Текст книги "Особо опасен"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Не говори глупости, дорогая, – отозвалась Эрна Фрай. – Ты все сделала как надо. Он счастлив. Послушай.

Хотя продолжал звучать Чайковский, прием стал как будто хуже, и только потом Аннабель расслышала топот карстеновских мокасин и голос Иссы, громко и невпопад подтягивающего своим тенором.

– Еще одна моя заслуга, – буркнула Аннабель. – Отлично, нечего сказать.

Глава 10

Деревянное крыльцо поросло глицинией. В маленьком, идеально ухоженном саду розовые кусты романтически окаймляли прудик с лилиями и декоративными лягушками. Дом был тоже маленький, но прелестный, такой домик Белоснежки с грубоватой розовой черепицей и диковинными дымовыми трубами на берегу одного из красивейших гамбургских каналов. Стрелки часов показывали ровно семь вечера. Бахман знал цену пунктуальности. На нем был его лучший официальный костюм, в руке – строгий дипломат. Он самолично почистил свои черные туфли и с помощью спрея Эрны Фрай на время укротил свою непослушную шевелюру.

– Шнайдер, – пробормотал он в переговорное устройство и тотчас был впущен хозяйкой, фрау Элленбергер, поспешившей закрыть за ним входную дверь.

#

За восемнадцать часов, прошедших с момента, когда Эрна Фрай отправила Аннабель спать, Бахман с помощью Максимилиана озадачил главный компьютер разведслужбы на предмет всех существующих Карповых, позвонил своему контакту в австрийской секретной службе и поручил раскопать подробности незадачливой истории банка «Брю Фрэры» венского периода, выудил из темпераментного заместителя Арни Мора по наружке отчет о поведении и привычках нынешнего главы банка, отправил сотрудника перелопатить архивы финансового департамента города Гамбурга, а уже в полдень провел с Михаэлем Аксельродом из координационного совета в Берлине часовой разговор по спецсвязи, после чего затребовал все материалы о выдающемся ученом–мусульманине, проживающем в северной Германии и известном своими умеренными политическими взглядами и телегеничными манерами.

Для просмотра некоторых файлов Бахману пришлось получить специальный доступ в центральном отделе по отмыванию денег. Эрна Фрай смотрела на него как на помешанного, пока он метался между их офисом и комнатой младшего персонала, куря папиросу за папиросой, зарываясь в бумаги на рабочем столе или вдруг требуя, чтобы меморандум, который он ей послал и про который сам забыл, она извлекла из недр своего компьютера.

– Почему именно чертовы британцы? – желал он знать. – С какой стати русский отморозок обращается в британский банк в австрийском городе? Допустим, Карпов–старший в восторге от их лицемерия. Ему импонирует их породистое вранье. Но как, блин, он на них вышел? Кто его к ним направил?

И вот в три часа пополудни – эврика! Он держит в руках тощую папку, извлеченную из архивов общественного прокурора. Она подлежала уничтожению, но чудесным образом избежала огня. Бахману еще раз повезло.

#

Они сидели друг против друга в безукоризненно обставленной гостиной, этакой Англии в миниатюре, попивая чай «Эрл Грей» из минтонского фарфора в эркере, в креслах с цветастой обивкой. На стенах гравюры старого Лондона и пейзажи Констебля. В книжном шкафу издания Джейн Остин, Троллопа, Гарди, Эдварда Лира и Льюиса Кэрролла. В эркере веджвудские горшки с растениями, покрывшимися ворсистыми бутонами.

Довольно долго оба хранили молчание. Бахман ласково улыбался, вроде как сам себе. Фрау Элленбергер разглядывала кружевные занавески на окне.

– Так вы против магнитофона, фрау Элленбергер? – поинтересовался он.

– Категорически, герр Шнайдер.

– Значит, обойдемся без магнитофона, – решительно подытожил Бахман, убирая прибор в дипломат. – Тогда я буду делать пометки от руки, – заметил он, кладя на колени блокнот и держа ручку наготове.

