Текст книги "Тьма между нами"

Автор книги: Джон Маррс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава 47
Нина

Два года назад

Мой мозг взрывается от злости, растерянности и ликования одновременно. Если это не изощренная, жестокая афера и свидетельство о рождении Бобби не является подделкой, значит, дочери, которую я оплакивала двадцать два года, никогда не существовало. Был сын, и он до сих пор жив. Он не умер, как сказала мне мама. Неужели это правда? И как мне теперь с ней жить?

Я прихожу домой и как можно тише закрываю входную дверь, чтобы не сталкиваться с мамой, пока мысли хоть немного не успокоятся. Но она все слышит и кричит из кухни:

– Это ты, Нина?

– Да, – отвечаю я напряженно.

– Ты сегодня поздно.

– Доставку книг задержали, – вру я.

С кухни доносится звон посуды и шум воды.

– Если хочешь, в мультиварке осталось тушеное мясо. А в холодильнике яблочный десерт – немного просроченный, но вроде нормальный.

Она говорит благодушно и слегка нараспев, будто ничего не произошло. Будто все совершенно нормально. В ее мире – возможно. А вот мой сегодня перевернули с ног на голову. Со мной обращались как с вещью, а я даже не подозревала… И от этого становится так горько и обидно, что я готова резать себе вены, лишь бы унять внутреннюю боль.

Меня бросает в ярость от одного звука ее голоса. И все же я сдерживаюсь. Чтобы вынести приговор, нужны сухие, неопровержимые факты. Нужно вернуться к началу.

Мать появляется в коридоре, вытирая мыльные руки о фартук. Я должна узнать, что скрывается за этим привычным фасадом.

– Что-то случилось? – спрашивает она.

– С чего ты взяла?

– Ты белая, как призрак. Что-то болит?

– У меня начинается мигрень.

– Девочка моя, – квохчет она. – У тебя не было мигрени уже много лет. Что могло ее спровоцировать?

– Наверное, лампы дневного света в подвале. Мне пришлось там сегодня много работать.

– Ты что-нибудь приняла? У меня где-то аспирин…

Мать поворачивается ко мне спиной и направляется к шкафу, где хранит лекарства. Полка внутри забита коробками и флаконами – ни дать ни взять мини-аптека.

Из последних сил сдерживаю гнев, чтобы не схватить первый попавшийся под руку предмет – да хоть чайник – и не запустить ей в затылок.

– Да, я выпила таблетку… Мне надо прилечь.

Не дожидаясь, пока она ответит, спешу вверх по лестнице, боясь потерять контроль.

Лишь оказавшись у себя в спальне и заперев дверь, разжимаю кулаки. Первая моя мысль о Бобби. «Бедняга, – думаю я, – он, должно быть, сейчас совершенно сбит с толку». Как только я поняла, что он мне не сводный брат, а сын, я запаниковала, неловко извинилась и поспешила прочь без объяснения причин. Груз свалившегося на меня открытия оказался слишком велик. На прощание я пробормотала, что причина моего бегства не в нем, и пообещала скоро написать. Даже не дала ему возможности ответить, прежде чем скрыться. Но я обязательно все ему объясню, как только разберусь сама.

Вынырнув из тумана после смерти Дилан, я обнаружила, что из дома пропали почти все напоминания о прошлой жизни. «Нам надо начать заново, – сказала тогда мама, – поэтому я убрала все, что может тебя расстроить». Исчезли семейные фотографии, моя одежда и музыкальные записи. Между делом она просто взяла и выбросила на свалку всю мою жизнь. Но тогда я была слишком слаба, чтобы спорить, и верила, что мама заботится о моем благе.

Однако кое-что она упустила, а я нашла случайно много лет спустя: флаер на концерт «Зе Хантерс», куда я обещала Джону пойти. Несмотря на пробелы в памяти, я отчетливо помню тот день, когда у меня начались схватки. Даже среди страха и боли я не могла не думать о том, как будет разочарован Джон, если не увидит меня в зале. Я положила флаер между страниц романа «Грозовой перевал», которым зачитывалась в подростковом возрасте. Теперь открываю книгу и с нежностью смотрю на потрепанный лист со следами сгиба и с фотографией группы по центру. Вглядываюсь в лицо Джона – сходство между отцом и сыном неуловимо, но оно определенно есть.

