Текст книги "Тьма между нами"

Автор книги: Джон Маррс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Глава 64
Мэгги

Двадцать пять лет назад

У доктора Кинга в кабинете собрана обширная библиотека медицинских журналов и книг, среди них есть и старые фолианты в кожаных переплетах, и современные учебники, и подшивки «Ланцета»[25]25
  Один из самых авторитетных медицинских журналов.


[Закрыть]. Там-то я и нахожу нужное.

Вызвалась поработать сегодня в вечернюю смену и, как только последний врач ушел домой, заперла за ним двери и закрыла жалюзи. Пробралась в кабинет доктора Кинга и начала поиски. Нужно знать, с чем имеешь дело.

Я не сказала Нине ни слова о том, что произошло в кошмарную ночь три месяца назад. Исчезновение Алистера объяснила его уходом, и она, кажется, поверила. Однако за эту ложь мне приходится платить нашими с ней отношениями. И я подозреваю: та часть ее мозга, где хранятся воспоминания о том, что сделал с ней Алистер, не может полностью их скрыть. Потому что она мстит мне сексуальной распущенностью. Мама одной из ее одноклассниц на прошлой неделе видела, как Нина и Сэффрон пили алкоголь в компании взрослых парней в парке. Я заметила засосы у нее на шее, но побоялась заводить разговор, чтобы не разбудить демонов в ее памяти.

Методично просматриваю все книги и журналы и тут же возвращаю их на место. Через несколько часов упорной работы, пролистав две трети библиотеки, наконец нащупываю возможный ответ. В книге, изданной в начале восьмидесятых, перечисляются все типы психологических расстройств, вместе с симптомами, возможными причинами, примерами из практики и методами лечения. Начинаю с первой страницы и вскоре обнаруживаю диагноз, очень напоминающий то, что происходит с Ниной.

«Диссоциативная фуга, – читаю я вслух. – Состояние возникает, когда человек теряет осознание собственной идентичности. Часто сопровождается внезапным переездом или путешествием. По прошествии некоторого времени человек с удивлением обнаруживает, что находится в незнакомом для себя месте, не зная, как и почему он туда попал. Своего рода амнезия. Часто встречается у людей, страдающих от диссоциативного расстройства личности[26]26
  То же, что расстройство множественной личности.


[Закрыть]. Диссоциативная фуга носит защитный характер, поскольку дает возможность полностью отстраниться от проблем, вызванных психической травмой или невыносимой ситуацией вроде стихийного бедствия, конфликта, крайних форм насилия, бытового произвола или жестокого обращения, пережитого в детстве».

От последней фразы меня бросает в дрожь. «Жертвы пытаются физически и психологически отстраниться от среды, которую считают угрожающей или невыносимой. Диссоциативная фуга может длиться от нескольких часов до недель и даже месяцев. При выходе из этого состояния память о произошедшем стирается».

Делаю паузу, чтобы переварить прочитанное. Случай Нины полностью подпадает под описание.

«Состояние настолько исключительное, что в настоящее время не существует стандартного лечения», – резюмируется в статье. «Самая эффективная терапия – избавить человека от угрозы стрессовой ситуации, чтобы предотвратить рецидивы».

Делаю глубокий вдох. Есть два варианта. Отвезти Нину к профессионалу и усугубить травму, поскольку ее наверняка заставят восстановить подавленные воспоминания. Или оставить все как есть и впредь защищать мою малышку от стрессовых ситуаций. Недолго думая, выбираю второе. Нельзя, чтобы она открыла дверь, за которой остались домогательства отца и ее собственная холодная ярость. Не хочу снова видеть эти пустые глаза. Борьба будет нелегкой, тем более в разгар подросткового периода. С какими трудностями ей предстоит столкнуться во взрослой жизни, я не знаю и вряд ли смогу защищать ее всегда, но сейчас должна сделать все возможное. Чего бы мне это ни стоило, я не дам ей вспомнить прошлое, чтобы она не разрушила свое будущее.