– Я попрошу копию всего, что пойдет в досье, – сказала она. – Если бы вы предупредили меня заранее, сейчас мой брат представлял бы здесь мои интересы. К сожалению, сегодня вечером он занят.

– Ваш брат может посмотреть наши досье в любое время.

– Надеюсь, герр Шнайдер, – сказала фрау Элленбергер.

Когда она открыла ему дверь, ее лицо заливал румянец. Нынешняя бледность сделала ее прекрасной. Испуганный взгляд, зачесанные назад волосы, длинная шея, профиль юной девушки… в глазах Бахмана она была из тех красавиц, которые, никем не замеченные, достигают зрелого возраста и потом исчезают.

– Можно начинать? – спросил он.

– Сделайте одолжение.

– Семь лет назад вы добровольно оставили письменное заявление моему предшественнику и коллеге господину Бреннеру, высказав свою озабоченность деятельностью вашего тогдашнего руководства.

– Мое руководство осталось прежним, герр Шнайдер.

– Мы в курсе, и это вызывает у нас большое уважение, – церемонно произнес Бахман, делая для себя важную пометку.

– Надеюсь, герр Шнайдер. – Последние слова фрау Элленбергер, сжимавшей подлокотники кресла, были обращены к кружевным занавескам.

– Позвольте мне признаться, что я восхищаюсь вашим мужеством.

Это замечание было оставлено без внимания, как будто она ничего не слышала.

– Неподкупностью, конечно, тоже. Но прежде всего – мужеством. Могу я полюбопытствовать, что заставило вас написать это заявление?

– А я могу полюбопытствовать, что привело вас ко мне?

– Карпов, – ответил он тотчас. – Григорий Борисович Карпов. Привилегированный клиент банка «Брю Фрэры», находившегося тогда в Вене, а ныне в Гамбурге. Держатель липицанского счета.

На последних словах она резко обернулась к нему – полупрезрительно, как ему показалось, но одновременно с каким–то торжеством, пусть даже с примесью собственной вины.

– Только не говорите мне, что он хочет повторить свои старые трюки! – воскликнула она.

– Самого Карпова – сообщаю вам об этом, фрау Элленбергер, без всякого сожаления – больше нет с нами. Но дело его живет. Живы и его сообщники. Вот почему я здесь, и в этом нет особой тайны. Говорят, история не знает остановок. Чем больше копаешь, тем глубже уходишь. Позвольте поинтересоваться: имя Анатолий вам что–нибудь говорит? Анатолий, доверенное лицо покойного Карпова?

– Смутно. Имя, и не больше того. Он улаживал дела.

– Но вы с ним не встречались.

– У Карпова не было посредников. – И тут же поправилась: – Не считая Анатолия. Специалиста по улаживанию дел, как называл его мистер Эдвард. Но Анатолий не просто улаживал дела. Скорее разглаживал. Все, что у Карпова торчало вкривь и вкось, он превращал в ровненькую скатерку.

Бахман записал сей яркий пассаж, но развивать эту мысль не стал:

– А Иван? Иван Григорьевич?

– Я не знаю никакого Ивана, герр Шнайдер.

– Побочный сын Карпова. Называющий себя Исса.

– Я не знаю отпрысков полковника Карпова, ни побочных, ни законных, которых, не сомневаюсь, хватает. Этот же вопрос задал мне вчера мистер Брю–младший.

– Вот как?

– Да. Представьте себе.

И вновь Бахман оставил ее слова без внимания. Не считая себя классным следователем, в те редкие моменты, когда ему приходилось иметь дело с новобранцами, он поучал их так: не надо ничего ломать… позвоните в парадную дверь и зайдите со двора. Но сам он сейчас не ломился в дверь по иной причине, как позднее признался Эрне Фрай. Бахман услышал другую музыку. У него возникло ощущение, что пока она рассказывает ему одну историю, он слышит еще другую. Вместе с ней.

– Позвольте еще раз спросить вас, фрау Элленбергер, – так сказать, вернуться вспять, – что вас заставило семь лет назад написать столь смелое заявление?

Она как будто не сразу его услышала.

– Я немка, неужели не понятно, – сказала она не без раздражения в тот момент, когда он уже собирался повторить свой вопрос.

