Текст книги "Второй медовый месяц"

Автор книги: Джоанна Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава 4

Вивьен Маршалл работала в книжном магазине неполный день. Она согласилась бы и на полный, но ее муж Макс, с которым она разошлась четыре года назад, мог узнать об этом и перестать выплачивать ей содержание, тем более что был не обязан делать это теперь, когда Элиот перебрался в Австралию. Вивьен хотела не столько денег как таковых, хотя и они пригодились бы для содержания коттеджа в Ричмонде и машины, сколько хоть какой-нибудь ниточки, связывающей ее с Максом. Когда он предложил расстаться – Вивьен знала, что к этому идет, но предпочла зажмуриться, как делают сидящие в машине, когда столкновение неминуемо, – она согласилась, только чтобы Макс, раздраженный ее возражениями, не потребовал развода.

Развод с Максом Вивьен не прельщал. Ей не хотелось даже разъезжаться с мужем, каким бы ненадежным он ни был и как бы ни бесил ее порой. Макс не только был отцом Элиота, но и в отличие от других мужчин служил источником энергии и живости, без которого жизнь Вивьен теряла краски.

– Казалось бы, – сказала она Элисон, которая заведовала книжным магазином, – мне радоваться надо, что я больше не живу в подвешенном состоянии, на каких бы крюках меня ни подвешивали. А я по ним скучаю.

Элисон, которую не привлекали мужчины того типа, к какому принадлежал Макс, до старости не вылезающие из джинсы и кожи, сказала, что, по ее мнению, у этих крюков есть нечто общее с распялками для сырой окрашенной ткани.

– Что именно? – спросила Вивьен.

Элисон вздохнула. Хоть Макс и не в ее вкусе, временами она сочувствовала ему. Похоже, Вивьен создана специально для того, чтобы испытывать терпение окружающих.

– И те крюки, и эти, – ответила Элисон и надела очки.

Вивьен продолжала вытирать пыль. Много лет назад, когда Элиот был еще настолько мал, что терпел мамины поцелуи у школьных ворот, Элисон предложила Вивьен эту работу и ясно дала понять: книготорговля – занятие не для белоручек, готовых только вести приятные литературные беседы с образованными покупателями.

– Скорее, это что-то вроде вечного переезда: бесконечные неподъемные коробки, связки книг, закатанные в термопленку. Безостановочная уборка. Списки и каталоги. Общение с тяжелыми людьми.

Вивьен обвела взглядом магазин. Пристрастие Элисон ко всему южноамериканскому бросалось в глаза: шерстяные настенные панно ядовитых оттенков, плакаты с Фридой Кало и Христом Искупителем в Андах, целая полка с книгами чилийских поэтов.

– Я люблю домашнюю работу, – сказала Вивьен.

И если вдуматься, всегда любила. В детстве, когда у них с Эди была общая комната, разделенная розовой бейкой, приколотой булавками к ковровому покрытию, половина Вивьен была образцом опрятности. По утрам в субботу она протирала пыль с любимых безделушек салфетками, оборачивала бумагой любимые книги. Очевидно, домовитость и притянула ее к Максу – человеку, в душе которого царил хаос, несмотря на внешнюю организованность. Благодаря ему у Вивьен возникало захватывающее ощущение, будто она нарушает правила, чтобы бытье ним, сворачиваете чистенькой дорожки, проложенной воспитанием, и бросается очертя голову в омут приключений. Увы, со временем стремление к чистоте взяло верх, и Макс заявил, что ему нечем дышать.

И принялся бросать ей один вызов за другим – шампанское среди ночи, неожиданная поездка в Нью-Йорк, секс в машине чуть ли не под окнами соседей. Заметив, что не вызвал у Вивьен энтузиазма, он печально смотрел на нее, вздыхал и говорил, что материнство изменило ее до неузнаваемости.

