Текст книги "Король лжи"

Автор книги: Джон Лаймонд Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Будьте осторожны, – попросила она, и это был тот момент, когда она говорила то, что подразумевала.

– Хорошо. Вы тоже.

На линии все смолкло, и я положил трубку на рычаг. Все вдруг оказалось не таким ясным, как я полагал. Почему той ночью Эзра отправился в этот заброшенный молл? Только что умерла его жена. Его семья трещала по швам.

Кто звонил ему и что было сказано в той тихой беседе? Ведь было уже за полночь. Пошел ли он сначала в офис и если так, то зачем? Мой отец ездил в черном «линкольне», так что большой темный автомобиль, который видел Макс, был, вероятно, автомобилем Эзры, но чей еще там находился? У Джин был темный автомобиль, как и у тысячи других людей в городе. Может, я ошибся? Могла ли быть другая причина смерти моего отца? Я вернулся к уродливой действительности – к той, которой избегал, потому что просто не хотел видеть ее. Старый молл находился меньше чем вмиле отсюда. Он был почти полностью разрушен, но место для стоянки автомобилей осталось нетронутым, поскольку там проходил низкий сырой туннель. Если Макс прав и убийца бросил оружие в ливневый коллектор, тогда оно все еще должно лежать там, подобно тем мрачным воспоминаниям, что осквернили мои мечты, если не всю мою жизнь. Мне следовало возвратиться, чтобы найти то, что осталось от последнего вздоха моего отца, но я не знал, мог ли это сделать. Однако выбора не было. Я узнаю, было ли это оружие Эзры. Тогда я смогу распорядиться им так, чтобы Миллз никогда не использовала его против Джин. А если это было не его оружие? Если все-таки я ошибся и это не моя сестра нажала на спусковой крючок?

Я подумал о Ванессе, вспомнил ее лицо таким, каким видел в последний раз. Она прогнала меня, проливая слезы на плече другого человека. Смогла бы она сделать шаг навстречу, если бы я попросил? Сделала бы она заявление, чтобы освободить меня?

Я верил, что так и будет. Несмотря на боль, которую я ей причинил. Она была хорошей женщиной. На моих часах было почти пять. Я взглянул на разгром, учиненный в моем офисе, и в какой-то момент передумал делать уборку, – это уже была не моя жизнь, и я запер офис, оставив место нетронутым. По небу плыли разорванные облака, и сквозь них просачивался унылый свет. Люди покидали свои офисы, собирали вещи и отправлялись домой, к тем же самым мечтам, которые так много когда-то значили для меня.

Никто со мной не разговаривал. Никто не поднял в знак приветствия руку. Я приехал домой и поставил машину под высокими стенами с облупившейся краской, около таких же бесцветных, словно присыпанных песком окон. Когда я наконец вошел внутрь, это походило на прогулку по открытой ране. Наша кровать была раздвинута, мой стол распотрошен, и по всему этажу валялась одежда. В каждой комнате я наблюдал ту же картину, но в последней было хуже всего. Я закрыл глаза и увидел Барбару, с ее самодовольной улыбкой, когда она оставила меня на подъездной дороге.

Я блуждал по дому, прикасаясь к некоторым личным вещам, потом перебрался в кухню и достал бутылку бурбона и стакан. Усевшись за кухонным столом, я опустошил полстакана, прежде чем увидел то, что лежало прямо передо мной на столе. Я стукнул стаканом по столу так сильно, что оставшийся бурбон вынесло словно взрывом из стакана, и он разлился мокрой дутой по газете, которую Миллз так тщательно разложила специально для меня.

Это была «Пост Солсбери», и я там был на первой странице. Не заголовок стад причиной моего гнева, а то, что Миллз положила газету так, чтобы я не мог не заметить ее. Все было рассчитано на то, чтобы причинить мне боль. Миллз поймала меня дома, застала врасплох и располосовала меня газетой за пятьдесят центов.

