Текст книги "Второй медовый месяц"

Автор книги: Джоанна Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава 9

Сидя в вагоне метро и направляясь в Северный Лондон, Мэтью разглядывал попутчиков. Начинался вечер, рабочий день только что завершился, поезд был переполнен – и не только усталыми мужчинами с сумками для ноутбуков и газетами, но и усталыми женщинами, тоже с сумками для ноутбуков, дамскими сумочками и пакетами из супермаркетов. Среди этих женщин попадалось много молодых, напоминающих Мэтью о Рут. На продуманные стрижки, деловые костюмы и общий облик этих девушек никто из мужчин не обращал внимания, а если и обращал, то не больше, чем на другие неизбежные подробности рабочего дня. Мэтью невольно с грустью вспомнил, как Рут старалась следить за каждой мелочью их жизни, настойчиво и неутомимо подправляла, подтягивала и улучшала все, что портило картину, и эта тщательность изумляла его, особенно на первых порах.

Блейз, стол которого стоял за столом Мэтта, однажды признался, что не устает восхищаться нынешними женщинами.

– Мне за ними не угнаться, – с оттенком грусти признался он Мэтью в обеденный перерыв. – Я про девушек. Современных, конечно.

И он добавил, что на время решил забыть о них, чтобы получить свидетельство пилота-любителя. Если Мэтью захочет научиться управлять самолетом, он поможет это устроить, В полете чувствуешь себя так, словно все в твоих руках, и в то же время к тебе никаких претензий, а в отношениях и в бизнесе никогда не удается оправдать чужие ожидания.

– Сейчас я не оправдываю даже собственные, – признался Мэтью.

Блейз оторвал взгляд от экрана.

– Тогда снизь планку, – посоветовал он.

Мэтью поднялся со своего места и указал на него бледной женщине с огромным кофром для профессионального фотоаппарата и гигантской папкой, прижатой к груди.

На Мэтта она едва взглянула.

– Спасибо…

Старушка негритянка, сидящая рядом, в фетровой шляпке и очках в роговой оправе, повернулась к ней:

– Он не расслышал.

Бледная женщина промолчала, пристраивая папку и кофр на коленях.

– В наше время так редко встретишь юношу с хорошими манерами…

– Ничего, – прервал Мэтью, – все в порядке.

– Так почему бы не похвалить тех немногих, у кого эти манеры есть?

Шея бледной женщины покрылась багровыми пятнами смущения.

Мэтью наклонился к ее соседке:

– Я слышал, она сказала «спасибо».

Негритянка ответила ему невозмутимым взглядом.

– Надо было посмотреть на вас. Надо было улыбнуться. Может, вы устали еще сильнее, чем она!

– Но я же не…

– Кому-то с вами повезло, – повысила голос негритянка. – Какой-то женщине посчастливилось иметь рядом джентльмена.

Мэтью отвернулся. Он чувствовал, что его шея покраснела также жарко, как у бледной женщины с кофром. Толстяк, повисший на ременной петле, укрепленной на поручне, перехватил его взгляд и подмигнул. Мэтью слегка поморщился и на миг прикрыл глаза.

Поезд остановился на станции «Мургейт». Пожилая негритянка поднялась, покачивая крестиком на шее, и направилась к двери.

Проходя мимо Мэтью, она отчетливо произнесла:

– Так и передайте своей леди: ей с вами повезло.

По вагону прокатились смешки, кто-то прыснул, между лопатками по спине Мэтта потекла тонкая струйка. Он взглянул на бледную пассажирку, ожидая увидеть хотя бы проблеск сочувствия, но она упрямо смотрела в пол.

Эди попросила встретить ее после репетиции. Она подробно описала, где ее найти, объяснив, что он сразу узнает репетиционный зал в Клеркенуэлле по желтой афише с рекламой «Пилатес для беременных». Сказала, что они могли бы выпить вдвоем, а может, даже поужинать. Она казалась настолько обрадованной его звонком, в ее голосе звучало такое облегчение, что он задумался: что стряслось у родителей, если он вдруг сделался маминым любимчиком? Обычно это место занимал Бен, который принимал его как должное – впрочем, как и многое другое. Мэтью вдруг понял, что об этом месте даже не вспоминал, по крайней мере два последних года, потому что не нуждался в нем. Жаль, что сейчас оно ему необходимо.

