Текст книги "Особо опасен"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Я бы его назвал Григорий Борисович Карпов, подумал про себя Брю. И Аннабель тоже. После первого шока он как–то вдруг успокоился.

– Владимир был дерьмом, но он был нашим дерьмом, перефразируя известное выражение. Хитрый донельзя и продажный до мозга костей, зато имевший доступ к военным секретам. В нашем деле этого достаточно, чтобы воспылать к нему чистой любовью. Он был членом трех комитетов по разведке, отслужил в спецвойсках на Кубе, в Африке, Афгане и Чечне, участвовал в рэкете, мыслимом и немыслимом. Он лично знал каждого коррумпированного собрата–офицера, какие делишки они проворачивают, чем их можно шантажировать и на что купить. Он пять лет заправлял армейской мафией, когда Запад еще знать не знал о том, что она существует: кровь, нефть, алмазы, героин из Афганистана военно–транспортными самолетами. Когда его воинскую часть расформировали, Владимир велел своим мальчикам надеть костюмы от Армани, оставив при себе табельное оружие. А иначе как бы они выиграли в конкурентной борьбе?

Брю определился со своими действиями: сидел, не говоря ни слова, внимающий, но отчужденный, и гадал, зачем Форман все это ему рассказывает в таких подробностях, излучая непомерное дружелюбие, как будто все трое были партнерами по бизнесу, пока еще не названному.

– Проблема, а в нашем деле это не первый случай и тем более не последний, заключалась в том, что для успокоения Владимира мало было открыть ему банковский счет и обеспечить рост его денег, их еще предстояло отмыть.

Брю, узнававший Формана, можно сказать, на ходу, с удивлением про себя отметил, что последний посчитал нужным оправдать эти действия в его глазах.

– Если бы не мы, это сделали бы американцы и наломали бы дров. Вот тогда нам и пришлось приватно переговорить с вашим батюшкой. Вена Владимиру понравилась. Он пару раз туда наведался. Вальсы, публичные дома и венские шницели пришлись ему по вкусу. Идеальное место для периодических свиданий со своим капиталом. Ну а ваш батюшка оказался на удивление понятливым. Все схватывал с полуслова. Вот вам один из забавнейших нюансов всей этой хитрой истории. Чем респектабельнее выглядит человек в своей публичной жизни, тем скорее он прибегает по свистку представителя из органов. Не успели мы предложить ему вариант с Липицанами, как он уже побежал исполнять. Дай мы ему волю, он бы превратил свой банк в филиал Форин–офиса. Хочется верить, что и вы, ознакомившись с нашей маленькой проблемой, поведете себя так же – правда, Йен? Нет, открывать филиал не надо, – оба дружно расхохотались, – по этому пути мы, слава богу, не пойдем! Просто, время от времени, маленькие дружеские услуги.

– Мы, Томми, на вас рассчитываем, – вторил ему Лампион со своим легким северным акцентом и неизменной улыбкой маленького человечка, желающего угодить.

И вновь, казалось, Форман должен был бы взять паузу, но, будучи в шаге от развязки, он не собирался затягивать дело. Марио уже маячил с меню десертных блюд. Брю тоже маячил, но далеко отсюда, в рабочем кабинете отца в Вене, где за запертыми дверями он яростно дописывал историю своих препирательств с Фрэром–старшим вокруг пресловутых липицанских счетов. Так ты, как выясняется, шпионил в пользу Англии. За британскую побрякушку приторговывал семейным бизнесом. Жаль, что тебе не хватило смелости в этом признаться.

#

Последним местом службы Владимира стала Чечня, продолжил Форман свое повествование. Если все, что Брю когда–то слышал про этот ад, умножить на десять, то он получит в грубом приближении реальную картину: русские превращали эту землю в груду пепла, а чеченцы пользовались любым поводом вернуть им должок.

