идея Кэрол: отправить куда-нибудь отца и сына, чтобы они провели несколько дней только вдвоем. Патрик уже два месяца обретался в Лондоне, поступив на биологический факультет университета. На письма он отвечал неаккуратно, перезванивал далеко не всегда, и родители плохо представляли, чем он теперь живет. О новых друзьях обоего пола он почти не рассказывал. (Его отношения с Ровеной – как и предсказывала Клэр – завершились через пару недель после прошлогоднего отдыха на Кайманах.) Для путешествия Филип выбрал Берлин (где ему давно хотелось побывать); порывшись часа два в Интернете, он нашел билеты на самолет – очень дешевые, сэкономив таким образом достаточно средств, чтобы осуществить заветную мечту: провести двое суток в самом дорогом и знаменитом отеле города. В Берлин они вылетели в четверг. Это означало, что Патрик пропустит некоторое количество лекций, но ничего страшного. После изнурительного утреннего посещения «Культурфорума» грандиозных планов на остаток дня они уже не строили, разве что доесть пирожные, а потом сжечь набранные калории в гостиничном спа.

– А-а… «У ночи тысячи глаз».[37]37
  Песня, написанная Бенжаменом Вайсманом, Дороти Уэйн и Мэрилин Гаррет и ставшая популярной в 1963 г.


[Закрыть] – Фил узнал мелодию, на которую переключился пианист. – Стефан Грапелли изумительно ее исполнял. Ты, наверное, никогда о таком не слышал.

– Слышал, папа. Я не совсем уж законченный невежда.

Филип наблюдал, как Патрик, вытащив из пакета музейный каталог, принялся его листать.

Внутреннее беспокойство и очевидная застенчивость, которые Клэр в нем когда-то подметила, начинали сходить на нет. Взамен в Патрике все больше проступал сильный характер матери. Филип предполагал, хотя и без особой уверенности, что во время поездки ему удастся обсудить с сыном прошлогодние события – вскрывшуюся правду о судьбе Мириам, в первую очередь, а затем повторное появление Стефано в жизни Клэр и ее решение снова переехать в Италию, – но он понял, что в этом нет нужды. Во всяком случае, сам Филип эти темы поднимать не станет. В Лондоне, похоже, Патрик вполне освоился и в будущее смотрел с оптимизмом. Глянув на сына еще разок, Филип раскрыл «Историю Берлина», взятую в Бирмингемской центральной библиотеке, и отец с сыном погрузились в чтение.

Но вскоре на другой стороне холла возникло некое замешательство. Филип давно заметил двух британок в холле – симпатичную девушку, путешествующую, видимо, со своей матерью. Мать сидела спиной к нему, и лица ее он не видел. Но похоже, ее внезапно что-то расстроило. Она встала, пошатываясь, задев поднос с зазвеневшей посудой; дочь тоже вскочила, и мать, потеряв сознание, тяжело упала на руки дочери. Это был не совсем обморок, скорее небольшой припадок.

– Все хорошо, мам, все хорошо, – повторяла девушка. И когда, обняв мать, она повела ее к вращающейся входной двери, объясняя участливому персоналу, клубившемуся вокруг них: «Все в порядке, это сейчас пройдет, просто ей нужно на воздух», Филип увидел мертвенно-бледное лицо, глаза, залитые слезами, и в памяти у него что-то щелкнуло.

– Что там случилось? – подняв голову, спросил Патрик; впрочем, без особого интереса.

– Не знаю… – Филип смотрел вслед матери и дочери, пытаясь вспомнить, где он видел раньше эту женщину. Затем он обратил внимание на фортепьянную музыку, лившуюся с балкона. – Погоди-ка. Эта песня… узнаешь?

Патрик слегка закатил глаза:

– Мы ведь не собираемся всю дорогу играть в «Угадай мелодию», а?

– Это Коул Портер, «Ты меня так заводишь». – Он вскочил на ноги. – Я знаю, кто эта женщина, – Лоис Тракаллей.