Глава 65
Нина

От нервов весь вечер крутит желудок – почти не вылезаю из туалета. Уж и не помню, когда в последний раз был такой мандраж. Умываюсь холодной водой, чтобы успокоиться, и щедро опрыскиваю комнату освежителем воздуха. И тут раздается стук в дверь. Дилан. Он готов вернуться в дом, где не бывал со времен рождения.

– Входи, входи, – приветствую я его.

Интересно, видела ли Мэгги, как он парковался и шел к дому? Надеюсь, что да – пусть помучается от любопытства.

Сын снимает куртку и вешает ее на крючок.

– А ту, что я тебе подарила, ты носишь? – спрашиваю.

– Сегодня не надел.

– Жаль, мне бы хотелось увидеть тебя в ней.

– В другой раз.

– Размер подошел? Если нет, могу обменять.

– Все в порядке, Нина, – настаивает он, и я веду его на кухню.

– Ну что ж, добро пожаловать. Рада, что ты наконец приехал. Надеюсь, любишь говяжью вырезку в тесте?

– Да.

По-моему, в его голосе сквозит едва заметная отстраненность. Впрочем, не исключено, что я просто слишком взвинчена и потому мнительна. Так или иначе, сегодняшний ужин должен пройти идеально, ведь я хочу кое о чем его попросить. Надо лишь выбрать удобный момент.

– Значит, именно здесь я родился? – спрашивает Дилан и выглядывает из окна кухни в сад.

Я киваю.

– А там место, где меня якобы похоронили?

– Да, – отвечаю тихо. – Хочешь посмотреть?

Он резко оборачивается. Я понимаю, что сморозила глупость. Кому захочется смотреть на собственную могилу?

– Нет, спасибо. Почему ты не переехала? Я не смог бы здесь жить, зная правду.

Пожимаю плечами.

– Не так-то просто выбраться из привычной колеи. Много лет я думала, что ты здесь, и не хотела тебя бросать. Любовь к тебе держала меня на месте.

Дилан молчит, видимо, не понимая, как на это реагировать, а потом меняет тему:

– Я хотел бы увидеть комнату, где родился.

– Пойдем.

Я долго оттягивала этот визит из-за Мэгги. Конечно, звукоизоляция блокирует любой шум, но риск все равно есть. Однако в конце концов он меня уговорил, и пришлось уступить.

Мы идем наверх в спальню, которая была моей, сколько я себя помню. Не в первый раз рядом с Диланом испытываю неловкость из-за того, что так мало достигла в жизни. Он заходит внутрь и осматривается, а я остаюсь на пороге и снова рассказываю ему про день его рождения и про то, что даже не успела подержать его на руках. Он слушает с вежливым вниманием, но без той искренней заинтересованности, что была в первый раз. Возможно, я начинаю повторяться.

– У тебя есть фотографии бабушки и дедушки? – спрашивает он. – Я не видел их внизу.

– Они в подвале, Дилан. Если хочешь, могу поискать к следующей встрече.

– Я Бобби, – одергивает он меня.

В последнее время я все чаще оговариваюсь. Видимо, поняв, что его слова прозвучали чересчур резко, он натягивает улыбку.

– Конечно, Бобби, – повторяю я.

Прозвище, которое дали ему в приемной семье, застревает у меня в горле.

Когда мы спускаемся, он проходит мимо двери, ведущей на этаж Мэгги. Вижу, что ему любопытно, и опережаю его вопрос.

– Закрыла часть дома, чтобы сэкономить на отоплении. Мне одной много места не надо.

Он молча кивает. И снова я не могу не отметить его напряженность. Возможно, на Дилана давит место, где он родился. Даже когда мы садимся ужинать на кухне, он держится скованно. Приходится вывозить весь разговор на себе – как и во все последние наши встречи. Поначалу я пыталась убедить себя, что беспокоиться не о чем, однако Дилан все больше и больше отдаляется. Встречи стали реже – хорошо, если раз в месяц, к тому же он все чаще отменяет условленные свидания в последнюю минуту. Чувствую, что он ускользает, и не знаю, как это исправить. Возможно, дело в том, что пропало ощущение неизвестности и новизны; я стала неотъемлемой частью его жизни, воспринимаюсь как данность. Однако меня такое пренебрежение не устраивает.