По словам Эди, от станции подземки до репетиционного зала было минут десять ходьбы, если держать курс на шпиль Сент-Джеймса. Стоя на Фаррингдон-роуд и разыскивая этот шпиль в небе, Мэтью думал, что такой ориентир могла дать только его мать – ей одной могло прийти в голову упомянуть какую-нибудь запомнившуюся ей деталь романтической панорамы, видную лишь с одной точки. Мэтью помнил, как раньше, когда они были маленькими, Эди часто указывала в окно и спрашивала у них, что они там видят. Они равнодушно отвечали, что видят только траву, сарай и заднюю стену дома, где живет немецкий дог, а она перебивала: нет-нет, дальше, за домом – неужели они не видят океаны, старинные замки, караваны верблюдов в пустынях? Сама Эди без труда разглядела бы церковь Сент-Джеймс, находящуюся в Клеркенуэлле, стоя совсем с другой стороны, на Фаррингдон-роуд, думал Мэтью. Возможно, тот же фокус помог ей без труда вглядеться в чащу, где заплутал Мэтью, и увидеть за ней свет и надежду. Хоть что-нибудь, лишь бы избавиться от ощущения, что за последние два года он, ни о чем не подозревая, обошел гигантский круг и вернулся к тому, с чего начал.

Эди ждала его у здания, прислонившись к тумбе с рекламой пилатеса, скрестив руки на груди и надев очки от солнца.

Он наклонился поцеловать ее в щеку.

– Я опоздал?

Обхватив обеими руками за шею, Эди притянула его к себе.

– Нет, мы просто закончили пораньше. Сегодня мы радовались жизни до упаду, и эта радость всех измотала.

– А я и не знал, что Ибсен умел радоваться, – заметил Мэтью, прижатый щекой к материнскому лицу.

– Нечему было. Во времена Ибсена в Норвегии жуть что творилось. Работа была проклятием и наказанием за грехи.

– Сплошное веселье…

Эди наконец отпустила Мэтью и взглянула на него:

– Вид у тебя никуда не годится.

– Да.

– Мэтт! Мэтью! – Она взяла его за руку. – Что случилось?

Он огляделся:

– Давай поищем какой-нибудь паб.

– Ты заболел?

– Нет, ничего подобного, – поспешил ответить он и двинулся по тротуару, увлекая мать за собой. – Я все объясню, – пообещал он, внезапно ощутив легкость освобождения, наполняющую грудь и голову. – Я все тебе расскажу.

* * *

Рассел отправился на предварительный показ новой американской пьесы в театре «Ройял корт», ушел в антракте и девятнадцатым автобусом вернулся домой. Он звал Эди с собой в театр, но она сказала, что у нее поздняя репетиция, а потом другие дела – она не объяснила какие, выразилась туманно, но не таинственно, во всяком случае, не настолько, чтобы насторожить Рассела. В прошлом, конечно, у них бывали тревожные звоночки, когда Эди вдруг увлеклась своим сценическим партнером или товарищем по школьному родительскому комитету, в работу которого Эди вносила громогласный и энергичный вклад. Если уж совсем начистоту, то и у Рассела бывали обеды, дневные встречи, а однажды даже целые выходные, когда он вспоминал, какими притягательными бывают новые знакомые, новые лица и тела даже для самых верных и порядочных супругов. Но не подозрения погнали Рассела прочь из театра сразу после первого действия и усадили в автобус, а неожиданный прилив чувства, которое с недавних пор стало до боли знакомым – желания, чтобы Эди была рядом с ним, чтобы придала иной, живой и яркий оттенок всему, что он видел и слышал. Откровенно говоря, прошли годы с тех пор, как он в последний раз так отчаянно скучал по Эди. Ну и пусть, теперь он наверняка наверстает упущенное. Разглядывая в окно автобуса вечерние толпы пешеходов, заполонившие тротуары, он размышлял, чем занять себя, свой разум и чувства, если он примчится домой и обнаружит, что Эди там нет.