Филип поспешил в выходу, Патрик за ним.

– Папа, с чего ты взял? – допытывался сын.

– Бенжамен говорил, что она не выносит этой песни. Она всегда на нее ужасно действует.

Одолев тычками вращающуюся дверь, они вышли на широкий бульвар Унтер-ден-Линден, и в лицо им тут же дохнуло холодом. Лоис с дочерью Софи стояли у дверей отеля. Прислонившись к стене, Лоис глубоко дышала, а Софи старалась развеять страхи ливрейного швейцара, уговаривавшего ее самым озабоченным тоном вызвать «скорую».

– Все нормально, правда, – говорила Софи. – Такое случалось и раньше. Через несколько секунд с мамой все будет в порядке.

Филип шагнул вперед. Мать с дочерью смотрели на него настороженно.

– Вы Лоис, верно? Лоис Тракаллей? – Он повернулся к Софи: – Мы с вами не знакомы, но я – друг вашего дяди Бенжамена. Филип Чейз. А это мой сын Патрик.

– О… здравствуйте. – Софи растерянно пожала ему руку. Она была явно не готова к такому развитию событий, да и Филип сознавал, что время для знакомства он выбрал не очень удачно.

– С мамой все в порядке? – спросил он.

– Мы сейчас сядем в такси, – ответила Софи, – и вернемся в наш отель. В «Адлон» мы только зашли вьптить чая. Маме нужно немного отдохнуть.

– Здравствуй, Филип, – неожиданно вступила в разговор Лоис. Она оторвалась от стены, и лицо у нее уже было не таким бледным. – Проклятая музыка. Всегда она меня доводит… – Наклонившись к Филипу, она поцеловала его в щеку. – Приятно снова увидеть тебя. Столько лет прошло.

– Идем, мам, – Софи потянула ее за рукав. – Такси ждет.

– Что вы делаете в Берлине? – спросила Лоис.

– Просто гуляем. Может, встретимся попозже вечером? – предложил Филип.

– С удовольствием.

– Извините. – Бросив взгляд на Филипа и Патрика, Софи повела мать к машине. – Ей надо отдохнуть. Это очень важно.

– Конечно. Я понимаю. – Филип смотрел, как Софи заботливо усаживает мать на заднее сиденье, потом, спохватившись, спросил, когда уже захлопнулась дверца: – Как называется ваш отель?

– «Дитрих»! – крикнула Софи, и они уехали.

* * *

Через два часа Филип позвонил в отель «Дитрих» и поговорил с Софи. Лоис чувствовала себя гораздо лучше, и мать с дочерью собирались отправиться по магазинам. Филип сообщил, что заказал столик на вечер во вращающемся ресторане «Фернзеетурм» – в старой телебашне, высившейся над Александерплатц, в бывшем Восточном Берлине. Не составят ли Лоис и Софи им компанию? Софи засомневалась, подходящее ли это место для ее матери. Это надо обсудить. Магазины, куда они направлялись, находились на Курфюрстендам, рядом с их гостиницей. Примерно через час они освободятся. Тогда, может быть, Лоис и Софи после шопинга заглянут в «Адлон»? Самое время что-нибудь выпить. Решено: они встречаются в нижнем баре отеля в семь часов.

* * *

Перспектива ужинать в «Фернзеетурм» Лоис не глянулась. Слишком высоко. И она не любит лифты. А также вращающиеся рестораны. Софи, однако, загорелась. Патрик тоже. Филип сказал, что кормят на телебашне не очень хорошо, не затем туда ходят, и предложил, отменив заказ, пойти куда-нибудь в другое место. Молодежь огорчилась. Лоис, заправившись парой коктейлей, интенсивно проникалась духом вечера встречи выпускников. Она извинилась за то, что портит всем настроение. Ее попросили не говорить глупостей. Три дня Лоис проторчала на международной конференции университетских библиотекарей. Последнее мероприятие закончилось к полудню, и теперь Лоис вкушала вновь обретенную свободу. Но путешествовать в лифте к вращающемуся ресторану ей по-прежнему не хотелось.

