Текст книги "Особо опасен"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Кто?

– Хороший брат, тот, что привез нашего героя в Гамбург, пожалел его – еще простудится в наших северных широтах и умрет – и отдал ему свое пальто. Черное, долгополое. И у меня есть для тебя еще один брильянт.

– Ну–ка?

– У Игоря из соседнего корпуса есть сверхсекретный информатор внутри русской православной общины Кёльна.

– И?

– По сообщению этого бесстрашного информатора, православные монашки–затворницы из городка неподалеку от Гамбурга недавно взяли под свое крыло молодого русского мусульманина, погибавшего от голода и с психическими отклонениями.

– Богатого?

– Сие не установлено.

– Вежливого?

– О да. Сегодня вечером Игорь встречается со своим информатором в условиях повышенной секретности, чтобы обсудить размер вознаграждения за историю во всех подробностях.

– Игорь придурок, и все его истории не стоят ломаного гроша, – сказал Бахман, собирая все бумаги и пряча их в старый потертый дипломат, на который никто бы не позарился.

– Куда ты идешь? – поинтересовалась Эрна Фрай.

– В соседний корпус.

– Зачем?

– Сказать любезным «защитникам», что этот парень наш. Сказать им, чтобы оградили нас от полиции. Дать им понять, что если полиция, как это ни маловероятно, все же его найдет, пусть не оповещают армию и не начинают маленькую войну, а тихо отойдут в сторонку и немедленно поставят нас в известность. Мне нужно, чтобы этот парень выполнял то, ради чего он сюда приехал, и как можно дольше.

– Ты забыл свои ключи, – напомнила ему Эрна Фрай.

Глава 4

Не приезжайте в кафе на такси.

Столь же категоричной Аннабель Рихтер была в отношении одежды Брю. «Мой клиент считает всех мужчин в костюмах тайными агентами полиции. Оденьтесь неформально». Лучшее, что он смог придумать, были серые фланелевые брюки, спортивный пиджак от «Рэнделла» из Глазго, в котором он ходил в гольф–клуб, и плащ из «Акуаскьютума», лондонского магазина мужской одежды, на случай, если снова разразится потоп. В качестве жеста доброй воли галстуком он пренебрег.

На город опускались первые сумерки. После прошедшего ливня небо расчистилось. Пока он залезал в такси и говорил шоферу, куда ехать, прохладный бриз пытался снять с озера стружку. Высадившись на незнакомой улице в скромном квартале, он на мгновение растерялся, но тут же воспрянул духом, увидев обещанный ею указатель. Фруктовые лотки перед бакалейной лавкой халяль[7] светились красно–зелеными огнями. Белые огни ресторанчика «Кебаб» заливали все близлежащее пространство. Внутри, за угловым столиком, покрытым пурпурной скатертью, сидела Аннабель Рихтер, перед которой стояла бутылка с минералкой без газа и отставленная миска с тапиокой, посыпанной желтым сахарным песком, как показалось Брю.

За соседним столом четверо пожилых мужчин играли в домино. Еще за одним столиком двое юнцов – он в выходном костюме, она в нарядном платье – нервно обхаживали друг друга. Анорак Аннабель висел на спинке стула. Она была в той же блузке с высоким воротом, а поверх нее бесформенный пуловер. Перед ней лежал сотовый телефон, в ногах стоял рюкзак. Садясь напротив, он уловил приятный аромат, исходивший от ее волос.

– Я удовлетворил всем требованиям? – спросил он.

Она скользнула взглядом по его спортивному пиджаку и фланелевым брюкам.

– Что вы обнаружили в своих архивах?

– Что это дело prima facie[8] требует дальнейшего изучения.

– Это все, что вы собирались мне сказать?

– На данном этапе боюсь, что да.

– Тогда я изложу вам некоторые факты, которых вы не знаете.

– Уверен, что я многого не знаю.

– Он мусульманин. Это первое. Правоверный мусульманин. Поэтому ему трудно иметь дело с женщиной–адвокатом.

– А вам еще труднее?

– Он требует, чтобы я носила платок. Я ношу. Он требует, чтобы я уважала его традиции. Я уважаю. Он пользуется своим исламским именем Исса. Как я вам уже говорила, объясняется он по–русски. А с теми, кто его приютил, на плохом турецком.