Я думала, что мама заботилась о моих чувствах, когда поспешно унесла ребенка, даже не дав мне его подержать. А выяснилось, что ею руководили совсем другие мотивы и чувства. Она не хотела, чтобы я услышала первые вздохи и плач ребенка. К тому моменту, когда он появился на свет, она уже приняла решение разлучить нас.

Я задыхаюсь под потоком вопросов, на которые у меня нет ответов. И мать тут не поможет: я уверена, что она не станет на них отвечать. Поэтому мне придется найти их в другом месте.

* * *

Получить копию свидетельства о рождении Бобби не составило никакого труда, поскольку это публичный документ. Я просто заказала ее в интернете, и через два дня она уже была у меня на руках. И полностью совпадала с тем свидетельством, что показал мне Бобби. Его действительно звали Дилан Симмондс, родился он именно в тот день, когда я разрешилась от бремени, и его матерью числилась Мэгги. Если б она знала, как далеко шагнет интернет и насколько теснее через двадцать два года окажется мир благодаря соцсетям, то, наверное, была бы осторожнее.

– На твое имя пришло письмо, – говорит мама. – Оно на обеденном столе.

– Спасибо, – отвечаю я и беру конверт, чтобы его рассмотреть. Он достаточно увесистый, и, главное, нет штемпеля больницы, как я и просила. Выписку из моей медицинской карты подготовили и прислали всего за пять дней.

Мэгги топчется рядом, словно ожидая объяснений. Она пока ничего не знает о моих открытиях, однако хранить их в тайне становится все сложнее, равно как и держать себя в руках в ее присутствии. Я едва удерживаюсь на грани, и достаточно будет малейшего толчка, чтобы ее переступить. После этого для нас обеих уже не будет возврата.

Запираюсь у себя в спальне и с трепетом открываю конверт. На этих страницах задокументирована вся моя жизнь: от момента рождения до недавнего рецепта на антидепрессанты. Здесь скрупулезно перечислены все болезни, от кори до эпидемического паротита и пневмонии. Но нет самого главного.

Доктор Келли не врал: судя по записям, в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет я ни разу не обращалась к врачам. Никаких вызовов на дом доктора Кинга. Никаких рецептов. Ничего. И про нервный срыв ни слова, будто кто-то взял и вырвал целую главу из моей жизни. Несколько раз перепроверяю номера страниц. Вдруг их просто забыли распечатать или вложить в конверт. Нет, все идет по порядку. Получается, доктор Кинг лечил меня неофициально? Но почему? Зачем? Увы, ответы на эти вопросы знает только мама – доктор умер много лет назад.

Еще одна неувязка – почему Дилан родился совершенно здоровым, несмотря на мои дефективные гены? Пролистываю выписку в поисках точного диагноза, но нигде его не нахожу. Возвращаюсь к самому началу, поскольку помню: мама говорила, что у меня брали анализы, когда мне было семь лет. Опять ничего. Не могли же родители не сообщить о таком важном диагнозе терапевту!

Беру телефон и впервые «гуглю» прозэнцефалию. Последний раз я искала информацию в библиотеке, будучи беременной Диланом, и, едва наткнувшись на фото обезображенных младенцев, захлопнула журнал, не прочитав ни строчки. А зря – иначе еще тогда поняла бы, что мама врет. Судя по информации в интернете, прозэнцефалия не передается от отца к дочери. Она вообще не передается по наследству. Это порок развития головного мозга, который не имеет конкретных причин и настолько редок, что поражает всего пять младенцев в год во всем мире. Шанс родить ребенка с таким пороком – меньше одного на миллиард.

Вспоминаю о цветнике в саду, под которым, как я думала, покоится Дилан. Столько лет я приходила туда искать утешения и лить слезы!.. Выходит, я плакала не над могилой, а над обычной клумбой – в то время как Дилан был жив и рос в сорока милях от меня в чужой семье.

Надо все осмыслить и переварить… Нет, хватит! Пора действовать. Прикроватный будильник показывает без двадцати восемь; надо подождать еще пару часов. Мама обычно ложится в половине десятого, приняв сильнодействующее снотворное. Значит, примерно в десять я и приступлю.

И громом среди ясного неба приходит мысль: у меня же теперь есть то, о чем я всегда мечтала! Ребенок! Я мать. Впервые за несколько дней у меня на лице расцветает улыбка.