Мой стакан разлетелся вдребезги, ударившись о стену. Затем я вскочил на ноги.

У автора не было многих фактов, но они читались между строк. Под следствием оказался сын погибшего богатого адвоката. Он одним из последних видел убитого живым и согласился пойти на место преступления. На кону было завещание: пятнадцать миллионов долларов.

Не много, подумал я, но более чем достаточно, чтобы общество распяло тебя на кресте. И скоро они добудут кучу незавидной информации, которую выведают у соседей или коллег.

Я опять посмотрел на газету и, будто увидел будущие заголовки:

«МЕСТНЫЙ АДВОКАТ ПОДВЕРГСЯ СУДЕБНОМУ ПРЕСЛЕДОВАНИЮ…

ОБВИНЕНИЕ ОТДЫХАЕТ…

ЖЮРИ НАЗЫВАЕТ ВИНОВНОГО В ДЕЛЕ ОБ УБИЙСТВЕ ПИКЕНСА…

ВЫНЕСЕНИЕ ПРИГОВОРА СЕГОДНЯ…»

Зазвонил телефон. Я схватил трубку.

– Что! – дико и коротко рявкнул я.

Сначала стояла тишина, и я подумал, что там никого нет. Но потом я услышал влажный сопящий шум и сдерживаемое рыдание.

– Привет, – сказал я.

Крик. Рыдание. Беспомощный шепот, который поднимался до такой острой и высокой ноты, что я не мог себе и представить. Я слышал тупые и ритмичные удары и понял, что это была Джин, которая то ли билась головой о стену, то ли в отчаянии сильно раскачивалась в своем кресле. Мои собственные проблемы отступили куда-то далеко.

– Джин, – произнес я. – Все хорошо. Успокойся.

Я слышал сдавленное дыхание, как будто ее легкие морили голодом, перед тем как набраться храбрости для одного последнего большого усилия. Воздух ворвался в них, и, когда он выходил, прозвучало мое имя, но так слабо, что я его едва услышал.

– Да. Это я. У тебя все хорошо? – Я пытался быть спокойным, но Джин никогда не говорила так плохо, и я представил, как по полу растекается ее кровь или бьет струей в горячий розовой воде. – Поговори со мной, Джин. Что такое? Что случилось?

Более влажное сдавленное дыхание.

– Где ты? – настаивал я. – Ты дома?

Она снова произнесла мое имя. Проклятие. Благословение. Мольба. Возможно, все вместе. Потом я услышал другой голос, голос Алекс, но он звучал отдаленно.

– Как дела, Джин? – Прозвучали быстрые шаги по деревянному полу, они ускорялись, становились громче. – С кем ты разговариваешь? – Джин не ответила. Даже ее дыхание остановилось. – Это Ворк, да? – требовательно спросила Алекс, ее голос повышался, а я все сильнее сжимал трубку в руке словно топор. – Дай мне телефон. Дай сюда.

Потом на линии появилась Алекс, и я мне захотелось достать ее и избить.

– Ворк?

– Передай трубку Джин! Сейчас же, будь ты проклята!

– Я знала, что это ты, – сказала она невозмутимым голосом.

– Алекс, я говорю настолько серьезно, что ты не можешь себе представить. Я хочу поговорить с сестрой и немедленно!

– Это последнее, что тебе необходимо немедленно.

– Не тебе решать.

– Джин слишком расстроена, чтобы понимать, что делает.

– Это не твое дело.

– Чье тогда? Твое?

Я промолчал, и в этот момент услышал плач Джин. Я чувствовал себя ужасно беспомощным.

– Ты знаешь, через что она прошла; Алекс. Ты знаешь ее историю. Ради Бога, она нуждается в помощи.

– Да, нуждается, но не в твоей. – Я попытался возразить, но Алекс прервала меня. – Позволь мне прояснить одну вещь. Джин расстроена, потому что увидела твою фотографию в газете, ты – тупое дерьмо. Там черными буквами написано, что ты причастен к убийству ее отца. Теперь понятно, почему она расстроена?