Но она была дома. Она сидела за кухонным столом, читала вечернюю газету, нацепив очки, и прихлебывала чай из кружки. Рядом с газетой на столе, там, куда его обычно не пускали, застыл Арси в позе египетской кошки-статуэтки – стройный, удлиненный и совершенно неподвижный.

– Спектакль дрянь? – спросила Эди, снимая очки.

– Говорильня, – откликнулся Рассел, наклоняясь, чтобы поцеловать ее. – Много слов, а смысла ноль. Ты совсем разбаловала кота.

Эди взглянула на Арси. Тот не удостоил ее ответным взглядом.

– Знаю.

– Репетиция удалась?

– Вполне. Ласло прекрасно играет излишнюю впечатлительность, но чтобы блистать, этого мало. Если он сделает из Освальда рефлексирующего нытика, публика не впечатлится.

Рассел заглянул в холодильник:

– Как насчет ужина?

– Я уже, – сообщила Эди, – но там еще осталась ветчина. Оглядывая полки, Рассел небрежным тоном спросил из холодильника:

– Ужинала одна? Или с кем-нибудь?

– Не одна. С Мэтью.

Пауза.

– С Мэтью, – повторил Рассел, не меняя позы.

– Да.

Он достал тарелку с ветчиной.

– Почему же не пришли поужинать сюда?

– Да мы не планировали. – Эди сложила газету. – Сначала зашли выпить, потом заказали пасту. Сдается мне, теперь я на пасту даже смотреть не смогу.

Рассел перенес ветчину на стол и направился к хлебнице.

– Как он?

– Рассел, – Эди резко выпрямилась, – это кошмар. Он в ужасном состоянии.

Он обернулся:

– Мэтью?

– Да.

– Потерял работу?

– Потерял Рут.

Рассел вернулся и сел к столу.

– Она его выставила?

– Нет. На самом деле все еще печальнее. Он ушел от нее, потому что она решила купить квартиру, он согласился, что ей пора, а она выбрала шикарную, возле Тейт-Модерн – и конечно, он не смог себе ее позволить, и вообще, как выяснилось, ему уже давно был не по карману их стиль жизни. Вот он и ушел, чтобы не мешать ей.

Рассел смотрел на ветчину не отрываясь.

– Мэтт ушел от Рут потому, что не мог позволить себе купить квартиру, которую она захотела? – наконец уточнил он.

– Ну, в общем, да.

Он поднял взгляд.

– Эди, что с ними?

– С Мэттом и Рут?

– Да. Нет. Со всеми с ними. Со всеми детьми – ведь они столько зарабатывают, а им все равно не хватает.

– Дело не в них, – объяснила Эди, – а во времени. Так теперь обстоят дела. Мы поженились молодыми, потому что так делали все, у нас не было ни денег, ни мебели, потому что ни у кого не было, а теперь есть, в том и разница.

Рассел вздохнул:

– Он все еще любит ее?

– Думаю, да.

– А она? Любит его?

– Ну, если она чуть ли не целыми днями шлет ему эсэмэски с признаниями, – наверное, да.

– Ничего не понимаю.

– Не важно, понимаешь ты или нет, – ответила Эди. – Так вышло, и все.

Рассел скрестил руки на столе и уронил на них голову.

– Наверное, он совсем извелся.

– Думаю, и ему так кажется.

– Бедняга, – произнес Рассел. – Бедный Мэтт. Опять в холостяцкие берлоги, снятые в складчину, опять грязь и убожество, опять беготня по клубам в поисках знакомств…

– Ни в коем случае, – перебила Эди.

Рассел поднял голову.

– Но, Эди…

– Не могу я смотреть, как он барахтается…

– Ему двадцать восемь.

– Возраст тут совершенно ни при чем. Он одинок, у него горе, он растерян, и я видеть этого не могу. Я велела ему возвращаться домой.

Рассел откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

– А я думал, только в королевских семьях взрослые дети продолжают жить с родителями, – сказал он, обращаясь к потолку. – Да, и еще в Италии.