– У тебя всё в порядке? – спрашиваю. Он кивает. – Ты где-то витаешь.

– Вчера ходил на могилу Джона Хантера. Нашел информацию на фанатском сайте.

Такого поворота я не ожидала, поэтому немного замешкалась с ответом.

– Зачем?

– Не знаю. Возможно, чтобы перевернуть эту страницу.

– Помогло?

– Не совсем. У него даже нет надгробия. Просто холмик. Ни цветов, ни венков. Мой букет был единственным.

– Надо подождать, пока осядет земля, прежде чем ставить надгробие.

– Где похоронены мои бабушка и дедушка?

– Недалеко отсюда. А где могила Джона?

– Ты не знаешь?

– Нет, – отвечаю я и чувствую, что краснею.

– В деревне Грейт-Хотон, где до сих пор живут его родители. Я хотел увидеться с ними.

– Почему не стал?

– Не знаю. Возможно, раскапывать прошлое – не всегда хорошая идея.

Помню, как сама ездила туда после того, как Джон отказался от свидания со мной в тюрьме. Пришла к ним в дом и честно рассказала о том, что встречалась с их сыном и даже была беременна от него, но два года назад потеряла ребенка. Они мне не поверили и отказались просить Джона со мной увидеться. Мол, я не первая являюсь у них на пороге со своими «больными фантазиями»; они потребовали, чтобы я уходила и больше не возвращалась. Мне нечего сказать Дилану, поэтому некоторое время мы едим молча, в неловкой тишине.

– Как родители? – спрашиваю я наконец.

– В порядке.

– Не планируешь рассказать им обо мне?

Он качает головой.

– Я же говорил, сейчас не время.

– Прошло два года.

– Знаю.

– Нет ничего необычного в том, что мы с тобой общаемся. Это естественно. Что тебя останавливает?

– Они могут расстроиться.

– Разве они не хотят, чтобы ты был счастлив?

– Конечно, хотят.

Собираюсь с силами, чтобы перейти к главному. Я уже давно придумала и отрепетировала, что сказать, однако надо сделать это непринужденно и как бы невзначай, словно идея только что пришла мне в голову.

– Знаешь, на всякий случай: если ты им расскажешь, а потом тебе понадобится место, где можно оставаться, я всегда буду рада.

Дилан перестает жевать.

– Спасибо, – отвечает он помолчав. Боюсь, больше из вежливости. Надо его чем-то завлечь.

– Можешь приходить и уходить, когда захочешь, приводить друзей… Можешь сделать косметический ремонт в комнате на свой вкус… чтобы чувствовать себя как дома.

Я замолкаю, когда понимаю, что становлюсь чересчур навязчивой. Однако идея воссоединения с сыном слишком манит меня, чтобы легко от нее отступить.

– Вкусно? – спрашиваю я.

– Да, все прекрасно.

– Ты почти не притронулся к мясу. Слишком жесткое? Если хочешь, в холодильнике есть обычный стейк. Могу быстро пожарить…

– Нет, все отлично. Просто я обычно не ем красное мясо.

– Почему? В нем много железа.

– Дома мы от него совсем отказались – у дедушки пару лет назад нашли рак кишечника.

– Тебе бояться нечего. В твоей настоящей семье никто от такого заболевания не страдал.

Про уплотнение в груди у Мэгги я, естественно, не упоминаю.

– Это и есть моя настоящая семья, – отвечает Дилан с плохо скрываемым раздражением.

– Конечно, – соглашаюсь я и все же решаю донести до него свою точку зрения: – С другой стороны, они взяли тебя на воспитание, а мы с тобой связаны кровью.

Он с лязгом откладывает приборы.

– Нет, Нина, они дали мне дом, дали мне жизнь.

– Но я не хотела тебя отдавать! И если они не способны смириться с нашим с тобой сближением… Возможно, им не так уж и важны твои интересы.

– Я много раз говорил, что не хочу причинять им боль.

– Может, стоит позаботиться не только об их чувствах? Ты не думал, как это сказывается на мне?

– На тебе?