– Да, конечно.

– Я возвращалась в Германию. На родину.

– Из Вены.

– Банк открывал свой филиал. В моей стране. И я хотела… мне хотелось… – сказала она, посылая сердитый взгляд сквозь прозрачные занавески прямо в сад, словно где–то там разгуливал козел отпущения.

– Вам хотелось подвести черту? Черту под вашим прошлым? – подсказал ей Бахман.

– Мне хотелось въехать чистой в свою страну, – выпалила она с неожиданной живостью. – Незапятнанной. Неужели это не понятно?

– Еще не до конца, но, в общем и целом, да.

– Мне хотелось начать с чистого листа. Работу в банке. Свою жизнь. Это свойственно человеку. Желать все начать с начала. Разве не так? Возможно, вы думаете иначе. Мужчины – другие.

– Кроме того, скончался ваш выдающийся патрон, с которым вы работали в течение многих лет, и банк возглавил Брю–младший, – понизив голос под ее дидактическим напором, напомнил Бахман, делая упор на ее же словосочетании.

– Справедливое замечание, герр Шнайдер. Приятно видеть, что вы проделали домашнюю работу. В наши дни это большая редкость. Я тогда была совсем еще девчонка, – пояснила она тоном больного, ставящего самому себе безжалостный диагноз. – Гораздо моложе своих лет. Если сравнивать с нынешней молодежью, то я была сущий ребенок. Я выросла в бедной семье и не имела ни малейшего представления об окружающем мире.

– Но вы были необстрелянным воробьем, а тут новое дело! – запротестовал Бахман столь же эмоционально. – Вам спускали сверху приказы, и вы их выполняли. Вы были молодой, невинной, доверчивой девушкой. Так что не слишком ли вы к себе строги, фрау Элленбергер?

Дошли ли до нее его слова? Если да, то почему она улыбается? Когда она снова заговорила, ее голос изменился, словно помолодел. Сделался ярче, свежее и одновременно женственнее, послышался венский говорок, отчего ее самые жесткие высказывания казались покрытыми мягкой патиной. А вместе с голосом помолодело и ее тело: при всей чинности и благородной осанке в ее жестикуляции появилась этакая живость кокетливой женщины. Странно… выбранный ею новый стиль поведения был бы уместен, если бы она желала умаслить человека старше и солиднее ее, но Бахман не был ни тем, ни другим. Это был некий подсознательный акт ретроспективного чревовещания: она не просто возвращалась в свою ушедшую молодость, но и воссоздавала картину своих тогдашних отношений с описываемым персонажем.

– Вокруг меня были люди прямые, герр Шнайдер, – вспоминала она ностальгически. – Даже очень прямые, лишь бы эта прямота помогала им обратить на себя внимание мистера Эдварда. – Имя, достойное того, чтобы его хранить как ценный приз. И смаковать. – Мой же стиль поведения был ох как далек от этого. Но именно не прямота, а моя сдержанность привлекла его внимание. Он сам мне в этом признался. «Элли, когда ищешь себе спутницу на выходные, лучше выбирать ту, что стоит в задних рядах». Это говорило его грубое «я», – добавила она мечтательно. – Такая грубоватость застигла меня врасплох. Понадобилось время, чтобы привыкнуть. От истинного джентльмена, каким был мистер Эдвард, подобного не ждешь. Но это было нормально. В этом была жизнь, – подытожила она с гордостью и снова умолкла.

– И вам тогда было… сколько? – спросил Бахман после солидной паузы, спросил очень деликатно, чтобы не разрушить особую атмосферу.

– Двадцать два года, секретарша высшей квалификации. Мой отец умер, когда я была еще маленькая. Его уход, признаюсь, окутан туманом загадочности. Ходили слухи, что он повесился, но прямо мне об этом никто не говорил. Мы ведь католики. Нас по доброте душевной забрал к себе в Пассау брат моей матери, священник. А кем еще можно быть в Пассау? Увы, с годами мой дядя стал проявлять ко мне особую нежность, и я благоразумно решила, дабы не огорчать маму, поступить в секретарский колледж в Вене. Н–да. Ну вот. Он овладел мной, если уж хотите знать всю правду. Я толком и не поняла, что произошло. В пору невинности ты вообще мало что понимаешь.