– Его комната здесь, – напомнила Эди, – она пустует. Он будет платить нам за жилье.

– Да не в этом дело.

– Понимаю. Ты уже объяснил – Розе.

Рассел закрыл глаза.

– Ты сказал, что домой ей нельзя, потому что ты ни с кем не желаешь делиться моим вниманием.

– Я же не…

– Так вот, что бы ты ни говорил, у меня найдутся и свои желания. Я хочу, чтобы мои дети знали: здесь их ждут и всегда окажут им поддержку.

– Им это лишь во вред, – возразил Рассел. – Ничего хорошего – ни для них, ни для нас. Помнишь Лиса из «Маленького принца»?

– Какого?

– Который сказал: «Мы в ответе за тех, кого приручили».

Эди ударила кулаком по столу.

– Я их не приручаю! Я помогаю им. Это дурацкий старый миф – будто бы помощью можно навредить, потому что надо бороться самому…

– Это правда.

Эди вскочила.

– Господи, легче слона затащить на крышу!

– Ты так и не смирилась…

Она направилась к двери, яростно бросив на полпути:

– Невозможно перестать быть матерью. Только отношения с детьми длятся вечно – не считая отношений с самим собой.

– Куда ты?

Эди обернулась.

– В комнату Мэтью, посмотреть, все ли там в порядке.

В субботу он переезжает.

Погода в Кэрнсе, как доложил Элиот своей матери, обалденная: двадцать пять градусов, в небе ни облачка, а Ро заделалась буддисткой.

– Буддисткой?

– Ага, – подтвердил Элиот. – Здесь есть храм. Она ходит на уроки медитации.

– Ну что ж, молодец, – ответила Вивьен. – Ты ходишь с ней?

– He-а. Помогаю другану ковыряться с катером.

– Дорогой, ты говоришь, как настоящий австралиец.

– Ага. Ну да.

Вивьен продолжала:

– А я в субботу ужинаю с твоим папой. Опять.

– А-а…

– Не знаешь, почему он приглашает меня уже второй раз?

После паузы Элиот выдавил:

– Откуда мне знать?

– Ну, мы же разошлись…

– И что?

– Обычно люди расходятся потому, что не желают видеть друг друга.

– Ты не хочешь видеть отца?

– Я-то хочу, дорогой, но…

– Ну так значит, порядок.

Вивьен вцепилась в трубку.

– Мне бы не хотелось ставить тебя в неловкое положение, дорогой, но… но ты, случайно, не знаешь – у папы сейчас есть подружка?

После еще одной паузы Элиот ответил:

– Без понятия.

– Он тебе ничего такого не говорил? Не называл имен?

Нам и без того есть о чем поболтать. Футбола хватает.

– Да-да, конечно…

– Ма, мне пора, – перебил Элиот. – Меня ждут.

Вивьен взглянула на часы.

– Как мило! Ты с кем-то ужинаешь?

– Да нет, пивка глотнем, – отмахнулся Элиот, – пока Ро на занятиях.

– Так приятно было поболтать с тобой, дорогой. Передавай привет Ро.

– Ну, будь, – заключил Элиот. – Пока.

Вивьен положила трубку. За время разговора с сыном она нарисовала пухлые губищи в стиле основателя поп-арта Роя Лихтенштейна – блестящие, приоткрывающие зубы. Такого огромного рта на полстраницы она не рисовала давным-давно. На минуту Вивьен задумалась, означает ли это что-нибудь, и если да, то что. Наверное, что-нибудь из области психологии, а то и психиатрии, вроде того странного импульса, который побудил ее купить замшевые сандалии оттенка, который продавщица назвала «арбузным». Каблуки оказались слишком высокими, гораздо выше, чем привыкла носить Вивьен, ходить на них еще требовалось научиться. Желательно до субботы. Вивьен поспешно выдрала из блокнота страницу с гигантским ртом.