– Могу я спросить, кто его приютил?

– Турецкая вдова и ее сын. Ее покойный муж был клиентом «Северного приюта». Мы бы добились для него гражданства, но он неожиданно умер. Теперь его сын пытается получить гражданство для семьи, то есть заново проходит весь этот сложный процесс, отдельно для матери и отдельно для себя. Ему есть чего бояться, поэтому он позвонил нам. Они души не чают в Иссе, но хотят избавиться от ненужной обузы. Они опасаются, что их вышлют из страны за укрывательство нелегального иммигранта. Переубедить их невозможно, и я вполне допускаю, что они правы. Кроме того, у них на руках авиабилеты в Турцию, где замуж выходит дочь этой женщины, и они ни при каких обстоятельствах не оставят своего гостя одного в доме. Про вас они ничего не знают. Ваше имя знает только Исса, но он его не произносил вслух и не произнесет. Только вы в состоянии ему помочь. Вас устраивает такое описание?

– Возможно.

– И только?

– Меня устраивает такое описание.

– Я пообещала этой турецкой семье, что вы не выдадите их имена властям.

– Зачем бы я стал это делать?

Проигнорировав его попытки проявить галантность, она сама влезла в куртку и вскинула рюкзак на одно плечо. Идя к двери, Брю заметил через стекло молодого здоровяка, прогуливающегося по тротуару. Следуя за ним на почтительном расстоянии, они свернули в боковую улочку. Чем дальше уходил от них здоровяк, тем огромнее он казался. Возле аптеки парень быстро обшарил взглядом близстоящие машины, окна домов и двух женщин среднего возраста, изучавших витрину ювелирного магазина. По одну сторону витрины был салон для новобрачных с идеальной свадебной парой манекенов, сжимающих восковые цветы, а по другую – покрытая густым слоем лака дверь с подсвеченной кнопкой звонка.

Перед тем как пересечь улицу, Аннабель остановилась, приоткрыла рюкзак, вытащила оттуда платок и тщательно повязала на голове. При свете фонаря ее лицо смотрелось напряженным и не по возрасту зрелым.

Здоровяк отпер дверь и, впустив их внутрь, протянул свою лапищу. Брю обменялся с ним рукопожатием, но имени своего не назвал. Мать здоровяка, Лейла, маленькая кряжистая женщина, специально оделась для приема гостя: черный костюм с гофрированным воротничком, высокие каблуки и платок на голове. Она пристально посмотрела на Брю, а затем, неуверенно протянув ему руку, перевела взгляд на сына. Следуя за Лейлой в гостиную, Брю физически ощутил, что в этом доме поселился страх.

#

Обои были красновато–коричневые, обивочная ткань золотистая. На подлокотниках стульев лежали кружевные салфетки. В стеклянном основании настольной лампы плавали, соединяясь и снова расходясь, сгустки плазмы. Лейла предоставила гостю этакий трон. Здесь всегда сидел мой муж, объяснила она, нервно теребя платок. Тридцать лет на одном месте. Стул был чудовищный: столь же изысканный, сколь и неудобный. Брю разглядывал его не без восхищения. Нечто подобное – дедово наследство – стояло у него в офисе: сидеть на нем было сущей пыткой. Он уже собирался рассказать об этом, но передумал. Я сюда пришел как человек, способный помочь. Больше ничего. Лейла подала на великолепном фарфоре треугольнички пахлавы в сиропе и куски лимонно–сливочного торта. Брю взял кусок торта и чашку яблочного чаю.

– Превосходно, – объявил он, попробовав торт, но, кажется, его не услышали.

Обе женщины, красавица и дурнушка, с мрачными лицами уселись на вельветиновый диван. Мелик остался стоять, подпирая спиной дверь. Исса сейчас спустится, сказал он, подняв глаза к потолку и прислушиваясь. Исса приводит себя в порядок. Исса нервничает. Может быть, молится. Он будет с минуты на минуту.

– Эти ищейки с трудом дождались, когда фрау Рихтер покинет наш дом. – Лейла сразу выпалила то, что, очевидно, не давало ей покоя. – Только я закрыла за ней дверь и понесла тарелки на кухню, как они уже позвонили. Они показали мне свои удостоверения, и я переписала их фамилии, как это всегда делал мой муж. Да, Мелик? Оба они были в штатском.

