Текст книги "Круг замкнулся"

Автор книги: Джонатан Коу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Не похоже было, что кто-нибудь из взрослых заметит ошибку, а девчушки были чересчур ошарашены, чтобы подать голос, поэтому Бенжамен бросился к выходу с площадки, где и перехватил потребителя капучино.

– Простите, – извинился он. – Конечно, я вмешиваюсь не в свое дело, но эта девочка – точно ваша дочь?

Мужчина глянул на малышку, сидевшую у него на руках.

– Черт. Вы правы. Это не Яшма. – Он поспешил обратно к качелям. Когда он подбежал к отцу номер один, тот как раз сворачивал «Геральд трибьюн». – Ваша? – спросил он.

– Папочка! – Яшма протягивала ручки, на ее щеках блестели слезы.

Последовал торопливый обмен детьми, сопровождаемый громким стыдливым смехом. Бенжамен побрел назад к деревянным качелям, но тут калитка в ограде с лязгом распахнулась и на площадку ворвалась женщина, которую Бенжамен никак не ожидал здесь увидеть. Она тащила за руку упиравшуюся трехлетнюю девочку.

– Сьюзан!

– Бенжамен? А ты что здесь делаешь?

– Гуляю с дочкой Дуга. Они пригласили нас на выходные.

– Это она? – Сьюзан взглянула на девочку, сидевшую в немом удивлении на опустившемся крае доски. – Лаванда, верно? Или Корица, или как там ее зовут? Неважно. – Она подняла Антонию и усадила дочку на другой конец доски. – Давайте, вы двое, качайтесь. Сказано вам играть, значит, играйте. Черт подери, я прямо вылитая мисс Хэвишем![7]7
  Один из главных персонажей романа Чарльза Диккенса «Большие надежды», старая дева, возненавидевшая весь мир.


[Закрыть]

Опустившись на скамейку, она похлопала ладонью по сиденью, приглашая Бенжамена присоединиться.

– Как ты оказалась в Лондоне? – спросил он.

– Мы приехали на день. Тряслись в машине два с половиной часа. И все из-за твоего чертова брата. Господи, ну почему я всегда его слушаю! Вчера он вдруг объявил, совершенно ни с того ни с сего, что сегодня мы отправляемся в Лондон: Антонию надо приучать играть с детьми Дуга Андертона. Мол, ему очень важно, чтобы дети стали не разлей вода, а то, что они живут в ста двадцати милях друг от друга, это не считается. Все должно вращаться вокруг него и его чертовой карьеры…

– И где же Пол?

– А он с нами не пошел. Двинул прямиком в Кеннингтон производить посмертное вскрытие этой дурацкой передачи, в которой он участвовал. Его медийный консультант, разумеется, с ним – а как же. Ты смотрел передачу?

– Смотрел.

– Какой же он обормот. Так и не сказал ничего смешного. Впрочем, чего от него ждать, чувство юмора ему удалили хирургическим путем при рождении. Нет, он бросил меня на мосту Челси, выпрыгнул из машины, дал мне их телефон – типа действуй. Я позвонила, и какая-то смурная девушка, которая и по-английски-то толком не говорит…

– Наверное, Ирина. Она из Тимишоара.

– …сказала, что все, возможно, здесь, на площадке. Вот я и приперлась сюда. Задание выполнено.

Она глянула на детей: они сидели не шевелясь на неподвижных качелях и смотрели друг на друга со страхом и неприязнью. Бенжамен подошел к ним:

– Эй, вам помочь?

Он опустил и поднял доску несколько раз, после чего они сами стали качаться, хотя и не слишком охотно. Сьюзан тоже встала со скамьи и заколкой-бабочкой убрала с лица Антонии выбившуюся прядь волос.

– А когда папа придет? – спросила девочка.

– Кто же его знает, – ответила Сьюзан. – Вроде бы он собирался с нами пообедать, но уповать на это я бы не стала. А вдруг он предпочтет сесть за стол со своим медийным консультантом.

Сьюзан говорила легким беззаботным тоном, но Бенжамен догадался – когда она крепко ухватила его за локоть, – что беззаботность деланная. Ему хотелось успокоить ее, но он не знал как.