Обмахивая стеллаж с книгами о путешествиях синтетической метелкой, которой полагалось притягивать пыль, словно магниту, Вивьен думала, что ее изменило не материнство, а Макс. В роли матери она чувствовала себя настолько уютно, что была готова подарить Элиоту братьев и сестер, если бы не была поглощена стремлением не дать Максу сбиться с пути. По сути дела, благодаря Максу она отдохнула от себя самой, побывала в кратком, но насыщенном отпуске, но никаких перемен с ней не произошло. Макс пытался ее изменить, и отчасти она надеялась, что ему это удастся, однако стержневая, глубинная Вивьен оставалась прежней и заполняла холодильник кубиками замороженного морковного пюре для малыша Элиота гораздо охотнее, чем бросала домашние хлопоты ради очередной затеи легкого на подъем Макса, который никогда не давал ей времени на сборы и не объяснял, какая одежда понадобится там, куда он ее тащит.

Вот Элиот, не удержалась от сравнения Вивьен, совсем не похож на отца. Да и от матери унаследовал не много. Элиот требовал от жизни максимальной простоты, под которой подразумевал полное отсутствие принуждения, в том числе и упоминаний о нем. Его австралийская подружка, насколько могла судить Вивьен по телефонным разговорам, избрала своим девизом лаконичность. Они жили в пяти минутах ходьбы от пляжа, работали слегка, в охотку, занимались водным спортом и пили пиво. На последней фотографии, присланной Элиотом по электронной почте, оба валялись на песке, тонкие и загорелые, с одинаковыми сосульками вы – цветших мокрых волос и браслетами из бусин. Девушку знали Ро.

– Это уменьшительное от Розмари? – спросила Вивьен.

– Нет, – помолчав, ответил Элиот. Он уже заразился австралийским акцентом и интонациями, превращающими каждое утверждение в вопрос. – Это вообще не уменьшительное.

Просто Ро.

Когда он повесил трубку – «ну, я пошел, мам. Бывай», – Вивьен слегка всплакнула. Затем поднялась с кухонного стола, на который присела, когда нахлынули слезы, высморкалась и собрала в специальный мешок одежду для химчистки – как полагается, аккуратно свернутую, не влажную. Через час она позвонила отцу Элиота и пересказала разговор с сыном, умудрившись не расплакаться.

– Вот и хорошо, – откликнулся Макс, не переставая стучать по клавишам лэптопа – Вивьен слышала этот стук в трубке. – Тем лучше для тебя, Виви. Значит, ты уже привыкаешь к тому, что он вырос. – Он помедлил и перестал стучать. И добавил тоном, которым всегда подчеркивал, что правильно выбрал одну из двух сестер: – Не то что Эди.

Вивьен прислонилась к стеллажу с книгами о Восточной Европе. Метелку она положила на несколько путеводителей по Праге. Может, Макс прав. Может, после разговоров с Элиотом она плачет вовсе не потому, что ему уже двадцать два и он предпочел жить в австралийском Кэрнсе, а потому, что ему уже не восемь и не десять лет, и время, когда она знала о сыне каждую мелочь и держала под контролем его жизнь, давно истекло. И может, это знание и контроль на несколько лет настолько захватили ее, что она перестала беспокоиться о Максе – о том, чего он хочет и, самое важное, какие его желания она готова исполнить. Вивьен оплакивала потерянного малыша, а не утраченную роль, подобно Эди.

Взявшись за метелку, Вивьен провела ею по обрезам пражских путеводителей. Эди и вправду растеряна, выбита из колеи тем, что из дома ушел последний из ее детей, и потому абсолютно равнодушна к чувствам бедного старины Рассела. Вивьен всегда любила Рассела, но, конечно, ему не сравниться с напором и обаянием Макса, вдобавок и дети Рассела и Эди – за исключением Мэтта, единственного, кому Макс охотно уделял время – ушли из дома бестолково, по-дилетантски. Розу жалко: слишком горда, чтобы вернуться домой, и слишком безденежна, чтобы сохранить независимость. А Бен живет у девушки, которая однажды подстригла его, – одной из практиканток, которым доверяют клиентов по утрам в субботу… Вивьен обмахнула последние книги секции путешествий и торжествующе вскинула метелку. Бедняжка Эди.