Глава 48
Нина

Два года назад

Когда из маминой спальни доносится похрапывание, я отправляюсь на поиски правды. Невозможно просто отдать ребенка – должны сохраниться какие-то документы. Мне нужны веские, неопровержимые доказательства ее преступлений. Конечно, здравомыслящий человек не стал бы оставлять серьезных улик, но я-то знаю, какой она может быть скопидомкой, поэтому не теряю надежды.

Подсвечивая себе путь фонариком на телефоне, на цыпочках крадусь в ее комнату и первым делом нащупываю комод, а затем шкаф. Надежд найти там искомое мало, иду скорее ради собственного успокоения. Как и следовало ожидать, ничего компрометирующего в спальне нет, как в двух пустующих комнатах, в буфете в столовой, в письменном столе в гостиной и в шкафчиках на кухне. Остается подвал.

Включаю свет и спускаюсь по бетонным ступеням. Не помню, когда я последний раз сюда заглядывала. Подвал представляет собой просторное помещение, занимающее все пространство под первым этажом. Когда мы только переехали, папа первым делом позаботился о его гидроизоляции, провел электричество и оштукатурил стены. Хотел устроить здесь себе «берлогу». Правда, так и не успел установить бильярдный стол, о котором всегда мечтал. Теперь передо мной просто свалка семейной истории, забитая старьем. Вещей так много, что я даже не знаю, с чего начать. Десятилетиями мама сносила сюда ненужный хлам. Я замечаю знакомые столы и стулья, которые когда-то стояли в столовой, сломанную садовую мебель, два моих старых велосипеда, полупустые банки из-под краски, занимающие целую полку, неработающую сушильную машину. Все это барахло, напоминающее мне о детстве, как ни странно, не выводит меня из равновесия, а, напротив, действует утешающе.

Я принимаюсь за работу. На полу сложены десятки одинаковых картонных коробок, обмотанных скотчем. Они не подписаны, поэтому приходится открывать все подряд. В одних попадаются пачки бумаг (старые счета и банковские выписки), в других – вышедшая из моды мамина одежда, мои школьные табели и излишки обоев.

Наткнувшись на коробку со своими тетрадями, я на секунду забываю о том, что меня сюда привело, вытаскиваю одну наугад и пролистываю. Внимание привлекает сочинение, в котором мне, восьмилетней, надо было написать, какой я мечтаю стать в тридцать. Перечитывая его, я не могу сдержать улыбку. Пределом моих мечтаний тогда было выйти замуж за Джорджа Майкла, жить с ним на берегу моря и выхаживать больных пони.

Поиски все больше рискуют превратиться в путешествие по дороге воспоминаний – в следующей коробке обнаруживаю свои старые игрушки. Перебирая кукол, пупсов, плюшевых мишек, настольные игры, я словно возвращаюсь в детство. Вот трехэтажный кукольный домик, с которым я могла возиться часами. На крохотной кухоньке три деревянные фигурки, составляющие идеальную семью. Беру одну из них, ту, что в синем костюме и с портфелем в руке. На лице красным фломастером нарисована широкая улыбка. Ловлю себя на мысли, что бо́льшую часть взрослой жизни вынуждена натягивать на лицо ее подобие.

Интересно, почему мама все это не выбросила? Возможно, так она цепляется за прошлое, куда мечтает вернуться: тогда у нее был любимый муж и маленькая дочка, еще не потерявшая невинности…

В одной из коробок натыкаюсь на памятную шкатулку, которую сделал для меня отец, и с трудом сдерживаю слезы. Внутри – постеры и вырезки с песнями из музыкальных журналов, открытки, карточки, всякие мелочи. Выбираю памятные вещицы из других коробок и складываю туда. Я бы с удовольствием навсегда осталась здесь, в беспечном ярком мире тринадцатилетней школьницы, но у меня есть цель.

