Текст книги "Особо опасен"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Если я засну, то проснусь в тюрьме, Аннабель.

#

По своей старой квартире она перемещалась с запрограммированностью робота, за что не раз выслушивала шутки домашних. Еще недавно она чувствовала себя запуганной, хотя и отказывалась себе в этом признаваться. Но теперь страх был преодолен.

Понежившись в ванне в свое удовольствие, она решила заодно уж вымыть голову. Недавняя усталость сменилась жаждой деятельности.

Выйдя из–под душа, она оделась для дороги – бриджи из лайкры, кроссовки, легкая блузка на случай жары, жилетка шерпы – и на выходе прихватила с бамбукового столика шлем – «ракушку» и кожаные краги. Ее потребность в физических нагрузках не знала предела. Без них она бы через неделю превратилась в бесформенную медузу.

Следующим номером она отправила имейлы своим рабочим: извините, ребята, но никаких работ в квартире до особого распоряжения. Непредвиденные затруднения с арендой, через два–три дня все разрешится. Ваши финансовые потери будут компенсированы. Tschuss. Аннабель Рихтер.

К списку необходимого она добавила новый навесной замок, ибо не все люди просматривают свои сообщения перед очередной рабочей неделей.

Зазвонил мобильник. Восемь. Каждую субботу, включая праздничные дни, ровно в восемь, как по часам, фрау Рихтер звонила дочери. А по воскресеньям она звонила ее старшей сестре Хайди. Семейная этика не дозволяла дочерям нежиться в постели или заниматься любовью по утрам, будь то будний день или выходной.

Начала она с «обращения к нации», и Аннабель невольно разулыбалась.

– Я не должна тебе об этом говорить, но Хайди, кажется, опять беременна. Во вторник все прояснится, а пока, Аннабель, ты ничего не знаешь. Ты меня поняла?

– Мама, я тебя поняла и очень за тебя рада. Это уже твой четвертый внук, при том что ты сама еще ребенок!

– Естественно, как только все будет официально подтверждено, ты сможешь ее поздравить.

Аннабель удержалась от реплики, что Хайди вне себя от случившегося, и только мольбы мужа удержали ее от аборта.

– Твоему брату Гуго предложили место в отделении психологии человека крупного медицинского центра в Кёльне, но так как он не уверен, что они настоящие фрейдисты, он может и отказаться. Его глупость порой меня пугает.

– Кёльн был бы для него неплохим вариантом, – сказала Аннабель, не уточнив, что они с Гуго разговаривают по телефону в среднем три раза в неделю, поэтому она в курсе его планов: он намерен оставаться в Берлине, пока его бурный роман с замужней женщиной старше его на десять лет не выгорит дотла, либо рванет, как мина под ногами, либо – вариант наиболее вероятный – эти два события совместятся.

– Твой отец согласился произнести программную речь на международной конференции юристов в Турине. Он уже начал ее писать, ты же его знаешь, так что теперь до сентября из него слова не вытянешь. Ты помирилась с Карстеном?

– Мы в процессе.

– Это хорошо.

Повисла небольшая пауза.

– Мама, как тесты? – спросила Аннабель.

– Обычный идиотизм. Когда мне говорят, что результаты отрицательные, я как оптимист сразу огорчаюсь и только потом проворачиваю в голове ситуацию.

– Они отрицательные?

– Был один тоненький положительный голосок, но он утонул в хоре отрицательных.

– И какой же положительный?

– Моя дурацкая печень.

– Папе сказала?

– Дорогая, ты не знаешь мужчин? Он или посоветует мне выпить стаканчик вина, или решит, что я умираю. Отправляйся на свою велосипедную прогулку.

#

Итак, ее план действий.

Жизнь Гуго, по обыкновению, находилась в неустойчивом равновесии. Супруг его возлюбленной, коммивояжер, имел неосмотрительную привычку наведываться домой по выходным. Соответственно Гуго вынужден был ночевать при больнице, готовый к экстренным вызовам, а днем осматривал пациентов. Вся штука заключалась в том, чтобы поймать его между восемью, когда заканчивалось его ночное дежурство, и десятью, когда начинался утренний обход. Сейчас на часах было 8:20, идеальное время.