– Это надолго? – спросил Барни Фергюсон.

Он стоял у изножья кровати, обернув талию банным полотенцем. Волосы были влажными. Кейт лежала на подушках с чашкой чаю, которую он ей принес, и счищала с разделенного на половинки печенья заварную прослойку.

– Я же просила сухого печенья.

Барни тряхнул мокрой головой.

– Другого не было. Только это и какие-то розовые вафли. Долго она у нас пробудет?

Кейт прикрыла глаза.

– А если месяц?..

– Целый месяц!

Кейт осторожно откусила печенину.

– Четыре недели. Всего-навсего.

– Четыре недели – это много, – возразил Барни. – Пятая часть времени, которое мы женаты.

Она открыла глаза.

– Барни, я не могла не пригласить ее.

– Почему?

– Потому что она мой лучший друг и у нее сплошные неприятности.

– Твой лучший друг – я.

– Значит, моя лучшая подруга.

– А если она не найдет работу…

– Найдет. Должна.

– И ужин, ужинать нам придется всем вместе…

– По вечерам она будет уходить.

– Ты же говорила, что у нее нет денег, – напомнил Барни. Кейт снова прикрыла глаза.

– Ну пожалуйста, Барни.

Он обошел вокруг кровати и присел на край рядом с Кейт.

– Я просто не хочу тебя ни с кем делить.

– Знаю.

– И хотя против Розы я, честно, ничего не имею, она не настолько нравится мне, чтобы пускать ее к нам жить.

Кейт вздохнула.

– А я как раз собирался перекрасить ту спальню, – продолжал Барни. – В желтый цвет, со слониками.

– Почему со слониками?

– В детстве я их обожал.

Кейт взглянула на мужа.

– А если малыш будет обожать медвежат?

– Значит, нарисуем медвежат.

– Роза умеет рисовать, – сообщила Кейт. – Может и медвежат нарисовать вместо платы за жилье.

– Хочешь сказать, ты разрешила ей пожить у нас даром?

– Только попросила оплачивать часть счетов, – еле слышно призналась Кейт. – Извини.

Барни поднялся.

– На тебя невозможно сердиться. У тебя слишком жалкий вид.

– Вот и хорошо…

– Но на мисс Розу Бойд я рассержусь, если выяснится, что образцовой квартирантки из нее не вышло.

– Гостьи.

– Вот именно – гостьи.

Кейт одарила его полуулыбкой, которую, как всегда говорил Барни, он заметил первой, когда сумел отвести взгляд от ямочек у нее под коленками.

– Обещаю, больше я ни о чем не попрошу.

– Нет уж, лучше поклянись.

Он впился в нее взглядом, притворяясь рассерженным, затем поднялся и направился к двери спальни.

– Барни…

Он обернулся.

Кейт вновь улыбнулась.

– Спасибо тебе.

Барни ответил ей улыбкой. Ни одна из его замужних сестер еще не произвела на свет детей, и родители готовы были носить его на руках как гения потенции.

Он погрозил Кейт пальцем.

– Только из милости, – продолжая улыбаться, предупредил он.

Для встреч с претендентами на роли в «Привидениях» была выбрана комната над пабом на Канонбери-роуд. Это помещение использовали для всевозможных целей, здесь же проводили уроки хореографии, поэтому вдоль одной стены с рядом мутных зеркал, создающих призрачный, подводный эффект, был приколочен балетный станок. В углу комнаты, по обе стороны от замусоренного ломберного стола, в серых пластиковых креслах восседали режиссер и продюсер постановки – на взгляд Эди, вдвое моложе ее, – а на полу возле их ног стояли жестяные пепельницы из паба. За пианино сидела тоненькая девушка в черном; еще один человек, в серой лыжной куртке, читал газету.

Эди сразу решила: поскольку на это прослушивание она отправилась лишь для того, чтобы задобрить своего агента, который жаловался, что Эди не в том – «повторяю, абсолютно не в том» – положении, чтобы привередничать, без тщательной подготовки она вполне может обойтись. Пьесу она прочитала всего один раз, галопом, и не стала ни выбирать одежду соответственно эпохе, ни пытаться вжиться в образ фру Альвинг.