В итоге решили, что пусть уж Софи с Патриком отправляются в «Фернзеетурм», а Филип с Лоис найдут где им поужинать. Но после ужина все опять встречаются в «Адлоне» за финальным коктейлем. Этот план устроил всех.

* * *

Бетонные окрестности «Фернзеетурм» пусть и в невыгодном свете, но во всей красе воплощали самые катастрофические черты архитектуры 1960-х, господствовавшей что в Восточной, что в Западной Европе. В половине девятого, холодным зимним вечером туристы валом валили на телебашню. Молодым людям пришлось выстоять в очереди, чтобы попасть в лифт, в окружении школьников и странствующих студентов. На их фоне Патрик и Софи чувствовали себя расфуфыренными. Лифт оказался меньше, чем они ожидали: в кабину поместилось человек пятнадцать, включая сопровождающего, который монотонно сыпал цифрами из истории башни, пока лифт несся вверх с такой скоростью, что уши закладывало.

Уже опаздывая, Патрик и Софи не задержались на обзорной площадке, но прямиком направились к винтовой лестнице, ведущей в ресторан. Увидев их, официантка просияла, отчего молодые люди несколько оробели: им определенно давали понять, что их ждет незабываемый вечер. Официантка подвела их к столику и включила настольную лампу, пояснив, что если они хотят смотреть в окно, лампу лучше выключить, но без нее будет, возможно, темновато. Пролепетав «данке шон», они бросились искать спасения в меню, составленном с целью удовлетворить скорее здоровый, нежели гурманский аппетит. Софи заказала утиную грудку с брокколи и вареной картошкой; Патрик воспользовался случаем попробовать свиное филе с клецками. Попивая сухой рислинг, они смотрели, как в отдалении вращается огромный, ярко освещенный новый Рейхстаг из стекла и бетона.

– Не думал, что платформа кружится так быстро, – заметил Патрик. В наклонном оконном стекле отражалось лицо Софи, а за ним, как во сне, мелькал городской пейзаж.

– Вроде бы полный оборот совершается за полчаса, – сказала Софи. – Смотри, вон луна. Значит, каждый раз, когда она появится, мы будем знать, что прошло полчаса.

Полная луна висела над Рейхстагом и Тиргартеном, лишь подчеркивая яркость этого сверкающего огнями города. Патрик подумал о своей матери, о том, как несколько лет назад она провела двое суток в одиночестве на двадцать третьем этаже отеля «Хайят-Риженси» в Бирмингеме, и из ее окна, вероятно, открывался очень похожий вид. На него вдруг накатила привычная тоска по матери, острая, болезненная, и боль эта с годами не ослабевала.

По воле обстоятельств Патрик и Софи оказались в странной ситуации. Их родители мгновенно нашли общий язык, несмотря на то что очень долго не виделись. Со счастливым упоением они ринулись восстанавливать прежнее знакомство, словно эта случайная встреча в Берлине могла каким-то образом стереть промежуток в несколько десятилетий, залечить раны, нанесенные минувшими годами. А Софи с Патриком предоставили неловко барахтаться в поисках точек соприкосновения. Молодые люди обнаружили, что им не о чем говорить друг с другом, кроме как о прошлом их родителей.

– Как ты думаешь, куда они отправились? – спросила Софи.

– По клубам, скорее всего. Поискать, где техно играют.

– Ты серьезно?

– Нет, конечно. Папа ни в одном клубе отродясь не бывал. А последний купленный им альбом – «Баркли Джеймс Харвест».[38]38
  Британская группа, основанная в 1966 г. и исполняющая симфонический рок.


[Закрыть]

– Как, как?

– Вот и я о том же.

