Текст книги "Особо опасен"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Насколько я помню, в смысле правдивости вы тоже были не на высоте.

Лампион предпочел пропустить это мимо ушей.

– Но, – радостно продолжил он, – как только мы взглянули поближе на весьма шаткое состояние финансов банка «Брю Фрэры» и прикинули, сколько денежек вложил старина Карпов, кажется, мы поняли вас лучше: ага, так вот что у Томми на уме! Он рассчитывает, что карповские миллионы могут скрасить его старость. Теперь понятно его нежелание, чтобы кто–то заявил на них свои права. Не желаете что–нибудь сказать по этому поводу?

– Предположим, вы правы, – огрызнулся Брю. – А теперь убирайтесь из моего дома.

Мальчишеская улыбка сделалась еще шире, в ней сквозило явное сочувствие.

– Я не могу этого сделать, Томми, увы, – сказал Лампион. – И вы тоже, если вы внимательно следите за ходом моих рассуждений. А ко всему прочему, насколько нам известно, здесь еще замешана барышня.

– Ерунда. Никакой барышни у меня нет. Чушь собачья. Может, вы намекаете на адвоката этого мальчика? – Он сделал вид, что судорожно пытается вспомнить имя. – Фрау… Рихтер. Русскоговорящая. Взялась представлять его интересы, после того как он поступил к ним в приют, и все такое прочее.

– Лакомая штучка, насколько нам известно. Если, конечно, вам нравятся миниатюрные девушки. Как мне, признаюсь.

– Я не обратил на нее внимания. Боюсь, что в моем возрасте глаз уже не тот.

Пока Лампион раздумывал, зачем Брю понадобилось прибегнуть к такому самоуничижению, он прогулялся к буфету и непринужденно плеснул себе еще минералки.

– Таковы, Томми, некоторые сложности вашего положения, о чем мы еще поговорим в свое время. А пока несколько слов о моих проблемах, которые, честно признаться, благодаря вам выглядят не многим лучше ваших. Вы позволите?

– Что?

– Я же сказал. Описать кучу дерьма, в которую мы из–за вас вляпались. Вы меня слушаете?

– Разумеется.

– Отлично. Потому что завтра утром, ровно в девять, здесь, в Гамбурге, я буду присутствовать на в высшей степени чувствительном и весьма секретном совещании, посвященном не кому–нибудь, а Иссе Карпову, которого вы якобы в глаза не видели. Что не соответствует действительности.

На глазах он превратился в другого человека – дидактичного, непреклонного, этакого Наполеона, ударяющего самые неожиданные слова, как клавиши расстроенного пианино.

– И на этом совещании, Томми, где по вашей милости я окажусь в некотором роде прижатым к стенке, мне важно – моему департаменту важно – всем нам, кто пытается выбраться из этой исключительно деликатной ситуации, – Лондону, немцам, разным дружественным службам, которые я сейчас не стану называть, – важно, чтобы вы, мистер Томми Брю, глава банка «Брю Фрэры», будучи истинным британским патриотом и признанным врагом терроризма, проявили не только готовность, но желание сотрудничать со мной в любой форме, в любом виде, как того потребует логика этой сверхсекретной операции, о чем, до поры до времени, вы знать ничего не знаете. Отсюда мой вопрос: мы поняли друг друга? Вы будете сотрудничать или продолжите и дальше вставлять нам палки в колеса, пока мы ведем войну против террора?

Он не дал Брю времени на ответ. Его агрессия вдруг уступила место интонации искреннего сочувствия.

– Посудите сами, Томми, помимо вашей доброй воли, к которой мы апеллируем, что работает против вас. К вам завтра может нагрянуть ликвидатор, даже без обвинений в отмывании денег. Плюс реакция немцев на то, что проживающий в Гамбурге британский банкир заигрывает с известным беглым исламским террористом. Вы влипли по–крупному. Так почему бы вам по–тихому не разрулить ситуацию? Я понятно объясняю? У меня создается впечатление, что мои слова до вас не доходят. Хотите поговорить про Аннабель?

– Словом, это шантаж, – сказал Брю.