– Ну да. Не очень-то приятно, когда тебя скрывают. Ты меня стыдишься?

– Нет…

– Значит, скоро всем расскажешь?

– Я этого не говорил.

– Ты можешь переехать сюда жить…

– Жить? Пару минут назад ты предлагала просто «оставаться».

Вот черт, уже путаюсь в словах.

– Живи, оставайся… Какая разница? Тебе будет здесь хорошо. Ты вдохнешь новую жизнь в старый дом.

– Нина, – твердо говорит он. – Ты пытаешься использовать меня как крючок, который выдернет тебя из рутины. Это нечестно.

– Нет. Я… что ты… – мямлю. – Мне просто нравится проводить с тобой время.

– Мы и проводим. Но иногда ты становишься чересчур… напористой.

– То есть?

– Заставляешь меня чувствовать себя виноватым, если я не придерживаюсь твоих планов. Звонишь, если я не отвечаю на твои сообщения в течение пятнадцати минут. Обижаешься, когда я не пишу тебе перед сном. Приходишь ко мне на работу без предупреждения. Покупаешь дорогие подарки, которые мне совсем не нужны. Все это меня немного… напрягает.

Он имеет в виду дизайнерскую куртку, которая попалась нам на глаза во время прогулки по торговому району в Милтон-Кинс. Я нервничала из-за его холодности и поэтому, когда заметила, что куртка ему понравилась, на следующий же день нашла ее в интернете и заказала. Пришлось выложить недельный заработок, но мне ничего не жалко для своего мальчика. Однако, когда я преподнесла ему подарок при следующей встрече, он совсем не обрадовался, отказался принять и попросил больше ничего ему не покупать. Тогда я отправила ему эту куртку с курьером на работу.

– Я поступаю, как все родители, потому что люблю тебя.

– Сегодня ты постоянно напоминаешь мне, что мои родители не связаны со мной по крови. Ты, похоже, хочешь вбить клин между нами, чтобы получить меня в свое полное и единоличное распоряжение.

– Просто ты мой сын, и мне нравится быть с тобой.

– Знаю, но родители должны уметь отпускать своих детей и давать им свободу.

– Зачем? Ты хочешь от меня освободиться?

Дилан вздыхает и качает головой.

– Думаю, мне пора, – говорит он и вытирает рот салфеткой.

– Не уходи, – умоляю я, следуя за ним в коридор. – Извини, этого больше не повторится.

– Мне все равно нужно идти – у меня встреча.

– С кем?

– С другом.

– С каким? Почему ты не сказал об этом раньше?

– Я тебе напишу.

И даже не поцеловав меня на прощание в щеку, Дилан тихо закрывает за собой дверь.

Глава 66
Мэгги

Парень на белой машине не появлялся у нас под окнами уже больше трех недель. В последний раз он заходил в дом; правда, пробыл недолго. Больше всего я боюсь, что он не вернется, однако не позволяю себе отчаиваться и продолжаю реализовывать свой план с помощью того самого винта из ванной.

Теперь каждое утро я терпеливо дожидаюсь у окна, когда Нина выйдет из дома. И, как только она скрывается из виду за углом, спускаюсь по лестнице к перегородке и приступаю к работе.

Я выбрала самую дальнюю часть стены, внизу, рядом с тем местом, где когда-то был плинтус, – чтобы Нина не заметила. Туда не падает свет ни из мансардного окна, ни от лампочки, висящей над лестницей. И оттуда ближе всего к столовой.

На мою удачу, винт, которым я работаю, оцинкован, чтобы не ржавел при контакте с водой, и поэтому очень прочен. Острый конец стержня до сих пор не затупился. Я использую винт как рычаг, чтобы откалывать небольшие кусочки стены. С коробкой для яиц проблем не возникло, однако под ней оказался слой картона, а дальше – гипсокартон. С самого начала я понимала, что задача будет нелегкой и придется запастись терпением. Чего-чего, а свободного времени и желания освободиться мне не занимать. Я хочу выжить, а с этой шишкой в груди у меня здесь нет никаких шансов.

