Текст книги "История катастрофических провалов военной разведки"

Автор книги: Джон Хьюз-Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Японцы также разработали новую тактику (большая часть боевых действий в Малайе велась не в дебрях джунглей, а на редколесье или на каучуковых плантациях рядом с буковыми рощами, где была хорошая видимость), заключавшуюся в резких ударах и быстром продвижении вперед по современным малайским дорогам. Если же японцев удавалось остановить, то их пехотинцы, не прекращая стрельбы, под прикрытием деревьев обходили позиции защитников дороги с флангов. Используя подобную тактику, японцы постоянно окружали неповоротливую британскую пехоту, вынуждая ее обращаться в бегство, что подрывало моральный дух и без того измученных австралийских, английских и индийских частей.

Под бесконечными муссонными дождями упавшие духом солдаты продирались на юг, к следующему опорному пункту, оставляя врагу боеприпасы, оружие, запасы провианта и раненых товарищей. Ситуация усугублялась тем, что отступавшие солдаты то и дело сталкивались с японцами на велосипедах, маневрировавших между деревьями и обгонявших тяжелую пехоту врага. Британская разведка слыхом не слыхивала о подобном «секретном оружии» – сообщения о нем пришли в Индию уже после того, как все было кончено.

В небе над Малайей англичане также сполна вкусили последствий недооценки противника. До сих пор считалось, что японцы (даже при условии того, что их промышленность может выпускать современные самолеты, оснащенные всем необходимым оборудованием) неспособны управлять ими по западным стандартам, так как «не в состоянии переносить тяжелые перегрузки». Когда на британские аэродромы обрушилась первая волна бомбежек, насмешливые пилоты презрительно называли такую тактику «диареей», так как концентрированные группы бомбардировщиков одновременно сбрасывали свой груз над одной мишенью. Это не имело ничего общего с тактикой прицельного бомбометания, к которой готовились в Королевских ВВС.

Однако налеты японской авиации не стали от этого менее разрушительными. Применявшие отлаженную за четыре года войны в Китае тактику японские летчики дело свое знали хорошо. По приказу, полученному от головного бомбардировщика, эскадрилья сбрасывала бомбы на большой площади, что было весьма эффективно для выведения аэродромов из строя, так как хоть какой-то ущерб наносился всегда. Кроме того, по любопытному стечению обстоятельств, вводившему в ступор штаб ВВС в Малайе, японские летчики всегда знали, когда и что бомбить.

Еще одним неприятным сюрпризом, непредусмотренным воздушной разведкой, была высокая эффективность японских самолетов, особенно истребителя ВМС «Зеро».

На него не обращали внимания, один американский эксперт описал его как «легковооруженный, небронированный спортивный самолет с мотором в 1000 лошадиных сил». На деле же обладавший маневренностью стрекозы «Зеро» стал настоящей головной болью для союзников, незнакомых с его превосходными боевыми качествами. Пилоты немногочисленных и устаревших истребителей «Брюстер Буффало» быстро поняли, насколько в невыигрышном положении они оказались.

Пожалуй, самым ярким примером недооценки японской боевой мощи в воздухе (правда, уже после Сингапура) стал эпизод, когда новые американские истребители Р-40, перегоняемые на Дальний Восток, подверглись нападению истребителей «Зеро», сопровождавших бомбардировщики в налете на Северную территорию Австралии в начале 1942 года. Инцидент многим запал в память, хотя бывалые английские пилоты, закаленные в ходе Битвы за Британию, предпочли бы забыть об этом бое. Как только опытные британские летчики бросились на «Зеро» (успешно соперничавшие с Messerschmitt-109s люфтваффе), японцы быстро и умело оторвались от них и безо всяких усилий поразили одиннадцать из двенадцати Р-40, потеряв лишь одну свою машину. Такое унижение не прошло для британцев бесследно, и вплоть до окончания Тихоокеанской кампании все пилоты союзников (не только англичане, но и американцы) полагались только на скорость пикирования и огневую мощь своих истребителей, даже не пытаясь перещеголять легкие «Зеро» в маневренности.