Она снова замолчала.

– Банк «Брю Фрэры» был первым местом вашей работы? – осторожно спросил Бахман.

– Я вам так скажу, – продолжила фрау Элленбергер, отвечая на вопрос, который он ей не задавал. – Мистер Эдвард относился ко мне безупречно.

– Разумеется.

– Мистер Эдвард был образцом высокой морали.

– Мой департамент не ставит это под сомнение. Мы полагаем, что его сбили с пути истинного.

– Он был англичанин в лучшем смысле этого слова. Когда мистер Эдвард облек меня своим доверием, я была польщена. Когда он пригласил меня сопровождать его в публичном месте, всего лишь в ресторан после долгого рабочего дня, перед тем как провести дома вечер со своей семьей, я испытала чувство гордости.

– Само собой. Как и любая девушка на вашем месте.

– То, что по возрасту он мог быть моим дядей, если не дедушкой, не вызывало у меня озабоченности, – заметила она сурово, как бы расставляя точки над «и». – Будучи уже привычной к вниманию зрелого мужчины, я воспринимала это как нечто должное в моем положении. Разница состояла в том, что мистер Эдвард обладал харизмой. Не то что мой дядя. Когда я рассказала об этом матери, она не только не испугалась за меня, но, наоборот, посоветовала не осложнять себе жизнь из–за каких–то мелочных соображений. Мистер Эдвард, у которого только один сын, наверняка не обойдет вниманием хорошенькую молодую девушку, которая предложила ему свою искреннюю дружбу на закате его дней.

– И он не обошел? – подсказал Бахман, бросив оценивающий взгляд вокруг. Однако она вновь от него ускользнула – и даже, как показалось, от самой себя. – Так в какой же момент, вы не уточните, фрау Элленбергер, – приступил он с новым запалом, – в какой именно момент появление полковника Карпова бросило тень на ваши, с позволения сказать, безоблачные отношения?

#

Кажется, вопрос не дошел до ее сознания.

И все же?

Ее брови поднялись выше некуда. Голова склонилась набок. А затем она произнесла еще одну речь для протокола:

– Появление Григория Борисовича Карпова в качестве эксклюзивного клиента банка «Фрэры» произошло в момент, когда мои отношения с мистером Эдвардом достигли небывалого расцвета. Я и тогда не могла, и сейчас не смогу точно сказать, какое событие произошло раньше. У мистера Эдварда тогда наступила вторая или третья молодость. Ко мне он проявлял особую заботу, а еще в нем проснулся авантюризм, которому в Вене могли бы позавидовать его более молодые коллеги–банкиры. – Она задумалась, затем открыла было рот, но тряхнула головой и плутовато улыбнулась какому–то далекому воспоминанию. – Особую, подчеркиваю, заботу. – Она вернулась к настоящему. – Вы меня, кажется, спросили, в какой момент? Когда Карпов объявился в наших краях, я вас правильно поняла?

– В общем, да.

– Тогда позвольте вам немного рассказать о Карпове.

– Сделайте одолжение.

– Есть соблазн описать его как архетипического русского медведя, но это будет лишь часть правды. На мистера Эдварда он подействовал как афродизиак. «Он для меня все равно что шпанская мушка», – заметил патрон при мне однажды. Карповское пренебрежение общепринятыми нормами поведения нашло отклик в его сердце. В течение нескольких недель, предшествовавших водворению липицанской системы, мистер Эдвард совершил путешествия в Прагу, Париж и Восточный Берлин с единственной целью – встретиться со своим новым клиентом.

– Вместе с вами?

– Иногда со мной. Чаще со мной. Время от времени к нам присоединялся Толик со своим кейсом, дай бог ему здоровья. Я всегда задавалась вопросом, что у него там внутри. Пистолет? Мистер Эдвард говорил – пижама. Вообразите, прийти с пижамой в ночной клуб! Он платил за все. Деньги он держал в кейсе, в ближнем кармане. Что было в основном отделении, никто из нас не видел. Повышенная секретность. То, что он был лысым, почему–то придавало ситуации комический оттенок.