Из соображений безопасности требовался телефон–автомат и, для душевного комфорта, в знакомом месте. Она остановила свой выбор на бывшем охотничьем домике, а ныне кафе в оленьем заповеднике, что в районе Бланкенезе, до которого было пятнадцать минут езды на велосипеде. А тут она добралась за двенадцать и сразу заказала травяной чай, чтобы отдышаться, пока он остывает. В коридорчике, ведущем к туалетам, стояла старомодная английская телефонная будка. Она наменяла мелочи у бармена.

У них с Гуго серьезный разговор всегда перемежался взаимным подтруниванием. Сегодня – по–видимому, из–за чересчур серьезного настроя – она подтрунивала больше обычного.

– У меня не клиент, а настоящий кошмар, Гуго, – начала она. – Умен, но законченный неврастеник. Говорит только по–русски. Ему нужен отдых и профессиональный уход. Парень прошел через огонь, воду и медные трубы, но это не телефонный разговор. Если б ты его увидел, ты бы первый сказал, что ему требуется специалист.

Она не хотела, чтобы ее слова были восприняты как мольба о помощи. Любая попытка сыграть на душевных струнах Гуго была бы ошибкой.

– Ты уверена? Сомневаюсь. И каковы же симптомы болезни? – потребовал он ответа резковатым профессиональным тоном.

Она заранее написала их на бумажке.

– Маниакальные идеи. Ему кажется, что он завоюет мир, а через минуту он уже дрожит как мышь.

– Обычная история. Он случайно не политик?

Она издала громкий смешок, но при этом не могла отделаться от ощущения, что он не шутит.

– Непредсказуемые вспышки ярости. То рабская зависимость, то абсолютная мужская уверенность в себе. Тебе это о чем–то говорит? Я не врач, Гуго. Ситуация на самом деле хуже некуда. Ему нужна неотложная помощь. При строжайшей конфиденциальности. Есть что–нибудь подходящее? Должно же быть такое место.

– Хороших нет. Во всяком случае, я такого не знаю. Он опасен?

– С чего ты взял?

– Он обнаруживал признаки буйства?

– Человек напевает вслух. Часами смотрит в окно. Пускает бумажные самолетики. Ты усматриваешь в этом признаки буйства?

– Окно находится высоко?

– Гуго, прекрати!

– Он на тебя смотрит как–то странно? Нет, ты ответь. Вопрос серьезный.

– Он никак не смотрит. Я хочу сказать, он глядит куда–то в сторону. – Она взяла себя в руки. – Ладно, более–менее хорошее. Место, где его примут, присмотрят за ним, не станут задавать лишних вопросов… одним словом, помогут ему подсобраться.

Слишком много слов.

– А как у него с деньгами? – поинтересовался Гуго.

– Деньги есть. Сколько угодно.

– Откуда?

– Богатые замужние женщины, с которыми он спит.

– И он сорит ими направо и налево? Покупает «роллс–ройсы» и жемчужные ожерелья?

– Он даже не знает про них. – Она начала терять терпение. – Но деньги у него есть. Он в порядке. В финансовом смысле. Кое–кто держит их наготове. Господи, Гуго. Неужели нельзя без этих сложностей?

– Он говорит только по–русски?

– Я тебе уже сказала.

– И ты с ним трахаешься?

– Нет!

– Но собираешься?

– Гуго, Христа ради, ты можешь хоть раз проявить благоразумие?

– Я стараюсь. Это–то тебя и злит.

– Послушай, все, что мне нужно… ему нужно… короче, мы можем поместить его быстро, в течение ближайших дней, в какое–нибудь, пускай не идеальное, место? Главное, приличное и сугубо закрытое. Даже в моем приюте ничего не знают про наш разговор. Вот о такой закрытости идет речь.

– Откуда ты звонишь?

– Из телефона–автомата. Мой мобильник ненадежен.

– Сегодня воскресенье, если ты не в курсе.

Она молча ждала продолжения.

– А в понедельник у нас весь день конференция. Позвони мне на мобильный вечерком, после девяти. Аннабель?