На пол обязательно подкладываю полотенце, чтобы мусор не разлетался. Закончив работу, смываю пыль и грязь в раковину, потому что на дне унитаза могут остаться следы. Приклеиваю на место картонку из-под яиц с помощью зубной пасты и тщательно все убираю. К концу дня ноги и руки жутко ноют от напряженной работы и неудобной позы. Надеюсь, оно того стоит.

В последнее время грудь болит все сильнее, и я не могу понять, то ли потянула мышцу во время работы, то ли происходит нечто более зловещее. Мне хочется верить, что первое, но здравый смысл подсказывает, что второе. Тем более сегодня утром, принимая ванну, я обнаружила еще одно уплотнение, под мышкой слева. Стараюсь сохранять спокойствие, не поддаваться панике. Надо работать – и сегодняшнее открытие лишь укрепило мою решимость.

От дочери помощи ждать бесполезно. Она предельно ясно изложила свою позицию: из дома я не выйду, даже если буду умирать мучительной смертью. Она злобнее и мстительнее, чем я думала. И это вызывает едкую обиду, настолько сильную, что даже удивительно. Если я хочу выбраться отсюда, надо полагаться на себя.

Удалось проделать отверстие шириной с ноготь. Полагаю, этого вполне достаточно: я не собираюсь, как герои «Большого побега»[27]27
  Американский фильм 1963 г., повествующий о побеге летчиков из нацистского лагеря для военнопленных.


[Закрыть], протискиваться сквозь него на волю. Нет, моя цель – нарушить звукоизоляцию, чтобы когда ее друг в следующий раз придет в дом, он услышал мои крики о помощи.

Отныне моя жизнь в руках незнакомца, который пока еще даже не знает о моем существовании.

Глава 67
Нина

Я совсем продрогла, однако жар, сжигающий меня изнутри, не утихает. Крошечные капли мороси оседают на щеках и приминают прическу. Но я не ищу убежища. Просто стою и жду. Через несколько минут я буду готова.

К трехэтажному дому ведет по дуге посыпанная гравием дорожка. На ней припарковано с полдюжины машин. Думаю, когда-то этот особняк принадлежал одной семье, однако со временем его разделили на три отдельные квартиры, впрочем, весьма просторные и респектабельные. Ярко освещенные окна кажутся отсюда, из темноты, уютными и манящими. Из-за толстых каменных стен доносятся приглушенные звуки музыки. Сейчас начало девятого, и вечеринка, похоже, в самом разгаре.

Там празднуют шестидесятилетний юбилей. Массивные входные двери украшены яркими плакатами. Видно, как за окнами ходят люди в праздничных бумажных колпаках. Фары подъезжающего автомобиля освещают сад. Мне приходится отойти в сторону, чтобы дать ему припарковаться у газона. Из машины выходит взрослая пара с сыном. Я словно встречаюсь с параллельной реальностью, как в фильме «Осторожно, двери закрываются»[28]28
  Британо-американская фантастическая драма 1997 г., где возле дверей метропоезда жизнь героини Гвинет Пэлтроу разветвляется на две альтернативные и местами пересекающиеся версии.


[Закрыть]. Интересно, если б все сложилось иначе, могли бы мы с Джоном и Диланом вести такую же жизнь?

Делаю глубокий вдох и следую за ними. В руке болтается серебристый подарочный пакет. Сомневаюсь, что купленная в ближайшем супермаркете бутылка просекко[29]29
  Итальянское сухое игристое вино.


[Закрыть] соответствует торжественности события, но отступать уже поздно.

Мне не терпится зайти внутрь и увидеть сына.

– Дилан, – произношу я вслух, и один звук его имени согревает меня и наполняет радостью.

Я окончательно решила, что больше не стану называть моего мальчика Бобби, несмотря на его просьбы. При рождении он получил иное имя, оно записано в свидетельстве. Меня не волнует, как его зовут остальные, потому что жизнь ему подарила я, а не они. И не та женщина, которая называет себя его матерью. Оставляю за собой право называть его как хочу, потому что он – мой сын.