– Кнут и пряник, Томми. Если мы это разрулим, банковские грешки останутся в прошлом, в городе к вам все проникнутся особой симпатией, и «Брю Фрэры» продолжит борьбу за место под солнцем. Вам мало?

– А мальчик?

– Кто?

– Исса.

– А–а. Ну да. Ваш протеже. Понятное дело, все будет зависеть от того, насколько хорошо вы сыграете свою роль. Он ведь находится в юрисдикции германских властей. Мы не вправе залезать на их территорию, решение все равно за ними. Но никто не собирается его распинать, это уж точно. Таких желающих здесь нет.

– А фрау Рихтер? Что она такого натворила?

– Аннабель. Она тоже, вообще–то, влипла. Якшается с бандитом, укрывает его, возможно, спит с ним.

– Я спросил, что с ней будет.

– Нет, вы спросили, что она такого натворила. Я вам объяснил. О том, как они с ней поступят, можно только гадать. Отряхнут и поставят на ноги – если хватит ума. С ее связями к ней не так просто подступиться, как вы наверняка знаете.

– Нет, не знаю.

– Потомственная адвокатская семья, посольская служба, титулы, которыми они, правда, не пользуются. Поместье во Фрайбурге. Лично я дал бы ей по рукам и отослал домой, это в духе общепринятой здесь практики.

– Итак, я должен подписать пустой чек, гарантируя свое сотрудничество, я вас правильно понял?

– В общем и целом получается, что так, Томми. Вы ставите свой автограф где положено, мы закрываем глаза на прошлое и вместе бодро движемся вперед. Понимая, что делаем большое дело. Не ради себя. Ради всех, кто выходит на улицу, пользуясь расхожим выражением в нашем ведомстве.

Брю не сразу поверил своим глазам, но ему действительно предложили подписать документ, который при ближайшем рассмотрении мало чем отличался от пустого чека. Извлеченный из толстого коричневого конверта, что лежал во внутреннем кармане лампионовского пиджака, он обрекал Брю на некую «работу национального значения» и обращал его внимание на драконовские параграфы «Акта о секретности», а также наказания, предусмотренные за их нарушение. Сам себя не понимая, он посмотрел на Лампиона, оглядел веранду в поисках поддержки. И, не найдя ее, поставил подпись.

#

Лампион ушел.

Захлестываемый яростью, не в состоянии даже допить свой скотч, к чему его участливо призывал недавний гость, Брю стоял посреди прихожей, таращась на только что закрывшуюся входную дверь. Взгляд его упал на букет цветов в целлофане, лежавший на столике. Он взял цветы, понюхал их и положил обратно.

Гардении. Любимые цветы Митци. Из дорогого магазина. Наш Йен не скряга, во всяком случае когда это касается правительственных денег.

Зачем он их принес? Показать, что он знает? Что именно? Что гардении – любимые цветы Митци? Как они знали, что я ел рыбу в «Ла Скала»? И что нужно сделать, чтобы Марио открыл на ланч свой ресторан в понедельник?

Или показать, чего он не знает? Что она пошла в оперу со своим любовником, о чем он конечно же знает. Хотя, по логике его профессии, если ты о чем–то знаешь, то притворяешься, что ты этого не знаешь. Так что, на официальном уровне, он не знал.

Ну а Аннабель? Она тоже, вообще–то, влипла.

Брю не был склонен верить всему, что сказал Лампион, но в этой части – да. Четыре дня и четыре ночи он мысленно перебирал варианты, как с ней половчей связаться: отправить курьером записку в «Северный приют»? Внаглую оставить запись на автоответчике ее рабочего или сотового телефона?

Но из деликатности – лампионовское словцо – или из обыкновенной трусости, – как ни объясняй, он этого не сделал. В самые неподходящие моменты, в разгар рабочего дня, когда ему полагалось думать исключительно о финансах, он ловил себя на том, что сидит, подперев рукой подбородок, и смотрит на телефон в надежде, что тот сейчас зазвонит. Не звонил.