23

В «Экспресс-пицце» они обнаружили, что Эмили, а также Фрэнки с Дугом, тремя детьми – Ранульфом, Сиеной, Хьюго – и румынской нянькой Ириной ждут их за большим круглым столом с мраморной столешницей. Дети, притворяясь, будто рисуют, раскрашивают или выводят буквы, на самом деле тыкали друг другу в глаза, уши и прочие части тела карандашами и фломастерами, взрослые же вымученно улыбались, глядя куда-то поверх детских голов, и вид у них был такой, словно все, о чем они сейчас мечтают, – перенестись из настоящего момента в эпоху, когда у них еще не было никаких детей. Шум стоял оглушающий, и, оказавшись здесь, простительно было бы подумать в первый момент, что вы попали не в ресторан, но в специализированный детсад для хулиганистых и крайне избалованных детей, где в придачу остро ощущалась нехватка педагогического персонала. Всюду, куда ни посмотри, бесились белоголовые мальчики и девочки с именами вроде Джаспер, Орландо, Арабелла. Они швырялись кусками недоеденных пиццы и пончиков, пачкая свои и чужие костюмчики от французских и итальянских дизайнеров, дрались за обладание геймбоем высокохудожественной выделки и орали на весь зал на идеальном английском, каким говорят на Би-би-си, уже с младых ногтей начиная осваивать этот клекот правящего класса, которым они лет через двадцать непременно заполнят пабы Фулхэма и Челси. Единственная бездетная пара сидела за столиком в углу: они то и дело пригибались, уворачиваясь от летающих огрызков, а потом озирались с безмолвным ужасом; им явно не терпелось поскорее уйти, и потому они запихивали в себя еду с такой скоростью, словно задались целью поставить рекорд в поглощении пиццы.

Сьюзан и Бенжамен заботливо усадили двух новоиспеченных подружек рядышком (Антония и Кориандр, как ни поразительно, отныне не желали расставаться, хотя с их знакомства и часа не прошло), затем сами втиснулись за стол и взялись за меню. Бенжамен, однако, сразу же вскочил, вскрикнув от отвращения и боли, – он сел на обгрызенный сладкий хворост, каким-то изощренным способом нанизанный на оторванную руку куклы Барби. Ирина забрала у него сладость и куда-то подевала, погасив скандал с молчаливой, неприметной расторопностью, которой эта девушка славилась.

Дуг пребывал в благодушном настроении. Все утро он провел за чтением воскресных газет, радуясь тому, что на этой неделе сумел-таки обставить своих конкурентов по политическому комментарию – чистая победа. Дуг написал задиристую статью об угрозе закрытия предприятия в Лонгбридже, щедро приправив ее воспоминаниями о своем отце, работавшем там начальником цеха. Ничто из прочитанного сегодня утром не было написано с таким же пылом либо основано на столь же ярком личном опыте. И теперь Дуг был готов расслабиться, играя роль харизматического папаши этого непоседливого, расширенного семейства.

Не стесняясь детей и сознавая, что нарушает приличия, Дуг с озорным видом принялся в деталях рассказывать Бенжамену о том, как Фрэнки отказалась заниматься с ним сексом.

– Знаешь, какую систему она придумала? Один день без секса за обычное ругательство. Два дня за «е» и три за «п».

– Очень изобретательно, – одобрил Бенжамен, косясь на Фрэнки, которая внимательно прислушивалась к их разговору, улыбаясь во весь рот. Ясно было, что она обожает мужа и наслаждается властью над ним.

– Ладно, – Дуг повернулся к жене, – ты в курсе, что я не ругался целую неделю? Смекаешь, что это значит?

– И что же это значит? – переспросила Фрэнки. (Любую, самую банальную фразу, обращенную к мужу, она произносила с игривой нежностью, – по крайней мере, так слышалось Бенжамену.)

– Это значит, что сегодня моя ночь, – торжествующе заключил Дуг. – Я отдал свой долг обществу. Баланс подведен, счет закрыт. И я твердо намерен… – выдерживая паузу, он отхлебнул «Пино Гриджо», – требовать награды.

– Дугги! – с упреком воскликнула Фрэнки. – Неужто обязательно делиться подробностями нашей сексуальной жизни со всеми присутствующими? – Но видно было, что на самом деле она не возражает против откровенности мужа. Лишь Бенжамен и Эмили заерзали на стульях, чувствуя неловкость и избегая смотреть друг на друга.