Нет сомнений: именно она виновата в том, что мы не виделись с Диланом три недели. После того недоразумения за ужином наши встречи внезапно прекратились. Да и писать он стал реже. В автобусе по дороге сюда я залезла в телефон и пересчитала: на каждые шесть отправленных мной сообщений приходится в лучшем случае один ответ, больше похожий на отписку. Сначала я хотела сделать ему замечание, чтобы он знал, как это меня расстраивает, затем передумала. От долгой разлуки с ним я испытываю почти физическую боль. Плохо сплю, перестала ходить в бассейн и соблюдать диету, стала чаще злиться на Мэгги. Собственно, ради этого я сегодня сюда и приехала – чтобы разоблачить заговор и все исправить. Чтобы вернуть себе сына.

Пытаюсь представить, как отреагирует Дилан, когда увидит меня в своем доме. Уверена, он оценит мои старания. Меня, понятное дело, не приглашали, и я, как здравомыслящий человек, прекрасно понимаю, что мое появление станет для него неожиданностью. О вечеринке я узнала совершенно случайно, за несколько недель до нашей ссоры. Мы остановились на заправочной станции, Дилан пошел платить и застрял в длинной очереди в кассу, а я ждала в машине и читала в его телефоне почту, как это делает большинство заботливых родителей. Наткнулась на приглашение, отправленное другу, и сфотографировала его себе на телефон, чтобы потом в спокойной обстановке изучить.

Вернувшись домой, внимательно перечитала его и с возмущением заметила, насколько оно отличается от того, что обычно пишет мне Дилан. Куча эмодзи и два поцелуйчика в конце – больше похоже на флирт. «Загуглила» получателя, Ноа Бейли, и нашла в «Инстаграме» страничку красивого светловолосого парня. И чуть ли не на каждой второй фотографии он был запечатлен с моим Диланом. Сердце сжалось. Они явно в отношениях и даже отдыхали недавно вместе в Эдинбурге, о чем сын не потрудился мне рассказать.

Сперва я расстроилась из-за того, что появился еще один человек, который для Дилана важнее мамы – настоящей. Получается, мне нужно бороться за внимание сына не только с его фальшивой семьей, но и с этим юнцом… С еще одной помехой между нами. После ссоры я осознала, как стремительно теряю свои позиции. Промучившись несколько дней, поняла, что надо действовать, и написала этому Ноа в личку. Попросила его оставить Дилана в покое, потому что у него другие приоритеты в жизни. Ответа я не получила, зато на следующий день позвонил сын.

– Как ты могла? – рявкнул он. – Ты не имела права писать Ноа!

– Если б я этого не сделала, сколько бы мне еще пришлось ждать твоего звонка?

– У меня своя жизнь, Нина! Я пытаюсь до тебя это донести, а ты не слушаешь.

– Неправда! Я признаю́, что у тебя своя жизнь, но я слишком многое упустила и хочу наверстать. И ты не можешь – не должен! – мне в этом отказывать.

– Извини, но я тебе ничего не должен.

– Что ты имеешь в виду?

– По большому счету, ужасный поступок твоей мамы причинил боль лишь тебе – не мне. Я не пострадал. Извини, если это прозвучит грубо или даже жестоко – я не хочу тебя обидеть, – но ты должна понять: я готов впустить тебя в свою жизнь лишь при условии, что ты не будешь пытаться занять ее целиком. Если ты не способна уважать мою свободу и мои отношения, тебе нет в ней места.

От таких резких слов у меня перехватило дыхание.

– Давай поговорим об этом лично, – взмолилась я.

– Нет, Нина, не сейчас. Думаю, небольшая дистанция пойдет нам на пользу, – заявил Дилан и повесил трубку.

Я прижала телефон к груди и проплакала весь вечер, надеясь, что он осознает свою ошибку и перезвонит. Увы, не перезвонил. И на сообщения перестал отвечать…

Двери дома распахиваются, и навстречу семье, идущей передо мной, устремляется женщина с широко распростертыми объятиями. Она целует гостей в обе щеки и приглашает внутрь. Я делаю глубокий вдох и, проскальзывая вслед за ними, пока дверь не закрылась, спрашиваю:

– Лишнего местечка не найдется? – И, не давая ей возможности ответить, целу́ю в щеку. – Извини, опоздала. Выглядишь потрясающе.