– Что?

– Ничего. Я наведу справки. Позвони мне.

Глава 7

– Фрау Элли, – начал Брю непринужденно.

Поездка на Зильт и завтрак в доме Бернара на побережье прошли предсказуемо: смешанный контингент богатых старичков и скучающей молодежи, лобстеры с шампанским и автопробег через дюны, во время которого Брю постоянно проверял, не пропустил ли он случайно звонок Аннабель Рихтер, но увы. К вечеру из–за плохой погоды закрыли взлетную полосу, что вынудило супругов заночевать в гостевом домике, а жену Бернара, Хильдегард, накачавшуюся кокаином, рассыпаться в избыточных извинениях за то, что Митци не были предоставлены более пристойные апартаменты. Назревала ссора, но Брю умело погасил страсти. В воскресенье он сыграл не лучшую партию в гольф, потерял тысячу евро да еще был вынужден есть пельмени с печенью и пить фруктовую водку с престарелым судовладельцем. И вот наконец наступил понедельник, девятичасовое совещание со старшим персоналом только что закончилось, и Брю попросил фрау Элленбергер задержаться на минутку – к этому разговору он готовился все выходные.

– У меня к вам, фрау Элли, есть один маленький вопрос. – В его интонации появились несколько театральные нотки.

– Мистер Томми, маленький или большой, вы всегда можете мною располагать, – ответила она в том же духе.

Эти абсурдные ритуалы, разыгрывавшиеся на протяжении вот уже четверти века, если не больше, сначала отцом Брю в Вене, а теперь его сыном, как бы символизировали историческую преемственность бизнеса Фрэров.

– Фрау Элли, если я произнесу при вас фамилию Карпов, Григорий Борисович Карпов, и добавлю при этом Липицан, какой будет ваша реакция?

Он еще не закончил фразы, а шутливая атмосфера испарилась.

– Я испытаю грусть, мистер Томми, – сказала она по–немецки.

– А именно? Грусть по Вене? Грусть по вашей маленькой квартирке на Опернгассе, которую так любила ваша матушка?

– Грусть, связанную с вашим отцом.

– И вероятно, с тем, о чем он вас попросил в связи с липицанами?

– Липицанские счета были некорректными, – сказала она, потупившись.

Вообще–то этот разговор следовало завести еще лет семь назад, но Брю был не из тех, кто переворачивал камень без надобности, особенно когда догадывался, что под ним обнаружит.

– И все же вы продолжали, сохраняя лояльность, их обслуживать, – мягко заметил он.

– Я их не обслуживала, мистер Томми. Я постаралась не вникать в то, как они обслуживались. Этим занимался менеджер лихтенштейнского фонда. Это его сфера интересов и, как я понимаю, источник доходов, как бы мы ни относились к его этике. Я сделала лишь то, что обещала вашему отцу.

– Включая удаление персональных досье держателей липицанских счетов, их прошлого и настоящего, не так ли?

– Да.

– Именно так вы поступили в случае с Карповым?

– Да.

– Значит, пара жалких листков, – он поднял их вверх, – это все, что у нас есть?

– Да.

– В нашем тайнике, в банковских полуподвалах Глазго и Гамбурга, в целом мире?

– Да, – произнесла она с нажимом после короткой заминки, что не ускользнуло от его внимания.

– А если отвлечься от этих листков? У вас сохранились какие–то личные воспоминания об этом Карпове? Что–нибудь необычное в том, что мой отец говорил о нем или о чем он умалчивал?

– Ваш отец относился к банковскому счету Карпова с…

– С?

– С уважением, мистер Томми, – закончила она фразу и покраснела.

– Но разве мой отец относился с уважением не ко всем клиентам?

– Ваш отец отзывался о Карпове как о человеке, чьи грехи заранее заслуживают прощения. К другим клиентам он не всегда бывал столь же снисходительным.

– Он не уточнял, почему они заслуживают прощения?

– Карпов был на особом положении. Все Липицаны особенные, но Карпов выделялся даже среди них.

– Не говорил, какие такие грехи, что они заранее заслуживают прощения?