Она всучила Брю блокнот. Сержант и констебль, с именами и фамилиями. Не зная, что с этим делать, он неуклюже поднялся и передал блокнот Аннабель, которая вернула его Лейле.

– Они дождались, когда мама останется в доме одна, – подал голос Мелик от двери. – Я с нашей плавательной командой был в бассейне. У нас была эстафета на двести метров.

Брю кивнул, выражая ему искреннюю симпатию. Когда последний раз он присутствовал на деловой встрече в качестве постороннего?

– Старый и молодой, – продолжала жаловаться Лейла. – Исса, слава богу, был на чердаке. Услышав дверной звонок, он быстро поднялся наверх и закрыл люк. Так с тех пор там и сидит. Говорит, что они вернутся. Они только делают вид, что ушли, а потом возвращаются и депортируют человека.

– Это их работа, – заметила Аннабель. – Они обходят весь турецкий квартал. У них это называется «программа помощи».

– Сначала они расспрашивали меня про исламский спортклуб, куда ходит мой сын, а затем заговорили про свадьбу моей дочери в Турции в следующем месяце. Вы уверены, спрашивают, что сможете вернуться потом назад в Германию? Конечно, говорю! А они: не забывайте, что вы получили вид на жительство в Германии по гуманитарной линии. А я им: с тех пор уже двадцать лет прошло!

– Лейла, вы зря расстраиваетесь, – решительно вмешалась Аннабель. – Это совершенно законная операция с целью отделить честных мусульман от отдельных негодяев, вот и все. Так что успокойтесь.

Мальчик–певчий позволил себе немного апломба? Так, по крайней мере, показалось Брю.

– Сейчас я вас рассмешу. – Лицо Мелика, обращенное к гостю, оставалось совершенно серьезным. – Вы хотите ему помочь, поэтому вам следует быть в курсе. Он не похож на мусульман, которых я знаю. Пусть он верующий, но его мысли – это не мысли мусульманина, и его поступки – это не поступки мусульманина.

Мать огрызнулась на него по–турецки, но его это не остановило.

– Когда он заболел, я уложил его в свою кровать. Он медленно выздоравливал, а я читал ему суры из Корана. Это книга моего отца. На турецком. В какой–то момент он захотел почитать сам. Я, говорит, достаточно знаю язык, чтобы понять святые слова. Я иду к столику, где у меня лежит раскрытый Коран, произношу «бисмиллях»,[9] как учил меня отец, наклоняюсь к книге, чтобы поцеловать страницы, но не целую, этому тоже учил меня отец, просто прикасаюсь лбом и передаю книгу ему. Вот, говорю, Исса. Это отцовский Коран. Вообще–то читать его в постели не полагается, но так как ты болен, тебе, я думаю, простительно. Через час я захожу к нему, и где, вы думаете, она лежит? На полу. Отцовский Коран лежит на полу! Для любого благочестивого мусульманина – об отце я уже не говорю – это немыслимо! Ладно, думаю. Не возмущайся. Он так слаб, что книга выпала из его рук. Я его прощаю. Мы должны быть великодушными. Но когда я на него прикрикнул, он спокойно поднял Коран с пола – одной рукой, заметьте, не двумя – и отдал мне, как будто это… – Мелик не сразу подыскал сравнение, – как будто это была обычная книжка из магазина! Кто мог так поступить? Никто! Ни один чеченец, или турок, или араб… то есть он, конечно, мне брат, я его люблю, он настоящий герой и все такое, но… На полу. Одной рукой. Без благословения. Без всяких слов.

Терпение Лейлы кончилось.

– Кто ты такой, Мелик, чтобы порочить своего брата? – набросилась она на сына по–немецки, чтобы гости поняли. – Ты, который по ночам слушает в своей комнате мерзкий немецкий рэп! Интересно, что на это сказал бы твой отец?

Тут Брю услышал со стороны прихожей, как кто–то осторожно спускается по шаткой лестнице.

– А еще он стащил фотокарточку моей сестры и держит ее у себя на чердаке, – гнул свое Мелик. – Стащил, и все дела. Если бы такое случилось при отце, не знаю, что бы я с ним сделал. Да, он теперь мой брат, но он со странностями.