– Спасибо, – вежливо отвечает женщина с плохо скрываемым недоумением. – Позволь взять твое пальто?

– Конечно, – киваю я.

Она поворачивается, чтобы идти в гардеробную.

– Где это оставить? – спрашиваю я вдогонку, показывая пакет с вином.

– Если хочешь вручить лично, поищи именинницу в оранжерее. Я видела ее там несколько минут назад в окружении одноклассниц.

Оранжерея! Красивое название для обычной теплицы. Сдержанно улыбаюсь и иду по коридору в ту сторону, откуда доносится музыка. Тревога, мучившая меня весь день, отступила, и это хороший знак. Он вселяет в меня уверенность, что я поступаю правильно.

Не спеша изучаю обстановку. Описывая свой дом, Дилан явно поскромничал. Здесь чудесно. Все оформлено в серо-белых тонах, пол паркетный. Просторное фойе обустроено с изысканным вкусом: хрустальные люстры, консольные столики, стеклянные украшения, белоснежные орхидеи в горшках и семейные фотографии в богатых рамах. Я останавливаюсь на мгновение, чтобы рассмотреть одну фотографию, и сразу узнаю на ней Дилана: единственный темноволосый ребенок в окружении блондинов. По снимкам, которые он мне показывал, я примерно представляю, как выглядит его приемная мать, и вот она на другом фото: лежа на диване, поднимает над головой малыша – моего сына. Он улыбается счастливейшей улыбкой, и я ловлю себя на том, что пытаюсь ее скопировать. На других снимках он запечатлен со своими ненастоящими братьями и сестрой: в Диснейленде, на песчаном пляже, на вершине небоскреба с видом на Центральный парк Нью-Йорка. Мэгги и приемные родители Дилана лишили меня возможности разделить с сыном все эти чудесные моменты…

Не спеша добираюсь до оранжереи в задней части дома. По размерам она не уступает нашему первому этажу. Всюду развешаны фонарики, а в центре переливается огнями дискотечный шар. Гости танцуют под хиты восьмидесятых. У приемных родителей Дилана много друзей. И у меня было бы не меньше, с такими-то деньжищами…

Оглядываюсь по сторонам, но сына не вижу. Возвращаюсь к большой деревянной лестнице, словно из особняка в «Аббатстве Даунтон», поднимаюсь по ней и попадаю на площадку, куда выходит восемь дверей. По стенам развешаны семейные фотографии. Я останавливаюсь возле той, где изображен сын. На фоне остальных детей он выглядит кукушонком, подкинутым в чужое гнездо. Для меня это очевидно; нужно, чтобы он тоже это понял и увидел: его место рядом со мной, а не с ними. На снимке Дилан сидит на маленьком синем велосипеде, и я представляю, как толкаю его по дорожке. Руки сами тянутся к фотографии, я вынимаю ее из рамы и кладу в сумочку.

За одной из дверей оказывается комната Дилана. Я узнаю́ его пальто, лежащее на кровати рядом с планшетом. Включаю планшет и просматриваю историю поиска. Помимо футбольных матчей, порносайтов и собственной газеты, много запросов посвящено Джону Хантеру. Интересно, о чем он думает, когда читает эти статьи и рассматривает фотографии? Видит ли он упущенные возможности и потерянные годы, проведенные вдали от меня?

Заглядываю в гардероб, нюхаю его рубашки и трусь щекой о свитер. Нахожу шарф в клетку от «Бёрберри» и тоже кладу в сумочку. Брызгаю его парфюм себе на запястья и с наслаждением вдыхаю аромат.

Уже спускаюсь, когда замечаю самого Дилана. Он держит под руку приемную мать. Они смеются. При виде этой мерзкой женщины, присвоившей моего сына, переполняющий меня яд поднимается вверх по горлу, и я сглатываю, чтобы загнать его обратно внутрь.

Я терпеливо жду, когда сын меня заметит. И когда это наконец происходит, он останавливается как вкопанный и бледнеет.