В действительности разведка ВВС в Малайе задолго до войны все знала о «Зеро» и их параметрах. В мае 1941 года китайцы сбили этот истребитель в районе Чунцина и составили подробный отчет о его боевых характеристиках. Этот отчет в конце концов попал в Лондон, где министерство военно-воздушных сил передало его в координационный орган по Малайе – Объединенный комитет по Дальнему Востоку (ОКДВ). В Малайе же, несмотря на очевидную важность такого отчета (а авиация более всех других родов войск зависит от технологических новшеств), информацию не то что бы проигнорировали – секретный отчет попросту исчез!

Дело, однако, было не в том, что Объединенный комитет не предупредил все заинтересованные службы в Малайе о японской угрозе. Имеется исчерпывающий меморандум разведки генерального штаба в Малайе от середины 1941 года, в котором подробно описываются боевые приемы японцев и виды их вооружения. Проблема состояла в том, что от уже собранной информации просто отмахнулись некоторые штабисты, генералы и, главное, политики. Буквально накануне войны один из старших офицеров генштаба публично заявлял, что «не может понять, почему губернатор паникует и ставит под ружье местных волонтеров». Еще за день до начала японского вторжения политики продолжали колебаться. Злополучный Брук-Попхэм, запросив Лондон о возможности начала превентивной операции «Матадор» (вторжение в Таиланд с целью заблокировать перешеек на полуострове Кра), 6 декабря получил ответ, что «может действовать по своему усмотрению». Начальник его штаба, наблюдая за метаниями шефа, иронично заметил: «Сэр, вас сделали персонально ответственным за объявление войны Японии».

Если британцы и их разведслужбы недооценивали врага, то японцы отнюдь не впали в подобное заблуждение. Работа японской разведки перед вторжением в Малайю была скрупулезной и качественной. Как правило, страна-агрессор всегда владеет инициативой, в том числе и в вопросах разведки, вот и японцы за десять лет смогли создать изощренную разведывательную организацию, включавшую в себя десятки вполне легальных торговых компаний в Малайе и насчитывавшую 7000 японских резидентов и связных. Плюс к этому вдоль всего восточ-ного побережья Малайи велась интенсивная «блошиная торговля» прямо с небольших судов, и многие японские члены их команд были в действительности морскими офицерами, осуществлявшими рекогносцировку. Позже стало известно, что даже официальным фотографом морской базы Сингапура был полковник Накадзима, офицер японской разведки.

Справедливости ради отметим, что о разведывательной деятельности японцев в Малайе хорошо знали. В своих мемуарах уже после войны глава полиции Стрейтс-Сетлментса[7]7
  «Поселения у пролива» – так называлась британская коронная колония, объединявшая Сингапур и несколько владений на полуострове.


[Закрыть] писал, что размах японского шпионажа даже побудил его обратиться к губернатору с просьбой заменить по крайней мере половину персонала японских компаний неяпонцами. Просьба не нашла отклика: стратегия Лондона состояла в том, чтобы не делать ничего, что могло бы спровоцировать Японию на развязывание войны.

Порой шпионаж японцев был настолько неприкрытым, что выглядел фарсом. В конце 1940 года японский пресс-атташе в Сингапуре Мамору был арестован, что называется, на месте преступления и в конце концов осужден на три с половиной года за открытое руководство сетью японских шпионов в Малайзии (ему удалось завербовать даже капрала британской армии) и, в частности, за организацию экскурсионных туров по казармам английских войск и их военным сооружениям для офицеров японской армии, посещавших Малайю. Вопиющим случаем была несанкционированная швартовка двух японских субмарин в малайской гавани Эндау, которой владела японская горнодобывающая компания; примечательны также воспоминания капитана Коллинджа из добровольческого формирования: в сентябре или октябре 1940 года он ввдел японского офицера в полном обмундировании, наблюдавшего за учениями британской бронетехники, а затем преспокойно отплывшего на моторной лодке в открытое море, чтобы, «скорее всего, рассказать об увиденном на японском военном корабле». Вскоре после его сообщения с Коллинджем побеседовали два человека из окружения губернатора, попросивших его не развивать эту тему, «ибо политика кабинета Его Величества... состоит в том, чтобы не провоцировать япошек и избегать инцидентов любой ценой».

Спустя годы мы можем только представить себе всю беспомощную ярость офицеров ОКДВ в Малайе, собравших бесценную информацию и тщетно пытавшихся донести ее до высоких чинов в генеральном штабе.