Тогда до меня дошло. Я понял. Статья снимала обвинение с Джин. Она убила отца, а на ее брата возлагалась вина за это. Неудивительно, что ее раздирало на части. Такое могло случиться с ней – в тот день она говорила с детективом Миллз, – но реальность оказалось иной, и это ее разрывало. Открытие поразило меня. Я был вне себя и знал, что сейчас мог причинить ей больше вреда, чем помочь. Бедная Джин. Что еще она должна вынести?

– Если с ней что-нибудь случится, Алекс, ты за это ответишь.

– Теперь я вешаю трубку. Не приезжай сюда.

– Передай ей, что я ее люблю, – сказал я, но Алекс уже исчезла. Я опустил трубку телефона и продолжал сидеть за столом в дальнем углу кухни, уставившись в стену, а затем опустил голову на руки, как в колыбель. Казалось» рушится все, и я думал о том, какую еще печаль может принести этот нескончаемый день.

Когда я поднял взгляд, то увидел бутылку бурбона. Я дотянулся до нее и стал пить прямо из горлышка. Горячий ликер пьянил, и я пил слишком много, до отупения. Закрыв глаза от обжигающего ощущения, утирая что-то похожее на слезы, я услышал едва доносившийся тихий стук по стеклу в двери гаража. Я посмотрел испуганно и увидел лицо доктора Стоукса. Я пристально вглядывался в него, и он открыл дверь. Стоукс был в льняном пиджаке в полоску, белой рубашке и джинсах. Его белые волосы были аккуратно причесаны.

– Я не буду спрашивать, вовремя ли я пришел, – заявил он. – Не возражаешь, если я войду?

У него было доброжелательное лицо, морщинистое, теплое и искреннее, и я кивнул. Он вошел, осторожно ступая и проходя через узкое пространство, дверь тихо закрылась за ним. Он прижался спиной к ней, заложив руки за ремень и медленно оглядывая кухню, но это было короткое путешествие. Немного больше времени он потратил на меня.

– Где вы держите стаканы? – спросил он. Доктор был величествен и изящен. Я указал на шкаф, сомневаясь в способности собственного голоса. Стоукс прошел дальше в кухню и остановился рядом с мной. Я думал, что он протянет мне руку или похлопает по спине. Вместо этого он дотянулся до газеты, свернул ее и проследовал дальше. Он переступил через осколки разбитого стакана и наполнил два новых стакана, положив лед. – У тебя нет случайно имбирного эля? – поинтересовался он.

– Под стойкой бара, – ответил я, поднимаясь.

– Сиди, Ворк. Ты наклюкался. – Он возвратился к столу. – Тебе нравится имбирный эль с бурбоном?

– Конечно. Да. – Я остался стоять. Все было настолько прозаичным, что не воспринималось как реальность.

Он снова стал рассматривал меня, когда закончил приготовление напитков.

– Собираешься сжечь свои внутренности, пьешь прямо из бутылки? – Он вручил мне стакан. – Почему бы нам не пойти в кабинет?

Мы прошли через холл в кабинет – маленькую комнату, отделанную темным деревом, с зелеными стенами и кожаными креслами-близнецами с двух сторон холодного камина. Я зажег несколько ламп, чтобы место не казалось таким мрачным. Доктор Стоукс сидел напротив меня и потягивал бурбон.

– Я бы не пришел, будь Барбара здесь, – проронил он и поднял одну ладонь вверх. – Но…

– Она ушла, – сказал я.

– Как оказалось.

Несколько секунд мы пили в тишине.

– Как поживает ваша жена, Стоукс? – спросил я, зная, насколько абсурдно звучит мой вопрос.

– Прекрасно, – ответил он. – Она играет в бридж.

Я посмотрел в глубь холодной коричневой жидкости, которой был наполнен мой стакан.