– Нет.

– Не намекал на – скажем так – непростые любовные отношения? На наличие внебрачных детей или чего–то в этом духе?

– Подобные намеки часто делались.

– Но без конкретики? Без упоминания, например, любимого незаконнорожденного сына, который может в один прекрасный день объявиться на пороге банка?

– О вероятности подобных сценариев нередко говорилось применительно к липицанским счетам. Не могу сказать, что в моей памяти сохранился какой–то один разговор.

– А Анатолий? Почему я запомнил это имя? Оно прозвучало в каком–то разговоре? Анатолий должен все устроить?

– Там, кажется, был посредник по имени Анатолий, – неохотно ответила фрау Элли.

– Посредник между?..

– Между мистером Эдвардом и полковником Карповым в ситуациях, когда Карпов не мог или не желал присутствовать лично.

– В качестве адвоката Карпова?

– В качестве его… – она запнулась, – его агента. Полномочия Анатолия выходили за рамки законности.

– И даже противозаконности, – продолжил Брю, но его остроумие не оценили по достоинству, и он привычно закружил по комнате. – Вы можете мне сказать, не заглядывая в сейф, в грубом приближении и не для публикации, какая часть лихтенштейнского фонда находится под контролем этого Карпова?

– Каждый владелец липицанского счета получал акции пропорционально вложенным им средствам.

– Догадываюсь.

– Если в какой–то момент владелец банковского счета увеличивал вложения, количество его акций возрастало.

– Разумно.

– Полковник Карпов был одним из первых и самых богатых Липицанов. Ваш батюшка называл его отцом–основателем. За четыре года его капитал увеличился в девять раз.

– За счет его личных вложений?

– За счет кредитных поступлений. Сам ли он переводил эти деньги или это делали другие от его имени, оставалось неизвестным. После принятия к расчету кредитовые авизо уничтожали.

– Вы?

– Ваш отец.

– А как насчет наличности? Банкноты в чемодане не заносили? Как в старые добрые времена?

– При мне – нет.

– А в ваше отсутствие?

– Время от времени на счет вносили наличные суммы.

– Лично Карпов?

– Полагаю, что да.

– Третьи лица тоже?

– Возможно.

– Например, Анатолий?

– От сигнатариев не требовалось себя идентифицировать. Деньги передавались через конторку, из рук в руки, с указанием номера счета бенефициара, и выдавалась расписка на имя, названное вкладчиком.

Брю совершил еще круг по комнате в раздумьях над употреблением пассивного залога.

– И когда же, по–вашему, последний раз приходили деньги на данный счет?

– Насколько я могу судить, поступления приходят по сей день.

– По сей день, буквально? Или до недавнего времени?

– Это, мистер Томми, выходит за рамки моих обязанностей.

Не говоря уже о вашем желании, подумал Брю.

– И во что примерно оценивался лихтенштейнский фонд к моменту нашего отъезда из Вены? До того как акционеры забрали свои паи?

– К моменту нашего отъезда из Вены там оставался только один акционер, мистер Томми. Остальные сами собой отпали.

– Да? И как же такое могло случиться?

– Не знаю, мистер Томми. Я так понимаю, остальные Липицаны либо были перекуплены Карповым, либо исчезли в силу естественных причин.

– Или противоестественных?

– Это все, что я могу сказать, мистер Томми.

– Дайте мне приблизительную цифру. По памяти, – потребовал Брю.

– Я не могу говорить за нашего менеджера, мистер Томми. Это не входит в мою компетенцию.

– Мне позвонила некая фрау Рихтер, – сообщил Брю тоном человека, расставляющего точки над «i». – Адвокат. Я полагаю, ее послание не прошло мимо вашего внимания, когда вы прослушивали все записи за выходные дни на моем автоответчике сегодня утром.

– Вы правы, мистер Томми.

– Она хотела задать мне несколько вопросов касательно одного своего… и, предположительно, нашего клиента. Несколько нелицеприятных вопросов.

– Я так и поняла, мистер Томми.