Чем убедительней правда, тем больше опасений относительно провокации – эта нехитрая максима усугублялась еще и расслабленным течением колониальной жизни в тропическом раю, где архангелами являлись губернатор, колониальная администрация и представители старых малайских элит. Никто из них (и уж конечно не белые «сахибы») не желал ставить под угрозу свое благосостояние и готовиться к худшему. Малайя находилась далеко от военных бурь, и жизнь там, по мнению колониальной администрации, была замечательной.

Если англичане не были готовы к войне в Малайе, то японцы, безусловно, были. Нам повезло, что главный стратег победоносной 25-й армии генерала Ямаситы, полковник императорского генштаба Масанобу Цудзи, оставил детальный отчет о плане вторжения. Разработка этого плана началась 15 сентября 1941 года и сопровождалась интенсивной разведкой с воздуха. По мере приближения даты высадки десанта японские пилоты увеличили количество вылетов к аэродромам Королевских ВВС и уже не скрывались от британских средств слежения. Во время одного из таких полетов 22 октября 1941 года Цудзи лично находился в разведывательном самолете императорских ВВС «Дина» (тип 100) и обозревал место будущей высадки в районе Хота-Бару и базу британских ВВС в Алор-Стар с высоты всего лишь в 6000 футов. Подобные полеты фиксировались британцами, но никаких мер противодействия ими не предпринималось.

Еще более наглядным примером явилась история, приключившаяся с авиатехником Питером Шепардом, которому в декабре 1941 года было 18 лет. Он служил рядовым на передовом аэродроме Сунгей-Патани в северной части Малайи. Шепард, высококвалифицированный специалист, был одним из многих хорошо образованных молодых людей, откликнувшихся на призыв лорда Трен-чарда о создании новой технократической элиты, призванной помочь самому молодому роду войск Британской империи.

4 декабря 1941 года Шепард получил приказ заменить заболевшего голландского бортмеханика на борту гражданского «Локхида», принадлежавшего Голландской Ост-Индской компании. Вот его рассказ из первых уст:

К моему удивлению, мы приземлились в Камбодже на частном аэродроме, к югу от города Кампот. Учитывая то, что Французский Индокитай уже практически весь был в руках японцев, садиться в Камбодже было для голландского самолета делом небезопасным. К 1941 году французский контингент в этом районе был наводнен провишистскими элементами, поэтому ни о какой доброжелательности к англичанам с его стороны говорить не приходилось.

Столь же опасным было и мое пребывание там в качестве служащего Королевских ВВС в штатском. К еще большему моему огорчению, по пути на север голландский пилот признался, что настоящей целью полета было вовлечь единственного британского пассажира в то, что я рискнул бы назвать обычным контрабандным рейсом. Во всяком случае, это было смесью шпионского и плутовского романов – ни о чем таком до вылета мне не говорили. Я полагал, что мы направляемся в нейтральный Таиланд, а вовсе не в Камбоджу, поэтому, как вы понимаете, счастливым меня нельзя было назвать. Короче говоря, по прилете я решил держаться подальше от всего этого.

Вечером того же дня наш пилот позвал меня ужинать в ресторан. В ресторане кроме нас не было ни души. Вскоре голландец ушел во внутреннее помещение, вероятно обсуждать свои контрабандные дела, и я остался совсем один. Мне было всего восемнадцать, и я очутился в чужой стране в чужой одежде. Мне подумалось, что меня вполне могут пристрелить как шпиона, я был встревожен и, как вы понимаете, несколько пал духом. Некоторое время спустя ко мне подошел какой-то азиат и стал предлагать мне тигровый бальзам от укусов москитов, от которых я, по правде говоря, страдал. Он начал что-то говорить, но я едва мог разобрать, что именно. Из его смеси ломаного английского и языка жестов мне удалось понять, что он японец и тоже является кем-то вроде бортмеханика: слово «инженер», которое он употребил, является интернациональным. Он почему-то решил, что я его коллега из Франции. Японец выглядел очень довольным чем-то и все порывался рассказать об этом мне. Надо сказать, что он был изрядно пьян – от него сильно разило коньяком. Так мы разговаривали на чудовищной смеси языка жестов и географических названий, и в конце концов он достал свой блокнот и карту и попытался рассказать мне, где он был и чем занимался.

Он сказал, что плыл на авианосце из Японии в расположенную севернее бухту Хитокапу, где видел сосредоточенную там настоящую армаду судов. 24 ноября его перевели на юг, на остров Фукуок для проверки проведенной модернизации бомбометательных отсеков японских самолетов на аэродромах южной Камбоджи.