– Но для Владимира и ему подобных это была одна большая гульба, – рассказывал он с такой доверительностью, как будто годами таил глубоко в себе эту историю и только присутствие Брю позволило вытащить ее на свет. – Бомбежки, пьянки, изнасилования, грабежи. Перепродажа нефти тем, кто больше заплатит. Массовые расстрелы местных жителей, ставших свидетелями всего этого, и повышения по службе за тяжелую работу. – На сей раз Форман сделал паузу, но лишь для того, чтобы обозначить некий разворот в этой истории. – Одним словом, Томми, таким был общий фон. И вот на этом фоне наш Владимир влюбился. Где только он прежде не находил себе жен, но эта чем–то сумела его пленить. Он по–настоящему запал на чеченскую красавицу, которую захватил в плен и поселил в офицерском городке в Грозном. А она на него – по крайней мере, он себя в этом убедил. Любовь и Владимир вообще–то плохо сочетались друг с другом, скажу сразу, во всяком случае в том смысле, как мы себе это обычно представляем. Но для Владимира наконец–то она была чем–то настоящим. Так, во всяком случае, он излагал это мне. В подпитии. В Москве. Наслаждаясь заслуженным отпуском после чеченских баталий.

Форман превратился в персонажа собственной истории. Лицо его смягчилось, а голос стал еще задушевнее. Брю, а вместе с ним и Аннабель с ее велосипедом приглашали заглянуть в тайный мир его необычных привязанностей.

– В нашем деле, Томми, с годами мы готовы всем пожертвовать, только бы выговориться, ан нельзя. В вашем кругу наверняка то же самое, а?

В ответ Брю пролепетал какие–то общие слова.

– Ты встретился со своим осведомителем в безопасной хавире на окраине Москвы. У тебя посольское прикрытие, и ты потратил целый день, чтобы приехать туда незамеченным. У тебя на все про все не больше часа, и ты все время прислушиваешься к шагам на лестнице. Он передает тебе через стол микрофильм, а ты вытягиваешь из него информацию и одновременно инструктируешь. «Почему генерал такой–то сказал вам именно это? Расскажите мне о ракетном полигоне таком–то. Как вам наша новая система оповещения?» Но осведомитель тебя не слушает. По его щекам бегут слезы, а на языке только одно: как он изнасиловал сногсшибательную девушку. И вот теперь она его любит и должна родить ему ребеночка. На свете нет человека счастливее его. Он думать не думал, что такое бывает. Я за него рад, и мы пьем за ее здоровье. «За Елену!» или как там ее звали. За будущего ребенка, да хранит его Господь. Вот вам моя работа, по крайней мере в недавнем прошлом. Отчасти шпион, но главным образом социальный работник. Мне осталось семь месяцев. Только Всевышний знает, куда я подамся. Частные охранные компании обхаживают меня со всех сторон. Но, между нами, я бы предпочел поразмышлять на досуге о прожитой жизни, – добавил он с обезоруживающей интонацией, сопроводив ее печальной улыбкой, на которую Брю постарался ответить такой же. – Вот вам портрет влюбленного Владимира, – продолжил Форман уже веселее. – И, как всякая великая любовь, длилась она недолго. Как только она родила мальчика, семья подослала одного из ее братьев убить предательницу. Владимир был в отчаянии. Когда его часть перевели в Москву, чтобы там расформировать, он забрал мальчика с собой. Его законная супруга была не в восторге. Она сразу сказала мужу, что не собирается воспитывать черножопого ублюдка. Но Владимир от него не отказался. Он полюбил ребенка, рожденного единственной и неповторимой, и сделал его наследником своего грязного фонда. Дело было сделано, и точка.

Конец истории? Форман вздернул брови и пожал плечами – дескать, так уж устроен мир, ничего не попишешь.

– И что дальше? – спросил Брю.

– А дальше, Томми, колесо истории совершило полный оборот. Прошлое прошлым, а сын Владимира унаследовал состояние своего отца и должен вот–вот нанести визит сыну Эдварда Амадеуса, чтобы потребовать свою законную долю.

#

На этот раз Брю не поддался так легко, как они, кажется, ожидали. Он вживался в новую, еще не совсем понятную для себя роль.

– Прошу прощения, – начал он после раздумчивой «банкирской» паузы. – Мне очень не хотелось бы испортить вам веселье, но я уверен почти на сто процентов, что если я сейчас вернусь в банк и подниму все липицанские досье, чтобы выяснить, кто из наших клиентов больше всего соответствует вашему описанию, с учетом конкретных разъяснений в отношении наследника…

Он мог не продолжать. Форман тут же извлек из кармана пиджака белый конверт, напомнивший Брю некие салфеточки: в них были завернуты такие аккуратные липкие кусочки свадебного торта, которые его дочь Джорджи послала отсутствующим друзьям по случаю своего короткого бракосочетания с пятидесятилетним художником по имени Миллард. В конверте лежала карточка с фамилией Карпов, написанной шариковой ручкой. А на оборотной стороне – Липицан.