И вот, как он и опасался, у нее неприятности. И никакие медоточивые речи Лампиона не убедят его в том, что она может выпутаться из этой ситуации без последствий. Надо было только найти предлог позвонить ей, и ярость помогла ему этот предлог найти. И пусть Лампион повесится. В конце концов, у меня есть банк, за который я отвечаю. А еще у меня есть скотч, который я должен допить. Он залпом осушил стакан и набрал ее номер с домашнего телефона.

– Фрау Рихтер?

– Да.

– Это Брю. Томми Брю.

– Добрый день, мистер Брю.

– Я позвонил не вовремя?

Судя по ее безжизненному тону, так оно и было.

– Нет, ничего.

– Я звоню по двум причинам. Если у вас есть свободная минута.

– Да. Да, есть. Конечно.

Ее накачали наркотиками? Связали? Отдают приказы? Подсказывают, что отвечать?

– Первая причина. По понятным соображениям я не хочу по телефону вдаваться в детали, но чек, который был выписан недавно, до сих пор не обналичен.

– Ситуация изменилась, – ответила она после очередной запредельной паузы.

– Да? Каким образом?

– Мы поменяли планы.

Мы? Это кто ж еще? Исса? Последний, насколько ему было известно, не участвовал в процессе принятия решений.

– Поменяли, я надеюсь, к лучшему? – Он постарался придать оптимизм своему вопросу.

– Может быть. А может, нет. Как получится. – Все тот же безжизненный тон, голос из бездны. – Вы хотите, чтобы я его порвала? Или отослала обратно?

– Нет, нет! – Не горячись, спокойнее. – Если в какой–то момент вы им воспользуетесь, то, конечно, нет. Я буду только рад, если вы его обналичите в обозримом будущем, так сказать. А если ничего из этой затеи не получится, вернете мне потом то, что осталось. – Он заколебался, называть ли вторую причину. – Что касается второго банковского вопроса. Есть какие–то подвижки на этом фронте?

Без ответа.

– С учетом предполагаемых прав нашего друга. – Дальше он попробовал пошутить: – Скаковая лошадь, о которой мы говорили. Наш друг ее берет?

– Я пока не могу это обсуждать. Мне надо еще раз с ним переговорить.

– Вы мне тогда позвоните?

– Возможно, после того как мы подробнее это обсудим.

– А пока вы обналичите этот чек?

– Возможно.

– А с вами все в порядке? Никаких осложнений? Проблем? Вам не нужна моя помощь?

– Все нормально.

– Хорошо.

Оба погрузились в молчание. На одном конце беспомощная тревога; на другом, судя по всему, глубокое безразличие.

– Значит, вскоре мы поговорим по душам? – спросил он, собрав последние силы.

Может, да, может, нет. Она положила трубку. Они нас слушают, подумал он. Они находятся рядом с ней. Мальчик–певчий поет с их голоса.

#

Аннабель сидела за белым письменным столом в своей старой квартире и, все еще держа в руке мобильник, смотрела в окно на темную улицу. За ее спиной, расположившись в единственном кресле, сидела Эрна Фрай на боевом посту, потягивая зеленый чай.

– Он хочет знать, собирается ли Исса заявлять о своих правах, – сказала Аннабель. – И что происходит с его чеком.

– Но ты ушла от прямого ответа, – одобрительно заметила Эрна Фрай. – Очень умело, я бы сказала. Возможно, в следующий раз, когда он позвонит, у тебя будут для него новости получше.

– Лучше для него? Для вас? Для кого лучше?

Положив мобильник на стол и обхватив голову руками, Аннабель уставилась на телефонную трубку так, как будто в ней были сокрыты ответы на все мировые вопросы.

– Для нас всех, дорогая. – Эрна Фрай уже начала вставать, когда вновь зазвонил сотовый. Она даже не успела ничего сказать. Аннабель схватилась за него, как наркоманка, и назвала свое имя.

Звонил Мелик, чтобы попрощаться с ней перед отлетом в Турцию, а заодно узнать про Иссу, перед которым он чувствовал себя виноватым.

– Послушайте, когда мы вернемся, скажите моему названому брату, моему другу, в любое время. О'кей? Как только все уладится с его статусом, милости просим. Наш дом в его распоряжении и все продукты. Скажите ему, что он отличный парень, о'кей? Это говорит Мелик. Он может вырубить меня в первом же раунде. Ну, может, не на ринге. В нашем доме. В его доме. Вы меня понимаете?