Минут через пять явился Пол.

– Кошмар, – бросил он, мимоходом целуя Сьюзан в темя, – здесь как в третьем круге ада. – Потом взъерошил волосы Антонии, и она оторвалась на секунду от рисования, засвидетельствовав таким образом факт появления отца. Бенжамена он вовсе проигнорировал, сразу перейдя к делу: – Привет, Дуглас. Не хочешь познакомить меня с твоей красавицей-женой?

Усевшись рядом с Фрэнки, Пол принялся ее очаровывать (он искренне верил, что умеет это делать); Дуг мрачно глянул на него через стол.

– Не хочу, чтобы меня видели в одной компании с этим придурком, – шепнул он Бенжамену, распиливая пиццу «Четыре сезона». – Сматываемся отсюда при первой же возможности.

В итоге за обедом парламентский секретарь и его вероятный союзник в солидной прессе и парой слов не перемолвились, если не считать эпизода, когда Дуг намеренно завладел вниманием Пола, припомнив его появление на телеэкране:

– Кстати, могу я тебя спросить, – если ты, конечно, отцепишься от моей жены на секунду, – что с тобой стряслось на телевидении? У тебя что, имелись письменные инструкции из Миллбэнка молчать, как пленный на допросе? В жизни не видел, чтобы гость на передаче сидел будто воды в рот набрав.

Свирепая ненависть мелькнула в глазах Пола, но, быстро взяв себя в руки, он ответил (следуя линии, согласованной с Мальвиной этим утром):

– Знаешь что? Они вырезали мои реплики. Все до единой – понятия не имею почему. Я и шутил ужасно смешно. Особенно эта блестящая строчка насчет шоколада… – Пол умолк, сокрушенно качая головой. – Ну да что теперь говорить. В следующий раз буду умнее. Они просто вычеркивают то, что может им повредить, это всем известно.

Скроив недоверчивую мину, Дуг хмыкнул и встал.

– Ладно, – объявил он. – Мы с Беном давно не виделись, и нам есть что обсудить, так что мы пойдем прогуляемся. До встречи дома.

Попетляв по боковым улочкам, они выбрались на набережную Челси, где сплошными встречными потоками двигались автомобили и грузовики, а над деревенькой из дорогущих жилых яхт, разбитой в тихой заводи Темзы, тяжело нависало облако углекислого газа. Напротив, на другом берегу, под бледным мартовским солнцем сияло постмодернистским великолепием здание «Монтеветро». Бенжамен вдруг вспомнил о Бирмингеме – не о центре города, куда он каждый день ездил на работу и где начинали подниматься здания, похожие на это, разве что поменьше размером, но о доме, в котором он жил с Эмили, рядом с просторной улицей Кингз-Хит, о их собственном мирке, который они создали для себя, мирке с пятком магазинов, парочкой пабов и редкими прогулками в парке «Пушечная гора»… Внезапно разница показалась огромной, и Бенжамена это задело.

– Тебе нравится здесь? – спросил он. – Ну, ты чувствуешь себя здесь… уютно?

– А то, – ответил Дуг. – Что тут может не нравиться? – И, предупреждая возражения, добавил: – Если тебе уютно с самим собой, если у тебя в голове порядок, ты будешь чувствовать себя как дома где угодно. Так я считаю. Надо всегда оставаться самим собой.

– Да, тебе это удалось, – отозвался Бенжамен, с сомнением выпячивая губы. – Вроде бы.

– Хоть я и женат на роскошной аристократке, – Дуг в раздражении повысил голос, – это еще не значит, что я забыл, откуда я родом и кому и чем обязан по гроб жизни. Классовую борьбу я не оставил, сам знаешь. Меня лишь забросили в тыл врага.

– Да, знаю, – сказал Бенжамен, – тут вопросов нет. Всякому ясно, кто ты такой, – достаточно взглянуть на твои статьи. Но думаю, это здорово, – добавил он, осторожно подбирая слова (зависть опять начала просачиваться в его размышления), – иметь такую опору: семья Гиффорд, комфорт. Ты наверняка живешь с ощущением… что можешь позволить себе делать ровно то, что всегда хотел делать.