Софи спросила Патрика, рассказывал ли ему отец о школьных годах. С недавних пор, ответил Патрик, отец все чаще вспоминает о тех временах. В начале года он ездил в Норфолк к старому приятелю по имени Шон Гардинг, и этот визит произвел на Филипа сильное впечатление, хотя Патрик не очень понимает, в чем тут дело. Он даже толком не знает, кто такой Шон Гардинг.

– Зато я знаю, – сказала Софи. – И могу рассказать, если хочешь. От мамы я наслушалась всяких историй. Она прекрасно помнит те годы.

– Но ведь она с ними не училась?

– Тем не менее…

Софи попробовала объяснить. И задумалась: с чего начать? Эпоха, о которой шла речь, казалось, тонула в самых темных закоулках истории. Тогда Софи спросила Патрика:

– Ты когда-нибудь пытался представить, какой была жизнь, когда тебя еще на свете не было?

* * *

Вечер они провели, рассказывая друг другу истории. Софи поведала о Гардинге и его анархических школьных выходках; о соперничестве между Ричардсом и Калпеппером; о подростковой любви Бенжамена и Сисили. А Патрик рассказал, как дочь Бенжамена и Сисили, Мальвина, зачатая утром 2 мая 1979 года – в тот единственный раз, когда ее родители занимались любовью, – двадцать лет спустя отыскала родного отца, хотя и не подозревала, что это он и есть, отыскала лишь затем, чтобы влюбиться в его младшего брата Пола. О своей матери Клэр он тоже рассказал – и о том, как она узнала правду об исчезновении своей сестры зимой 1974 года.

Так они делились историями, а платформа вращалась, регулярно демонстрируя им полную луну, пока время не приблизилось к полуночи и улыбающиеся официантки не выстроились у дверей, ведущих на обзорную площадку, намекая, что пора уходить. И когда полная луна, описав замкнутую окружность, зависла над Рейхстагом и Тиргартеном в шестой раз, они поняли: им действительно пора.

* * *

В том 2003 году ночь в городе Берлине выдалась ясной, звездной, иссиня-черной. Патрик и Софи шагали по затихшим улицам, по Карл-Либкнехт-штрассе, Унтер-ден-Линден. Не доходя до Парижской площади и отеля «Адлон», они пересекли широкий бульвар. Из боковой улочки вылетело такси, и последний отрезок проезжей части им пришлось преодолевать бегом. Патрик схватил Софи за руку, увлекая за собой, и, когда они добрались до безопасного тротуара, руки не выпустил.

Приблизившись к отелю, они увидели через окно, что в ресторане «Карре» на первом этаже осталось лишь двое посетителей: Филип и Лоис. Патрик и Софи помахали им и жестом указали вперед, по направлению к Бранденбургским воротам, давая понять, что они еще не нагулялись.

* * *

Филип и Лоис не отважились на поиски другого заведения. Их хватило только на то, чтобы переместиться из бара в ресторан «Карре», где метрдотель, невзирая на отсутствие предварительного заказа, усадил их за столик у окна, потому что вспомнил Лоис и обморок, случившийся с ней днем.

Разумеется, они не могли обойти молчанием брата Лоис; за ужином в основном о нем и говорили. Филип давно ничего не слыхал о Бенжамене. Он знал, что тот живет в Лондоне и что он воссоединился с Сисили. Лоис сообщила, что у Бенжамена теперь новая работа в крупной бухгалтерской фирме в Сити.

– Одного не могу понять, – сказала Лоис, – как Сисили удалось его разыскать.

– Тут все просто, – ответил Филип. – И благодарить мы за это должны Дуга. Когда она окончательно вернулась в Лондон, то первым делом отписала Дугу. Он под каждой колонкой в газете вместе с подписью ставил свой электронный адрес. Потом, когда Бенжамен вернулся из своих странствий, Дуг передал ему, что Сисили его ищет. Бенжамен обалдел. И чуть ли не в тот же день отправился к ней.