Да, Мелик, я тебя понимаю. Передай ей мои самые нежные слова. Я желаю ей великолепной свадьбы в истинно традиционном духе. А твоей сестре и ее будущему мужу – долгой и счастливой совместной жизни. Возвращайтесь домой здоровыми и невредимыми. Ты, Мелик, присматривай там за матерью, она прекрасная смелая женщина, любящая тебя и ставшая настоящей матерью для твоего друга…

И все в таком духе, пока Эрна Фрай осторожно не вынула мобильник из судорожно сжавшихся пальцев и не отключила, в то время как другая рука ласково опустилась на плечо Аннабель.

Глава 11

Ни ее бурная реакция на Мелика, ни ее ледяной душ для Брю не были случайными эпизодами в новой жизни Аннабель. Каждый божий день она металась между стыдом, ненавистью к ее манипуляторам, столь же радужным, сколько и необоснованным оптимизмом и затяжными периодами бездумной покорности судьбе.

В приюте, несмотря на то что герр Вернер с подачи Бахмана позвонил Урсуле и сказал, что власти больше не проявляют активного интереса к Иссе Карпову, Аннабель подвергла себя добровольному остракизму.

Эрна Фрай сделалась ее соседкой и опекуншей. На следующий день после того, как желтый минивэн привез Аннабель в гавань, Эрна сняла апартаменты на первом этаже гостиницы «Апартотель» из бетона и стали, меньше чем в ста метрах от приюта. Мало–помалу это жилище стало для Аннабель третьим домом. Она заходила туда перед каждым визитом к Иссе и заглядывала на обратном пути. Порой, для душевного спокойствия, она там ночевала в детской, где никогда не было достаточно темно из–за световой уличной рекламы.

Ее посещения Иссы два раза в день из рискованных приключений превратились в отрепетированные спектакли, где чувствовалась твердая режиссерская рука Эрны, а со временем – и Бахмана. В приватной обстановке тщательно зашторенной маленькой гостиной они, вдвоем или порознь, инструктировали ее перед каждым ее восхождением по кривой деревянной лестнице – и после тоже. Сыгранные сцены повторялись и анализировались, новые разрабатывались и шлифовались, и все это с единственной целью – уговорить Иссу, чтобы он заявил о своих правах на наследство и тем самым спас себя от угрозы высылки из страны.

И Аннабель, лишь смутно, если вообще догадывавшаяся об их отдаленной цели, в душе была им благодарна за то, что они ею руководили, сознавая в минуты отчаяния, насколько же она стала от них зависима. Когда они втроем склонялись над магнитофоном, именно Эрна и Гюнтер, не Исса, были ее критерием реальности, а Исса – их отсутствующим проблемным ребенком.

И только пройдя свою via dolorosa,[10] какие–то сто метров по оживленной улице, и оказавшись перед Иссой, она вдруг чувствовала спазмы в животе, язык прилипал к гортани от стыда, и тогда ей хотелось растоптать все грязные делишки, состряпанные вместе с ее манипуляторами. Хуже, ей казалось, что Исса с его особым нюхом тюремного сидельца сразу уловил перемену в ее состоянии и ее сверхуверенность, которую, как ни пыталась она это скрыть, давали ей те, кто ею распоряжался.

– Отдавай ему все, что можешь, дорогая, – наставляла ее Эрна, – но на безопасном расстоянии. Осторожно веди его к водопою. Его решение, когда он дозреет, будет скорее эмоциональным, чем рассудочным.

Аннабель играла с ним в шахматы, слушала вместе с ним музыку и с Эрниной подсказки заводила речь на темы, которые еще пару дней назад казались необсуждаемыми. Любопытно, что чем непринужденнее становились их отношения, тем нетерпимее относилась она к его выпадам против западного образа жизни, в особенности же к его неодобрительным замечаниям о Карстене, чьи дорогие вещи он с удовольствием носил.

– Ты когда–нибудь любил женщину, Исса, не считая своей матери? – спросила она его однажды, когда они находились в разных концах комнаты.