Погрузившись в воспоминания, я совсем забыла о времени, а когда взглянула на часы, с удивлением обнаружила, что провела в подвале уже несколько часов. Стрелки дошли до половины второго, а я ни на шаг не приблизилась к разоблачению маминой лжи. Еще через час заканчиваю с коробками, так ничего и не обнаружив. Сажусь на старый колченогий стул и обхватываю голову руками, опустошенная неудачей. Единственное место, где я еще не искала, – сарай в саду. Но вряд ли там что-то есть: столько раз заходила туда за инструментами и ни разу не видела бумаг…

Поднимаюсь на ноги, потягиваюсь и зеваю. Чувствую себя совершенно разбитой. Впрочем, я все равно не смогу заснуть, не получив ответы. В последний раз окидываю взглядом подвал и возвращаюсь к лестнице. И только тут замечаю, что под ступеньками, в самом темном углу что-то сложено и накрыто чехлом. Сгорая от любопытства, сдергиваю чехол и вижу шесть уложенных друг на друга чемоданов и папину сумку для гольфа. При виде нее мурашки бегут по коже. К ручкам чемоданов привязаны картонные багажные бирки, надписанные папиной рукой. Чернила выцвели, но по-прежнему можно разобрать имена родителей и их адрес. Судя по наклейкам, они посетили Испанию, Францию и Германию – я там никогда не бывала, значит, они ездили до моего появления на свет. Все чемоданы заперты на маленькие навесные замки, однако чтобы открыть их, достаточно одного удара каблуком. Кладу первый чемодан на пол, отстегиваю лямки и поднимаю крышку.

Внутри куча пустых бело-красных упаковок из-под какого-то лекарства. На каждой напечатано имя и адрес. Все они мне незнакомы и принадлежат четырем разным людям. Внимательно перебираю баночки и выясняю, что самая ранняя датируется июлем 1995 года, а самая последняя – маем 1996 года. Несколько упаковок запечатаны. Судя по этикеткам, они были куплены в семи аптеках, расположенных в разных частях города.

Вытаскиваю из кармана телефон и «гуглю» название препарата – моксидогрель[23]23
  Вымышленный препарат.


[Закрыть].

Сейчас это лекарство больше не используется. «Моксидогрель – седативное средство. Лицензировано в 1993 году и продавалось по рецепту до 1996 года. Предназначалось главным образом для длительной терапии поведенческих расстройств и/или состояний повышенной тревожности взрослых пациентов. Его применяли, чтобы снижать уровень агрессивности пациентов и поддерживать их в более управляемом и спокойном состоянии. При постоянном приеме не исключены сонливость, потеря памяти и ослабление воли».

Черт, сама себе не верю! Похоже, мама воровала бланки на работе, подделывала рецепты и предъявляла их в разных аптеках, чтобы не попасться. Теперь ясно, почему в моей медицинской карте нет упоминания об антидепрессантах – мне их просто не выписывали. И понятно, почему после рождения Дилана я жила как в тумане. Мама держала меня на сильнодействующем успокоительном.

Я возвращаюсь к статье о препарате на телефоне и дохожу до раздела «Побочные эффекты».

«Моксидогрель был изъят с мирового рынка в ноябре 1996 года, когда стало известно, что его длительное употребление может вызвать раннюю менопаузу и бесплодие у представителей обоих полов. Общее количество пострадавших неизвестно; несколько претензий было урегулировано во внесудебном порядке».

«Бесплодие. Ранняя менопауза», – повторяю я несколько раз подряд, чтобы убедиться, что это не плод моего воображения и не помутнение разума из-за усталости и стресса последних дней. Открывшаяся правда настолько чудовищна, что я откладываю ее осмысление на потом.

Уже собираюсь закрыть чемодан, когда мой взгляд падает на упаковку, отличающуюся от остальных. «Клозтерпан». Снова лезу в интернет и выясняю, что это препарат для прерывания беременности. «Быстрый и безопасный аборт в домашних условиях». Его, должно быть, мама и дала мне, когда я забеременела в первый раз. Не природа забрала у меня ребенка, а она.

Ошеломленная, раздавленная и лишенная всяких ориентиров, я опускаюсь на пол. Мама убила моего первого ребенка, отдала чужим людям второго и лишила шанса родить снова, сделав бесплодной… По щекам текут слезы, и у меня нет ни силы, ни желания их сдерживать.

Темное облако, нависавшее надо мной в последние недели, поглощает меня целиком. Не хочу оставаться здесь ни секундой дольше. И мне не нужна правда, потому что от нее слишком больно. Я готова ползти вверх на четвереньках, чтобы навсегда запереться в своей спальне.

И все же последним усилием воли заставляю себя продолжить. Открываю второй чемодан и среди непонятного тряпья нахожу коричневые конверты с документами. Помимо свидетельства о рождении Дилана, там оказывается весьма любопытная бумага – отчет социального работника.

