Текст книги "Король лжи"

Автор книги: Джон Лаймонд Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Миллз остановилась перед широкими окнами, которые выходили на Мэйн-стрит с видом на местный банк. Пошел мелкий дождь, и тонкие серые облака затянули небо, хотя солнце продолжало пробиваться сквозь них, и я вспомнил, как моя мать говорила мне, что, если идет дождь и одновременно светит солнце, значит, дьявол бьет свою жену.

Миллз устроилась на подоконнике на фоне темнеющего неба. Исчез последний луч солнца, и я предположил, что жена дьявола уже лежит внизу и истекает кровью.

– Мы должны обыскать дом Эзры, – заметил Дуглас, и я кивнул в знак согласия, а потом внезапно почувствовал усталость. Дуглас сделал паузу, затем продолжил: – Еще надо проверить его офис Просмотреть файлы и выяснить, у кого могла быть причина для недовольства.

Я поднял голову, ибо внезапно все приобрело смысл. Эзра был мертв. Дела, которые подразумевал Дуглас и в которых нуждались полицейские, были моими делами. Разрешить силам правопорядка наложить лапу на клиентские файлы представителя защиты было… хорошо, это походило на разрешение представителю защиты попасть на место преступления. Если бы я возражал, им потребовался бы ордер на обыск. За этим последовало бы слушание, и я, вероятно, выиграл бы дело. Судьи обычно не склонны подрывать честь клиента-адвоката.

Тогда я понял, что окружной прокурор уже моделировал эту ситуацию, приглашая меня в свой офис вчера, и это меня очень расстроило. Услуга за услугу – уродливая штука, когда речь идет о друзьях.

– Позвольте мне подумать какое-то время, – сказал я, и Дуглас кивнул в знак согласия, бросив загадочный взгляд на детектива Миллз.

– Мы нашли пули, – сообщил он. – Обе они в туалете. Одна в стене, другая на полу.

Я знал, что это означало, и сомневался относительно того, что Эзра вошел в туалет добровольно. Вероятно, его вынудили под дулом пистолета. Первый выстрел застал его стоящим, пуля прошла через череп и застряла в стене. Второй выстрел был сделан, когда он уже лежал. Убийца хотел быть уверенным, что жертва мертва.

– И? – уточнил я.

Дуглас снова посмотрел на Миллз, и у него стала подергиваться правая бровь.

– У нас еще нет всех результатов медицинской экспертизы, но пули были выпущены из оружия калибра три пятьдесят семь. – Дуглас наклонился вперед. – Мы проверяли отчеты. У твоего отца был револьвер три пятьдесят семь безупречной марки «Смит-Вессон». – На это я ничего не сказал. – Нам необходимо найти оружие, Ворк. Ты знаешь, где оно?

Он снова поднял руку и потер бровь. Прежде чем что-то сказать, я все тщательно продумал.

– Понятия не имею, где оно может быть. Он откинулся назад и положил руки на колено.

– Поищи его, ладно? Если найдешь, дай нам знать.

– Хорошо, – согласился я. – Это то, что надо?

– Да, – сказал Дуглас. – Оно самое. И подготовь для меня те файлы. Нам необходимо получить к ним доступ, и я предпочел бы не беспокоить судью.

– Понимаю, – произнес я и поднялся.

– Секунду, – остановила меня Миллз. – Мне необходимо поговорить с вами о той ночи, когда исчез ваш отец. Слишком много вопросов осталось без ответа. Может быть, у вас есть кое-что ценное.

– Эзра исчез в ту же ночь, когда умерла моя мать. Это не было для меня легкой темой разговора.

– Позже, – предложил я. – Хорошо?

Она посмотрела на окружного прокурора, но он промолчал.

– Позже, но сегодня, – настаивала она.

– Прекрасно, – согласился я, – сегодня.

– Поддерживай связь, – сказал Дуглас и махнул рукой, когда детектив Миллз закрывала за мной дверь. В холле под взглядами, которыми окружающие прощупывали меня, словно пальцами, я почувствовал себя очень одиноко.

Я спустился вниз и снова прошел через офис судьи. Везде уже было почти пусто, и я кивнул женщине, сидевшей в окне за проволочной сеткой. Она шлепнула резиновым штампом и задумчиво посмотрела вдаль. Солнце все еще пряталось, шел мелкий моросящий дождь, а мне больше всего сейчас не хватало ливня. Чтобы вокруг все померкло и плотным потоком, с шипением и хрипом, хлынула вода. Мне хотелось ощущения чистоты на лице и тяжести промокшего костюма, который я относил три сезона и который ветшал без ремонта. Так, чтобы исчезнуть из поля зрения и устроиться там, где бы меня никто не знал и слышался только шепот времени.