Да, признался он после продолжительного молчания. Ему было шестнадцать, а она в свои восемнадцать уже была сиротой. Стопроцентная чеченка, как его мать, набожная, красивая и целомудренная. В их чувствах не было никаких физических проявлений, заверил он Аннабель, любовь в чистом виде.

– И что с ней случилось?

– Она исчезла.

– Как ее звали?

– Это несущественно.

– А как она исчезла?

– Она стала жертвой ислама.

– Как твоя мать?

– Я же сказал, жертва ислама.

– Объясни.

Молчание.

– Добровольная жертва? Ты хочешь сказать, что она сознательно пожертвовала собой ради ислама?

Молчание.

– Или она стала невольной жертвой? Как ты. Как твоя мать.

– Это несущественно, – повторил Исса после немыслимой паузы. – Бог милостив. Он ее простит, и она попадет в рай.

Признание Иссы, что он кого–то любил, показало его уязвимость, на что тут же указала Эрна Фрай.

– Моя дорогая, это не просто вмятина в его доспехах, это настоящая пробоина! – воскликнула она. – Если он заговорил о любви, то теперь для него не будет закрытых тем: религия, политика, все на свете. Он еще сам этого не знает, но он жаждет, чтобы ты его разговорила. Лучший способ ему в этом помочь – продолжать стучаться в дверь. – Глядя, как Аннабель кладет себе в чашку кусок сахара, к которому она в последнее время пристрастилась, Эрна добавила: – Ты все делаешь как надо, дорогая. Ему с тобой здорово повезло.

#

И Аннабель продолжала стучаться. Следующее утро, завтрак в шесть. Кофе и свежие круассаны от Эрны Фрай. Они сидят на привычных местах: Исса под арочным окном, Аннабель в дальнем углу, натянув длинную юбку до своих громко цокающих черных сапог.

– Опять сегодня бомбили Багдад, – рассказывает она. – Ты слушал утром радио? Восемьдесят пять убитых, сотни раненых.

– Так было Господу угодно.

– По–твоему, Бог одобряет то, что мусульмане убивают мусульман? Я не очень понимаю такого Бога.

– Не суди Всевышнего, Аннабель. Он тебя может покарать.

– А ты одобряешь?

– Что?

– Убийства?

– Убийство невинных не может быть Аллаху в радость.

– Но кого считать невинным? И чье убийство будет Аллаху в радость?

– Аллах знает. Он все знает.

– А мы–то как узнаем? Как Аллах даст нам знать?

– Он сообщил нам через священный Коран. И через своего пророка, да пребудет мир с ним.

«Убедись, что он обезоружен, и сделай выпад», – учила ее Эрна. Кажется, такой момент настал.

– Я читала труды знаменитого исламского ученого. Его зовут доктор Абдулла. Слыхал о таком? Доктор Файзал Абдулла. Живет здесь, в Германии. Время от времени выступает по телевидению. Не часто. Он очень набожный.

– Почему я должен был о нем слышать, Аннабель? Если он выступает по западному телевидению, он плохой мусульманин, продажный.

– Ничего подобного. Он по–настоящему набожный, он аскет и общепризнанный ученый, написавший важные книги об исламской вере и повседневной практике, – возразила она, игнорируя зарождающуюся ухмылку недоверия.

– На каком языке он написал эти книги, Аннабель?

– На арабском. Но они широко переведены. На немецкий, русский, турецкий, практически на любой из известных языков. Он состоит во многих благотворительных мусульманских организациях. В своих сочинениях он уделяет большое внимание мусульманскому принципу добровольного пожертвования, – добавила она не без подтекста.

– Аннабель…

Она ждала.

– Ты привлекла мое внимание к работам этого Абдуллы с целью уговорить меня принять грязные деньги Карпова?

– Допустим, и что из этого?

– Тогда заруби себе на носу: я никогда этого не сделаю.