Тем утром она заметила, как внимательно наблюдает за ней Рассел.

– Я не в духе, – заявила она, разливая кофе.

– Да?

– Никак не могу собраться. Слишком… внимание рассеяно.

– Жаль, – сказал Рассел, надевая макинтош. – Это чудесная роль.

– Это чудесная роль, – услышала она от режиссера. У него было узкое смуглое лицо и козлиная бородка.

– О да.

– Вы когда-нибудь прежде играли в пьесах Ибсена?

Эди покачала головой. Однажды ей досталась роль гостьи без слов в пьесе «Когда мы, мертвые, пробуждаемся», но этот случай не заслуживал упоминания.

Продюсер посмотрел на нее.

Тоном, который Эди сочла вялым и равнодушным, он спросил:

– Что вы знаете об Ибсене?

Эди встретила его взгляд.

– Он был норвежцем. Низкорослым. Очень.

– Ясно.

Режиссер повернулся к мужчине, читающему газету.

– Айвор будет подавать реплики пастора Мандерса. Первый акт, сцена, в которой героиня рассказывает о поведении мужа.

– Хорошо. – Эди отошла к стулу возле зеркал, бросила на него сумочку и полезла в нее за книгой.

– С нашего экземпляра, будьте любезны, – остановил ее режиссер.

Эди обернулась. В руках он держал кипу листов.

– У нас слегка подправленный перевод Питера Уоттса. – Он взглянул на мужчину с газетой. – Айвор говорит по-норвежски.

Эди медленно вышла вперед.

– Мы вас послушаем, – пообещал продюсер, – но лично я считаю, что фру Альвинг должна быть повыше ростом.

Мужчина с газетой в первый раз за все время оторвался от чтения.

– Хорошее лицо, – заметил он по-английски с явным акцентом.

– А рост? – возразил продюсер. – Для достоинства это важно. Перед нами женщина, на долю которой выпали страдания.

– Думаете, на мою нет? – спросила Эди.

Никто не ответил. Она взяла у режиссера бумаги.

– Вы точно хотите меня послушать?

Он мимолетно улыбнулся.

– Вы же здесь.

– И этого достаточно?

– Мисс Аллен, вы подали заявку на участие в этом кастинге…

Эди сглотнула.

– Прошу прощения.

Девушка за пианино вмешалась:

– Клара подходила по росту.

Все обернулись к ней.

– Да.

– И подготовилась заранее, продумала все до мелочей. Она поняла, что это развитие образа героини «Кукольного дома». Все это могло бы случиться с Норой, если бы она осталась.

Эди ждала. Ее начинало слабо подташнивать, как бывает, когда долго уверяешь себя, что тебе все равно, не очень-то и хотелось, а затем вдруг понимаешь, что на самом деле твое равнодушие – лишь видимость.

Продюсер перевел взгляд на Эди.

– Вы заметили, что между этими героинями есть связь, мисс Аллен?

– Сейчас – да…

Айвор отложил газету и поднялся. Даже в свободной лыжной куртке он выглядел плотным и коренастым; его глаза были светлыми, блекло-голубыми.

– Я буду играть пастора Мандерса уже в седьмой раз, – сообщил он Эди.

– Бог ты мой.

– Три постановки в Осло, одна – в Эдинбурге, одна в Скарборо и одна – здесь, в Лондоне.

Она нервозно улыбнулась.

– Так вы норвежец?

– Наполовину.

– Ваш отец?..

– Мать.

Эди кивнула.

– У вас, – продолжал Айвор, – есть удачная реплика.

– Правда?

– Да, вот эта: «Во мне говорит нечистая совесть».

– М-да, – с усилием отозвалась Эди, – по крайней мере это я должна была знать.

Режиссер подался вперед:

– Пора начинать. Вы у нас не единственная.