«В ходе нескольких посещений Маргарет четко дала нам понять, что ее сын был незапланированным и нежелательным. Она упорно отказывается от любых возможностей воссоединения с ним, объясняя это тем, что она замужем, а ребенок родился в результате внебрачной связи. Ее муж находится в длительном отъезде по работе, и она не хочет, чтобы по возвращении он узнал о ребенке. Несмотря на все наши усилия, она отказывается оставить сына и утверждает, что не изменит своего решения».

Судя по дате, все эти встречи и обсуждения происходили в нескольких метрах от меня, когда я лежала под препаратами в своей комнате.

Осталось два чемодана. Не хочу их открывать – с меня и так достаточно, – но все же продолжаю и, по счастью, нахожу там лишь старую одежду. Пахнущие плесенью рубашки, джинсы, футболки, нижнее белье, носки, пальто и ботинки скомканы и распиханы как попало, как будто в спешке. А среди вещей – больше дюжины белых конвертов, надписанных моей рукой и адресованных отцу. На все наклеены марки, но нет почтовых штемпелей. Мама и не думала никуда их отправлять.

Уже собираюсь закрыть последний чемодан, когда до меня доходит, что в нем только мужская одежда. И тут мне в глаза бросается куртка. Любимая папина джинсовая куртка. Помню заплатку на локте, которую мама пришила, когда он зацепился за забор из колючей проволоки. Вот его кроссовки, вот рабочие галстуки, теплое пальто… В кармане пальто что-то есть. Паспорт и бумажник. В бумажнике 65 фунтов вышедшими из употребления банкнотами, кредитки с истекшим сроком действия и водительские права. Как же так? Почему он все это оставил? Почему бросил даже клюшки для гольфа? Нельзя уйти, ничего с собой не взяв.

Получается, он и не уходил…

Глава 49
Нина

Два года назад

Меня прошибает холодный пот. Опираюсь ладонями в пол, чтобы не упасть, и делаю глубокий вдох, но перед глазами все плывет в черно-красном мареве. Я сжимаю кулаки и стараюсь не потерять сознание.

Собравшись с силами, встаю и, все еще дрожа и цепляясь за перила, взбираюсь по ступенькам. Кухонные часы показывают 3:39 утра, скоро начнет светать. Подсвечивая себе фонариком на телефоне, отпираю заднюю дверь и выхожу во двор. На улице тихо; слабый свет луны освещает дорожку, ведущую к цветочной клумбе в конце сада.

Раковины улиток хрустят под ногами, когда я иду к своему святилищу – месту, где в течение двух десятилетий оплакивала погибшую дочь, которой, как оказалось, и не было. Узнав об этом несколько дней назад, я решила, что клумба пуста. Теперь молюсь, чтобы это так и было.

Беру из сарая лопату и начинаю копать. Меня трясет от волнения, однако я методично кидаю землю, смешанную с остатками цветов и корнями. Каждый раз, когда металл бьется обо что-то твердое, я замираю, приглядываюсь и выдыхаю, лишь убедившись, что это не кость.

По лицу течет пот, непривычные к тяжелой физической работе руки горят, но я не останавливаюсь. А потом лопата вдруг во что-то утыкается. Свечу фонариком в яму, поднимаю коричневое волокно и растираю его между пальцами. Набивка пухового одеяла. Оно сгнило, и полуразложившиеся почерневшие перья напоминают крылья падшего ангела.

Чтобы сдержать крик, я зажимаю рот грязной рукой, оставляя на губах слой песка. Выбора у меня нет: я должна увидеть, что внутри. Надеюсь и молю Бога: там не то, о чем я думаю, – не то, чего мать меня лишила. Я приседаю, разрываю ленту, скрепляющую остатки одеяла, и разворачиваю его. Свет выхватывает что-то знакомое. Протягиваю руку и смахиваю грязь – папины ключи от дома и брелок с моей школьной фотографией, который я подарила ему на День отца. Я беру их и опускаю в карман.

Потом разбрасываю землю и камни руками, пока из бледных очертаний не складывается грудная клетка взрослого человека.

Я стою над телом своего пропавшего отца.

Глава 50
Нина

Когда я захожу к ней, она лежит на кровати, повернувшись к телевизору, но, похоже, его не смотрит, а думает о чем-то своем.