– Она была дома, когда полиция прибыла сюда?

– О да. Она все это видела. Трудно пропустить, действительно. Их было так много, и пребывали они здесь столь долго. – Он сделал глоток. – Я видел тебя в твоем грузовике, внизу у озера. Сердцем я был с тобой, мальчик. Я неловко себя чувствую, оттого что не спустился, но в то момент этого нельзя было делать.

Я улыбнулся старому джентльмену и его сдержанному высказыванию.

– Из меня была бы плохая компания, да.

– Мне жаль, что такое случается, Ворк. Ради чего все это? Я не верю, что ты это сделал, ни одной секунды. И я хочу, чтобы ты знал: если мы можем чем-нибудь помочь, ты должен только сказать нам об этом.

– Спасибо, сэр.

– Мы твои друзья. Мы всегда будем твоими друзьями. Я кивнул в знак благодарности за эти слова, и мы смолкли на мгновение.

– Ты когда-либо встречался с моим сыном Уильямом? – спросил доктор Стоукс неожиданно.

– Он кардиолог в Шарлотт. Я встречал его. Но вот уже лет пять мы не виделись.

Доктор Стоукс глянул на меня, а затем в свой стакан.

– Я люблю своего мальчика, Ворк, больше жизни. Он моя гордость и радость.

– О'кей.

– Потерпи меня сейчас. У меня еще не наступило старческое слабоумие. История движется, и в этом есть послание – О'кей, – повторил я, озадаченный.

– Когда мы с Мэрион впервые приехали в Солсбери, я сразу же открыл офис в Джонс Хопкинсе. Во многих отношениях я был полным идиотом, но в то время не догадывался об этом. Я любил медицину. Я любил все, что ее касалось. И я был нетерпелив, ты понимаешь, стремясь создавать клиентуру. Мэрион мечтала о том, чтобы у нас была семья. Она терпела мое постоянное пребывание в офисе, но она так же стремилась к семье, как я к своей карьере, и у нас появился сын.

– Уильям, – заявил я во внезапной тишине.

– Нет, – не сразу отреагировал доктор Стоукс. – Не Уильям. – Он сделал еще глоток, осушив стакан полностью, до самого тающего льда. – Майкл родился в пятницу, в четыре утра. – Он смотрел на меня. – Ты никогда не знал Майкла. Он родился задолго до твоего рождения. Мы любили этого мальчика. Он был прекрасным ребенком. – Стоукс засмеялся ожесточенным смехом. – Разумеется, я видел Майкла только урывками. Общий обед несколько раз в неделю. Иногда сказка перед сном, В субботу в полдень прогулки там, в парке. – Он махнул головой в сторону парка, который мы так хорошо знали. Я Я работал очень много, не замечая времени. Я любил его, ты понимаешь, но я был занят. У меня была процветающая хирургическая практика. Обязанности.

– Я понимаю это, – сказал я, но он, кажется, не слышал меня. Он продолжал, не останавливаясь.

– Мэрион, разумеется, хотела еще детей, но я сказал «нет». Я все еще выплачивал долг за медицинскую школу, и времени у меня доставало только для одного ребенка, который уже был. Я был просто слишком занят. Мне трудно об этом говорить, но так было. Мэрион это не понравилось, представь себе, но она согласилась.

Я следил за движением теней на лице доктора Стоукса, за тем, как он вертел стакан в своих сморщенных тяжелых пальцах, наблюдая движение жидкости в кубиках льда. – Майклу было три с половиной года, когда он умер. За семь месяцев его убил рак. – Он посмотрел на меня, и я увидел, что его глаза были сухими. Это не избавляло от боли. – Тебе не нужны подробности, Ворк. Достаточно сказать, что нам было так плохо, что трудно даже представить. Никому не пожелаешь пережить такого. – Он покачал головой и сделал паузу. Когда он заговорил, его голос звучал слабо. – Но если бы Майкл не умер, у нас никогда не появился бы Уильям. Об этом тоже трудно говорить, но очень долго мне казалось, будто это была сделка. Теперь Майкл остался в памяти неисполненным обещанием, но Уильям реален. Я не могу представить, какой была бы моя жизнь. Возможно, лучше. Я никогда не узнаю об этом. Знаю единственное: у меня есть сын, и я не могу отделить его от своей жизни.