Голос мальчика–певчего решительно пресек их спор.

– Вы сегодня, Лейла, совсем забросили свою выпечку, – сказала Аннабель Рихтер, многозначительно глядя на матированный экран, отделявший гостиную от кухни.

– Это они виноваты.

– Может, вам все–таки стоит начать? – спокойно заметила ей Аннабель. – Пусть ваши соседи знают, что вам нечего скрывать. – Она перевела взгляд на Мелика, переместившегося к боковому окну. – Это правильно, что вы поглядываете по сторонам. Продолжайте наблюдение. Кто бы ни позвонил в дверь, впускать никого нельзя. Скажите, что у вас переговоры со спортивными спонсорами. Хорошо?

– Хорошо.

– Если снова заявятся полицейские, пусть приходят в другой раз или говорят со мной.

– И чеченец он не настоящий, – буркнул Мелик. – Он только притворяется чеченцем.

#

Дверь приоткрылась, и в комнату неуверенно протиснулся силуэт ростом с Мелика, только вдвое худее. Брю встал с надетой на лицо улыбкой банкира и доброжелательно протянутой рукой банкира. Краем глаза он увидел, что Аннабель тоже встала, но не двигается.

– Исса, это тот господин, с которым ты желал встретиться, – произнесла она на правильном русском. – Он не самозванец, можешь не сомневаться. Сюда он пришел ради тебя и по твоей просьбе, о чем никто не знает. Он говорит по–русски и задаст тебе несколько важных вопросов. Мы все должны быть ему благодарны, и я не сомневаюсь, что ты, ради себя самого и ради Лейлы с Меликом, сделаешь все от тебя зависящее, чтобы этот разговор был продуктивен. Я буду слушать и при необходимости защищать твои интересы.

Исса вышел на середину золотого ковра, руки по швам, весь в ожидании дальнейших указаний. Не дождавшись их, он поднял глаза и, прижав правую руку к сердцу, устремил на Брю восхищенный взгляд.

– Благодарю вас, сэр, со всем почтением, – забормотал он, и губы, словно помимо его воли, растянулись в улыбку. – Вы оказали мне большую честь, сэр. Меня заверили, что вы прекрасный человек. И я это вижу по вашему лицу и вашему безукоризненному виду. У вас, наверно, великолепный лимузин?

– Вообще–то «мерседес».

То ли из соображений этикета, то ли ощущая себя так более защищенным, Исса надел черное пальто и перекинул через плечо седельную сумку. Он побрился. После двух недель Лейлиного ухода впавшие щеки разгладились, и сейчас, в глазах Брю, он был похож на херувима. И этого ангелочка пытали? На мгновение Брю поставил все под сомнение. Лучезарная улыбка, искусственная, напыщенная речь, деланная непринужденность – классический шулерский набор. Но когда они уселись друг напротив друга, он разглядел, что лоб ангела в испарине, а опустив глаза, увидел, что тот положил на стол руки так, словно ждет, что сейчас на них наденут наручники. Еще он заметил на запястье золотой браслет с болтающимся миниатюрным Кораном–талисманом, и тогда он понял, что перед ним сидит изломанное существо.

Но он ничем не выдал своих эмоций. Должен ли он испытывать свою неполноценность только потому, что кто–то прошел через пытки? И воздерживаться от суждений по этой же причине? Принципы есть принципы.

– Добро пожаловать в Гамбург, – начал он со всей возможной доброжелательностью на своем хорошем, выверенном русском, странным образом похожем на русский язык Иссы. – Как я понимаю, у нас мало времени. Значит, нам следует быть краткими, но при этом эффективными. Я могу называть вас Иссой?

– Да, сэр. – За улыбкой последовал быстрый взгляд на Мелика у окна, и тут же он опустил глаза, избегая смотреть на Аннабель, которая села в дальнем углу комнаты, к ним боком, целомудренно прикрыв колени официальным досье.

– А вы ко мне никак не обращайтесь, – сказал Брю. – Договорились?

– Да, сэр, – с готовностью откликнулся Исса. – Все ваши желания будут исполнены! Вы позволите мне сделать заявление?

– Разумеется.

– Оно будет кратким!

– Прошу вас.

– Единственное мое желание – это стать студентом–медиком. Я желаю жить по закону и помогать человечеству во славу Аллаха.