На что Лоис, к изумлению своего собеседника, отреагировала так:

– Бедная Мальвина. Она так этого не хотела.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Она делала все, чтобы они не встретились. Изворачивалась как могла. Ради Бенжамена. – Филип приподнял брови, тогда Лоис спросила: – Ты ее видел?

– Один раз мельком. На митинге в Лонгбридже.

– Я провела с ней целый день, – задумчиво продолжила Лоис. – И очень этому рада. Теперь я лучше понимаю, что произошло. И больше не сержусь на нее.

– Когда это было? – спросил Филип.

– Месяца два назад. В Германии – недалеко, миль сто отсюда, на побережье. Там, где они с Полом прячутся. Собственно, я намеревалась встретиться с обоими – прежде всего с Полом, конечно, чтобы спросить, что он, черт возьми, себе думает, – но Пол волшебным образом испарился накануне моего приезда. Я его так и не увидела. Но вот с Мальвиной мы тогда долго разговаривали.

Затем, не торопясь, она рассказала Филипу все, что узнала в тот день.

– Думаю, года четыре назад Мальвина начала впадать в отчаяние. Ну представь. Она родилась в каком-то богом забытом городишке посреди Америки, у двадцатилетней матери, которая в тот период вообразила себя лесбиянкой. Когда эти отношения разваливаются, Сисили принимается метаться от мужчины к мужчине, а у Мальвины менялся один отчим за другим. А что касается настоящего отца, он Сисили настолько безразличен, что она даже не пожелала рассказать о нем дочери. И Мальвина нафантазировала себе отца – гения дизайна, якобы умершего от СПИДа в восьмидесятых. С этой страшной… пустотой ей и приходится жить все эти годы, не говоря уж о самой Сисили. Когда ее бросает очередной любовник, с Сисили каждый раз случается истерика: она безудержно рыдает на плече у маленькой дочери, причитая, какой это «ужасный, ужасный человек». И так продолжается двадцать лет. Двадцать лет! Кто такое выдержит и уцелеет, сам подумай? А потом у Сисили начинаются трения с ее последним ухажером, и тогда впервые проявляется ее болезнь – настоящая болезнь, не притворная, как обычно, – и тут Мальвина понимает, что у нее больше нет сил. В одиночку ей уже не справиться. Но она не может просто взять и уйти от матери.

И тогда, благодаря небольшому открытию, у нее возникает идея. Она находит старую кассету с записью, сделанной специально для Сисили, когда та еще училась в школе. На кассете музыкальный отрывок для рояля и гитары под названием «Морской пейзаж № 4». Исполнение не сказать чтобы очень хорошее, а качество записи просто жуткое – где-то посреди отрывка на заднем плане раздается кошачье мяуканье, – но это даже придает музыке очарование и в общем абсолютно не важно, потому что Мальвина понимает главное: человек, сочинивший эту музыку, наверняка сильно любил ее мать. Она вцепляется в эту пленку обеими руками, слушая ее снова и снова. Начинает расспрашивать мать об авторе музыки, но Сисили лишь небрежно роняет: с этим парнем по имени Бенжамен она училась в школе. Скудные сведения, но Мальвине их хватило. За полдня в Интернете она вычислила, что фамилия у этого Бенжамена должна быть Тракаллей и в настоящее время он работает бухгалтером в Бирмингеме. Туда-то зимой 1999 года она и направилась.