– Может быть.

– У моста Баттерси они облокотились на низкую ограду и смотрели на воду. Затем Дуг выпрямился и двинул вниз по реке, всей грудью вдыхая вредные выхлопы, испускаемые бесконечным транспортом.

– Я типа достиг потолка. Писать статьи в течение восьми лет – это уже перебор. Месяца два назад я намекнул разным людям в офисе, что готов к переменам. Короче, поставил всех в известность. Они вздрогнули и задумались. И теперь планируют какую-то перетряску. Давно уже планируют.

– Так это же хорошо, – подхватил Бенжамен. – И что, по-твоему, произойдет?

– Ну, я немножко общаюсь с секретаршей главреда, Джанет ее зовут. Милая девушка, она работает у нас недавно, с Рождества. Мы с ней типа закорешились, и теперь она скармливает мне сплетни. Она слыхала… ладно, подслушала, как главред говорил с кем-то по телефону и в разговоре всплыло мое имя в связи с какой-то должностью.

Бенжамен ждал продолжения, но, не дождавшись, спросил:

– Да? И какая должность?

– Она не совсем поняла, – признался Дуг. – Толком не расслышала. Но утверждает, что все решено, и разговор этот состоялся пару дней назад. Она уверена… ну, на девяносто процентов уверена… что речь шла либо о редакторе политического отдела, что было бы замечательно… либо о заместителе главного редактора, что было бы… просто фантастически.

– Зам главного? – Откровения Дуга изрядно впечатлили Бенжамена. – Ого. Думаешь, это правда?

– Я стараюсь ни о чем не думать, – ответил Дуг. – Политический отдел тоже неплохо. Просто прекрасно. Я настроился на это место.

– Тебе будут больше платить?

– И там, и там платят больше. А со временем еще больше. То-то Фрэнки обрадуется. Возможно, сегодня мне позвонят и скажут, на какую должность я назначен.

– Сегодня? В воскресенье?

– Угу. – Дуг потер руки в предвкушении этого события. – Сегодня мой день, Бенжамен. Подозреваю, нам будет за что выпить шампанского вечерком еще до вашего отъезда. А для меня празднование завершится – учитывая, что я всю неделю воздерживался от проклятий, богохульства и прочих грязных выражений, – эпическим трахом, иначе это не назовешь. Отцом всех трахов.

Они не без хлопот пересекли дорогу, прокладывая путь по четырем автомобильным полосам, и зашагали к сказочному островку из детских книжек, где пряталась в зелени резиденция Гиффорд-Андертонов.

– Я полагал, что ты не симпатизируешь коллегам по газете, – заметил Бенжамен. – В политическом смысле.

– Да, но это и есть мой козырь, – возразил Дуг. – Верно, мое начальство – долбаные идиоты, которые Блэру в рот смотрят. Но главное-то в другом: им приходится ублажать читателей, а большинство читателей до сих пор принадлежат к старым лейбористам. Поэтому им нужен в штате человек вроде меня, даже если я им не нравлюсь. Я – голос тех людей. Тех, кто считает, что мы должны поднапрячься и сохранить завод в Лонгбридже, пусть он и не приносит прибыли. Тех, кому сейчас за сорок, а то и за шестьдесят, они многие годы читали нашу газету, и им глубоко насрать, какой подводкой для глаз пользуется Кайли Миноуг, хотя наш уважаемый главред прямо-таки одержим этим сюжетом…

– Ты с ним не в ладах? – спросил Бенжамен.

– Нет, мы отлично ладим. Но у этого парня ни стыда ни совести. Законченный оппортунист. К примеру, несколько месяцев назад они сняли одну особенно истощенную модель для материала о моде в журнальном приложении, но она смотрелась такой болезненной и костлявой, что снимки отправили в архив. На прошлой неделе он их откопал и тиснул в газете в качестве иллюстрации к заметке об анорексии как о психическом расстройстве. Ему и в голову не пришло, что приличные люди так не поступают.

Дуг кисло усмехнулся. За разговором они добрались до его семейного гнездышка. Хозяин толкнул садовую калитку, и та с протяжным скрипом распахнулась. Поскольку Дуг забыл ключи, пришлось нажать на кнопку домофона, и некоторое время они ждали, любуясь побегами плюща, обвивавшими дверной косяк, и старинными оконными переплетами. Дуг объяснил, что Фрэнки некогда заниматься садом, поэтому они наняли человека, который ухаживает за растениями по полдня три раза в неделю.