До полудня еще оставалось время, и моя секретарша пришла в недоумение, когда я велел ей идти домой. Она положила в сумку несъеденный завтрак и кипу блокнотов, а затем покинула помещение походкой раненого бойца. Я хотел пойти наверх и обыскать личный офис Эзры, но на лестнице меня остановил его призрак. Я не поднимался туда в течение полугода и сейчас был слишком подавлен, чтобы выдержать зрелище его сомнительной империи, которая столь неожиданно перешла ко мне. Вместо этого я решил сначала позавтракать и набраться храбрости, чтобы вновь войти в дом своего детства и погрузиться в воспоминания, которые, подобно покрытому пятнами ковру, лежат на служебной лестнице.

В течение двадцати минут мне пришлось кружить в поисках места, где можно было бы поесть, оставаясь неузнанным. В конце концов я сдался и заглушил двигатель возле «Короля бургеров». По дороге я съел два чизбургера, дважды проехав мимо дома моего отца. Этот дом, с его толстыми колоннами, унылыми чистыми окнами и великолепной алебастровой краской, словно бросал мне вызов. Напоминавший больше замок, он как будто седел за зеленым ограждением, среди ящичков с кустарниковыми растениями, напоминавшими коробочки от пилюль. Я вспомнил то время, когда Эзра повез семью в Нормандию. Отец поставил передо мной трудную задачу» продолжать его войну со снобизмом старых «денежных мешков» этого города, которые в течение многих лет стремились лишить яркости глянец его великолепного достижения. Но теперь я точно знал, что этого никогда не случится. Ведение войны требовало убежденности, а я не мог принять мотивов, которые побуждали моего отца вести воину.

Я повернул на подъездную дорогу, проехал под аркой сплетающихся ветвями деревьев и вернулся во времена, своего детства» которое преследовало меня здесь повсюду, подобно осколкам разбитого стекла. Звякали ключи, а я продолжал сидеть в автомобиле в окружающей меня тишине. Я вспоминал многое, чего уже больше не существовало: свой первый велосипед и игрушки, прослужившие достаточно долго; ранний успех отца; и мать, живую, еще счастливую, пристально глядящую на странную улыбку Джин. Я увидел все это еще не пожелтевшим от времени, а потом глаза моргнули – и все исчезло, как если бы внезапно налетевший ветер развеял пепел.

Полиция еще не побывала в доме – это стало понятно по тому, как тяжело открывалась дверь. Я вошел внутрь, отключил сигнальную систему и, передвигаясь по дому, везде включал свет. На полу и на ткани, которой была зачехлена мебель, толстым слоем лежала пыль. Когда я медленно шел по нижнему этажу, минуя две столовые, маленькую уединенную комнату, бильярдную, до самой двери, ведущей в винный погреб, я повсюду наблюдал старые следы. Безупречная сталь тупо мерцала в кухне, напоминая о ножах с ручками из черного дерева и тонких бледных руках моей матери.

Первым делом я обыскал кабинет, думая найти пистолет в верхнем выдвижном ящике, где хранился серебряный консервный ножичек и лежал кожаный журнал, который Джин подарила ему вместо внука. Пистолета там не оказалось. Несколько секунд я сидел в кресле отца и рассматривал единственную фотографию, помещенную в рамку, потускневший черно-белый снимок полуразрушенной лачуги и неулыбчивого семейства рядом с ней. Самым маленьким мальчиком с грязными ногами, в шортах из хлопчатобумажной ткани был Эзра. Вглядываясь в черные зрачки его глаз, я пытался угадать, о чем он думал в тот день. Затем я взял журнал и пролистал его, зная, что отец никогда не доверил бы свою тайну бумаге, и все же на что-то надеясь. Журнал оказался пустым. Мои глаза осмотрели все вокруг, я пытался понять смысл жизни этого человека, которого когда-то, как мне думалось, хорошо знал, но комната ничем мне не помогла. Ее украшали старые карты, кожаная мебель и сувениры, служившие напоминанием о каких-то жизненных событиях, и во всем этом не было ничего, кроме пустоты. Насколько я понимал, сама комната являлась его трофеем, и я представлял отца сидящим здесь и улыбающимся, в то время как его жена обливалась слезами наверху, в одиночестве на огромной кровати.