– Вспоминаете? – спросил Форман.

– Фамилию?

– Естественно. Не лошадь. Человека.

Но Брю отказывался обратиться в бегство. В нем росло этакое ослиное упрямство, выходившее далеко за пределы банкирского благоразумия. Оно также выходило за пределы редких вспышек шотландской строптивости, приходивших невесть откуда, но он умел их быстро гасить. В его упрямстве было несколько составляющих, и со временем он сумеет отделить одну нить от другой, но в эту минуту он уже знал, что в этом переплетении каким–то образом присутствует Аннабель Рихтер, которая нуждается в его защите, а значит, в ней нуждается и Исса. Сейчас он ответит в привычной для себя уклончивой манере. Он, по выражению Эдварда Амадеуса, «свернется в клубок» и выставит иголки. Отделается минимумом информации и предоставит им самим заполнить паузы.

– Мне надо проконсультироваться со своим старшим кассиром, – заговорил он. – Каждый Липицан в нашем банке – это отдельная история. Так было задумано моим отцом.

– Открыли Америку! – воскликнул Форман. – Это из вас приходится тянуть каждое слово, а ваш батюшка был тот еще болтун! Я как раз перед вашим приходом говорил это Йену. Что, нет?

– Точно. Буквально этими словами. – Миниатюрный Лампион одарил их своей чудесной улыбкой.

– Тогда вы, наверное, знаете про эти счета больше моего, – предположил Брю. – Боюсь, что для меня Липицаны – довольно темная история. Вот уже лет двадцать они сидят в моем банке, как этакие занозы.

Лампион, в отличие от Формана, не подался вперед, чтобы придать беседе больше доверительности, но, как и Форману, повышать голос, чтобы перекричать музыку, ему не пришлось.

– Томми. Опишите нам процедуру. Если этот парень либо тот, кого он направит, снабдив его необходимым паролем или рекомендациями, завтра войдет в ваш банк…

– Я вас внимательно слушаю, – вставил Брю. А мог сказать иначе: мы с Аннабель вас внимательно слушаем.

– …И заявит о своих правах на липицанский счет – захочет, предположим, его закрыть, – в какой момент это будет доведено до вашего сведения? Сразу? Спустя пару дней? Какова процедура?

Ежик Брю молчал очень долго, и у Лампиона могло создаться впечатление, что банкир не понял вопроса.

– Во–первых, будем исходить из того, что клиент должен договориться о встрече и кратко изложить суть вопроса, – осторожно заметил он.

– А потом?

– Моя главная помощница фрау Элленбергер предупредит меня заранее. И, если все будет в порядке, я высвобожу время. С учетом личного фактора – я не уверен, что он применим в данном случае, но предположим, чисто теоретически – допустим, его отец знал моего отца, и это всплыло в разговоре, – тогда, естественно, такой человек может рассчитывать на более радушный прием. Мы, Фрэры, всегда придавали большое значение преемственности. – Он дал возможность слушателям переварить сказанное. – А с другой стороны, если договоренности о встрече не было, а я находился на совещании или просто отсутствовал на рабочем месте, тогда не исключено, хотя и маловероятно, что операцию произведут без моего участия. Что было бы нежелательно и достойно сожаления.

Судя по его озабоченному виду, Брю заранее сожалел о таком исходе.

– Липицаны – это, конечно, особая категория, – продолжил он неодобрительно. – И, откровенно говоря, не самая удачная. Если разобраться, о тех счетах, которые еще у нас остались, можно сказать, что они «спящие» или «запертые». Отсутствие прямой связи с клиентами. Документы похоронены в сейфе. В таком духе, – закончил он с оттенком презрения.

Форман и Лампион обменялись взглядами, явно не зная, кому взять на себя дальнейшую инициативу и как далеко можно зайти. К удивлению Брю, решение осталось за последним.