Дверь им открыла запыхавшаяся Ирина.

– Ах… Дуг… входите, быстро. Кто-то вам звонит.

– Кто? – заволновался Дуг, следуя за нянькой.

– Там… вон там.

Она указала на гостиную, которая тянулась вдоль задней стены дома и оканчивалась оранжереей, в два раза превосходившей по площади сад Бенжамена. Друзья поспешили в гостиную и застали там всех остальных: Пола, Сьюзан, Эмили, Фрэнки, детей в полном составе. Все возбужденно глядели на Дуга, улыбаясь в предвкушении радостной новости, а Фрэнки еще и беседовала с кем-то по радиотелефону.

– Да… Он здесь. Буквально только что вошел. Передаю ему трубку… На, возьми.

Дуг выхватил у нее телефон и отошел в дальний угол комнаты.

– Это насчет работы? – шепотом осведомился Бенжамен, и Фрэнки кивнула.

Сперва трудно было уловить смысл беседы – присутствующие слышали только одного участника. Дуг говорил очень мало, лишь иногда угукал в знак согласия. Но постепенно все заметили, что по ходу разговора тон этих «угу» изменился. Дуг все чаще молчал, а голос его собеседника, казалось, что-то вдохновенно ему внушает. И когда внушение достигло цели, Дуг умолк окончательно. А с ним и все, кто находился в комнате.

Пауза тянулась мучительно долго. Наконец очень тихо Дуг переспросил:

– Что? – И сразу заорал: – ЧТО?! – А потом повторил это слово опять и опять, крича во весь голос, сотрясаемый такой бешеной яростью, что дети испуганно переглянулись.

Теперь и собеседник заговорил громче, и до слушателей донеслось: «Дуг… прошу, подумай об этом. Не отключайся. Какое бы решение ты ни принял…»

Дуг нажал на кнопку, оборвав разговор, подошел к камину и с неестественным спокойствием положил телефон на каминную полку.

– Ну? – не выдержав напряжения, спросила Фрэнки.

Дуг пялился на свое отражение в зеркале, вставленном в золоченую раму.

– Эта дура, – не сразу ответил Дуг хриплым и непривычно тусклым голосом. – Эта дура Джанет, ей надо проверить слух. – Он обернулся к застывшим в тревожном ожидании лицам. – Редактор политического отдела? Не-ет. Зам главного? Тоже нет. – Набрав воздуха в легкие, Дуг прорычал: – ЛИТЕРАТУРНЫЙ редактор. Вы слышите? ЛИТЕРАТУРНЫЙ… ДОЛБАНЫЙ… РЕДАКТОР. Они хотят, чтобы я заказывал рецензии на книги. Хотят, чтобы я каждый день клал в фирменный пакетик по романчику и отправлял их… этим… – Он брызгал слюной, подыскивая слова, а потом заметался по комнате, выкрикивая в исступлении: – Этим… долбоебам. Каждой ебаной пизде. Каждому ебаному мудаку!

А потом наступила полнейшая тишина, и Бенжамену чудилось, что он слышит, как вопли Дуга эхом прокатываются по комнате и замирают в отдалении. Все в замешательстве молчали, пока Кориандр не повернулась к матери и не прошептала с озабоченным видом:

– Что такое долбоебы? Что такое таждая ебаная пизда и таждый ебаный мудат?

Длиннее фразы она еще в жизни не произносила, но Фрэнки сочла момент не подходящим для похвалы. Она также воздержалась от порицаний в адрес Дуга, но отметила про себя: ее муж в качестве сексуального партнера снова дисквалифицирован – по крайней мере на ближайшие три недели.

22

Клэр, обычно довольно словоохотливая в знакомой компании, сидела за кухонным столом напротив сына и никак не могла придумать, о чем бы с ним поговорить.