Сев в его кресло, я вдруг почувствовал что-то вроде причастности к кровосмешению и не стал задерживаться в нем долго. Выйдя из кабинета, я заметил, что мои следы на пыльном полу не были единственными. Виднелись другие следы, поменьше, и я понял, что Джин уже побывала здесь. Следы вели из кабинета в зал, а затем к широкой лестнице. Они исчезали на ковровой дорожке, которой была устлана лестница, затем вновь появлялись на деревянном полу холла, рядом со спальней родителей. Наверху я не был больше года, и поэтому следы были очень заметны. Они снова пропали на персидском ковре на полу спальни, но у кровати и прикроватного столика, где я надеялся найти оружие, была только половина следа. Я посмотрел на кровать и заметил круглую вмятину на покрывале, как будто какое-то животное пыталось свить там гнездо.

Поиски оружия оказались безуспешными, и я сел на кровати, чтобы избавиться от тягостных впечатлений. После секундной задумчивости я поднялся и, покидая дом, специально стал волочить ноги, чтобы стереть следы на пыльном полу, на котором когда-то играли два ребенка.

Выйдя наружу, я прислонился к запертой двери, ожидая приезда детектива Миллз с дюжиной полицейских машин, едущих следом. Я пробовал успокоить дыхание, которое было слишком громким в мире непривычной тишины. Откуда-то шел запах свежескошенной травы.

Я помнил оружие отца еще с той ночи, когда видел, как он приставил его к лицу матери. Заметив меня в дверях спальни, он попытался превратить все в шутку, но реальностью были заплаканные глаза матери и то, как она хваталась за пояс моей одежды, требуя быстро возвращаться в кровать. Я уходил, потому что она просила меня об этом, но до сих пор помню затихший дом и скрип кроватных пружин, поскольку она знала только один способ восстановления мира в доме. Той ночью во мне родилась ненависть к отцу, и ушло много времени на то, чтобы представить себе масштаб этого чувства.

Причина их борьбы осталась мне неизвестной, но рана так'и не зажила, и, уходя с этого места, я подумал о слезах и безвольной покорности моей собственной жены в прошлую ночь – жесткое удовлетворение, которое я получил от нее, поскольку использовал ее бесстыдно. Она плакала, и, вспоминая вкус ее соленых слез, я в какой-то момент подумал, что мне знакомо, что чувствовал дьявол. Секс и слезы, как солнце и дождь, не предназначены для того, чтобы соединяться, но для падшей души акт неправедных дел предстает иногда в очень праведном виде, и меня пугала эта темная бездна внутри меня.

Я сел в автомобиль и запустил двигатель, снова проехав под аркой склонившихся деревьев, охранявших это место, потом направился обратно к парку и к своему дому, полный мрачных мыслей, навеянных заброшенным местом, куда никогда не следует возвращаться.

Глава 5

Прежде всего мне хотелось сбросить с себя костюм и упасть в кровать, но, возвращаясь в свой квартал, я понял, что это не удастся сделать. Изгибающийся наклон подъездной дороги приветствовал меня блеском начищенных черных и серебряных автомобилей: Акулы были в сборе. Прибыли друзья моей жены со сладкой ветчиной, кастрюлями и нетерпеливыми вопросами. Как он умер? Как тебя, Ворк, поддерживают? Затем вполголоса, чтобы Барбара не могла услышать: «В чем он был замешан? Две пули в голове, так я слышал». А затем еще тише: «Вероятно, заслужил». Рано или поздно один из нас проговорится, как многие думали. Белое отребье, сказали бы они, и их глаза при этом вспыхнули бы. Бедная Барбара, Она действительно должна была лучше их знать.

В принципе, я не склонен был подвергаться преследованиям в собственном доме, и мой автомобиль отказался сделать поворот на подъездную дорогу. Я решил купить пива и сигарет в магазинчике рядом со средней школой. Мне хотелось пойти с пакетом на стадион, устроиться на открытой трибуне и медленно попивать пиво рядом с прямоугольником коричневой травы. Но входные ворота на стадионе были заперты, и, когда я их подергал, загромыхала цепь. Пришлось ехать назад, в дом отца и выпить пиво в дороге. Я опорожнил шесть банок, прежде чем добрался домой.