Она хохотнула по–девчоночьи.

– С Карповым не было скучно ни минуты. Каждая встреча – гремучая смесь культуры и анархии, и ты никогда не знал, чего ожидать в этот раз. – Она вдруг нахмурилась, решив поправиться. – Я вам так скажу, герр Шнайдер. Полковник Карпов был настоящим страстным поклонником искусства, музыки и литературы, а также физики. Ну и женщин. Само собой разумеется. О себе он говорил по–русски: «Я человек культурный».

– Благодарю. – Бахман прилежно записывал в свой блокнот.

Она снова заговорила сухим тоном:

– Прокутив в ночном клубе до рассвета и при этом два или три раза отлучившись в номера, а в перерывах между отлучками поговорив о литературе, он уже рвался в какую–нибудь художественную галерею или требовал осмотреть городские достопримечательности. Сон, в привычном понимании этого слова, был ему незнаком. Для мистера Эдварда и для меня лично это было путешествие к знаниям, всякий раз новое.

Тут она оставила свой суровый тон и тихо засмеялась, покачивая головой. Бахман за компанию ответил ей клоунской улыбкой.

– А липицанские счета открыто обсуждались во время этих встреч? – поинтересовался он. – Или все происходило по–тихому, в конфиденциальной обстановке, когда они оставались один на один? Или вместе с Анатолием, когда тот оказывался рядом?

Очередная затяжная пауза, связанная с воспоминанием. Лицо ее опять посуровело.

– О, мистер Эдвард даже в минуты максимальной раскованности оставался человеком закрытым, уж поверьте! – скорее посетовала она, чем прямо ответила на заданный вопрос. – В банковских делах – оно понятно, но также и в личной сфере. Порой я спрашивала себя, не ограничивается ли она мной, – не считая, конечно, миссис Брю. Но потом она умерла. – Тут фрау Элленбергер поджала губки. – Он, конечно, опечалился. Приуныл. Я решила, что теперь мы поженимся, но, как выяснилось, вакансия не освободилась. Даже для Элли.

– Кажется, в своем письменном заявлении вы отметили, что он был таким же закрытым и в отношении своего английского друга мистера Финдли? – осторожно ввернул Бахман вопрос, из–за которого, в числе прочих, он нанес ей этот визит.

#

Она помрачнела. Губы поджались, подбородок протестующе выдвинулся вперед.

– Разве его не так звали? Финдли. Таинственный англичанин, – ненавязчиво продолжал настаивать Бахман. – Так написано в вашем заявлении. Или я что–то напутал?

– Нет. Вы не напутали. Напутал Финдли. Еще как напутал.

– Финдли, злой гений, стоящий за липицанскими счетами?

– Мистера Финдли надо бы вычеркнуть из списка. Предать его забвению раз и навсегда, вот что следовало бы сделать с мистером Финдли, – произнесла она тоном ведьмы, читающей заклинания. – Мистера Финдли надо бы изрубить на мелкие кусочки и сварить в кипящем котле!

Внезапная ярость, с какой она это выплеснула, лишь подтвердила подозрение Бахмана: пока они пили английский чай из тонких фарфоровых чашек на серебряном подносе, на котором также находились ситечко, молочник и кувшинчик с горячей водой, все из серебра, и отведывали домашнее слоеное шотландское печенье, то и дело долетавшие до него горячие пары? имели своим происхождением отнюдь не чай, а кое–что покруче.

– Такой монстр, да? – покачал головой Бахман. – Изрубить на мелкие кусочки и сварить в кипящем котле. – Но с таким же успехом он мог говорить сам с собой, так как она целиком ушла в свои воспоминания. – Нет, я вас понимаю. Если бы кто–то одурачил моего патрона, я бы тоже вскипел. Беспомощно наблюдать, как твоего босса водят за нос… – Без ответа. – Завидный персонаж этот мистер Финдли, а? Человек, который сумел увести мистера Эдварда с прямой дороги… который свел его с такими отпетыми негодяями, как Карпов и его доверенное лицо…

Тут она не выдержала.