Она все отчетливее сознавала, что совершенно разучилась быть матерью. Десять лет назад Клэр ни за что не поверила бы, что такое возможно. Не то чтобы любить пятилетнего Патрика было для нее так же естественно, как дышать; разумеется, она и сейчас его любит, и не меньше, чем прежде. Разница состояла в том, что теперь она не знала, как себя с ним вести. Клэр понимала, что началось это еще до ее отъезда в Италию. Когда Патрику исполнилось девять, она уже начинала испытывать растерянность, не зная, как с ним разговаривать: она не понимала его увлечений, его зацикленности на спорте, на определенной одежде, которую ему непременно надо было носить. Она видела, что с Филипом у сына разногласий практически не возникает, и это наблюдение укрепило ее в мысли, что будет разумно – или, по крайней мере, незазорно – предоставить Патрику развиваться под опекой отца и мачехи, а в итальянское приключение она отправится в одиночестве. Когда приключение закончилось – когда пятью годами позже она вернулась в Бирмингем (истосковавшись по дому, как это ни странно звучит, по дому, который она никогда особенно не любила), – дистанция между ней и сыном только увеличилась. Клэр полагала случившееся неизбежным: хотя Патрик регулярно навещал ее в Италии и она наведывалась в Англию дважды в год, все же он рос вдали от нее, меняясь все сильнее и сильнее, почти до неузнаваемости. И бессловесность, которая на нее накатывала в присутствии сына, становилась все более тяжкой.

В родительском доме она не была с декабря. Тогда Клэр, переночевав две ночи в отеле, вернулась к отцу на четыре дня, чтобы затем отправиться на Рождество в Шеффилд к университетским друзьям. Но и тех четырех дней ей хватило с избытком. В нынешние выходные, однако, Дональд Ньюман благополучно убрался из Англии – в свой французский второй дом, которым он постоянно хвастался и увидеть который у Клэр не возникало ни малейшего желания. Похоже, выйдя на пенсию, отец все больше и больше времени проводил во Франции, но Клэр плохо знала, как и чем он сейчас живет, да и не хотела знать. В 90-х ловкий приятель-брокер заработал для Дональда несколько тысяч, что и позволило отцу обзавестись живописными руинами где-то под Бержераком. Что ж, туда ему и дорога под бурные аплодисменты дочери.

Первым вспомнил о нем Патрик.

– У дедушки очень чисто, – сказал он, оглядывая опрятную кухню. – Для холостяка, я имею в виду. Для такого старого чудака, как он.

– А чем ему еще заниматься? Только порядок наводить. Впрочем, кажется, он не сам убирается, к нему приходит помощница. Насколько мне известно, он понятия не имеет, как включается пылесос.

Патрик улыбнулся. Клэр хотелось сказать ему что-нибудь приятное: какая хорошая у него прическа теперь, когда волосы слегка отросли, как она рада, что он пока ничего себе не проколол – во всяком случае, не на видном месте, – но слова отказывались выстраиваться в смысловой ряд. Она представила, что ей предстоит сегодня вечером: накрыть стол на двоих, потом ужинать в глухой пригородной тишине – и вдруг испугалась, что не вынесет всего этого.

– Послушай, Патрик, давай пойдем куда-нибудь? Поедем за город, сядем в каком-нибудь пабе, а?

– Но зачем? Я думал, ты приготовишь ужин.

– Да я бы приготовила, но… понимаешь… – Она обвела глазами кухню. – Этот дом.

– Мы можем его приукрасить, – предложил Патрик. – Зажечь свечи. Я принес кой-какую музыку.

Пока Клэр рылась в комоде в поисках скатерти, ее сын вынул из своей спортивной сумки плеер и воткнул шнур в розетку. Затем достал футляр с дисками, выбрал один и вставил в аппарат. Клэр уже приготовилась мужественно внимать дикому грохоту, но из проигрывателя полилась негромкая фортепьянная мелодия, пульсирующая, затягивающая, похожая на танго; вскоре к фортепьяно с затейливым аккомпанементом присоединились скрипка, виолончель и бандонеон.

– Красивая музыка, – похвалила Клэр. – Что это?

– Астор Пьяццола, – ответил Патрик. – Так и думал, что тебе понравится. – И, коротко рассмеявшись, добавил: – Сам бы я такое слушать не стал, понятное дело. Я ведь слушаю только черных бандюков – про то, как они дерут своих телок и торчат на крэке. А это держу про запас для старичков.