– Ну хорошо! – отозвалась она, теряя всякое терпение. – Я зарубила. – Зарубила или сделала вид? Она и сама не знала. – Я зарубила себе на носу, что ты никогда не станешь врачом или кем ты там хочешь стать. Что я никогда не смогу вернуться к прежней жизни. Что мистер Брю никогда не получит назад своих денег, выданных на уход за тобой, потому как в любую минуту сюда могут нагрянуть люди, которые отправят тебя обратно в Турцию, или Россию, или куда–нибудь похуже. И это не будет угодно Господу. Это будет твой личный выбор, твои глупость и упрямство.

Тяжело дыша, одной половиной кипя от ярости, а другой оставаясь холодной, словно лед, она видела, как он поднялся и разглядывает залитый солнцем мир за окном.

«Можете при нем выйти из себя, если это будет естественной реакцией, – говорил ей Бахман. – Как вы вышли из себя в тот вечер, когда мы схватили вас на улице и заставили разом повзрослеть».

#

Вернувшись на съемную квартиру, Аннабель застала там Эрну Фрай и Бахмана в приподнятом настроении, но в раздвоенных чувствах. Похвалы Эрны Фрай не знали границ. Аннабель была бесподобна, превзошла все их ожидания, они и думать не смели, что все так быстро закрутится. Сейчас вопрос стоял так: дать Иссе еще день, чтобы помучиться над своим решением, или еще раз послать к нему Аннабель во время обеденного перерыва под благовидным предлогом – вручить книги Абдуллы, дабы развить успех?

Вот только Аннабель после своих достижений вдруг упала духом. Вначале они были так поглощены собой, что не обратили внимания на перемену в ее настроении, а она сидела в торце стола, подперев лицо ладонью. Они решили, что она просто переводит дух после сурового испытания. Когда же Эрна Фрай притронулась к ее руке, она ее отдернула, будто укушенная. Зато Бахман был не склонен подыгрывать настроениям своих агентов.

– В чем дело? – сухо спросил он.

– Я ваша коза на привязи, ведь так? – произнесла она через сплетение пальцев.

– Кто–кто?

– Я приманиваю Иссу, потом Абдуллу, которого вы уничтожите. У вас это называется спасать невинных.

Бахман обошел стол и навис над ней.

– Чушь собачья! – рявкнул он ей в ухо. – Пока вы играете в эту игру, ваш мальчик сохраняет шанс на главный приз. И еще, к вашему сведению: не в моих планах, чтобы с драгоценной головы этого гребаного Абдуллы упал хоть один волос. В глазах слишком многих людей он воплощение терпимости и широты взглядов, а я не из тех, кто провоцирует массовые беспорядки!

В результате было принято решение в пользу ланча. Аннабель заскочит на минутку, оставит книги Абдуллы и убежит, а уже вечером узнает о его реакции. Она с этим планом согласилась.

– Эрна, только не пытайся играть на моих нежных струнах, – сказал Бахман, после того как они проводили Аннабель с ее велосипедом в желтый минивэн. – В этой операции нам не до соплей.

– А когда нам было до них? – риторически спросила Эрна Фрай.

#

Аннабель и Исса, как всегда, сидели в противоположных концах комнаты. Наступил вечер. Днем она забежала на минутку, чтобы оставить три тоненькие книжки Абдуллы на русском языке. И вот вернулась. Она вытащила из анорака листок бумаги. До сих пор они перемолвились разве что парой слов.

– Я это скачала из интернета. Хочешь послушать? Текст на немецком, но я могу для тебя перевести.

Так и не дождавшись ответа, она начала громко читать вслух:

– Доктор Абдулла, родился в Египте, пятьдесят пять лет. Всемирно известный ученый, сын и внук имамов и муфтиев… В годы бурной молодости, будучи студентом Каирского университета, увлекся доктриной «Мусульманского братства». Был арестован, брошен в тюрьму и подвергнут пыткам за свои радикальные убеждения… После тюрьмы он мог снова погибнуть, на этот раз от рук своих же бывших товарищей, так как стал проповедовать братскую любовь, искренность в отношениях, терпимость и уважение ко всем творениям Божьим. Доктор Абдулла, ортодоксальный ученый–реформист, делает упор на пример, который нам подают пророк и его окружение.

Она снова подождала.

– Ты меня слушаешь?

– Я предпочитаю читать Тургенева.