Вернувшись в свой квартал, я увидел» что количество автомобилей выросло, создав вокруг моего дома неуместную атмосферу праздника. Я припарковался на улице двумя домами дальше и пошел пешком. Как я и подозревал, в доме было полно народу: наши соседи, несколько знакомых из города, врачи и их жены, деловые люди и половина местной администрации, включая Кларенса Хэмбли, который во многих делах был самым крупным конкурентом моего отца. Он стоял спиной к стене, облокотившись на каминную полку и держа в руке бокал вина. Кларенс первым заметил меня, но отвел взгляд, когда наши глаза встретились. Я тоже отвел взгляд, почувствовав некоторое раздражение, и стал искать в толпе жену, найдя ее в противоположном углу комнаты. Глядя на нее, я не задумываясь мог сказать, что она красивая женщина. У нее безупречная кожа, высокие скулы и блестящие глаза. Ее волосы были прекрасно уложены в одном из салонов, и выглядела она ошеломляюще в самом дорогом платье последнего сезона. Круг ее общения был достаточно узким: в него входили женщины с холодными и утонченными руками, унизанными драгоценностями. Увидев меня, она замолчала, и ее друзья, все как один, обернулись к мне. Их взгляды рассекли меня, остановившись на бутылке пива в моей руке, и, когда Барбара покинула их круг, они ничего не сказали, хотя я предполагал, что их острые языки сдирали с меня кожу. Я прикурил другую сигарету и подумал, что придется планировать похороны. Потом материализовалась Барбара, и на какой-то миг мы остались одни.

– Хорошая вечеринка, – проговорил я, а затем улыбнулся так, чтобы мои слова уже не звучали столь жестоко.

Она прижала твердые губы к моей щеке.

– Ты пьян, – сказала она. – Не целуй меня.

Это была последняя капля. Глена Верстер не выбирала момент, когда буквально влетела через переднюю дверь. Она высветила улыбку, от которой создавалось впечатление, будто ее зубы покрыты маслом, ее черное платье было очень коротким и узким. Появление Глены в моем доме вызвало у меня тошноту. Я думал о Джин и ее легкой походке, когда она поднималась по ступенькам особняка Глены Верстер.

– Что она здесь делает? – спросил я.

Барбара следила поверх своего бокала за тем, как Глена устроилась в центре небольшой группы в углу, и я заметил волнение в глазах моей жены. Когда она обратилась ко мне, в ее шепоте была свирепость.

– Будь умницей, Ворк. В нашем городе это очень важно.

По словом «важно» жена подразумевала то, что Глена Верстер входила в правление местного клуба, была неприлично богата и могла легко разрушить репутацию человека ради своего удовольствия.

– Я не хочу ее здесь видеть, – произнес я, указывая широким жестом в сторону компании женщин, собравшихся под портретом отца Барбары. – Я не хочу видеть ни одну из них здесь. – Я наклонился ближе, и она отступила так быстро, что это уже походило на инстинкт. Все равно я продолжал: – Мы должны поговорить, Барбара.

– У тебя рубашка пропиталась потом, – заметила она, щелкнув пальцами по пуговицам ниже моего воротника. – Почему бы тебе не переодеться? – Она собралась уходить, но потом вдруг остановилась, наклонилась ко мне, и я подался вперед. – И побриться, не так ли? – Затем она вернулась в круг своих молчаливых друзей.

Итак, я остался один, потерянный в собственном доме, и, пока люди произносили добрые слова, я кивал в знак согласия со всем, что они говорили, продолжая ощущать какое-то жуткую тишину. Звуки теплых слов разбивались, не долетая до меня, как звуки прибоя для полуглухого человека. Некоторые из них были искренними, но ни один не понял главного о моем отце – что именно сделало его столь необъяснимым, экстраординарным и таким злым.

Странствуя среди невнятных слов, я отправился в кухню, где надеялся найти холодное пиво, но увидел лишь заставленную посудой барную стойку. Я заказал «бурбон на скалах» и неожиданно почувствовал руку на плече и услышал напоминающий треснутый лед голос человека, заказывающего бармену такой же бурбон. Это был доктор Стоукс, мой сосед, чьи своеобразные кожаные ботинки и белоснежная борода делали его похожим на Марка Твена.