– Эй, поаккуратнее с выражениями, – предостерегла Клэр. – Ты затронул чувствительные струны. Я с ужасом думаю о том, что обо мне говорят соседи.

Встреча матери с сыном происходила 31 марта 2000 года. Клэр приехала в Бирмингем, чтобы принять участие в акции против закрытия завода в Лонгбридже – мощной демонстрации, которая пройдет маршем от центра города, пополняясь по пути протестующими, и закончится митингом в парке «Пушечная гора». А жила Клэр теперь в Илинге, в Западном Лондоне, снимая дом вместе с тремя «молодыми» аспирантами; «как дома» она себя там не чувствовала, комната в Илинге скорее была временным пристанищем. Она нашла работу в бухгалтерском отделе фирмы, импортирующей итальянскую мебель, на этом почетном месте Клэр выписывала инвойсы. Сложившаяся ситуация ее определенно удручала. У Клэр было такое ощущение, будто ее жизнь, как магнитофонную пленку, перемотали на пятнадцать лет назад.

– Они тебя достают, да? – спросил Патрик.

– Ну, не то чтобы. Для этого они слишком хорошо воспитаны. Но смотрят на меня так, словно размышляют, а не провести ли лифт между первым и вторым этажом или не подарить ли мне ходунки на день рождения.

Она поставила на плиту сковородку и начала готовить соус для пасты – порезала лук, помидоры. Патрик налил ей вина и спросил, можно ли ему тоже немного выпить.

– Конечно, можно. Зачем спрашивать?

С бокалом в руке Патрик отправился бродить по комнатам, в гостиной он задержался. Сунувшись туда, Клэр обнаружила, что он разглядывает семейные фотографии на каминной полке. Правда, в полном смысле «семейными» их назвать было нельзя. Снимки дочерей мистера Ньюмана отсутствовали – никаких памятных изображений ни пропавшей Мириам, ни блудной Клэр. Только фотографии Дональда и Памелы, документальные свидетельства их совместной жизни и совместного старения: свадебные снимки; отпуск в Шотландии и на островах Скилли; вот они вдвоем перед домиком в Бержераке – усохшая Памела сутулится. Через восемь месяцев после покупки дома рак окончательно добил ее. Посередине полки стоял ее портрет размером А4 в серебряной рамке. Вероятно, он был сделан в 50-х, до того, как родились дети. Темные волосы, нитка жемчуга, вечернее платье черное или темно-синее. Сняв портрет с полки и повернув его так, чтобы не отсвечивал, Патрик пристально вглядывался в фотографию, словно ждал, что она откроет ему какую-то семейную тайну.

– И как вы сейчас с дедушкой, – поинтересовался он, возвращаясь на кухню, – разговариваете друг с другом?

– Официального объявления войны не последовало, – ответила Клэр. – Просто я ему не звоню, а он не звонит мне. Почти никогда. Я сцросила у него, могу ли я остановиться здесь на выходные, и он очень вежливо разрешил. Хотя повод для моего приезда в Бирмингем назвал «абсурдным».

– Ну, дедушка никогда не был революционером, верно? Его невозможно представить на демонстрации. Разве что он вышел бы митинговать за возвращение смертной казни через повешение для тех, кто держится за руки до женитьбы.

– Или за введение охоты на лис в школьную программу. – Клэр улыбнулась – не столько шуткам, сколько зарождавшемуся взаимопониманию с сыном. – Ладно, а сам ты пойдешь завтра на демонстрацию?

– Еще бы. Это ведь важно, да? Сколько людей могут потерять работу.

– И твой отец пойдет?

– Ага.

– И мачеха?

– Наверное. Кэрол страшно возмущается тем, что происходит с Лонгбриджем, как и все. Тебя ведь это не напрягает?

– Конечно, нет. С удовольствием пообщаюсь с Кэрол.

– Папины друзья тоже будут. Дуг Андертон, например. Помнишь его? Он специально приезжает из Лондона. И Бенжамен притащится.

– Боже, – воскликнула Клэр, – вот это будет сборище! Настоящий день встречи выпускников «Кинг-Уильямса». Дуга я не видела с незапамятных времен. По-моему, последний раз мы собирались все вместе на нашей с Филипом свадьбе.

– Бенжамен был шафером, кажется?