Он уже принял решение. Она заупрямилась. Сказывается возраст. В отношении же Липицанов она всегда проявляла упрямство. Но он превратит ее в союзницу, расскажет ей все, как есть, и перетянет на свою сторону. Чье же еще доверие ему завоевывать, если не фрау Элленбергер?

– Фрау Элли.

– Мистер Томми?

– Сдается мне, нам надо бы поговорить по душам про… чулочки и туфельки…

Он улыбнулся и замолчал в ожидании одной из ее любимых цитат из Льюиса Кэрролла, но так и не дождался.

– Вот мое предложение. – Он сказал это так, словно только что ему пришла в голову блестящая мысль. – Ваш замечательный венский кофе с пасхальными бисквитами вашей матушки и две чашки. А пока работает кофеварка, скажите секретарше, что у нас совещание.

Но задуманный им тет–а–тет не получился. Фрау Элленбергер принесла кофе – хотя на его приготовление ушло неоправданно много времени – и была сама любезность. Она улыбалась на шутки, и пасхальные бисквиты ее матушки были выше всяческих похвал. Но когда Брю попытался втянуть ее в разговор о полковнике Карпове, она встала и, глядя перед собой, как ребенок на школьном концерте, сделала официальное заявление:

– Господин Брю, с сожалением должна вам сообщить, что липицанские счета не соответствуют нормам закона. С учетом моего скромного статуса в то время, а также обязательств, данных вашему покойному отцу, я не вправе дальше обсуждать с вами эти вопросы.

– Конечно, конечно, – с легкостью согласился Брю, гордившийся своим умением выпутываться из затруднительных ситуаций. – Понимаю и принимаю, фрау Элли. Банк благодарит вас за безупречное выполнение своих обязанностей.

Он проводил ее до дверей, неся поднос с кофейным сервизом.

– Звонил мистер Форман, – сообщила она ему уже в дверях.

Почему она даже не повернула головы? И почему шея у нее такая красная?

– Опять? По какому поводу?

– Чтобы подтвердить сегодняшний ланч.

– Он это уже сделал в пятницу!

– Он хотел узнать, нет ли у вас каких–то ограничений в плане диеты. «Ла Скала» – рыбный ресторан.

– Я знаю, что это рыбный ресторан. Я там ужинаю по крайней мере раз в месяц. Я знаю также, что ланч там не предлагают.

– Кажется, мистер Форман договорился с хозяином. А придет он вместе со своим партнером по бизнесу мистером Лампионом.

– Тот еще светоч, – пошутил Брю, вне себя от собственного остроумия. Она по–прежнему избегала встречаться с ним взглядом, словно боялась сглаза. Интересно, что за человек этот Форман, если он сумел уговорить хозяина открыть «Ла Скала» для ланча, да еще в понедельник, пусть это и маленький ресторанчик.

Наконец фрау Элленбергер посмотрела ему в глаза.

– У мистера Формана превосходные рекомендации, – подчеркнула его помощница, но смысл этого подчеркивания остался для него не вполне очевидным. – Вы попросили меня навести о нем справки, и я навела. Мистера Формана рекомендовали ваши лондонские поверенные и головное отделение Ситибанка. Он специально прилетает на эту встречу из Лондона.

– Со своим светочем?

– Мистер Лампион прилетит из Берлина, где, как я понимаю, находится его бизнес. Они предлагают обсудить за ланчем возможности сотрудничества без каких–либо обязательств. Проект у них основательный, требующий серьезной проработки.

– И давно я в курсе дел?

– Ровно неделю, мистер Томми. Мы обсуждали данный вопрос в это же время в прошлый понедельник. Благодарю.

А благодарю–то тут при чем? – подумал Брю. Вслух же спросил:

– Кто сошел с ума? Мир или я, фрау Элли?

– Так любил говорить ваш покойный отец, мистер Томми, – сухо ответила фрау Элленбергер. А Брю уже снова мысленно переключился на Аннабель, эту полную жизни независимую молодую особу на велосипеде, чье «я» не зависело от светских условностей.