– Я не понимаю, зачем вы рассказываете мне это, доктор Стоукс.

– Неужели?

– Сожалею. Но я сейчас не могу ясно рассуждать.

Он наклонился и положил руку мне на плечо. Я ощутил жар его руки и напряжение в глазах.

– Ад не вечен, Ворк. Всегда остается надежда. Вот чему научила меня его смерть: никогда не знаешь, что ожидает тебя на другой стороне. Для меня это был Уильям. Для тебя тоже что-то будет. Все, что тебе нужно, – вера.

Я проникся его словами.

– Я давно не был в церкви, – сказал я и почувствовал крепкую хватку его натренированной руки, когда он поднялся на ноги. Когда он заговорил, его лицо светилось.

– Не о той вере идет речь, сынок.

– Тогда о какой? – не понял я.

Он повернулся и положил ладонь мне грудь, чуть выше сердца.

– Какой бы она ни была, она должна пройти вот здесь, – сказал он.

Глава 20

Было четыре утра, холодно и сыро. Я вглядывался в это отверстие – разрыв в земле, – никогда я не видел ничего более черного. Вокруг него мир выглядел серым, и я чувствовал себя голым в том бледном свете, Я сидел на корточках среди сорняков на самом краю стоянки. Крутой спуск, покрытый папоротником-орляком, вел к мерцающей светом воде, и я слышал ее бульканье вокруг вынесенного ливнем мусора. Что касается молла, то он оставался всего в сотне ярдов отсюда. Как и все остальное, он казался недобрым в скелетообразном свете, разрушенной крепостью в окружении бульдозеров и грузовиков, тяжелых и неподвижных. Слышался отдаленный шум, но здесь он стихал. Только вода говорила, причем устами двенадцатилетнего мальчика. Она шептала; «Давай, входи, не бойся».

Я припарковался за магазином головных уборов, на самом краю мола. Разумеется, он был закрыт, но там были припаркованы другие машины, и грузовик не вызовет никаких подозрений. Для работы я облачился в темную одежду и резиновые сапоги. Захватил с собой биту, и, будь у меня оружие, я принес бы и его. У меня также был тяжелый ручной фонарь, хотя батареи были небольшими. Я не проверил их сразу и понимал, что если поеду за новыми, то могу не вернуться.

От места, где я находился, ручей бежал по диагонали под стоянкой автомобилей. Он проходил в сотне футов от молла, а потом сужался, уходя далеко на Иннс-стрит. Первый ливневый сток был тот самый, который мне требовался. Он находился напротив входа, где нашли Эзру. Именно там бросили оружие. Я знал, что находилось под этим стоком: бетонная плита, которая возвышалась подобно алтарю, и красноглазая память, лишающая меня мужества.

– Пропади ты пропадом, – сказал я. – Это было давным-давно.

Я шел на ощупь, ноги ослабли, и я почувствовал опасность под собой. Один раз я упал, но быстро, поднялся на ноги, ударив по воде с всплеском, который прозвучал слишком громко. Мое лицо было поцарапано кустами ежевики, но в руках я все еще держал фонарь и биту.

Я был связан обязательством. Слабый шанс или никакой, но полицейские могли появиться в любую секунду. Если меня здесь найдут, все кончится. Возникнет слишком много вопросов, на которые не будет ответов. Так что на сей раз черный мрак и туннель были моими друзьями, святыней, хотя дышать становилось все труднее.

Я поклялся, что ни за что не отступлю.