Разговорившись с девушкой в приемной офиса, где работает Бенжамен, она выясняет, как выглядит нужный ей человек. Затем идет следом за ним до книжного магазина, садится за соседний столик в кафе и ждет удобного момента; ждать ей приходится недолго. Какого-то четкого плана, как заманить Бенжамена в ловушку, у нее, конечно, нет. Она лишь смутно надеется, что нашла того, кто станет ее спасителем, сняв с нее бремя забот о Сисили. Но стоило ей поболтать с Бенжаменом всего пару минут, как ей уже ясно: ничего не выйдет, и она отказывается от этой затеи. И не потому, что он забыл Сисили, о нет. Как раз наоборот. Он упоминает о Сисили в первую же встречу, рассказывая об эпическом романе с музыкой, который он пишет. И признается, что работается ему трудно, но в какой-то мере – в огромной мере – ему помогает мысль, что пишет он для нее, чтобы что-то ей доказать, чтобы в один прекрасный день положить этот роман к ее ногам в качестве трофея. Он не знает, как именно это произойдет, о таких деталях он не задумывается, но уверен, что как только роман опубликуют, как только он увидит свет, Сисили об этом сразу же станет известно… И что? Она прибежит обратно и бросится ему на шею? Бог весть, что ему мерещится.

Лоис опустила глаза, сморщила лоб – ее переполняла жалость.

– Ладно, – вскинула она голову. – Мальвина убедилась, что Бенжамен по-прежнему бредит Сисили. Но именно это ее и останавливает от осуществления задуманного. Она сталкивается с большой проблемой, совершенно непредвиденной. Ей нравится Бенжамен. Она сочувствует ему, замкнувшемуся в своем наваждении, которое разрушает все вокруг – и в итоге разрушит его брак, лишит работы, доведет до ужасного состояния. Она знает, что больше всего на свете он хочет снова увидеть Сисили; и она также знает, что хуже для него ничего быть не может. Поэтому она держит язык за зубами. Мигом она научается тому, что рано или поздно затвердили назубок все друзья Бенжамена: ни при каких обстоятельствах не произносить имени на букву «С».

Конечно, самым разумным было бы немедленно сесть в поезд до Лондона и в Бирмингем больше ни ногой. Но ее необъяснимо влечет к Бенжамену. Она чувствует в нем родственную душу, и он тоже ощущает нечто в этом роде, а поскольку подоплека происходящего ему неведома, он не знает что и думать, и ему начинает казаться, что она влюбилась в него и что между ними завязываются какие-то близкие отношения. Разумеется, Бенжамен не тот человек, который сразу переходит к активным действиям; он не набрасывается на нее, не заваливает в постель – на такую грубость он не способен. И все же, когда они снова встречаются, а потом еще раз, и еще, он совершает ошибку: утаивает эти встречи от Эмили, и в результате для него отношения с Мальвиной превращаются в любовную связь, хотя в реальности ничего такого нет. В общем, он запутывается. У Мальвины же мысли простые: как ей уютно с этим человеком, как хорошо рядом с ним и как он добр к ней. Ведь Бенжамен и впрямь добрый. Этого у него не отнимешь. Мальвина замечает, что он внимательно ее слушает – в отличие от многих других людей, и это так необычно, и ему интересно то, что она пишет, интересно, чем она занимается в университете. И тут доброта подводит его: он опять совершает крупную ошибку.

Мальвина занимается медийными исследованиями, она пишет курсовую о взаимоотношениях политиков – причем преимущественно о новых лейбористах – и СМИ. И что же предлагает Бенжамен, широкая душа? «О, да тебе надо обязательно порасспросить моего брата». Мальвина радостно хватается за эту мысль. Пол поначалу не рвется общаться со студенткой, но Бенжамен говорит, что она хорошенькая, и Пол мгновенно дает себя уговорить, и… ну, что было дальше, ты знаешь. – Лоис задумчиво смотрела в окно, перебирая в голове эту цепочку событий и стараясь понять их смысл. – Все началось, – подытожила она, – с музыкального отрывка. Записанного в доме моих бабушки и дедушки. Много-много лет назад. И покатилось…

Она подняла голову, вдруг сообразив, что над ней навис официант. Было уже поздно, и официант подошел предложить им кофе.

Когда они вновь остались вдвоем, Филип спросил:

– А что из всего этого известно твоим родителям?