Эди смотрела на листы с текстом пьесы:

– С какого места…

– Я начну, – вмешался Айвор. – С реплики «у меня прямо голова кругом идет».

Эди широко раскрыла глаза.

– Наизусть? Без текста?

Айвор улыбнулся.

– Он мне не нужен.

– От такого поневоле растеряешься… – засмеялась она.

– Ничуть. Совсем наоборот. Для вас это благо.

– Да?

– Это все равно что играть в теннис с партнером, который гораздо сильнее вас, – с улыбкой пояснил он.

Эди сглотнула. Нарастающее раздражение уже вытесняло тошноту.

– Ну конечно.

– Начинаем.

– Отлично.

– Я подам знак, когда можно закончить.

Эди перевела взгляд на режиссера: он смотрел не на нее и не в текст. Она кашлянула.

– Извини, – глазом не моргнув вступил в разговор режиссер, – извини, Айвор, но когда заканчивать, решу я. – Он медленно прошелся взглядом по всей комнате и наконец засмотрелся в окно. Продюсер изучал собственные ногти.

– Поехали, – скомандовал режиссер.

По своему обыкновению, Рут Манро засиделась в офисе дольше всех. Она считала, что своей сознательностью не только подает хороший пример, но и экономит утреннее время, разгребая мелкие дела накануне вечером: стол в полном порядке, почти на все письма из США написаны и отосланы ответы, рабочие бумаги собраны в аккуратную стопку и придавлены гладким серовато-белым камнем-голышом, подобранным на пляже в Девоне во время одного из первых выходных, проведенных вместе с Мэтью Бойдом. Оставаясь одна в офисе, она получала возможность сбавить темп, подумать, воспользоваться преимуществами краткого и ничем не заполненного промежутка времени между рабочим днем и предстоящим вечером. И кроме того, у нее появлялось время для поддержания дружеских связей.

Ближайшая подруга Рут Лора два года назад уехала в Лидс, работать в юридической фирме. За эти два года Лора успела обручиться с коллегой-юристом и купить на перестроенной набережной Лидса квартиру с двумя спальнями, балконом и прачечной в подвале по швейцарскому образцу. Именно Лора, гордая обладательница подаренного на помолвку кольца с бриллиантом от Тиффани и планирующая к свадьбе покупку туфель от Веры Вон, дала Рут понять со всей убедительностью, на какую способны лишь лучшие подруги: если в ближайшее время Рут не обзаведется собственной квартирой, то совершит непоправимую ошибку.

По электронной почте Рут отправила Лоре снимки лофта в Бэнксайде, и Лора с энтузиазмом одобрила его, особенно перегородки из стеклоблоков и высоченные потолки.

«Бери!» – написала она.

Рут медлила три дня, пока желание излить душу боролось в ней с преданностью Мэтью, и наконец все-таки написала: «Да я бы с радостью. Если бы не Мэтт».

«Ему не нравится?»

Прошло еще два дня.

«Да нет, – нехотя призналась Рут, – по-моему, нравится. Он беспокоится о деньгах».

Лора выходила за адвоката, который зарабатывал больше ее, и, по мнению Рут, это обстоятельство лишило ее подругу чуткости.

«Хочешь сказать, ему не по карману?»

«Да».

«А тебе?»

«Мне – по карману», – написала Рут.

«И за чем дело стало?»

Рут отвела глаза от экрана. Теперь, когда в офисе больше не было ни души, отчетливо слышалось невнятное гудение кондиционера, не заглушающее шум Ливерпуль-стрит за окнами. Вообще-то Мэтью не говорил, что не может позволить себе покупку лофта в Бэнксайде в равных долях, – он просто дал понять, что не станет – не хочет? – даже говорить об этом. В последнее время он развил в нынешней квартире бурную деятельность, чинил все подряд, хотя Рут считала, что об этом должны позаботиться будущие жильцы, но избегал любых попыток втянуть его в разговор о новом лофте. Рут снова посмотрела на экран.