– Спасибо, – бросил он бармену. Затем твердой рукой врача увел меня подальше, сказав: – Давай прогуляемся. – Пройдя через кухню, мы направились в гараж, на полу которого пробивающийся солнечный свет рисовал пыльные прямоугольники. Он завел меня в пустое помещение, а затем уселся на ступеньки, ворча и цветисто выражаясь. Стоукс потягивал свой коктейль, причмокивая. – Сейчас это лучший друг.

– Да, – отозвался я. – Может быть.

Я следил, как он ставил свой бокал и закуривал сигару.

– Я наблюдал за тобой, – наконец проговорил он. – Неважно выглядишь.

– Плохой был день.

– Я не говорю о сегодняшнем дне. Я переживал за тебя в течение нескольких лет. Не мое дело говорить об этом.

– Что отличает сегодняшний день от других? – спросил я.

Он смотрел на меня и пускал синий дым.

– Я был женат пятьдесят четыре года, – произнес он. – Ты думаешь, у меня никогда не было такого, когда лучший друг давал мне пинка? Для этого не надо быть гением; моя жена тоже это заметила. – Он стряхнул воображаемую пылинку с брюк и продолжил, рассматривая свою сигару: – Теперь я ничего не могу сделать для своей жены, брак – это собственный бизнес мужчины, но есть вещи, которые ты должен слышать и не ждать, когда кто-то другой тебе сообщит о них.

Не зная, что говорить, я поставил свой напиток на опрокинутую тачку и закурил сигарету. Молчание затянулось, так как я возился с пачкой сигарет, пытаясь засунуть ее обратно в карман рубашки. Когда я поднял взгляд, то увидел, как на глаза доктора набежала тень, что заставило меня загрустить. У него всегда было теплое выражение глаз.

– Твой отец был самой большой задницей, которую я когда-либо встречал, – признался он, как будто прокомментировал погоду, и сделал затяжку. Я ничего не сказал, и через несколько секунд старик продолжил: – Самовлюбленный ублюдок, который жаждал владеть всем проклятым миром, ты знаешь это.

– Да, – подтвердил я и прочистил горло. – Я знаю это.

– Он легко вызывал к себе ненависть, твой отец, и мог бы вонзить нож, глядя в глаза, если ты знаешь, что я имею в виду.

– Не знаю.

– Он был честен по отношению к своей жадности. Честные люди могли это разглядеть.

– Итак? – поинтересовался я.

– Разве я закончил? – спросил он, и я замолчал. – Тогда позволь мне сказать. Не стоит забывать о Джин. Мне никогда не нравилось, как он ставил на ноги твою сестру. Походило на загрязнение прекрасного ума. Но мы не можем выбирать родителей, и ей крупно не повезло. Я наблюдал за ней тоже, и теперь, когда Эзра мертв, думаю, у нее все наладится.

Я чуть не расхохотался.

– Как близко вы были во время наблюдения? – полюбопытствовал я, зная, насколько далека была жизнь Джин от того, что считается налаженным.

Он наклонился вперед, в глазах вспыхнул резкий блеск.

– Держу пари, ближе, чем вы, – сказал он, и правдивость его слов обожгла меня. – Я спокоен относительно нее. Ты меня больше беспокоишь.

– Я?

– Да, а теперь заткнись. Это то главное, что я хотел тебе сообщить. Обрати внимание. Твой отец был крупной личностью с далеко идущими планами и большими мечтами. Но ты, Ворк, лучше него как человек.

Я почувствовал, как слезы ужалили мне глаза, и пожалел, что этот человек не был моим отцом. В его лице и движениях толстых рук была неподдельная искренность, и на мгновение я поверил ему.

– Ты лучше, потому что не жаждешь больших дел ради мелких целей. Ты лучше, потому что заботишься о своих друзьях и семье, а это всегда правое дело, и поэтому ты одобрил путь, выбранный твоей матерью. – Он сделал паузу и покачал головой. – Не пытайся брать преграды Эзры, Ворк. Мне восемьдесят три года, и я достаточно стар, чтобы хорошо знать, что является самым важным. Жизнь, черт побери, коротка. Подумай, чего тыхочешь. Будь самим собой, и это лучше всего.

Он стал медленно подниматься, и я услышал хруст его суставов. Лед стучал о стенки бокала, поскольку он выпил все содержимое.