Этим утром Роза оставила на кухне записку, прислоненную к чайнику. И не забыла поставить обратно в шкаф коробку с сухим завтраком «Изюм и орешки». Записка сообщала, что после работы у Розы встреча с подругой, когда она вернется – неизвестно, так что ужин можно не готовить. Внизу был пририсован улыбающийся подсолнух и дописано: «Надеюсь, ты ничего не планировала?» Разумеется, на этот ужин у Вивьен были свои планы, потому что без них она просто не могла жить. Макс стремился отучить ее именно от склонности заранее проживать жизнь во всех подробностях. В холодильнике лежали два филе тунца, фасоль была замочена заранее, припасен пакет листьев салата. Ничего, все это можно приготовить и завтра или просто заморозить тунца, сварить фасоль и… ох, прекрати, Вивьен, перебила она себя и принялась вспоминать, как чудесно поужинала с Максом в прошлую субботу. Ясно, что и он остался доволен, иначе не пригласил бы ее снова.

Выйдя из кухни, Вивьен направилась наверх. Дверь а комнату Розы была плотно закрыта. Не открывай, предостерегла себя Вивьен, ни в коем случае не открывай, потому что, во-первых, пока что это чужая комната, а во-вторых, то, что ты увидишь внутри, тебе не понравится. И она прошла в собственную беленькую спальню, заново отделанную в непродолжительном приступе настроения «я – сильная женщина» после расставания с Максом. Розовые замшевые сандалии стояли строго параллельно кровати. Вивьен присела рядом, сбросила туфли и наклонилась, чтобы застегнуть пряжки.

На тумбочке у постели, рядом с фарфоровым подноси-ком для маникюрных принадлежностей, зазвонил телефон.

– Все хлопочешь? – спросила Эди.

– Нет.

– Сидишь в белых хлопковых перчатках?

– Вообще-то нагишом, – ответила Вивьен, упала на постель, прижимая трубку к уху, и задрала вверх одну ногу, любуясь розовой сандалией.

– Что-то у тебя голос слишком довольный.

– Только что говорила с Элиотом.

– Тогда голос был бы другим, – возразила Эди. – Кто он?

Вивьен медлила, поворачивая ногу в сандалии то так, то этак.

– Макс, – наконец призналась она.

– Значит, у тебя все по-старому.

– Мы так хорошо провели субботний вечер…

– Целовались?

– Эди!

– Да ладно тебе, выкладывай.

– Нет, – ответила Вивьен. – Я уже много лет ни с кем не целовалась.

– И я тоже.

– А на сцене?

– Не считается. И потом, там не выбираешь, с кем целоваться.

– Тебя целует Рассел.

– Да, но…

– Ты звонишь, чтобы поболтать о поцелуях? – перебила Вивьен, опустив одну ногу и вскинув другую.

– Нет. Но я не возьму в толк, зачем ты снова встречаешься с Максом.

– Я тоже.

– Но если тебе нравится…

– Да.

– Тогда делай как знаешь, – заключила Эди и без паузы продолжала: – Мэтт возвращается домой.

– Что?

– Он расстался с Рут, теперь не в себе и возвращается домой.

Нога Вивьен бессильно упала на постель.

– Бедный мальчик! Это из-за квартиры? Роза что-то такое говорила…

– Пришлось наорать на Рассела, – объяснила Эди. – Он считает, что помогать детям – значит баловать их. По крайней мере так он говорит.

– Тридцать процентов людей в возрасте от двадцати четырех до тридцати лет по-прежнему живут в родительских домах…

– Откуда ты знаешь?

– Где-то вычитала.

– Отлично, – подхватила Эди, – так и передам Расселу. Если он будет продолжать в том же духе, то Мэтт почувствует себя придурком. Как думаешь, стоит купить двуспальную кровать?

– У тебя вроде бы есть одна.

– Для Мэтью! – возмутилась Эди.

– Зачем?

– Ну, теперь все спят на широких кроватях. Сплошь и рядом. У всех, кто старше десяти лет, двуспальные кровати.

– Но ведь Мэтт расстался с Рут, – напомнила Вивьен, – с кем ему спать?

– Надеюсь, найдется еще кто-нибудь. Кто не ставит свои амбиции превыше всего.

– А я думала, тебе нравится Рут.