«Дело в том, – написала она, – что мы никогда не обсуждали, что, кто и кому должен. Думаю, просто нам обоим не хотелось подчеркивать разницу. И она, в сущности, не играла роли – до сих лор. Мы неплохо справлялись. – Она помедлила. Лора обязательно прицепится к этим словам. – Только не спрашивай, почему мы не прояснили все сразу. Ты же знаешь, как бывает вначале. Когда все равно, кто и сколько зарабатывает, – лишь бы быть рядом, а к тому времени, когда тебе становится не все равно, модель поведения уже сформировалась. – Она замерла, подумала и напечатала: – Я люблю Мэтта».

Она уронила руки с клавиатуры на колени. Сейчас Лора ответит, что на ее месте каждая любила бы Мэтта – ведь он такой внимательный, порядочный, честный, его невозможно не любить. И при этом намекнет, защищенная гарантиями своей блистательной помолвки: можно строить любовь и на одной привлекательности, но такой стимул, как общие амбиции и уважение к профессиональным достижениям, тоже не помешает. А заодно добавит – и будет совершенно права, – что проблему неравенства Рут и Мэтью следовало устранить на ранних стадиях отношений и что никакие упоительные прогулки рука об руку по девонским пляжам не должны ослеплять Рут, если они ездили туда на ее машине, поскольку у Мэтью нет своей, и останавливались в отеле такого класса, который Мэтью, откровенно говоря, просто не потянул бы.

Не то чтобы он не вносил свою долю, размышляла Рут, – он вносил ее, порой с почти болезненной настойчивостью, однако она не могла не заметить, как туго у него с деньгами, весь последний год, и хотя искренне сочувствовала ему, продолжала считать, что его трудности не должны быть превыше ее амбиций, и если ему что-то мешает, незачем считать, что такие же препятствия стоят и у нее на пути. Если слишком многим жертвуешь, дружно решили они с Лорой однажды поздно вечером, во время беседы за бутылкой вина, под Дайану Кролл из стереосистемы, то рано или поздно человек, ради которого идешь на жертвы, неизбежно начинает раздражать тебя. «Долг», «честь»… всей этой архаике место в справочниках по истории, в словарях времен империи, до которых уже никому нет дела. Женщина не обязана умалять свои достоинства, лишь бы приспособиться к мужским слабостям. Нельзя отказываться от желаний и стремлений, от мечты о роскошной квартире в Бэнксайде, только потому, что твоему мужчине ни за что не наскрести денег, чтобы внести свою долю. Рут взяла ручку.

«Значит ли это, – написала она в блокноте, – что я недостаточно сильно люблю его?»

Она вырвала из блокнота листок и скомкала его.

«Или что моя система ценностей настолько искажена, – продолжала она, – что в настоящий момент квартира мне нужна больше, чем мужчина? Но почему я так прикипела к этой конкретной квартире? Что в ней особенного?»

Она подняла голову. Сбоку на столе стояла фотография Мэтью в черной бамбуковой рамке, сделанная во время отпуска на Мальдивах: он сам предложил эту поездку, а потом едва расплатился за нее – она же видела. Но на снимке тревоги не отразились. Одетый в белую футболку, Мэтью широко улыбался, и над его растрепанной головой простиралось небо, лазурное, как дельфиниумы.

Рут вырвала из блокнота второй лист и выбросила его. Потом еще раз бегло просмотрела последнее письмо к Лоре. Какой удобный шанс для Лоры поучать подругу и умолять ее не вредить самой себе. Рут перевела курсор вверх, чтобы закрыть окно.

«Сохранить изменения данного сообщения?» – вежливо спросил компьютер.

Рут нажала кнопку «Нет». И посмотрела на Мэтью, хохочущего на тропическом пляже.

– Прости, – сказала она.

Не успев войти в дом, она уже знала, что Мэтью вернулся раньше, чем она. По освещенности окон она определила, какие лампы он включил, что ждет ее на втором этаже и даже какой будет атмосфера в доме. Порой она сожалела о своей внимательности. Иногда думала, как, должно быть, спокойно быть ненаблюдательным человеком, не склонным к аналитике. Мэтью как-то раз ласково заметил, что она несет двойную нагрузку, проживая свою жизнь дважды: один раз – в режиме предварительного просмотра, второй – в действительности.