– Видите ли, Томми, нам надо срочно поговорить с этим парнем, – пояснил Лампион, переходя почти на шепот. – В приватной обстановке и без протокола. Как только он объявится. Прежде чем он встретится с кем–то еще. Но это должно произойти естественным образом. Нам крайне не хотелось бы, чтобы он подумал, будто кто–то следит за ним из окна, или что кто–то поднят по тревоге, или что на его счет существует какой–то план то ли в самом банке, то ли за его пределами. Это убило бы все на корню, да, Тед?

– Абсолютно, – подтвердил Форман в новой для себя роли второй скрипки.

– Он переступает порог, называет свое имя, встречается с теми, с кем ему положено встретиться. Он заявляет о своих правах и делает свои дела, а в это время вы посылаете нам сигнал. Это все, о чем мы вас сейчас просим, – подытожил Лампион.

– И как именно я посылаю вам сигнал?

И вновь Форман в качестве адъютанта Лампиона:

– Вы набираете номер Йена в Берлине. Тотчас же. Еще до того, как пожмете руку этому парню. До того, как его пригласят к вам наверх на чашку кофе. «Он здесь». Все, что вам нужно сказать. Остальное сделает Йен. У него есть люди. Его телефоны работают круглосуточно.

– Двести сорок семь, – произнес Лампион, передавая Брю через стол свою визитку.

Почти королевская черно–белая корона. Британское посольство в Берлине. Йен К. Лампион, советник по обороне и связям с общественностью. Россыпь телефонных номеров. Один подчеркнут синей шариковой ручкой и помечен звездочкой. Откуда они знали, что мой офис наверху? Ездили, как Аннабель, на велосипеде под моими окнами? Избегая встречаться взглядом со своими собеседниками, Брю спрятал визитку в карман, где уже лежала карточка со словами «Карпов» и «Липицан».

– Итак, вы предлагаете следующий сценарий, – заговорил Брю. – Поправьте меня, если я сделаю ошибку. В мой банк приходит совершенно новый клиент. Сын важного клиента, которого уже нет в живых. Он заявляет о своих правах на… значительную сумму денег. И, вместо того чтобы дать ему профессиональный совет, как поступить с этими деньгами и куда их вложить, я должен сразу передать его в ваши руки…

– Вы сделали ошибку, Томми, – поправил его Лампион все с той же неизменной улыбкой.

– Какую?

– Не вместо. В придачу. Вы должны две вещи. Сначала сообщить нам, а затем повести себя так, словно этого не было. Он не знает о том, что вы нам сообщили. Жизнь идет своим чередом.

– То есть сжульничать.

– Если вам угодно это так называть.

– И как долго?

– Боюсь, что это уже наши дела, Томми.

Может, Лампион сказал это резче, чем намеревался, а может, так показалось его старшему товарищу, но Форман посчитал нужным его подкорректировать:

– Йену просто нужно провести с этим парнем приватную и полезную беседу, Томми. Вы не повредите вашему новому клиенту ни на мизинец. Если бы мы могли рассказать вам все, как есть, вы бы поняли, что оказываете ему огромную услугу.

Он тонет. Все, что от вас требуется, – это протянуть руку, – услышал он голос мальчика–певчего.

– Как бы там ни было, я думаю, вы согласитесь, что для банкира это непростая задача, – заупрямился Брю, и эти двое снова перемолвились взглядами. На этот раз Форман взял инициативу в свои руки:

– Сойдемся на том, что мы имеем дело с не очень красивой историей, которую, Томми, надо поправить, – с такой формулировкой вы согласны? После смерти вашего бывшего клиента остались торчать свободные концы.

– Если их сейчас не поймать, это может всем нам серьезно аукнуться в будущем, – вторил ему Лампион со всей серьезностью. Надо понимать, он имел в виду все те же свободные концы. Угрожающие свободные концы.

– Всем нам? – повторил Брю.

После очередного переглядывания с коллегой Форман слегка пожал плечами, как бы давая понять: если уж сказал «а», то говори «б», и будь что будет.

– Я не уверен, что мне позволено раскрывать все карты, Томми, но так и быть. В Лондоне кое–кто ставит большой знак вопроса над будущим вашего банка, если мы не предпримем необходимых шагов, вы меня понимаете?

Тут Лампион поспешил внести свои пять пенсов:

– Томми, мы делаем все от нас зависящее. На самом высоком уровне.