– И раньше нравилась, и теперь. Мы отлично поладили. Но за то, что она измучила Мэтью, мне хочется ее придушить.

Вивьен повернулась на бок. В этой позе она видела себя в высоком зеркале на двери ванной. Недурной, в сущности, ракурс: изящные изгибы бедра и плеча, тонкие щиколотки, а сплющенную и обвисшую грудь издалека не видно.

– Хочешь, я передам Розе? – спросила она.

– Нет уж, спасибо, – отказалась Эди. – Я сама ей скажу, позвоню на работу.

– После работы она с кем-то встречается…

– С кем?

– Не знаю, – многозначительно ответила Вивьен, намекая, что на самом деле ей все известно.

– Ну, Виви…

– Роза здесь, – продолжала Вивьен, – Мэтт возвращается к тебе. Хорошо еще, Бен держится.

– Будем надеяться.

Вивьен поерзала, эффектнее укладывая ноги.

– Бедненький Рассел, – сказала она.

Роза не раз пожалела о том, что пригласила Ласло где-нибудь выпить. Не стоило этого делать, просто потому, что ей на самом деле не хотелось, но за ужином в тот вечер царила такая атмосфера, эта Черил Смит так флиртовала с ее отцом, так решительно пресекала все попытки ее матери и Ласло вступить в разговор и взахлеб рассказывала о репетициях, что Роза не выдержала к в разгар вечера, так, чтобы услышала Черил, спросила Ласло:

– Может, встретимся вереду?

Он смутился:

– В среду?..

– Увы, ни в какой другой день я не смогу, – добавила Роза.

– У тебя же нет репетиций, – напомнила Черил. – На среду не назначено, – и она перевела взгляд на Розу, – так что можно и оторваться по полной.

Ласло кивнул:

– Спасибо, с удовольствием.

И вот теперь она сидела в недавно отремонтированном баре одного из центральных отелей, балансировала на высоком табурете, обитом черной кожей, опиралась локтями на высокий металлический стол и ждала Ласло. Эди не слышала, как они сговорились, а Роза не поставила ее в известность. Она надеялась, что и Ласло ничего не скажет ее матери, хотя по-щенячьи обожает ее. Надо будет пропустить по бокалу и разойтись, и постараться, чтобы он не стал ни предлагать вторую порцию, ни намекать на следующую встречу. Узнав, что Ласло считает ее избалованной, Роза не могла думать о нем, не испытывая неприязни и вместе с тем странной, но несомненной заинтересованности. Страшно подумать, на что ее способен толкнуть темперамент, особенно его вспышки при виде чужих людей, которые в обществе ее родителей чувствуют себя гораздо свободнее, чем она сама.

Роза заметила Ласло раньше, чем он высмотрел ее. Он был во всем черном, со свободно обернутым вокруг шеи ярчайшим бирюзово-синим шарфом, и на миг Роза подумала – с возмущением, словно он не имел на это никакого права, – что он, пожалуй, почти красавец. Она помахала ему рукой, он увидел это не сразу, а когда все-таки разглядел, то удостоил почти незаметной улыбки.

– Я надеялся, что ты меня не дождешься.

Она указала на свой стакан:

– Надо было допить.

Он бросил черный холщовый рюкзак под стол.

– Принести тебе еще?

– Да, спасибо, – согласилась Роза. – Водку с тоником.

Он кивнул и направился к барной стойке. Роза задумалась, хватит ли ему денег, чтобы расплатиться, а затем помрачнела, сообразив, что и у нее столько не наберется. С другой стороны, Ласло наверняка получает минимальное пособие актерского профсоюза, а поскольку до достижения двадцати пяти лет он имеет право лишь на молодежное пособие, то денег у него скорее всего в обрез.

Когда он вернулся с ее водкой и бутылкой пива, она коротко бросила:

– Извини, мне следовало заплатить самой.

– Ничего подобного.

– Это же я пригласила тебя выпить.

Он пожал плечами.

Она добавила:

– Теперь ты окончательно убедился, насколько я избалована.

Ласло взгромоздился на табурет напротив нее и тихо возразил:

– Это здесь ни при чем. Напрасно я вообще это сказал.