#

К его удивлению и облегчению, господа Форман и Лампион составили ему неплохую компанию. Еще до его появления они успели обаять Марио, который не только проводил их к любимому столику Брю у окна, но и подсказал, какое тосканское белое вино он предпочитает, так что оно уже стояло наготове, закупоренное, в ведерке со льдом.

Позже Брю терялся в догадках, как они узнали, что он ходит на водопой именно в «Ла Скала», а впрочем, всем финансистам Гамбурга это было доподлинно известно, так почему не этим двоим? Или, может, Форман обаял фрау Элленбергер и выудил из нее необходимую информацию? Что–что, а обаяние Форман выливал ведрами. Иногда мы встречаем своего двойника и мгновенно находим с ним общий язык. Форман был одного роста и возраста с Брю, даже форма головы у него была такая же. Одет он был с патрицианской небрежностью, приведшей Брю в восхищение, глаза его весело искрились, а обезоруживающая улыбка тут же вызывала ответную реакцию. Голос его, низкий и доверительный, выдавал в нем человека, научившегося принимать мир таким, каков он есть.

– Томми Брю! Славно, сэр, как славно, что мы здесь собрались, – пробормотал он, вставая Брю навстречу. – Знакомьтесь: Йен Лампион, мой сообщник по мерзким делишкам. Можно называть вас Томми? Я тоже Эдвард, как и ваш достопочтенный батюшка, хотя для краткости меня зовут Тедом. А вот ваш отец на это никогда бы не согласился, не правда ли? Он был Эдвард и только Эдвард.

– В крайнем случае «сэр», – в тон ему заметил Брю ко всеобщему удовольствию.

Отметил ли он этот собственнический тон по отношению к его отцу? В глубине души, где у него все было под контролем… во всяком случае, до этой пятницы, пусть даже он не отдавал себе в этом отчета. Эдвард Амадеус, кавалер ордена Британской империи, был легендой при жизни и таковой оставался после смерти. Брю привык к тому, что люди говорили о нем как о близком знакомом, и воспринимал это как комплимент.

Его первое впечатление от Лампиона тоже было благоприятным. Ограниченный опыт общения Брю с новым поколением подсказывал ему, что Лампион выгодно отличается от нынешних молодых англичан. Маленького росточка, подтянутый, покатые плечи, хорошо сидящий темно–серый костюм, пиджак, застегнутый на одну пуговицу, – стиль быстро продвигающегося менеджера, каким в свое время был сам Брю. Его каштановые волосы были по–армейски коротко подстрижены. Говорил он негромко и взвешенно, с подкупающей вежливостью. И при этом, подобно Форману, излучал спокойную уверенность независимого человека. Его нейтральный акцент, не выдававший в нем принадлежности к высшему классу, также затронул демократическую струнку Брю.

– Как это мило, что вы решили к нам присоединиться, Йен, – радушно сказал он, желая сразу установить контакт. – Мы, частные банкиры, порой чувствуем себя несколько не у дел рядом с большими ребятами, пускающими пыль в глаза.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, Томми, можете мне поверить. – Лампион второй раз крепко сжал руку Брю, как будто не хотел ее отпускать. – Мы слышали о вас столько хорошего, да, Тед? Ни одного худого слова.

– Ни осьмушки слова, – соригинальничал Форман, после чего они расселись, и тут же подскочил Марио со здоровенным окунем, который, поклялся он, убит в их честь и которого они после короткого спора предложили запечь в морской соли. А пока суд да дело, почему бы им не съесть по парочке гребешков в чесночном соусе?

– Ланч за наш счет, – предупредили гости.

– Только за мой, – возразил Брю. – Банкиры всегда расплачиваются.

Но они задавили его числом. К тому же это была их идея. И тогда Брю принял единственно правильное решение – откинулся на спинку стула и приготовился получать удовольствие, при этом прекрасно сознавая, что господа Форман и Лампион наверняка попытаются его обобрать, как многие из тех, с кем ему приходилось иметь дело. Что ж, пусть попробуют. Если они и хищники, то, по крайней мере, цивилизованные хищники, а это, видит бог, нынче редкость. После тоскливых выходных, отсутствия звонков от Аннабель и оставившего осадок несложившегося разговора с фрау Элли он, как ни странно, не был настроен критически.