– Выше некуда, – подтвердил Форман.

– Да, еще один маленький нюанс, Томми, – вставил Лампион, и в его голосе можно было расслышать скрытую угрозу. – Не исключено, что рядом вдруг начнут что–то разнюхивать подозрительные немецкие ищейки. В этом случае опять же потрудитесь связаться с нами, чтобы мы могли все уладить. Что мы и сделаем без проволочек. Если, конечно, вы предоставите нам такой шанс.

– А что может понадобиться немцам? – спросил Брю, а про себя подумал, что по крайней мере одна немка уже что–то разнюхивает, хотя они явно не ее имели в виду.

– Может, они не в восторге от британских банкиров, открывающих серые счета на их территории, – предположил Лампион, изящно вздернув свои молодые брови.

В такси Брю проверил мобильник, потом позвонил фрау Элленбергер. Нет, она не звонила, мистер Томми. И на прямой телефон тоже.

#

Существовало место, заветное место, хотя и общедоступное, но представлявшее собой такой спасительный островок, где Брю мог уединиться, когда его особенно припекало. Маленький музей, посвященный Эрнсту Барлаху, скульптору. Брю не был знатоком искусства, и о Барлахе он толком ничего не знал до того дня, тому два года, когда Джорджи, будучи по ту сторону Атлантики, сообщила ему по телефону бесстрастным голосом, что ее шестидневный ребенок умер. Услышав эту новость, он вышел на улицу, поймал первое попавшееся такси и сказал пожилому шоферу, судя по фамилии на лицензии – хорвату, отвезти его в какое–нибудь тихое место, не важно куда. Спустя полчаса, не перемолвившись больше ни единым словом, они подъехали к приземистому кирпичному зданию в дальнем уголке огромного парка. На мгновение у Брю возникла тошнотворная мысль, что его привезли в крематорий, но тут он увидел за столиком женщину–билетера, заплатил деньги и вошел в застекленный дворик, населенный какими–то загадочными фигурами из другого мира.

Одна словно парила в монашеской сутане. Другая погрузилась в депрессию, третья пребывала то ли в раздумьях, то ли в отчаянии. Еще одна кричала – от боли или от радости, не разберешь. Одно очевидно: каждая фигура была так же одинока, как он, каждая тщилась что–то сообщить, но ее никто не слушал, каждая искала утешения, которого не существовало, и в этом было своего рода утешение.

В целом послание Барлаха к миру сводилось к глубокой озабоченности и сочувствию к его страданиям, вот почему с тех пор Брю приезжал сюда раз десять, когда вдруг впадал в отчаяние – Эдвард Амадеус называл это «побыть черной собакой», – или когда дела в банке шли из рук вон плохо, или когда Митци говорила ему в лоб, что в постели он не отвечает ее высоким стандартам, о чем он более–менее догадывался, но предпочел бы этого не слышать. Но никогда прежде не приезжал он сюда в состоянии так долго сдерживаемого гнева и растерянности, как сейчас.

#

Я не предал свою веру, обратился он к барлахским знакомцам. Я защитил Аннабель. И ради этого я пошел на обман. Я лгал, как лгали они: недоговаривая. В их вранье было столько умолчаний, что, когда они закончили, кроме вранья, ничего не осталось. Шпионская ложь, не произнесенная вслух, подобная зияющим пустотам, смысл которых в том, что не было сказано.

Исса никакой не мусульманин – первая ложь.

Исса никогда не был чеченским активистом и вообще активистом – вторая ложь.

Исса – просто сын осведомителя, вроде меня, собирающийся потребовать у меня свое грязное наследство, – третья ложь.

И, само собой разумеется, его не пытали, не держали в тюрьме, а значит, не было и не могло быть никакого побега, господь с вами!

И он не имеет ничего общего с потенциальным исламским беглым террористом, который разыскивается шведской полицией и чьи фотографии можно найти на любом полицейском веб–сайте, – и всезнающая британская секретная служба, надо полагать, не исключение.

Всей этой лжи надо сказать нет! Вся проблема Иссы – если это вообще его проблема – связана с не очень красивой историей, в которой еще предстоит разбираться. Она связана с тем, что после наших отцов–лжецов остались торчать свободные концы, а значит, в каком–то смысле, теперь это и наша совместная вина.