– Видный персонаж? Как бы не так! – гневно возразила фрау Элленбергер. – Вообще никакой не персонаж. Мистер Финдли весь состоял из качеств, украденных у других людей! – Словно спохватившись, она прикрыла рот рукой.

– Как он выглядел, этот Финдли? Опишите мне его.

– Скользкий. Безнравственный. Лощеный.

– А возраст?

– Сорок. Во всяком случае, выглядел на сорок. Но тень его была не в пример старше.

– Рост? Внешность? Физические характеристики?

– Рога и длинный хвост. Источал резкий запах серы.

Бахман озадаченно покачал головой:

– Однако вы его не жалуете!

С фрау Элленбергер случилась одна из ее мгновенных метаморфоз. Выпрямив спину, как школьная училка, и надув губки, она сверлила собеседника взглядом, в котором сквозило резкое осуждение.

– Когда тебя сознательно исключают из своей жизни, герр Шнайдер, не важно, о чьей жизни речь, и это делает тот, к кому ты эмоционально привязана, кому ты открывала свою душу на протяжении многих лет, у тебя есть все основания относиться с отвращением и подозрением к человеку, который совратил, нет, хуже, растлил твоего… такого честного банкира, как мистер Эдвард.

– И часто вы с ним встречались?

– Один раз, но этого вполне хватило, чтобы составить о нем свое мнение. Он записался на прием как самый обычный потенциальный клиент. Когда он пришел в банк, я заняла его светским разговором в приемной, что входило в мои обязанности. Это было его первое и последнее появление в банке. А дальше Финдли пустил в ход свою черную магию, и меня выставили за дверь. Они вдвоем.

– Вы можете это как–то объяснить?

– Мы с мистером Эдвардом могли уединиться. Или он мог мне что–то диктовать, не важно. Раздавался телефонный звонок. Финдли. Только услышав его голос, мистер Эдвард мне сразу говорил: «Элли, пойдите и припудрите нос». Если Финдли желал встретиться с мистером Эдвардом, это происходило в городе, только не в банке и опять же без меня. «Не сегодня, Элли. Приготовьте курочку для своей матери».

– Вы не высказывали мистеру Эдварду свое неудовольствие по поводу такого безобразного обращения?

– Он всякий раз отвечал, что есть на свете секреты, в которые он не может посвятить даже меня, и что Тедди Финдли – один из таких секретов.

– Тедди?

– Его имя.

– Кажется, вы его ни разу не упоминали.

– Не было никакого желания. Мы с ним были Тедди и Элли. Разумеется, только по телефону. После одного–единственного разговора ни о чем в приемной. Словом, одно притворство. В этом был весь Финдли: всё напоказ. Наша фамильярность по телефону никогда бы не выдержала проверки на прочность, можете не сомневаться. Мистеру Эдварду хотелось верить, что бесцеремонность этого типа меня забавляет, ну я и подыгрывала.

– Почему вы так уверены, что за липицанской операцией стоял именно Финдли?

– Он ее разработал!

– Вместе с Карповым?

– Анатолий как представитель Карпова принимал в этом участие, иногда. Насколько я могла понять. На расстоянии. Но это было его детище. Он любил хвастаться. Мои Липицаны. Моя маленькая конюшня. В сущности, мой Эдвард. Все спланировано. Бедный мистер Эдвард не имел ни малейшего шанса. Его заманили. Сначала непринужденный телефонный звонок с просьбой о деловом свидании, разумеется приватном, без третьих лиц, без протокола. Потом лестное приглашение в британское посольство на бокал вина с послом – для придания официальности. Официальности чему, спрашивается? В Липицанах не было ничего официального! Все исключительно неофициально. Примесные и хромые – с самого начала. Кривоногие самозванцы, выдающие себя за породистых лошадей!

– Ах да, посольство, – как бы невзначай согласился Бахман, словно это слово на мгновение вылетело у него из головы. Даже не будучи классным следователем, ты не станешь сразу ломать дверь. На самом деле британское посольство явилось для него полнейшей неожиданностью, каковой станет и для Эрны Фрай. Во всяком случае, семь лет назад, оставляя письменное заявление, она ни словом не упомянула, что в этой истории замешано британское посольство в Вене.