И вообще, черт побери, ему нравились британцы. Будучи экспатриантом, он испытывал сильную ностальгию по родной земле. Восемь кошмарных лет в шотландском пансионе оставили в нем зияющую дыру, которую не могли заполнить все эти прожитые за границей годы; отчасти поэтому он сразу сошелся с Форманом, и Лампион, как завороженный эльф, только и успевал, что переводить восхищенную улыбку с одного игрока на другого.

– Увы, он даже не пригубит. – Форман извинялся за своего приятеля, так и не прикоснувшегося к вину, которое Марио налил в его бокал. – Ох уж эта молодая поросль. Не то что мы, старперы. За старперов! Ваше здоровье!

И за Аннабель Рихтер, которая разъезжает на своем велике в моем мозгу, когда ей заблагорассудится.

#

Позже Брю с трудом пытался припомнить, о чем они так долго болтали, когда вдруг рвануло. Вроде бы перебирали общих лондонских друзей, и, кажется, у Брю сложилось впечатление, что общие друзья знали Формана гораздо лучше, чем он знал их. Впрочем, особого значения он этому не придал. От людей, ищущих новые контакты, иного ждать не приходится. Ничего злокозненного в этом нет. Не пора ли им поговорить о делах, поинтересовался Брю, но его визави явно никуда не торопились. Тогда он привычно отстрелялся про безукоризненность репутации и надежность банка Фрэров, уместно порассуждал о том, здоров ли пациент по имени Уолл–стрит с учетом неважного состояния ипотеки – слава богу, сам он проявил осмотрительность на этом фронте, – и не просядут ли активы на мировом рынке из–за повышения цен на предметы потребления, и не вздуется ли опять азиатский финансовый пузырь или останется на нынешнем уровне, и не стоит ли в связи с экономическим бумом в Китае поискать альтернативные источники дешевой рабочей силы. Хотя Брю, почитывавший текущие сводки, был более–менее в курсе происходящего, в сущности, сказать ему было нечего, вследствие чего он решил не мучить слушателей общими фразами и снова мысленно переключился на Аннабель Рихтер.

Тут вдруг всплыли арабы. Кто из его собеседников заговорил на эту тему, Брю так и не вспомнил. Тед, справедливо заметивший, что его, Брю, покойный отец был одним из первых британских банкиров, кто вернул доверие разочарованных арабских инвесторов после катастрофы пятьдесят шестого года, – или все–таки Йен? Не суть важно. Один выгнал зайца, другой пустился за ним в погоню. Брю, не называя имен, осторожно признал: кое–кто из саудитов и кувейтцев, не самых богатых семей, действительно держал счета в банке Фрэров, хотя сам Брю, по своим взглядам европеец, никогда не разделял энтузиазма отца в отношении ближневосточного рынка.

– Но без предубеждений? – доверительно спросил Форман. – Между вами кошка не пробежала, ничего такого?

– Да ну что вы, упаси бог, – ответил Брю. – Все как по маслу. Кто–то умер, кто–то ушел, кто–то остался. Просто богатые арабы предпочитают класть свои денежки в банк, где держат деньги другие богатые арабы, а Фрэры сегодня не могут предложить им золотой «зонтик», как некоторые.

Тогда этот ответ их, похоже, удовлетворил. Уже задним числом он сообразил, что вопрос был заготовлен заранее и что в какой–то момент они умело ввернули его. Возможно, подсознательно он это почувствовал и, хоть и запоздало, перевел разговор на них:

– Ну а вы, ребята? Наша репутация вам известна, иначе вы не сидели бы здесь. Так чем мы вам можем быть полезны? Или, говоря по–нашему, что можем для вас сделать мы такого, чего не сделают «акулы бизнеса»? Чем–то же вас привлек мой пропащий банк!

Форман перестал жевать и промокнул губы салфеткой, озираясь на пустые соседние столы в поисках ответа, а затем молча вопрошая Лампиона, который, по контрасту, сделал вид, что ничего не слышал. Его холеные руки диск–жокея препарировали морского окуня – кожица слева, косточки справа, а посередине тарелки возвышалась пирамидка вкусной мякоти.