– Что ж, это весьма похвально, и мы наверняка к этому еще вернемся, – сказал Брю и в подтверждение своих деловых намерений достал блокнот в кожаном переплете из одного внутреннего кармана и золотую шариковую ручку из другого. – А пока давайте уточним несколько базовых фактов, если не возражаете. Начнем с вашего полного имени.

Однако Исса явно ждал от него чего–то иного.

– Сэр!

– Да, Исса?

– Вы читали труды великого французского мыслителя Жан–Поля Сартра?

– Боюсь, что нет.

– У меня, как у Сартра, ностальгия по будущему. С появлением будущего я освобожусь от прошлого. У меня останутся только Бог и мое будущее.

Брю почувствовал на себе взгляд Аннабель. Даже когда он смотрел в другую сторону, он все равно чувствовал ее взгляд. Или ему так казалось.

– И все–таки сегодня нам следует заняться настоящим, – возразил он со всей любезностью. – Так вы мне не перечислите все свои имена? – Его ручка повисла в воздухе, готовая записывать.

– Салим, – произнес Исса после секундного колебания.

– А еще?

– Махмуд.

– Значит, Исса Салим Махмуд?

– Да, сэр.

– Вы получили эти имена при рождении или сами их себе выбрали?

– Их выбрал Господь, сэр.

– Разумеется. – Брю ответил ему улыбкой, чтобы разрядить напряжение, а заодно дать понять, кто тут главный. – Тогда позвольте задать вам такой вопрос. Мы разговариваем на русском языке. Вы русский. До того как Господь выбрал ваши имена, у вас была русская фамилия? И отчество? Хотелось бы знать, что, к примеру, записано в вашем свидетельстве о рождении?

Обменявшись украдкой взглядами с Аннабель, Исса запустил исхудавшую руку сначала в карман пальто, потом в нагрудный карман рубашки и извлек оттуда грязный замшевый мешочек. Оттуда он достал две выцветшие газетные вырезки и пододвинул их к гостю.

– Карпов, – раздумчиво произнес вслух Брю. – Кто такой Карпов? Это ваша фамилия? Почему вы дали мне эти газетные вырезки?

– Это не важно. Прошу вас, сэр. Я не могу, – лепетал взмокший Исса, мотая головой.

– Боюсь, что для меня это важно, – возразил Брю со всей возможной ласковостью, но не уступая инициативы. – И даже весьма важно. Правильно ли я вас понимаю, что полковник Григорий Борисович Карпов является или являлся вашим родственником? Это так? – Он повернулся к Аннабель, к которой, мысленно, он все время обращался. – Ситуация складывается непростая, фрау Рихтер, – посетовал он на немецком в довольно жестком тоне, но тут же его смягчил: – Если ваш клиент намерен заявить о своих правах, он должен либо назваться и сделать соответствующее заявление, либо снять свои претензии. Я не могу играть за двоих.

Возникло некоторое замешательство. Из кухни Лейла о чем–то, судя по всему, пожаловалась сыну на турецком, а тот в ответ попытался ее успокоить.

– Исса, – сказала Аннабель, когда вновь наступила тишина. – Моя профессиональная точка зрения: как бы тяжело для тебя это ни было, ты должен постараться отвечать на вопросы этого господина.

– Сэр. Великий Аллах свидетель, я хочу только одного – жить по закону, – повторил Исса полузадушенным голосом.

– Пусть так, но я должен получить ответ на свой вопрос.

– С точки зрения формальной логики, Карпов мой отец, – признался Исса с ледяной улыбкой. – Несомненно, он совершил то, что определено природой, чтобы получить на это право. Но я никогда не был и, хвала Аллаху, никогда не буду сыном полковника Григория Борисовича Карпова.

– Но ведь полковник Карпов, кажется, мертв, – заметил Брю жестче, чем намеревался, махнув рукой в сторону газетных вырезок, лежавших на столе между ними.

– Он мертв, сэр, и с Божьей помощью попал в ад, где будет гореть во веки веков.

– А до своей смерти – или, правильнее сказать, когда вы родились – какое он дал вам имя вместе с отчеством Григорьевич?

Исса опустил голову и помотал ею из стороны в сторону.

– Он выбрал самое чистое. – Он поднял глаза на Брю с ухмылочкой – дескать, мы–то с вами понимаем.