– Почему напрасно, если это правда?

Он придвинул к себе бутылку.

– Такое обычно не говорят людям в первые же двадцать минут знакомства.

– Угу. – Роза подняла стакан. – Ну, будем.

Он ответным жестом поднес к ее стакану бутылку.

– И все-таки, что ты имел в виду? – спросила она.

– Послушай, давай просто забудем…

– Я думала промолчать, но раз уж не смогла, хочу услышать ответ. Что ты имел в виду?

Он ссутулился над столом. Выглядел он прямо-таки гламурно – должно быть, из-за экзотического шарфа – из шелка-сырца, привезенного откуда-то с Дальнего Востока.

– Лучше бы нам…

– Ласло, пожалуйста, – прервала Роза.

Он метнул в нее быстрый взгляд.

– Ну хорошо, мне просто показалось… по твоему виду я решил, что ты принимаешь все как должное.

– Что именно?

Он пожат плечами:

– Свою мать. Родителей. То, что у тебя есть дом, есть куда прийти.

Роза сложила руки на коленях и уставилась на него в упор:

– А тебе некуда?

– Вообще-то да. По крайней мере у меня нет такого дома, как у тебя.

– И родителей тоже?

– Мой отец живет в Аризоне. Мать вышла за русского, и они живут в Париже вместе со своими двумя детьми. Моя сестра учится на врача, уже почти доучилась, и живет в общежитии при больнице.

– А ты?

Ласло застеснялся.

– Ну вот, получается душещипательная история в духе Диккенса…

– Где ты живешь? – не отставала Роза.

– Снимаю комнату…

– Где?

– На Мейда-Вейле.

– Это, если не ошибаюсь…

– Почти Килбурн, – подсказал Ласло. – А комната – в доме бабушки бывшего парня моей сестры.

Роза подалась вперед:

– А почему там?

– Потому что я живу там почти даром – хозяйке нравится, что в доме есть мужчина. Она помешана на безопасности.

– Ужасно, да?

Ласло молчал.

– Угнетает? – подсказала Роза.

– Знаешь, – вздохнул он, – обычно старики меня не раздражают, но это уж слишком. Она даже окон никогда не открывает.

Роза глотнула из своего стакана.

– Вонища небось?

Ласло кивнул.

– Значит, когда начнутся спектакли, тебе придется таскаться из Килбурна в Ислингтон?

– Как многим, – пожал плечами Ласло. – Мы, актерская братия, вечно живем где придется.

– «Актерская братия», – передразнила Роза.

Он вспыхнул.

– Да, я из таких, – заявил он. – Из актеров. И твоя мать тоже. С чего тебе вздумалось глумиться, не понимаю.

– Я не глумилась…

– Верится с трудом.

– Извини.

– Ладно.

– Мне очень жаль, – сказала Роза, – честно.

Ласло не отвечал.

– Извини меня, – попросила она, – ну пожалуйста.

Он медленно поднял голову.

– Это мой символ веры, – признался он.

– Театр?

– Актерская игра, – без тени усмешки объяснил Ласло. – Я верю в энергию, которую она излучает. В одержимость и страстность и в умение оставаться самим собой. Мне нравится эта сосредоточенность, нравится, что я сделал такой трудный выбор и теперь могу показать, на что я способен.

– А я ни о чем таком никогда не думала, – призналась Роза.

– Потому что не слушала свою мать.

– Мама никогда в жизни ничего подобного не говорила.

– Ей это ни к чему, – с горячностью заверил Ласло, – ей не нужны слова. Если бы ты принимала ее игру всерьез, ты поняла бы все без слов.

Роза промолчала, вертя в руках стакан. В ней нарастало неловкое желание, отмахиваться от которого не хотелось, – желание вновь хоть как-нибудь извиниться, предстать в лучшем свете.

– Эта твоя комната… – с расстановкой начала она, – в Килбурне…

Он раздраженно нахмурился, словно его отвлекли от важного и увлекательного разговора банальностями, не стоящими внимания.

– Ну?

– Ты рассказывал моей матери?

– О чем?

– О том, в каких условиях вынужден жить?