– Я могу вас попросить выключить эту фигню на минутку? – тихо попросил Форман. – Она меня выводит из себя, если честно.

Брю не сразу сообразил, что речь идет о мобильнике, который он положил перед собой на тот маловероятный случай, если Аннабель все–таки ему позвонит. После короткого замешательства он отключил трубку и сунул ее в карман. Форман подался вперед.

– А теперь пристегните ремень и послушайте меня, – задушевно попросил он. – Мы из британской разведки. Шпики. Йен работает в берлинском посольстве, я сижу в Лондоне. Имена кошерные. Если есть сомнения, свяжитесь с послом. Я занимаюсь Россией. Вот уже двадцать восемь лет, с божьей помощью. Благодаря чему, собственно, я в свое время и познакомился с вашим уважаемым батюшкой Эдвардом Амадеусом. Он меня знал как Финдли. Возможно, вы слышали от него это имя.

– Боюсь, что нет.

– Высший класс. Эдвард Амадеус во всей красе. Молчал до последнего вздоха. Не будем придавать этому слишком большого значения, но я тот тип, который добыл ему титул кавалера ордена Британской империи.

#

Можно было предположить, что Форман на этом сделает паузу и даст Брю возможность задать хотя бы парочку уточняющих из легиона вопросов, что сейчас крутились у него в мозгу, но Форман вовсе не собирался давать ему передышки. Проделав брешь в броне, он спешил закрепить свою викторию. При этом он вальяжно откинулся на спинку стула, соединив перед собой кончики пальцев, а его обветренное лицо приняло благодушное, даже пасторальное выражение; посмотреть со стороны – расслабленный посетитель, философствующий о положении дел в мире. Его голос, приспособившись к застольной беседе, звучал непринужденно и, казалось, излучал флюиды потаенного счастья. Из кухни фоном доносилась музыка – флейта, насколько мог судить Брю. Форман рисовал картину эпохи, которая хоть и отошла в прошлое, так же как отец Брю, но, подобно отцовскому призраку, отказывалась упокоиться: я говорю о последних годах «холодной войны», Томми, когда витязь, защищавший Советский Союз, медленно издыхал на поле брани в своих доспехах и над огромной страной стоял запах разложения.

Он не говорил про идеалы или высшие мотивы тех русских, которые соглашались на него шпионить. Чтобы уговорить продажного советского гражданина рискнуть своей головой ради мира капитала, следовало предложить ему то, что этот мир собой олицетворял: капитал и еще раз капитал.

И предложить ему надо было не просто деньги, ибо, работая на тебя, он все равно не мог их потратить, не мог ими щегольнуть, осчастливить ими своих детей, или жену, или любовницу. Надо было быть полным идиотом, чтобы так поступить, но такие находились, и они, конечно, получали по заслугам. Поэтому завербованному агенту предлагался пакет услуг.

И ключевой услугой такого пакета был надежный, но не самых строгих правил западный банк, причем с хорошими традициями, ибо не мне вам говорить, Томми, как русские обожают традиции. Другим ключевым фактором была отработанная система передачи добытых потом и кровью, то бишь ворованных денег своим наследникам и правопреемникам без ненужных формальностей, как то: утвержденное судом завещание, налог на наследство, обнародование всех данных, а также неизбежные вопросы о происхождении награбленного, ну да вы, Томми, это и без меня знаете.

– Вечная история про курицу и яйцо, – продолжал Форман все тем же задушевным тоном, пока Брю тщетно пытался собраться с мыслями. – В данном случае первичным было яйцо. Золотое яйцо. Скромный полковник Советской армии, вовремя сообразивший, куда ветер дует, решил продать свои активы, пока не грянул Большой Обвал. Рассуждал он привычно. Совок Инкорпорейтед оказался на грани краха, и если быстро не продать все акции и паи, то завтра они превратятся в никому не нужный товар. А продавать ему было что. А еще он познакомил нас со своими друзьями–приятелями. Молодцами вроде него, готовыми ради твердой валюты придушить собственную мать. Назовем его Владимир, – подытожил он.