Японец выглядел весьма гордым собой и тем, чем он занимался и что недавно видел, и уверял меня, что мы с ним единственные, кто знает о японском флоте и о том, что тот планирует уничтожить американский флот в Перл-Харборе и одновременно высадить десант в Малайе и Сингапуре. Рассказ его сопровождался бурной жестикуляцией и междометиями типа «бум, ба-бах!». Когда я выразил свое удивление этими фактами, он, пытаясь убедить меня, вытащил из кармана что-то типа дневника и показал мне несколько грубо зарисованных им военных кораблей, которые, как он видел, встали здесь на якорь неделю назад.

Я догадывался, что сообщенные японцем сведения чрезвычайно важны, поэтому, когда он на нетвердых ногах удалился в уборную, мне пришлось вырвать страницы с рисунками из его дневника. Вернувшись, он выглядел еще пьянее, чем прежде, поэтому, когда голландский пилот сказал, что нам пора идти, я с легким сердцем оставил своего нового друга – тот общался с природой, перегнувшись через перила.

По возвращении в Малайю 5 декабря я немедленно сообщил обо всем услышанном нашему офицеру разведки ВВС. В тот же день меня доставили в Куала-Лумпур, где я имел разговор с двумя лицами в штатском, в которых я также признал офицеров разведслужб. Я передал им листки с рисунками японского бортмеханика и еще раз повторил все услышанное от него. Во время своего рассказа я утверждал, что склонен верить незадачливому японцу, который говорил мне правду, какой он ее видел, и мы сошлись на том, что если так оно и есть, то вторжения японской армии в Малайю следует ожидать в течение трех дней, начиная с 8 декабря [7 декабря по гавайскому времени, принимая в расчет линию перемены дат]. Назад в Сунгей-Патани я летел со строгой инструкцией держать язык за зубами.

Однако когда я вернулся, все оставалось по-прежнему. Несмотря на введение чрезвычайного положения, на аэродроме, к моему большому удивлению, так и не была объявлена полная боевая тревога, поэтому следующим шагом в развитии событий стал внезапный бомбовый удар японцев в семь часов утра 8 декабря, когда в результате разрыва снаряда меня буквально выбросило из солдатской душевой комнаты сквозь бетонный проем.

Я получил тяжелые ранения, был эвакуирован сначала в Батавию, а затем в Карачи и не принимал участия в войне в течение следующих двух лет, пока заживали мои раны. В начале 1944 года я вернулся в Великобританию и там был комиссован из ВВС по инвалидности.

Я часто спрашиваю себя: что стало с той информацией, которую я передал офицерам разведки в Куала-Лумпуре? До сегодняшнего дня я не могу понять, почему военное командование в Малайе в то утро не объявило полную военную тревогу, не говоря уже о том, что не отдало приказ об атаке японского флота, который, как мы все знали, был замечен у наших берегов.

Рассказ Питера Шепарда очень детален, но он представляет собой лишь один драматический пример среди массы подобных сведений, стекавшихся к британским властям в Малайе за месяц до вторжения японцев. Сами японцы, по-видимому, также допускали утечку информации в последние дни перед высадкой десанта, единственной загадкой остается то, почему на эти сигналы не реагировали британцы?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны бросить взгляд на другую фундаментальную проблему, замедлявшую работу английской разведки в Малайе: плохую организацию. Подход англичан к ведению разведывательной деятельности и координации разведслужб на Дальнем Востоке был, скажем так, легкомысленным. Конечно, вполне объяснимо, что в разгар войны с та-ким могучим и жестоким врагом, как нацистская Германия, британцы отдавали приоритет непосредственной угрозе своей государственности, а не событиям на Дальнем Востоке. Гораздо сложнее понять ту неразбериху и неорганизованность, которая царила в самой Малайе. Корни проблемы, по всей видимости, и в упущениях руководства, и в нехватке ресурсов.