Мне нетрудно прочесть ее мысли, ведь мои в последнее время заняты тем же самым. За образом кровного врага стал вновь проглядывать образ матери, теперь уже старенькой и уязвимой. И мне от этого не по себе.

Она вздрагивает, когда я говорю «привет», и хмурится.

– Я не ждала тебя. Мы ужинали вчера вечером.

– Знаю. У меня тут кое-что есть…

Поднимаю пакет из супермаркета, который держу в руке. Мэгги смотрит на него с недоумением, не понимая, какой реакции я от нее жду.

– Подвинься, – командую, и она приподнимается на кровати.

Вываливаю на одеяло гору свертков и коробочек. Мэгги надевает недавно отремонтированные очки для чтения и начинает перебирать их, читая этикетки.

– Облазила весь интернет в поисках альтернативных методов лечения рака груди, – объясняю я. – Оказывается, существует много разных средств: ромашка, омега-3, пробиотики, зверобой, имбирь… Их рекомендуют на куче сайтов – значит, что-то в этом есть.

– Мне еще не поставили диагноз.

Я не обращаю внимания на ее слова.

– Исследование, проведенное университетом Колорадо, показало, что могут помочь эхинацея, чеснок, куркума и льняное семя, поэтому я собираюсь чаще использовать их в приготовлении еды. И еще я купила тебе термос, чтобы ты пила зеленый чай. В нем много антиоксидантов.

Мэгги не разделяет моего энтузиазма, я вижу это по ее глазам.

– Нина… – начинает она нерешительно.

Я знаю, что сейчас услышу. За годы работы в больнице ей промыли мозги, заставив поверить, что работают только таблетки и прочая медицинская химия. Она представления не имеет, как далеко вперед шагнула натуропатия. Я должна убедить ее смотреть на мир шире.

– Сейчас ты скажешь, что не веришь в подобные вещи. Но тебе ведь ничего не стоит попробовать?

– Боюсь…

– Я скопировала несколько рецептов из книги, которую нашла на работе. Она называется «Рецепты от рака». Там сотни разных средств. В обеденный перерыв я зашла в интернет-магазин и заказала кучу свежих органических продуктов. Их привезут завтра вечером. Еще пишут, что очень полезен витамин D, так что на выходных, если будет солнечно, можно ненадолго выйти в сад за домом.

Услышав последнее предложение, Мэгги в удивлении приподняла бровь. Я тут же поняла, что сболтнула лишнего. Увлеклась. Такая прогулка была бы более чем опрометчивым шагом, особенно с вездесущей Элси по соседству. Хотя, может, стоит попробовать провести Мэгги в конец сада, где ее никто не заметит…

– Я смотрела статистику по уплотнениям в груди, – добавляю. – В восьмидесяти процентах они не являются злокачественными. Скорее всего, у тебя просто киста или жировик.

– Нина, – повторяет Мэгги, на этот раз более напористо, как обычно делает, когда я не слушаю. – Ты знаешь историю нашей семьи. И знаешь, что предрасположенность к раку груди может передаваться по наследству. Это называется «наследуемое генетическое изменение». Я сейчас примерно в том же возрасте, когда умерли мои мама и бабушка, поэтому вероятность, что опухоль злокачественная, намного выше, чем у большинства женщин. Да, на ранних стадиях рак еще можно вылечить, но не с помощью здорового питания и витаминов. В любом случае, прежде чем делать что-то, нужен профессиональный диагноз.

– Люди тысячи лет лечились натуропатией, – возражаю я. – Коренные американцы использовали в медицинских целях грибы, травы и лишайники.

Мэгги протягивает ко мне руку, однако я отстраняюсь. Меня бесит, что она держится за свои предубеждения и даже не хочет попробовать мой способ.

Наверное, поняв, как меня расстраивает ее упорство, Мэгги снова переводит взгляд на покупки.

– Спасибо, – говорит она. – Я ценю твою заботу.

На мгновение мне хочется обнять ее и поплакать вместе, но я одергиваю себя. Между нами пропасть. Поэтому молча встаю и складываю свертки и коробки обратно в пакет.

– Позову, когда ужин будет готов.

Оставляю дверь открытой и иду вниз. Мэгги сама виновата в своем заключении. Она его заслужила, и я не могу допустить, чтобы она осталась безнаказанной из-за какой-то шишки.

Однако и к тому, чтобы еще один важный человек меня бросил, я не готова.