Плюс моей ситуации в том, что если я буду выполнять все их указания, господа Форман и Лампион с помощью своих высоких покровителей избавят меня от неприятностей. В том числе от докучливых немцев.

#

Чего не было, когда Брю, распрощавшись с Барлахом, вышел в залитый солнцем парк, так это недовольства собой. От неправильных шагов Бог его уберег. И чем больше он разбирался в собственных чувствах, тем сильнее разрастался в его душе крик барлахских фигур, в котором были одновременно боль и радость. С момента памятной встречи в отеле «Атлантик», после которой, казалось, прошла вечность, его движущей, да что там, его моральной силой стала Аннабель Рихтер. С этой минуты, с чем бы он ни сталкивался, о чем бы ни думал, мысленно он спрашивал себя: я правильно поступаю? А Аннабель меня бы одобрила?

Поначалу он воспринимал себя как жертву насильственного захвата. Позже сам над собой посмеялся: это ты–то, шестидесятилетний юноша с убывающим тестостероном, пытающийся остаться на плаву? Пугающее слово любовь, что бы оно для него ни значило, ни при каких обстоятельствах не фигурировало в его диалогах с самим собой. Любовь означала Джорджи. Все прочее – влажное горячее дыхание, бурные излияния чувств – было уделом других. Вместе с позерством. Но как бы там ни было, когда в твою жизнь врывается женщина, годящаяся тебе в дочери, и объявляет себя твоим моральным учителем, тебе остается только молча ей внимать. А если она к тому же еще необыкновенно привлекательна и интересна, самая невероятная женщина из всех, в кого ты когда–либо влюблялся, то тем более.

А секс? Еще несколько лет назад, женившись на Митци, он понял, что вышел на бой с противником более тяжелой весовой категории. Он не упрекал ее за это, как, впрочем, и она его. Если уж анализировать ситуацию, то он сказал бы так: она помогала ему поддерживать привычную форму, за что потом выставляла счет. Всё по–честному. Не винить же ее за аппетиты, которые он был не в состоянии удовлетворить.

И вот наконец–то он в себе разобрался. Он неправильно определял свои запросы. Он вложился не в те бумаги. Ему был нужен вовсе не секс. Вот, оказывается, что ему было нужно. И теперь он это нашел – важнейшее и весьма удивительное открытие собственной природы! Убывающий тестостерон – не суть. Вот она, суть, и имя ей Аннабель.

Ради нее, в числе прочего, он солгал господам Лампиону и Форману. Они говорили о его отце как о своей собственности. И на него они насели, прикрываясь именем покойного отца, полагая, что он тоже их собственность. Они слишком близко подошли к территории, принадлежавшей только ему и Аннабель, и он опустил перед ними шлагбаум. Поступив так, он осознанно, с открытыми глазами ступил в ее опасную зону, чтобы разделить ее с ней. Вследствие чего его жизнь, заиграв яркими красками, обрела для него ценность, за что он был ей бесконечно благодарен.

#

– Говорят, дом «Брю Фрэры» идет ко дну, – сказала Митци в тот же вечер. Они сидели на застекленной террасе, наслаждаясь видом на сад. Брю потягивал выдержанный кальвадос, подарок от французского клиента.

– Вот как? – отозвался он непринужденно. – Я и не знал. Могу я полюбопытствовать, от кого ты это услышала?

– От Бернара. А он – от твоего престарелого приятеля Хауга фон Вестерхайма, который предположительно в курсе всего. Это так?

– Пока нет. Насколько мне известно.

– А ты идешь на дно?

– Не заметил. А почему ты спрашиваешь?

– По–моему, ты теряешь контроль над собой. То весело прыгаешь, как щенок, а то вдруг ополчаешься на весь мир. Уж не появилась ли женщина на горизонте, Томми? Мне казалось, что ты уже махнул на нас рукой.

Даже по правилам игры, в которую они играли – или не играли, – вопрос прозвучал слишком уж резко, и Брю взял необычно долгую паузу, прежде чем на него ответить.

– На самом деле мужчина, – сказал он, про себя подумав об Иссе.

Губы Митци раздвинулись в улыбке, означавшей, что ответ оценен по достоинству, после чего она вернулась к своей книге.