«И как же ты, – добавил он, прикладывая ладони к ее щекам и касаясь лбом ее лба, – потратишь три лишних дня в конце жизни, которые к тому времени уже успеешь прожить?»

Она вставила ключ в дверной замок. В общем холле, солидно отремонтированном в стиле минувшего десятилетия, стоял только столик под старину, на который выкладывали всю почту, принесенную в здание. Мэтью уже перебрал ее конверт за конвертом и выбрал их почту, но Рут почему-то всякий раз тянуло перепроверить его. Вот и отец был таким же, утешалась она, – вечно все проверял и перепроверял, даже пересчитывал мелочь в карманах брюк каждый вечер, прежде чем разложить монеты по размеру аккуратными столбиками на комоде в родительской спальне. Неудивительно, думала она, заставляя себя пройти мимо столика с почтой, что она выбрала такого человека, как Мэтью, выросшего в семье, где любовь к порядку считали досадной причудой. Отношениям двух таких организованных натур, как она, суждено закаменеть в их собственной методичности.

Она одолела два лестничных пролета до своей площадки. Входная дверь квартиры была приоткрыта, изнутри доносилась музыка, какой-то дэнс-рок, который любил Мэтью.

Она распахнула дверь.

– Всем привет!

Мэтью выглянул из спальни босиком, но все еще в рубашке и брюках от делового костюма, и наклонился, чтобы поцеловать Рут.

– Люблю, когда ты приходишь домой первым, – сказала она.

Он выпрямился.

– Я еще ничего не успел, только пиджак сбросил.

– Я не об этом…

– Знаю.

Она прошла в гостиную.

– Почта есть?

– Ничего интересного.

Рут собрала конверты и взглянула на него:

– Хороший был день?

– Так себе.

Она отложила конверты.

– Я собиралась в тренажерку…

Мэтью прислонился к косяку двери в гостиную.

– Так я и думал.

– Хочешь со мной?

Он приподнял плечо.

– Нет, спасибо.

– Тогда и я…

– Рут, – перебил Мэтью.

Она уставилась на конверты. Извещения об оплате путем прямого дебетового списания – признак системного подхода и организации, признак того, что жизненная сила не уходит впустую, не растрачивается понапрасну на устранение последствий безалаберности, признак…

– Рут, – повторил Мэтью.

Она подняла голову.

– Сядь.

– Что ты хочешь…

– Сядь. Пожалуйста.

Рут двинулась к кожаному дивану – купленному совместно за полцены, на январской распродаже, очень выгодно – и села, держа колени вместе и спину прямо, словно на деловом совещании.

Мэтью прошлепал мимо нее и сел рядом. Потом взял ее за руку.

– Послушай, – начал он, – об этом нелегко говорить…

– А это обязательно сейчас?

– Да. Подходящего времени все равно не найдется, и даже если представится случай, до этого момента могут пройти недели, а мне надо высказаться. Я должен сказать тебе все.

Она пожала ему руку.

– Что?

Он продолжал, глядя в пол.

– Мне очень жаль.

– Мэтт…

– Я хотел, чтобы все было иначе. Думал, что смогу соответствовать тебе во всем. Ты совершенно права: эту квартиру надо брать. Ты имеешь полное право подниматься вверх по социальной лестнице, обзаводиться недвижимостью, не медлить больше ни дня. Квартира отличная. – Он замолчал и осторожно убрал руку. – Просто, – снова заговорил он, – мне ее не потянуть. Я пытался хоть что-нибудь сделать, но такую покупку я не могу себе позволить. Честно говоря, мне не по карману даже наш нынешний образ жизни, а я этого не понимал. До сих пор. Но теперь я готов это признать – как и то, что мне нечего и мечтать о покупке квартиры в Бэнксайде вместе с тобой. – Он поднял голову и слабо улыбнулся Рут. – Так что если хочешь идти вперед, иди без меня.