Структура разведслужб в Малайе была, мягко говоря, далека от совершенства. Главным органом формально являлся ОКДВ, который должен был координировать действия трех разведслужб, источников радиотехнической разведки и учитывать сообщения МІ6, снабжая власти своевременными, точными сводками об угрозе интересам Великобритании. На самом деле основной его функцией было претворение в жизнь кодовой операции «Ультра», разработанной в Блетчли-парке. О деятельности ОКДВ написано очень мало, особенно в сравнении с его патронами в Уайтхолле, Объединенном комитете разведок и Государственной шифровальной школе. Дело, по всей видимости, в том, что, в отличие от Уайтхолла, ОКДВ имел куда меньший политический вес на Дальнем Востоке. Это была скорее очередная служба по сбору данных, нежели координационный или аналитический орган (в 1939 году ОКДВ был перемещен из Гонконга в Сингапур).

На самом деле ОКДВ был главным оплотом «Школы» на Дальнем Востоке, хотя отношение к нему в среде разведслужб было снисходительным – голос ОКДВ не был решающим на военных советах в Малайе. Более того, его представители даже не входили в такие советы из соображений особой секретности (перед падением Сингапура ОКДВ был эвакуирован оттуда, чтобы его документы не попали в руки японцев), да и голос их неизбежно потонул бы среди мнений различных гражданских и военных комитетов, ответственных за оборону полуострова. Как бы то ни было, в 1941 году в Малайе отсутствовала организация, которая координировала бы деятельность разведслужб.

Частично эта проблема проистекала из непонимания предела компетенции разведки. Военная разведка была лишь незначительным и подчиненным звеном в неповоротливой бюрократической машине, управлявшей малайскими колониями, и к тому же «настоящие разведчики» попросту не обращали на нее внимания. Это шло как от невежества колониальной администрации, так и от распространенного взгляда на «большую игру» разведок и секретных служб через призму приключенческой литературы. Все командование вооруженными силами на Дальнем Востоке было убеждено, что Secret Intelligence Service (SIS, или MI6) и поимка шпионов – это все, чем занимаются спецслужбы; о гораздо более приземленных их функциях, таких как сбор, сопоставление, интерпретация и распространение информации, не догадывались или на них не обращали внимания. До событий весны 1942 года таким важным моментам, как труд дешифровщиков, взломавших коды японцев и давших возможность читать секретные сообщения врага, не придавалось никакого значения, а если и придавалось, то такие данные не учитывались в работе оперативных и генерального штабов.

Чтобы еще больше усложнить ситуацию, появилось новое агентство, узурпировавшее функции контрразведки и осуществлявшее руководство с помощью офицера по обороне и безопасности. МІ5 всегда рассматривалась как служба, несущая персональную ответственность за шпионаж, саботаж и подрывную деятельность на территориях, принадлежавших Британской короне, и такая точка зрения бытует и по сей день. Но тогда (как, впрочем, и всегда) в МІ5 не хватало сотрудников. Раздробленность усугублялась еще и большим количеством различных спецслужб (так называемых «особых отделов») в самой Малайе. Результатом явилось то, что деятельность британских разведслужб на Дальнем Востоке была абсолютно некоординированной, а бесконечные дрязги между различными агентствами стали нормой.

Ко всему прочему и многие конкретные лица, ответственные за принятие важных решений, на дух не переносили друг друга, поэтому о каком-либо сотрудничестве между их службами не могло идти и речи. Достаточно лишь одного примера: офицер по обороне и безопасности МІ5 в Сингапуре полковник Хэйли Белл не разговаривал с главой японской секции особого отдела сингапурской полиции Морганом. Отношения между ними были настолько испорчены, что последний просто-напросто отказался сообщать Беллу (который, помимо всего, был еще и председателем губернаторской комиссии по безопасности и разведке) сведения о шпионаже со стороны японцев из соображений безопасности.

В конечном итоге конфликт между ними стал предметом внимания военных. В записях генерал-лейтенанта Персиваля, впоследствии сдавшего Сингапур, а в 1937 году бывшего главой штаба, имеется весьма примечательная характеристика Моргана: «Майору Моргану доверять совершенно невозможно. Его взгляды и заявления... несут на себе печать эксцентричности, инфантильности, сумбурности мысли и неуместной закрытости». Такая саркастическая оценка могла говорить о «профессиональной деформации» и неизбежности развития паранойи у любого разведчика после долгих лет пребывания в мире государственных секретов, но Персиваль (который, по оценке многих, лично знавших его, был гораздо более способным штабным офицером в 1937 году, нежели боевым генералом в 1941—1942 годах) не останавливается на этом: «Моргану очевидно недостает способностей, и он абсолютно не подходит для выполнения своих обязанностей... и моя оценка вполне подтверждается... его прошлыми действиями и поступками». Однако, как и все бывалые госслужащие, майор Морган обладал способностью выходить сухим ИЗ ВОДЫ: «С другой стороны, у него семи– или десятилетний контракт с государственными структурами, поэтому отправить его в отставку будет затруднительно»,– с досадой добавляет Персиваль.