Включив освещение, я нагнулся и зашел внутрь. Вход оказался ниже и уже, чем тот, что я помнил. Вода доходила до середины голени, и на дне я почувствовал то же самое – булыжники и глубокий слой грязи. Я посветил вниз вдоль туннеля: он простирался далеко, квадратный и мокрый, затем исчезал во мраке. Было много старого мусора и мертвых веток, в некоторых местах виднелись узкие дорожки грязи, которые поднимались из воды, как спины аллигаторов. Я провел пальцами по стене. Бетон был гладкий и влажный. Я помнил все отчетливо и думал о крови, слезах и криках. Направив свет фонаря на стену, я продолжил движение.

После пары десятков шагов туннель превратился в унылый металлический квадрат, подобно четырехгранникам, которые я ребенком надевал на рельсы и вытаскивал из гравия, после того как прошел поезд. Я находился глубоко в горле туннеля, дыхание мое было ровным, и сердце работало нормально. Я чувствовал себя сильным и понимал, что должен был стать таким много лет назад. Какая-то часть меня хотела найти того ублюдка, который почти разрушил меня. Но он ушел.

Я спешил, и каждый шаг все дальше отводил меня от старых ужасов детства.

Но когда я дошел до плиты под стоком, там оказалось пусто. Никакого оружия. На мгновение я забылся. В конусе слабого желтого света на плите виднелись пятна, как будто крови, я смотрел на них, и прошлое вырастало передо мной подобно призраку, столь реальному, что можно было прикоснуться. И я переживал все снова – страх боль, отвращение. Но на сей раз это не относилось ко мне. Это было о ней и о том, что я видел, – липкая кровь, выглядевшая черной на ее бедрах, ее открытые глаза и краткое синее мерцание в них, когда она благодарила меня.

Милый Боже. Благодарила меня.

У меня закружилась голова, мои руки оказались на бетоне, скребя его пальцами, как будто сдирая прошлое. Однако это был только бетон, а мои пальцы – просто плоть. Я думал о ребенке на детской площадке, вопящем из-за игрушки. Но это не было детство, и там не было никаких игрушек. Что сделано, то сделано.

Я поставил фонарь на плиту и вытер рот внутренней стороной рукава. Погрузил руки в воду и стал водить ими по дну, мои поиски становились отчаянными. Я обнаружил много грязи и камней, но не оружие. Свет фонаря мерцал. В том месте, где свет встретился со мглой, я заметил движение – крыса. Две крысы: одна присела возле стены, другая плыла против течения.

Опустившись на колени, я расширил место поиска. Оружие должно быть там! Если оно упало в воду, то его не могло унести далеко. Течение здесь не сильное. Но я подумал о ливнях, и о последнем, самом сильном, который занес хлам так глубоко в туннель. Могло ли унести оружие так же далеко? Вынести его отсюда?

Я качнулся назад, посветив вниз туннеля, – он тянула на полмили, прежде чем закончиться на другой стороне стоянки. Длинный путь.

Я искал крыс. Одна ушла. Другая наблюдала, глядя меня с каким-то презрением.

Возможно, Макс ошибся. Возможно, это был не тот ливневый сток. Возможно, оружия вообще здесь не было. Кто-то мог уже найти его. Если я искал место, чтобы замазать свою трещину, такое мог бы сделать любой другой. Время от времени люди должны находить свою дорогу в это место.

Я посветил на воду, осматривая место вокруг бетонной плиты.

Ничего.

Я сидел на плите, побитый, тяжело дыша, и свет снова замерцал. Меня это не обеспокоило. Пусть уходит. Оставит меня слепым. Теперь туннель не наводил на меня ужаса. Мои демоны остались в прошлом, у них не было основания вредить мне. Я прислонился к холодной влажной стене и положил ладонь на то место, где лежала Ванесса. Запомнило ли это место ее?