– Потому что не желаешь ничего решать? Или не хочешь, чтобы глупая женщина и к тому же атеистка приносила тебе книжки, в которых говорится, как добрый мусульманин поступает со своими деньгами? Сколько раз я должна тебе напоминать, что я твой адвокат?

В сгущающейся полутьме она зажмурилась и снова открыла глаза. Похоже, он напрочь утратил ощущение чрезвычайности происходящего. Зачем задумываться о важных делах, когда от всех мелких забот тебя давно избавили?

– Исса, проснись, пожалуйста. Тысячи набожных мусульман обращаются к доктору Абдулле за советом. Так почему тебе этого не сделать? Он член многих мусульманских благотворительных организаций. Если такой авторитет, как доктор Абдулла, может подсказать тебе, как лучше распорядиться твоими деньгами, так почему, черт возьми, не выслушать его?

– Это не мои деньги, Аннабель. Они украдены у моего народа.

– Так найди способ вернуть их ему! А заодно стань врачом, чтобы вернуться домой и помогать своему народу! Разве не этого ты хочешь?

– А мистер Брю к этому Абдулле хорошо относится?

– Я полагаю, он знает о нем. Может быть, видел по телевизору.

– Это несущественно. Мнение неверующего о докторе Абдулле не имеет никакого значения. Я прочитаю эти книги и, с Божьей помощью, составлю собственное мнение.

Неужели готов пасть последний бастион? Надеюсь, нет, молча помолилась она, испытав необъяснимый страх.

Прошла целая вечность, прежде чем он заговорил снова:

– А с другой стороны, мистер Томми Брю может проконсультироваться с этим доктором Абдуллой с мирских позиций как банкир. Прежде всего, он выяснит через других олигархов, какова репутация этого человека в мирских делах. Порабощенный народ Чечни кто только не обманывал, не один Карпов. Если он честный, то мистер Брю изложит ему от моего имени некоторые условия, и пусть тогда Господь вразумит доктора Абдуллу, как поступить.

– А дальше?

– Ты мой адвокат, Аннабель. Ты мне посоветуешь, как быть дальше.

#

Ресторанчик «Луиза» находился в доме номер три на Мария–Луизаштрассе, главной улице симпатичного городка, встречавшего тебя антикварными лавками, оздоровительными центрами и салонами для стрижки богатых собак, которым посчастливилось жить в этом раю. Еще в те дни, когда Аннабель считала себя свободной пташкой, она любила провести в «Луизе» воскресное утро за чашкой латте и чтением газет, а вокруг текла своя жизнь. Она выбрала это место для свидания с Томми Брю, главой банка «Фрэры», будучи уверенной, что в атмосфере подобной респектабельности и защищенности он почувствует себя в своей тарелке.

По совету Эрны Фрай она предложила середину утра – в это время в ресторане совсем немного посетителей, да и Брю скорее всего сумеет выкроить часок, даже если пригласить его в последний момент. Потому что, как справедливо заметила Эрна Фрай, если твой Томми Брю настоящий банкир, у него наверняка уже назначен деловой ланч. Аннабель промолчала, хотя могла бы ей возразить, что, насколько она в состоянии судить, ради встречи с ней мистер Брю откажется от ланча даже с президентом Всемирного банка.

Как бы там ни было, воспользовавшись собственным советом, который она себе дала перед зеркалом, по наитию, после долгого и неодобрительного разглядывания своей персоны, она решила одеться по такому случаю. Томми Брю это оценит. Ничего сверхъестественного. Но человек он хороший да еще влюблен в нее, так что заслуживает небольшого знака внимания. Для разнообразия она явится перед ним западной женщиной! К черту все, что она на себя надела в угоду Иссе и его мусульманскому воспитанию, – хожу как осужденная, подумала она, – как насчет классных джинсов и белой, крест–накрест завязывающейся блузки, подаренной Карстеном и ни разу не надеванной? И новых, не таких цокающих туфель, в которых тоже удобно крутить педали? А заодно уж подрумянить болезненно бледные щеки и подчеркнуть с помощью косметики кое–какие выигрышные детали? Реакция Брю, откликнувшегося на ранний звонок, сразу после ее визита к Иссе, с нескрываемым энтузиазмом, ее искренне тронула.