Неудивительно, что, располагая людьми калибра Моргана, британская контрразведка оказалась неспособной защитить колонию от катастрофы. Моргану и его коллегам следовало бы поставить памятник, сумей они разоблачить японскую шпионскую сеть, действовавшую в Малайе в 1940—1941 годах. Чрезвычайно прискорбно то, что возглавлялась эта сеть действующим офицером английской армии.

Вероятно, капитан Патрик Хинэн был завербован японской военной разведкой во время своей поездки в Японию зимой 1938 года. Его сослуживцы по 3-му батальону 16-го пенджабского полка в Малайе относились к нему настолько недружелюбно, что Хинэна перевели на должность офицера связи воздушной разведки. Такое развитие карьеры для пехотного офицера было шагом назад, зато на этом посту Хинэн получил то, о чем может мечтать любой агент, – доступ к секретной информации. Будучи офицером связи, он обладал сведениями о дислокации частей, типах вооружения и расположении самолетов королевских ВВС на полуострове, а также о боевых планах командования.

Одной из самых больших загадок малайской кампании стала сверхъестественная способность японской авиации наносить максимально возможный урон английскому воздушному флоту. По словам одного сержанта ВВС, вспоминавшего события многолетней давности, «все было так, как будто они знали наши планы». Так оно и было. Хинэн предоставил японцам всю имевшуюся у него информацию, в частности подробный план ключевого аэропорта на севере полуострова Алор-Стар. Последний был выведен из строя опустошительными рейдами японской авиации в самом начале боевых действий, что обеспечило Японии превосходство в воздухе в ходе остальной кампании. Что еще печальнее, ему почти наверняка удалось передать врагу сверхсекретные коды и шифры, позволившие японским радистам быть в курсе передвижений армии и ВВС Великобритании в ходе битвы.

Хинэн действовал без всяких предосторожностей. Его деятельность привлекла внимание военной разведки еще до начала вторжения, но никаких мер принято не было. Однако 10 декабря 1941 года он был арестован после крайне неумелой попытки убийства своего прямого начальника, майора Франса, а его жилище было обыскано. У него нашли несколько секретных карт, операционные коды, два замаскированных передатчика и словарь кодов для зашифровки сообщений. В условиях военного времени полновесное расследование шпионской деятельности Хинэна провести было невозможно, но вскоре было установлено, что он не ограничивался личным шпионажем в пользу Японии, но также возглавлял шпионскую сеть в Малайе до войны.

С отступавшей британской армией Хинэн был доставлен в Сингапур, где в январе 1942 года предстал перед трибуналом. Ему предъявили обвинение в «осознанной передаче ценной информации врагу во время нахождения на действительной военной службе в Малайе в декабре 1941 года» и приговорили к смертной казни. Впрочем, Хинэн был не одинок. Уже после войны англичане к своему ужасу обнаружили, что в 1941 году японцы читали всю секретную переписку Черчилля и военного кабинета в Лондоне с главнокомандующим в Сингапуре.

Уайтхолл, опасаясь потери или раскрытия секретной информации в случае пересылки ее по радио или авиапочтой, в сентябре 1940 года отправил в Сингапур на быстроходном торговом судне, теплоходе «Автомедон» увесистый пакет с боевыми планами «высшей степени секретности», а также крайне пессимистичным прогнозом британских начальников штабов касательно реальной способности метрополии защитить Малайю. Капитан «Автомедона» Макьюэн и дипломатический посланник капитан Эванс имели строжайшие инструкции выбросить пакет за борт, если случится худшее.

Худшее случилось. В ноябре 1940 года на «Автомедон», шедший к северу от Никобарских островов, было совершено нападение со стороны германского рейдера «Атлантиса», расшифровавшего торговый код англичан. С дистанции 300 ярдов (изобретательный капитан «Атлантиса» Рёгге переодел часть своей команды в женское платье и поднял голландский флаг) залп из 28 шестидюймовых орудий разнес в щепки радиорубку, вывел из строя капитана «Автомедона», посланника Эванса и радиосвязь.