– Чистое – это в каком смысле?

– Из всех русских имен самое русское. Я был Иваном, сэр. Его маленьким миленьким Иваном из Чечни.

Будучи не из тех, кто позволяет моменту неловкости перерасти в нечто большее, Брю решил переменить тему.

#

– Насколько я понимаю, вы приехали сюда из Турции. Неформальным, скажем так, способом, правильно? – Брю спросил это в непринужденной манере, как если бы они были на коктейле.

Лейла, вопреки указаниям Аннабель, вернулась в гостиную.

– Я был в турецкой тюрьме, сэр. – Исса расстегнул золотой браслет и, говоря, перебирал его пальцами.

– Позвольте спросить, как долго?

– Сто одиннадцать с половиной дней, сэр. В турецкой тюрьме поневоле становишься счетоводом. – Он разразился хриплым, каким–то утробным смехом. – А до этого, знаете ли, я был в русской тюрьме! Собственно, в трех тюрьмах с общим сроком восемьсот четырнадцать дней и семь часов. Если желаете, я перечислю мои тюрьмы по порядку. – Он завелся, а его голос, в котором зазвучала лирическая струна, поднялся на пару тонов. – Я настоящий знаток по этой части, уверяю вас, сэр! Одна тюрьма пользовалась такой популярностью, что ее пришлось разделить на три отсека. Правда! В первом мы спали, во втором нас пытали, а в третьем выхаживали. Пытали нас хорошо, а после этого особенно хорошо спится, но вот тюремная больница, к сожалению, подкачала. В сегодняшней России это, скажу я вам, проблема! По части лишения человека сна медсестры, конечно, доки, а вот с другими медицинскими навыками дело обстоит хуже. С вашего позволения, сэр, я сделаю одно наблюдение. Хороший пыточных дел мастер должен уметь сострадать. Не испытывая нежных чувств к своему подопечному, невозможно достичь высот в этом искусстве. Я встречал только одного или двух настоящих мастеров.

Брю молчал в ожидании продолжения, Исса же с расширенными от возбуждения черными зрачками ждал его реакции. И вновь напряжение невольно разрядила Лейла. Встревоженная этим возбуждением, причина которого была ей непонятна, она поспешила обратно в кухню и вернулась оттуда с раствором сердечных капель; она поставила стакан перед Иссой и смерила сначала Брю, а потом Аннабель укоризненным взглядом.

– А можно узнать, что вас привело в тюрьму? – подытожил Брю.

– О да, сэр! Спрашивайте, не стесняйтесь! – вскричал Исса. Это был вызов приговоренного человека, стоящего на эшафоте. – Быть чеченцем – разве не преступление? Мы рождаемся преступниками. С царских времен носы у нас подозрительно плоские, а волосы и кожа криминально темные. Мы бросаем вызов общественному порядку, сэр!

– Но я бы не сказал, что ваш нос плоский.

– К моему сожалению, сэр.

– Так или иначе, вы оказались в Турции, – мягко напомнил ему Брю. – А из Турции вы бежали и сумели добраться до Гамбурга. Впечатляющие достижения.

– Волею Аллаха.

– Но и не без ваших усилий, как я подозреваю.

– Когда есть деньги, все возможно. Вы это знаете, сэр, лучше меня.

– Вот! Спрашивается, чьи деньги? – тут же, раз уж тема затронута, спросил Брю с лукавством. – Кто снабдил вас деньгами, которые обеспечили ваши блистательные побеги? Вот вопрос.

– Это сделал… – Исса помолчал, словно мучительно ища ответ где–то в себе. – Сэр, это сделал Анатолий.

– Анатолий? – повторил Брю, дав сначала этому имени погулять в закоулках своей памяти, а также в некой отдаленной комнате отцовского прошлого.

– Да, сэр. Анатолий все оплачивает, особенно побеги. Вы его знаете? – Он весь подался вперед. – Он ваш друг?

– Боюсь, что нет.

– Для Анатолия деньги – это главная цель в жизни. Деньги и смерть, я бы сказал.

Брю хотел было подхватить эту тему, но тут подал голос Мелик, стоящий у окна на своем посту.