– Точно. Он произнес совершенно кошмарную речь, нашпигованную цитатами из Кьеркегора. Возможно, публика сумела бы кое-что понять, если бы цитаты звучали по-английски, но Бенжамен упорно придерживался датского, а закончил замысловатой остротой, в которой попытался обыграть тенденцию путать поэта Рембо и Рэмбо Сильвестра Сталлоне. Никто ничегошеньки не понял. – Она вздохнула с нежностью. – Бедняга Бенжамен. Надеюсь, он изменился.

– Ты же встречалась с ним перед Рождеством.

Клэр снова взялась за нож.

– Нам не удалось поговорить, – ответила она тоном, подразумевающим, что тема закрыта, – по крайней мере, для ее сына.

Все шло хорошо. Патрик умудрился нарыть в своей сумке еще три диска, заслуживших одобрение матери, и казалось, что прибегать к запасному плану на случай провала не придется (если бы беседа окончательно зачахла, они, не мучая друг друга, просто уселись бы перед телевизором). Напротив, все шло слишком хорошо – и Клэр неожиданно для себя ощутила беспокойство. В этот вечер она впервые заметила кое-какие странности в поведении Патрика: он был чересчур заботливым, чересчур внимательным к ее нуждам и мнениям, которые он старался предугадать и под которые искусно подстраивался. Клэр вдруг увидела, с какой скованностью и натужностью он держится, словно мнит себя актером, играющим роль в чужой пьесе. Возможно, это была лишь обычная подростковая застенчивость, но Клэр чувствовала, что дело не только в этом, – Патрик словно наблюдал за жизнью со стороны, упорно и сосредоточенно, ожидая, что окружающие покажут ему, как себя вести, – предъявят его собственную личность, которую он смог бы начать обживать. И не Клэр ли с Филипом виноваты в этом? Ведь они расстались, когда Патрику было три года, а потом на протяжении многих лет перебрасывали ребенка от одного родителя к другому. Клэр все больше убеждалась, что Патрику чего-то недостает, какого-то очень важного для жизни компонента. Чего именно, она не могла определить, но знала, что проблема не только в нестабильности его семьи.

Патрик снова разлил вино и отнес бокал матери, сидевшей на диване в гостиной:

– Вот, держи. А я ложусь спать. Смотри не напейся.

– Ни за что.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее. Щеки у него были пушистые, на них пробивалась первая детская борода.

– Мило посидели, правда? Он обнял ее:

– Да.

Вино придало Клэр смелости, и, когда Патрик выпрямился, она спросила:

– Ты в порядке, сынок? Фил и Кэрол хорошо о тебе заботятся?

– Ну конечно. А что, я как-то не так выгляжу?

Тревожные мысли, обуревавшие ее последние полчаса, были такими путаными, что объяснить их подростку она бы не сумела. И она сказала лишь:

– Ты бледный, только и всего.

Патрик язвительно усмехнулся:

– Мы все такие. Я и мои друзья. Это потому, что родители кормят нас всякой дрянью. – И добавил тише: – Мы бледный народец.

Не объяснив, что еще у него было на уме, кроме фаст-фуда, Патрик послал матери воздушный поцелуй и пожелал спокойной ночи, и Клэр заметила, что, прежде чем подняться в спальню, он снова задержал взгляд на фотографиях над камином.

* * *

Утром она приняла душ, а выйдя из ванной, обнаружила, что Патрик открывает дверь в бывшую комнату Мириам и заходит внутрь.

Клэр вошла следом за ним.

– По-моему, тут особенно не на что смотреть, – сказала она.

Комната не изменилась с тех пор, как она видела ее в последний раз, – никакой мебели, голый дощатый пол, беленые стены. Не комната, но констатация факта – факта отсутствия. Она представила, как отец каждый день заходит сюда, стоит посередине, дыша этим небытием. Стоит не шевелясь, с непроницаемым лицом, думая о Мириам, о которой он, должно быть, думает ежедневно. Иначе зачем он держит комнату в таком виде? Здесь, как и во всем доме, царит чистота, убрано на совесть – ни соринки, ни пылинки. Она понимала, что отец хочет этим сказать, хотя наотрез отказывалась с ним соглашаться. Это была комната человека, пропавшего без вести.