– Гм, в связи с чем же это упоминалось посольство? – почти риторически спросил он, изображая некоторое смущение. – Вы мне не напомните, фрау Элленбергер? Видимо, не так уж хорошо я проделал домашнюю работу, как нам казалось.

– Мистер Финдли изначально позиционировал себя как британского дипломата в некотором роде, – язвительно заметила она. – Неформальный дипломат, если такие бывают, в чем я сильно сомневаюсь.

Судя по выражению лица Бахмана, он тоже сомневался, хотя сам нередко выступал именно в этом качестве.

– Потом он превратился в финансового консультанта. Если вы спросите мое мнение, то он никогда не был ни первым, ни вторым. Его настоящая профессия – шарлатан.

– Значит, липицаны вырвались на простор с легкой руки британского посольства в Вене, – размышлял вслух Бахман. – Ну конечно! Теперь я вспомнил. Простите мне этот небольшой провал в памяти.

– Их план родился там, я в этом не сомневаюсь, – продолжала она. – В тот вечер, вернувшись из посольства, мистер Эдвард описал мне всю схему. Я пришла в ужас, но кто я была, чтобы показывать свои чувства! В дальнейшем все уточнения или улучшения в обязательном порядке согласовывались с мистером Финдли. Всегда за пределами банка, за границей либо где–то в Вене или по телефону в завуалированной форме – мистер Эдвард неизменно называл это словесным кодом. Прежде мне не приходилось слышать от него этот термин. Спокойной ночи, герр Шнайдер.

– Спокойной ночи, фрау Элленбергер.

Но Бахман не пошевелился. Как и она. Позже он признается Эрне Фрай, что еще никогда в своей карьере не подходил он так близко к мгновению интуитивного озарения. Фрау Элленбергер предложила ему уйти, но он не ушел, так как знал: ей не терпится сообщить ему кое–что еще, но она боится. В ней борются два чувства: лояльность, с одной стороны, и оскорбленное самолюбие – с другой. В конце концов оскорбленное самолюбие победило.

– И вот он вернулся, – прошептала она, и глаза ее округлились, как будто она не могла в это поверить. – Чтобы проделать то же самое с бедным мистером Томми, у которого характер не чета его отцу. Я унюхала этот голос в телефонной трубке. Запах серы. Это Вельзевул. Теперь он назвался Форманом. Постановщик шоу – вот его амплуа, тогда и сейчас. А через неделю он станет Борманом!

#

В какой–то сотне метров от того места, где Бахмана ждала машина, раскинулась приозерная роща, через которую пролегла исхоженная тропа. Он передал свой дипломат водителю, и вдруг его охватило непреодолимое желание побродить здесь одному. Он сел на свободную скамейку. Опускались сумерки. Для Гамбурга наступили волшебные минуты. Погруженный в свои думы, он смотрел на темнеющую воду и огни города, обступившего озеро со всех сторон. В какой–то момент посреди недавнего разговора он почувствовал себя вором с нечистой совестью: кажется, он не того обчистил. Тряхнув головой, словно сбрасывая с себя эту минутную слабость на пути к поставленной цели, он извлек из кармана делового костюма мобильный телефон и набрал прямой номер Михаэля Аксельрода.

– Да, Гюнтер?

– Бритты хотят добиться того же, что и мы, – сказал он в трубку. – Но без нас.

#

Брю не мог не признать: по телефону Йен Лампион был сама предупредительность. Он извинился за звонок, он безоговорочно принял к сведению тот факт, что у Томми по минутам расписан каждый час, и тут же заверил его, что никогда бы не посмел вклиниться, если бы Лондон не дышал ему, Лампиону, в затылок.

– К сожалению, Томми, это все, о чем я могу сообщить по телефону. Нам надо встретиться завтра, с глазу на глаз. Одного часа нам вполне хватит. Вы только скажите, где и когда.

Брю, не будучи простаком, проявил настороженность.