– Так там и стоят, – рыкнул он по–немецки, выглядывая на улицу из–за занавески. – Эти две ведьмы. Ювелирные украшения их больше не интересуют. Теперь одна читает объявления на аптеке, а другая у входа разговаривает по сотовому. Для проституток они слишком уродливые, даже в нашем квартале.

Аннабель подошла к нему и выглянула в окно, Лейла же сложила ладони «домиком» перед собой в молитвенном жесте.

– Обыкновенные старые женщины, – сказала Аннабель тоном, не терпящим возражений. – Не надо драматизировать, Мелик.

Но Иссу это не успокоило. Отреагировав на слова Мелика, он уже был на ногах, с седельной сумкой через плечо.

– Что вы там видите? – Голос его зазвенел, а на лице, обращенном к Аннабель, читалось обвинение. – Опять этот ваш КГБ?

– Никого там нет, Исса. Если возникнет проблема, мы о тебе позаботимся. Иначе зачем мы здесь?

И вновь у Брю возникло ощущение, что мальчик–певчий слишком уж старается придать своему голосу непринужденность.

#

– Вернемся к Анатолию, – решительно продолжил Брю, после того как всё более–менее успокоилось и Лейла по настоянию Аннабель ушла на кухню заваривать свежий яблочный чай. – Я так понимаю, он ваш хороший друг.

– Сэр, можно сказать, что этот Анатолий в самом деле хороший друг заключенных, тут двух мнений быть не может, – живо отозвался Исса. – К несчастью, он также большой друг насильников, убийц, гангстеров и мародеров. Анатолий на дружбу смотрит широко, я бы сказал. – Он выдавил из себя жутковатую ухмылку и тыльной стороной ладони смахнул пот со лба.

– Для полковника Карпова он тоже был хорошим другом?

– Я бы сказал, лучшего друга, чем Анатолий, убийца и насильник вряд ли сумел бы найти, сэр. Для Карпова он устраивал меня в лучшие московские школы, даже когда меня выгоняли за нарушение дисциплины.

– И этот самый Анатолий дал деньги, чтобы вы могли бежать из тюрьмы. А, собственно, почему? В благодарность за оказанные ему услуги?

– Карпов дал деньги.

– Простите? Только что вы сказали, что Анатолий.

– Это вы меня простите, сэр! Я допустил непростительную оговорку! Вы вправе поставить мне на вид. Я надеюсь, это не будет отражено в моем досье? – Он захлебывался словами, взглядом призывая и Аннабель услышать его мольбу. – Деньги дал Карпов. Это сущая правда, сэр. А за деньгами скрываются драгоценные золотые ожерелья и браслеты, снятые с убитых чеченцев, именно так. Анатолий же лично подкупил тюремных начальников и охрану. И он дал мне рекомендательное письмо к вам, высокочтимый господин. Анатолий умный и прагматичный поверенный в делах, хорошо знающий, как все обстряпать с коррумпированными тюремными начальниками, не оскорбив при этом их высокие стандарты, ведь они люди неподкупные.

– Рекомендательное письмо? – повторил Брю. – Не помню, чтобы мне кто–то показывал письмо. – Он вопрошающе смотрел на Аннабель, но ничего не выпытал. Она умела держать лицо не хуже, чем он. Если не лучше.

– Это мафиозное письмо, сэр. Оно написано криминальным адвокатом Анатолием в связи со смертью убийцы и насильника Григория Борисовича Карпова, бывшего полковника Советской армии.

– И кому оно адресовано?

– Мне, сэр.

– Оно у вас при себе?

– Всегда. На сердце. – Надев браслет, он еще раз выудил из недр своего просторного черного пальто мешочек и протянул Брю помятое письмо. Наверху страницы стоял логотип адвокатской фирмы в Москве на кириллице и латинице. Сам текст был напечатан по–русски и начинался словами «Мой дорогой Исса». Ниже высказывались соболезнования по поводу смерти от инсульта его отца, умершего в кругу боевых товарищей по оружию. Похоронили его с воинскими почестями. Имя Карпова не упоминалось, зато «Томми Брю» и «Брю Фрэры» были выделены жирным шрифтом, а после слова «липицан» стоял номер банковского счета, подчеркнутый ручкой. И внизу подпись: Анатолий, без фамилии.

– И что же конкретно, по словам этого Анатолия, мой банк и я можем сделать для вас?