– Похороните своего старика, Ворк, и мы рады будем пригласить вас на ужин. Я хорошо знал твою мать, храни Бог ее душу, и с удовольствием расскажу тебе о ее счастливых временах. И последнее – не теряй бдительности с Барбарой. Она сука по природе; а не по необходимости. Так что не терзай себя.

Он подмигнул мне, и его губы с зажатой сигарой растянулись в улыбке. Я поблагодарил его, не зная, что еще сказать; потом закрыл за ним дверь и сел на его место, еще хранившее тепло его узких бедер. Я потягивал бурбон со льдом, думал о своей жизни, и мне было жаль, что старик ошибался по поводу всего, что говорил.

Наконец мой стакан опустел, что я еще был в состоянии зафиксировать. Мои часы показывали почти пять, и, поднимаясь, я вдруг вспомнил детектива Миллз. Я не позвонил ей, и на миг меня это озаботило. Все, чего я хотел, так это напиться. Я прошел через кухню,не проронив ни слова, и если это обидело находящихся там людей, то это очень плохо. Мне уже было достаточно. Поэтому я возвратился в свою сырую клетку, чтобы наблюдать за тем, как ползут тени, и пить свой теплый бурбон.

Я пребывал достаточно долго в этом ужасном месте, пока не потускнел в глазах свет и не стали наклоняться стены. Будучи пьян, я никогда не сердился, не становился слезливым и не плел невесть что. Мой пиджак попал в ящик с ножницами для стрижки газонов, а галстук закрученным концом был подвешен на гвоздь в стене, вся остальная одежда оставалась на мне, что создавало определенные трудности. Я хотел встряхнуться, потешить свое самодовольство, покатав шар, и в какой-то момент сумасшествия представил себя шагающим по дому совершенно голым. Я поболтал бы с друзьями жены и позволил бы им притворяться во время следующего их бестолкового сбора по поводу общественного события, которого бы уже никогда не произошло. Каждый из них смог бы посмотреть мне в глаза во время коктейля или ужина на следующей неделе, расспросить со всей серьезностью» как идут мои дела, а затем сообщить мне, как прекрасно прошли похороны.

Мне хотелось смеяться и кого-нибудь убить.

Но я не сделал ни того, ни другого. Я возвратился в зал, смешался с остальными и о чем-то говорил. Я не устроил представления с раздеванием, а если бы и выбросил какой-нибудь фокус, то никто не сказал бы мне ни слова по этому поводу. В конце концов я уехали, сидя в своем автомобиле с опущенными стеклами и фиолетовым освещением, благодарил Бога только за одно – за то, что я, пьяный как черт, в водовороте лиц и ничего не значащих слов не озвучил ни одной провокационной мысли из тех, что так часто посещали меня. И глядя в зеркало, я дал слово, по крайней мере самому себе, что узнаю, кто убил моего отца.

Мотив. Средства. Возможности.

Все это было, если знать, где искать.

Но я не хотел искать. Никогда не хотел. Так что я повернул зеркало вверх и в сторону. Затем закрыл глаза и стал думать о сестре и о тех временах, которые были не менее трудными.

–  У тебя все в порядке? – спросил я Джин.

Она кивнула, и слезы, стекающие каплями с ее крошечного заостренного подбородка, исчезли на ткани белых джинсов, подобно падающему в песок дождю. С каждым всхлипом ее плечи опускались все ниже, пока она совсем не согнулась и ее свисающие волосы закрыли верхнюю часть лица. Я оторвал взгляд от небольших серых слезинок, стараясь не смотреть на кровь, которая текла между ее ног. Красная и влажная, она впитывалась в новые штаны, которыми сестра так гордилась, теми, что наша мама подарила ей утром, когда наступил двенадцатый день рождения Джин.

–  Я позвонил папе, и он сказал, что приедет за нами. Скоро. Я обещаю. Он так сказал.

Она не проронила ни слова, и я наблюдал за потемневшим красным пятном. Я молча взял свой пиджак и закрыл им ей колени. Она посмотрела на меня так, что я возгордился тем, что являюсь ее старшим братом. Я обнял сестру за плечи и притворился, будто совсем не испуган.

–  Извини, – произнесла она сквозь слезы.

–  Все нормально, – поддержал я ее. – Не волнуйся об этом.

Мы были в центре города, в кафе-мороженом. Мама высадила нас по пути к Шарлотт в полдень. У нас было четыре доллара на мороженое и планы прийти домой позже. Все, что я знал, так это то, что у девочек бывает менструация. Впервые увидев кровь, я подумал, что Джин поранилась, и только потом понял, потому что ее глаза наполнялись слезами. «Не смотри», – сказала она и наклонила голову.