– Почти ничего, – замахала руками Лоис. – Нет, они, конечно, в курсе, что Пол и Мальвина сошлись…

– Но не знают… кто она?

– Мы вынуждены помалкивать. Они умом тронутся. Я всем сердцем надеюсь, что долго это не продлится. Мальвина все чаще наведывается в Лондон. Видится с Сисили. Бенжамен не желает встречаться с дочерью – пока она живет с Полом. Но я все думаю, когда же Мальвина поймет, насколько неправильно то, что она делает. По-моему, она способна это понять. – Лоис коротко, безрадостно улыбнулась. – Ее сочинения начинают пользоваться спросом. Ты что-нибудь читал?

– Вряд ли.

– Я бы тоже осталась в неведении, если бы на прошлой неделе не расставляла по полкам свежую периодику и в одном из журналов не наткнулась на ее имя. Под стихотворением.

– Прочла? (Лоис кивнула.) О чем оно?

– Об отцах. Об отцах и дочерях. Забавно, не правда ли, что не кто-нибудь, но родная дочь Бенжамена напечаталась раньше него? Любопытно, что он почувствует, если, конечно, об этом, узнает. – Она отпила кофе. – Словом, вот почему я стараюсь не судить Мальвину строго. Ее побуждения были чисты – некоторые из них, по крайней мере. Вся вина лежит на Поле. Его я никогда не прощу. Никто из нас не простит. Чертов… идиот. – Слово прозвучало с небывалым напором, с небывалым негодованием. Филип и не подозревал за Лоис таких интонаций. – Оставить Сьюзан и девочек. Бросить их, бросить все. И о чем он только думает? Как представляет себе будущее? Что он будет делать, когда они с Мальвиной разбегутся?

– О, ты не поверишь, – устало отозвался Филип. – Пол вернется. И скорее раньше, чем позже.

– Но как? Его политическая карьера закончилась.

– У него полно связей в деловом мире. Полно добрых приятелей. Они ему что-нибудь подыщут. Видишь ли, такие, как Пол, никогда не тонут. Никогда. Посмотри на Майкла Асборна. Когда в последний раз он завел фирму в штопор, а сам катапультировался с парой миллионов, все сочли, что ему конец. Но он опять у руля, руководит энергетической компанией и так же загубит ее, не моргнув глазом. Эти люди не похожи на нас. Они неуязвимые.

Лоис не слыхала о Майкле Асборне. Филип рассказал подробно, насколько мог, историю о сотрудничестве Асборна с Полом и еще более странную историю о его кратких неудачных отношениях с Клэр, оборвавшихся год назад на Каймановых островах, где они проводили отпуск.

– А что Клэр? – оживилась Лоис. – Как у нее дела?

– Клэр, – благодушно ответил Филип, – счастлива как никогда. Она опять в Италии, с человеком, которого любит, и помолодела лет на десять.

– Бенжамен что-то рассказывал, – Лоис сощурилась, припоминая прошлогодние беседы в Дорсете. – Он был женат, да?

– На женщине, которая ему изменяла. Клэр была уверена, что он никогда от нее не уйдет, решимости не хватит. Однако ушел. И рванул в Англию, чтобы поставить в известность Клэр. А потом судился за опеку над дочерью. И выиграл.

– Как я рада, – расплылась в улыбке Лоис. – Очень рада. Если кто-нибудь и заслуживает счастья, так это Клэр.

Филип медленно, задумчиво помешивал кофе.

– А вторая в этом списке ты.

– Я?

– Да. Такая тихая, незаметная. Ты тоже заслуживаешь счастья, Лоис. И что, ты счастлива?

Взглянув на Филипа, Лоис ответила, храбрясь:

– Ну конечно. Я люблю свою работу. А мой муж любит меня. И у меня замечательная дочь. Чего еще желать?

Филип посмотрел ей в глаза, смущенно улыбнулся. А потом, отвернувшись, произнес нечто совершенно загадочное:

–. Как зовут твою золотую рыбку?