Посветив по стенам вокруг, я усомнился в этом. Обычное место, у которого нет никакой потребности в памяти. Затем я поднял взгляд. Потребовалась секунда, чтобы зафиксировать увиденное, но, когда это произошло, я ощутил новую надежду. Содержимое ливневого стока не спускалось прямо в туннель; существовал другой выступ три фута шириной, рядом с крышей туннеля.

Согнувшись почти пополам, я вскарабкался на плиту, грязную и мокрую. Это было больше чем выступ. Скорее, еще один маленький туннель. Он уходил за стену на три или четыре фута. В самом его конце был виден свет из ливневого стока. Место было завалено прутьями, сухой растительностью, мусором. Я начал разгребать все, Я выгребал и выгребал. Быстро. Отчаянно. Я почти добрался до задней стены. Напряжение росло, мое лицо упиралось в бетон, сухожилия натянулись. Наконец я почувствовал что-то твердое. Мои пальцы стали расчищать место, притягивая это «что-то». Они вцепились в него, зная, что это такое, и вырвали его оттуда. Это был револьвер. Макс оказался прав.

Я спускался на корточках вниз на плиту, как первобытный человек. Посветил на оружие, уже зная, что это было оружие Эзры. Он никогда не позволял мне подержать его в руках, нельзя было даже прикоснуться к нему, но я знал его с детства. Видя, как он тыкал им в лицо моей матери, разве мог я забыть его? Он был из нержавеющей стали, «Смит-Вессон» с изготовленной на заказ жемчужной рукояткой. Среди жемчужин была серебряная пластинка с выгравированными инициалами моего отца. Он очень гордился им, оружием богатого человека, и это объясняло, почему я помнил его так долго.

Джин знала, где хранилось оружие.

Барабан открылся со скрежетом: шесть ячеек, две из них пусты. Я увидел крошечные царапины, сделанные бойком взрывателя. «Такие маленькие метки, – думал я, касаясь их, – проделали такую большую дыру в моей вселенной». Я перевернул пистолет. Он был тяжелым и грязным. Я не сомневался, что пистолет выстрелит, если нажать на спусковой крючок. На мгновение я отчетливо представил себе это.

Я захлопнул барабан, и на какой-то момент реальность открытия ошеломила меня. Это был инструмент смерти моего отца, последний предмет, который он видел на земле. Мои пальцы обхватили твердый металл, я пытался представить глаза отца. Они были умоляющими? Выражали презрение? Или наконец в них появилась любовь? Чем прогневил он судьбу, что она заставила дочь использовать его собственное оружие против него? Взял ли он на себя ответственность или отказался даже в самом конце? Я водил пальцами по барабану, зная ответ, и это причиняло мне боль. Джин жила с его презрением – это было единственное чувство, которое у отца нашлось для нее.

Какой позор. Какой ужасный, гребаный позор.

Вдруг я почувствовал, что должен выйти из этого ада, подальше от крыс, запахов и воспоминаний. Следовало избавиться от оружия и просчитать свой следующий шаг. Но сначала нужно вытереть оружие носовым платком. Я открыл пистолет и протер его изнутри. Извлек все пули и вытер их тоже. Многих людей поджарили из-за того, что они не проделали такой работы. Потом я перезарядил пистолет и обернул тем же платком.

Если бы полицейские нашли меня с оружием, Джин была бы чиста. Хоть здесь я достиг бы чего-то, но этого было недостаточно, еще нет.

Напоследок я окинул взглядом это мрачное место, затем повернулся и стал уходить. Мне казалось, что я почувствую что-нибудь, но ничего не было, только эхо шагов, которые выводили меня на свежий воздух и под луну, осветившую все окрестности. И в том серебряном месте между откосами высоких берегов, которые походили на стены, мне захотелось стать на колени и вознести благодарность Господу – увы! Я продолжал карабкаться вверх, продираясь через шипы кустарника, пока не добрался до вершины туннеля и голос воды стал едва слышен, словно шепот.