Папа не приехал, и после часа ожидания мы отправились домой пешком, повязав Джин пиджак на талии. Предстояло прошагать почти три мили.

Дома Джин заперлась в ванной, пока не вернулась мама. Я сидел на переднем крыльце, собирая всю свою храбрость, чтобы сообщить отцу, какой он ублюдок, что не позаботился о Джин, сделав из меня лжеца, но в итоге я ничего не сказал.

Как я ненавидел себя!

Я проснулся с наступлением темноты. В моем окне появилось лицо, и я увидел толстые стекла очков и тяжелые бакенбарды. Меня инстинктивно оттолкнуло назад, и не только потому, что человек был настолько отвратителен.

– Хорош, – хрюкнул он. – Я подумал, что вы умерли Он говорил гортанным голосом с сильным южным акцентом.

– Какого… – выдавил я из себя.

– Не надо спать в автомобиле. Это опасно. – Он посмотрел на меня сверху вниз, бросил взгляд на заднее сиденье. – Такой шикарный парень должен разбираться в этом.

Лицо исчезло, и, похоже, он ушел, оставив меня в покое, полусонного и все еще пьяного. Что, черт возьми, это было?Я открыл дверцу и выкарабкался наружу, одеревенелый и больной. Я глянул вдоль улицы и увидел, как он прошел из света в темноту, длинное пальто болталось вокруг его лодыжек, отвороты шапки закрывали уши. Это был мой парковый пешеход, и после стольких лет молчания мы наконец поговорили. Это был мой шанс. Я мог выйти на тротуар, поймать его в темноте и задать свой вопрос. Но я не двинулся с места.

Я позволил ему уйти, в параличе нерешительности упустив благоприятную возможность. Я вернулся в автомобиль с ощущением клейкости во рту и стал искать жвачку или таблетки с мятой, но не нашел ни одной.

Вместо этого я закурил сигарету, вкус ее оказался ужасным, и я выбросил ее. На часах было десять, похоже, я проспал два или даже три часа. Я глядел вниз по улице, на свои дом. Автомобили разъехались, но свет все еще горел, и я предположил, что Барбара была дома. Трещала голова, и все, что я действительно желал в тот момент, так это выпить еще пива и лечь в кровать. Хотя то, в чем я нуждался, было совершенно иным, и я понял, что пытался оттянуть неизбежное. Мне необходимо было подняться в офис Эзры, заключить мир с его призраком и поискать оружие.

Я включил зажигание, вспомнил всех глупых пьянчужек, обвинявшихся в нахождении за рулем в нетрезвом состоянии, которых я успешно защитил, и направился в офис. Вот таким получился день.

Припарковавшись позади здания, я вошел в узкий коридор, который проходил мимо крошечной комнаты отдыха, копировальной службы и службы доставки. Когда я добрался до главного помещения, то включил лампу и бросил ключи на стол.

Наверху послышалось нечто похожее на шарканье ног, потом – глухой звук удара, и я застыл.

Тишина.

Я прислушался, но звук не повторился. Я подумал о призраке Эзры, нашел эту мысль не забавной и решил, что мне почудилось. Медленно перемещаясь к фасадной части офиса, я повсюду включал свет. Лестничный пролет, ведущий наверх, открыл мне свой зев: гладкие блестящие стены и сплошная темнота. Сердце мое убежало в пятки, и я почувствовал нездоровый запах пота с оттенком бурбона. Не двигаясь с места, я продолжал потеть, и тут-то я задумался: не трус ли я, в конце концов? Немного придя в чувство, я сказал себе, что старые здания успокаивают, а пьяным людям все время что-то мерещится. Сам себе напомнил, что Эзра мертв.

Я огляделся вокруг, но все выглядело как обычно: столы, стулья и кабинки регистрации – все в порядке. Посмотрев снова на узкий лестничный проем, стал подниматься. Я передвигался медленно, держась за перила. Пройдя пять ступенек, задержался – показалось, что я уловил движение, Я сделал еще один неуверенный шаг, что-то послышалось, и я остановился. Неожиданно нечто громадное и темное стало очень быстро спускаться на меня. Затем оно врезалось мне в грудь, и я начал падать. В какой-то момент меня пронзила слепящая боль, после чего наступила темнота.