– Что, прости?

– «Как зовут твою золотую рыбку?» Это последнее, что я сказал тебе тогда. Не помнишь?

– Нет… Когда это было?

– Двадцать девять лет тому назад. Мы собрались у твоих родителей. Они устроили званый ужин и пригласили моих маму и папу. На тебе было платье с невероятно низким вырезом. Я не мог глаз оторвать от твоего декольте.

– Совсем ничего не помню. Да и золотой рыбки у меня никогда не было.

– Знаю. Вы с моим отцом обсуждали «Золотую улыбку», телепередачу. Я не расслышал и задал этот вопрос, за столом все онемели. Нет, правда, Лоис, меня сжирала такая похоть, что я даже перестал понимать английский язык.

– А я и не знала, какая жалость. Ты был симпатичным мальчишкой. И все могло бы сложиться иначе.

– Не могло бы. Ты была уже обручена.

– Ах да. Верно. – Она опустила голову, начиная припоминать тот ужин, и тут же подумала о Малкольме, ее первом возлюбленном, о котором думала постоянно, – если он и покидал ее мысли, то не более чем на несколько часов. Она долго молчала, и Филип уже забеспокоился, не свалял ли он дурака, заведя речь об эпизоде, связанном, пусть и косвенно, со страшным горем, пережитым Лоис. Когда она заговорила, голос ее звучал тоненько и отрешенно: – Такое невозможно забыть. Только подумаешь, что забыла, а оно опять возвращается. Как тот мотив, песня Коула Портера. Думаешь, все прошло, закончилось, но это не так. Оно всегда с тобой. Стоит перед глазами… – Она вздохнула, прикрыла глаза, замерла на секунду. – Но надо жить дальше. А что еще остается? Что еще? Разве есть выбор? Просто живешь, и стараешься забыть, и не можешь, потому что если не музыка, то что-нибудь другое, что угодно, вернет тебя туда. Господи, да стоит только включить телевизор. Локерби. 11 сентября. Бали. Я все смотрела, не могла оторваться, загипнотизированная этим ужасом. И самое мерзкое, этому нет конца. И все становится только хуже и хуже. Момбаса год назад. Шестнадцать человек убиты. Риад. Сорок шесть человек убиты. Касабланка. Тридцать три человека. Джакарта. Четырнадцать. А теперь вот Стамбул. Слушал новости? Вчера террорист-самоубийца взорвал бомбу у британского консульства, тридцать человек погибли. Видел, что теперь творится вокруг посольства, которое находится совсем рядом? Мощные бетонные блоки посреди улицы, чтобы остановить любую машину со взрывчаткой? Но это ничто, Филип, ничто – по сравнению с тем, сколько людей убили американцы в Ираке в этом году. Каждый из них что-то значил. Каждый был для кого-то как Малкольм. Убитые отцы, матери, дети. Ярость накапливается в мире, Филип, из-за всего этого! Ярость!

Лоис отвернулась к окну, щеки у нее блестели.

– Я не знал про Стамбул, – сказал Филип. – Печальная новость. Очень печальная.

– То ли еще будет. Я уверена, пройдет немного времени – и случится что-то неслыханное. Что-то жуткое…

Она умолкла, а затем увидела Софи и Патрика, направлявшихся к Парижской площади. Молодые люди помахали родителям, а те помахали им в ответ.

– Похоже, они хорошо проводят время. – Филип подлил кофе себе и Лоис.

– Я как в воду глядела, – пробормотала Лоис. – Может, наши семьи наконец породнятся.

– Все может быть. Но пока об этом рано говорить.

– Да, ты прав. Пока рано.

Они молча смотрели, как Патрик и Софи прошли рука в руке под огромной аркой Бранденбургских ворот. Сейчас эти двое хотели от жизни только одного – шанса повторить ошибки своих родителей, если, конечно, этот зыбкий мир позволит им такую роскошь.