– Речь случайно пойдет не о предмете, который мы подробно обсуждали за ланчем? – предположил он, не уступая ни пяди земли.

– Определенная связь есть. Но не прямая. Прошлое снова высунуло свою мерзкую голову. Но она уже не опасна. Ничьей репутации она не угрожает. Скорее сулит вам выгоду. Один час – и вы больше не на крючке.

Успокоенный его словами, Брю заглянул в свой ежедневник, хотя и без особой необходимости. По средам Митци ходила в оперу. У них с Бернаром были абонементы. Для Брю это означало: холодная нарезка в холодильнике или ужин и партия в снукер в англонемецком клубе. В среду он мог делать выбор.

– Семь пятнадцать у меня дома вас устроит?

Он начал было диктовать свой адрес, но Лампион его оборвал:

– Заметано, Томми. Я буду минута в минуту.

Свое слово он сдержал. Машина с шофером осталась ждать под окнами. А сам он появился с цветами для Митци и этой дурацкой улыбочкой, не сходившей с его лица, пока он потягивал минералку с газом, в которую по его просьбе был брошен лед и ломтик лимона.

– Я лучше постою, если не возражаете, – сказал он дружелюбно в ответ на приглашение сесть в кресло. – После трех часов на автобане хочется немного размять косточки.

– А вы бы поездом.

– А что, хорошая мысль.

В результате Брю тоже остался стоять, с руками за спиной и лицом, которому он пытался придать выражение любезности и одновременно недовольства, как человек, чье уединение нарушили, и поэтому он вправе потребовать объяснений.

– Как я уже сказал, у нас очень мало времени, Томми, так что позвольте мне сначала обрисовать сложности вашего положения, а затем уж мы попробуем взглянуть и на наши проблемы. Не возражаете?

– Сделайте одолжение.

– Я, кстати, занимаюсь антитеррором. Кажется, мы не коснулись этого за ланчем?

– По–моему, нет.

– Да, насчет Митци вы можете не беспокоиться. Если она и ее бойфренд решат уйти из оперы во время антракта, мои ребята тотчас нас предупредят. Может, вы сядете и допьете свой виски?

– Спасибо, но мне и так хорошо.

Лампион хотя и выглядел разочарованным, продолжал:

– Признаюсь, Томми, не очень приятно было услышать от немецкого визави, что вы, якобы не имеющий ни малейшего представления о местопребывании Иссы Карпова, на самом деле провели с ним полночи при свидетелях. Выставили нас дураками. А ведь мы вас просили дать четкий ответ, разве не так?

– Вы просили сообщить вам, если он заявит о своих правах на наследство. Он так и не заявил. По сей день.

Лампион принял к сведению его ответ, ответ старшего по возрасту, но было видно, что он его не удовлетворил.

– Там было еще много разной информации, которой вы владели и которая, откровенно говоря, нам бы пригодилась. С ней мы бы вырвались вперед в этой игре, вместо того чтобы жевать большой кусок вчерашнего пирога.

– В какой еще игре?

Улыбка Лампиона малость скисла.

– Без комментариев, уж простите. В нашем деле, Томми, информация – это все.

– В моем деле тоже.

– Между прочим, мы провели небольшое расследование для прояснения ваших мотивов, Томми. Мы и наши коллеги в Лондоне. Ваши семейные корни, ваша дочь от первого брака – Джорджи, не так ли? От Сью? Никто так и не понял, почему вы расстались, что само по себе печально. Необязательный развод – это своего рода смерть. Мои родители так и не смогли это пережить, я знаю. Да и я тоже, в каком–то смысле. Но она беременна, и это прекрасно. Я говорю о Джорджи. Вы должны быть вне себя от радости.

– Что вы, черт возьми, несете? Это не вашего ума дело!

– Просто мы пытаемся понять причины вашей скрытности, Томми. Что вы прикрываете. Или кого. Лично себя? Банк? Юного Карпова? Может, он вас чем–то приворожил? Так вешать нам лапшу на уши! И ведь мы вам, Томми, поверили. Как это ни неприятно, но я выражаю вам свое восхищение.