– Отлично! Превосходно! Вы молодчина, сумели–таки его переубедить. Мне уже казалось, что из этого ничего не выйдет, но вы своего добились! Говорите место и время, – заторопил он ее. Когда же она намекнула на Абдуллу, не называя его по имени, так как Эрна считала это преждевременным, реакция оказалась столь же бурной. – Этические и религиозные соображения? Моя дорогая, мы, банкиры, сталкиваемся с этим каждый день! Главное, чтобы ваш клиент заявил о своих правах. После этого «Брю Фрэры» для него горы свернет.

В другом мужчине его возраста подобный энтузиазм ее, пожалуй, насторожил бы, но, вспоминая свое не самое лучшее поведение во время их последнего телефонного разговора, она испытала огромное облегчение, чтобы не сказать восторг. Разве мир не зависел сейчас от ее поведения? Разве каждое ее слово, улыбка, недовольная гримаса или жест не принадлежат тем, в чьей власти она оказалась, – Иссе, Бахману, Эрне Фрай, в приюте – Урсуле, а также ее семье, всем, кто избегает встречаться с ней взглядом, зато внимательно наблюдает за ней исподтишка?

#

Неудивительно, что сон к ней не шел. Едва голова касалась подушки, как перед глазами яркой вереницей проносились все ее дневные «подвиги». Не слишком ли преувеличенной выглядела моя озабоченность в связи с болезнью ребенка нашей секретарши в приюте? Какое у меня было лицо, когда Урсула предложила мне написать заявление об отпуске? И почему она об этом заговорила, когда я, можно сказать, сижу не разгибаясь за своим рабочим столом да еще за закрытой дверью? И с какой стати я с некоторых пор возомнила себя той самой австралийской бабочкой, которой достаточно махнуть крылышками, чтобы вызвать землетрясение в другом полушарии?

Вчера в своей квартире, вдохновленная согласием Иссы заявить о своих правах на наследство, она еще раз зашла на сайт доктора Абдуллы и, посмотрев отрывки из его телевизионных выступлений и интервью, укрепилась в мысли, что в планы Гюнтера Бахмана не входит, чтобы с драгоценной головы гребаного Абдуллы упал хоть один волос, тем более там нечему падать. Лысый коротышка с огоньком в глазах, такой erhaben,[11] – любимое словечко ее учителя–богослова в пансионе, которое вдруг вспомнилось, потянув за собой ассоциации с чем–то великим. Его величие, как и Иссы, вобрало в себя все, что ей хотелось видеть в порядочном человеке: чистоту помыслов и тела, любовь как некий абсолют, а также признание того, что к Богу или той субстанции, как бы мы ее ни называли, ведет множество путей.

Признаться, ее озадачило, что он совсем не касался негативной стороны практического ислама, но его благосклонная мудрая улыбка и оптимизм, сквозивший в игре ума, тотчас развеивали любые сомнения. В любой религии есть адепты, чье излишнее рвение увело их с пути истинного, говорил он. Любая религия периодически извращалась дурными людьми. Господь создал нас разными, и мы должны благодарить его за этот дар. Больше всего в речах Абдуллы, с учетом конкретной ситуации, ей понравились слова о потребности в бескорыстном даянии и отсылка к Корану про «персть земли», что имело прямое отношение как к его, так и к ее клиентам.

#

Странным образом успокоенная этими обрывочными мыслями, она наконец провалилась в глубокий сон и проснулась с ясной головой и готовностью действовать.

А вторично ее успокоило абсолютно счастливое лицо Брю, который распахнул стеклянные двери ресторанчика «Луиза» и шагнул ей навстречу с распростертыми по русскому обычаю руками. У нее даже возникло спонтанное желание послать к черту ресторан и позвать его к себе на кофе, тем самым показав, что она ценит его как друга в трудных обстоятельствах, но она тут же себя урезонила: при том, сколько всего роилось у нее в голове, стоило ей сейчас дать слабину, как из нее все это полилось бы неуправляемым потоком, о чем она сразу пожалеет, а с нею те, перед кем ей держать ответ.