Командир немецкой абордажной команды Мор, говоривший по-английски, не мог поверить своему счастью. Обрадованные немцы узнали, что захватили важный пакет британского дипломатического посланника, содержащий сведения чрезвычайной секретности, а также новейшие английские справочники морских кодов, о чем сами британцы еще не знали. В Адмиралтействе сочли, что «Автомедон» был потоплен подводной лодкой, так как жертвы рейдерских захватов обычно успевали подать какой-нибудь сигнал – но это был не тот случай.

В отличие от английских морских кодов, детали британского плана действий на Дальнем Востоке немцев интересовали мало – поэтому они передали всю соответствующую информацию своим союзникам японцам. В начале 1941 года англичане еще не знали о том, что у японцев имеются копии важнейшей переписки между Лондоном и Сингапуром и вдобавок есть возможность следить за секретными радиопереговорами военно-морских сил. Когда в Лондоне узнали об этом, было уже слишком поздно. Захват «Автомедона» стал крупнейшим фиаско британской разведки на дальневосточном театре. Одной из загадок этой эпохи по-прежнему остается то, что об инциденте с теплоходом и потере бесценного груза практически не упомянуто в официальном труде «Британская разведка в годы Второй мировой войны». Однако из смены стратегии японцев после того, как немцы предоставили им материалы по Дальнему Востоку, становится ясно, что именно захват «Автомедона» был едва ли не главным катализатором все более агрессивной политики Токио, что вылилось в удар по Перл-Харбору и вторжение в Малайю. Если у кого-то и существуют сомнения по поводу исключительной важности захвата злосчастного судна, то развеять их поможет такой факт: после падения Сингапура в 1942 году капитан «Атлан-тиса» Рёгге получил в награду самурайский меч прямо из рук японского императора – знак признания, практически немыслимый для европейца. Это было свидетельством благодарности японцев за помощь в нанесении «разведывательного удара» небывалой силы.

Наряду с превосходством военной разведки японцев, некомпетентностью, недооценкой врага и плохой организацией разведки со стороны Великобритании, последним гвоздем, забитым в крышку гроба британского господства в Малайе, стала неразбериха и слабость собственного командования. Колониальная администрация была, что называется, разбита на мелкие сегменты. Открытым остается даже вопрос, кто управлял колониями в Малайе во время их подготовки к войне в 1941 году. Во всяком случае, это не были вооруженные силы (причем ни до, ни, что еще более странно, после японского вторжения).

Корень проблемы, безусловно, в колониальной администрации. При правлении сэра Шентона Томаса, бывшего губернатором с 1934 года, Стрейтс-Сеттлментс и Малайя впали в полнейшую апатию и были озабочены сохранением статус-кво и светской жизнью в колониях, совершенно абстрагировавшись от жестоких реалий внешней политики. Губернатор Томас, названный американским репортером «[напыщенным] представителем британской госслужбы... живущим в вымышленном мире, куда редко вторгается реальность, чьей первейшей заботой было оградить этот мир от любых беспокоящих факторов», был олицетворением худших черт британской системы ценностей начала XX века.

Многие, и особенно представители вооруженных сил, поспешили переложить на сэра Шентона всю ответственность за катастрофу в Малайе, однако и сам он, пусть и не в полной мере, являлся жертвой дезорганизованности управления. «Военный кабинет» Уинстона Черчилля дал губернатору строгие инструкции о важнейшем значении Малайи во второй великой войне Великобритании против Германии. Однако инструкции эти состояли не в планах подготовки к войне с Японией – в центре внимания была задача формирования финансовых резервов Империи путем продажи каучука Соединенным Штатам.

В создавшейся атмосфере приоритетной была, безусловно, экономика. Отсюда следовало, что все помехи выполнению основной задачи по добыче и продаже олова и каучука – будь то набор волонтеров в ополчение или военные учения – рассматривались как нежелательные. Несмотря на это, Томас принимал меры для улучшения взаимодействия гражданской и военной властей: помогал строить лагеря, аэродромы и пытался привлекать к этому строительству дополнительные людские ресурсы (хотя и без особого успеха). Будучи прилежным государственным служащим, Томас после войны многословно оправдывался тем, что нанимать местных жителей для различных работ и платить им разумное жалованье без финансовой подпитки со стороны метрополии было невозможно.