Из–за матированной двери донеслось громыхание чашек и блюдец.

– Вы возьмете меня под свою защиту, сэр. Так, как это сделал сам Анатолий. Вы честный и влиятельный человек, один из олигархов этого прекрасного города. С вашей помощью я стану студентом–медиком в университете. Благодаря вашему уважаемому банку я, став врачом, буду служить Богу и людям и вести законопослушный образ жизни в соответствии с клятвой, которую ваш достойнейший отец дал преступнику и убийце Карпову и исполнение которой после его кончины перешло к его сыну. Вы же сын своего отца, как я понимаю.

Брю отозвался живым смешком.

– Да, в отличие от вас, я сын своего отца, – признал он и в ответ был награжден лучезарной улыбкой. На мгновение взгляд, в котором сквозила рабская покорность, остановился на Аннабель, а затем Исса снова повернул лицо к своему собеседнику.

– Ваш отец раздал полковнику Карпову много обещаний, сэр! – выпалил Исса. Он вновь вскочил на ноги, охваченный страхом и возбуждением. Набрав в легкие воздуху побольше и дико гримасничая, он заговорил властным скрипучим голосом, изображая перед Брю его воображаемого отца: – Григорий, мой дорогой друг! Когда ваш маленький Иван придет ко мне, хотя будем надеяться, что это произойдет нескоро, мой банк отнесется к нему как к родному. – Он прижал руку к сердцу, словно давая священную клятву. – Если к тому времени меня уже не будет на этом свете, тогда мой сын Томми позаботится о вашем Иване, обещаю вам. Эту торжественную клятву, мой дорогой Григорий, вам дают мое сердце и мистер Липицан. – Дальше он заговорил своим обычным голосом. – Эти слова вашего досточтимого отца, сэр, мне передал криминальный адвокат Анатолий, который из сомнительной любви к моему отцу выручал меня из многих передряг. – Он захлебнулся, дыхание сделалось прерывистым.

Повисло молчание. На этот раз пришел черед Мелику высказаться.

– Вы с ним поосторожнее, – грубовато обратился он к Брю по–немецки. – Если вы его заведете на все обороты, он может хлопнуться в обморок. – И на случай, если до Брю с первого раза не дошло, добавил: – Короче, полегче с ним. Он как–никак мой брат.

#

Брю снова заговорил, уже по–немецки, обращаясь не к Иссе, а к Аннабель в непринужденной манере, хотя и взвешивая каждое слово.

– А эта торжественная клятва, фрау Рихтер, где–то существует в письменном виде, или мы должны полагаться исключительно на устные свидетельства мистера Анатолия в передаче вашего клиента?

– В письменном виде есть только имя и номер счета в вашем банке, – был ему сухой ответ.

Брю сделал вид, что задумался.

– Позвольте, Исса, объяснить вам, в чем состоит небольшое затруднение, – заговорил он по–русски, выбрав из крутившихся в голове вариантов тон рассудительного человека, решающего арифметическую задачку. – У нас есть Анатолий, как вы утверждаете, бывший адвокат вашего отца. У нас есть полковник Карпов, которого вы называете своим биологическим отцом и от которого тем не менее вы всячески открещиваетесь. Но у нас нет вас. Никаких документов, зато, по вашим собственным словам, внушительный послужной список тюремных отсидок, что, какими бы ни были резоны, в общем–то не укрепляет доверия банкира.

– Я мусульманин, сэр! Черножопый! – протестующе вскричал Исса, глазами ища поддержки у Аннабель. – Какие мне нужны резоны, чтобы оказаться в тюрьме?

– Я должен услышать нечто более убедительное, понимаете? – Брю гнул свое, игнорируя мрачные гримасы Мелика. – Я должен знать, как к вам попала конфиденциальная информация, касающаяся привилегированного клиента моего банка. Если говорить о ваших семейных обстоятельствах, я должен, по возможности, копнуть глубже, начиная с того, с чего в этом мире все начинается, – с вашей матери. – Он был жесток, знал это и даже желал этого. Как бы Мелик его ни предупреждал, но нарисованный Иссой гротескный портрет Эдварда Амадеуса достал его до печенок. – Кто она, ваша мать, или кто она была? Есть ли у вас братья и сестры, живые или умершие?