Текст книги "Второй медовый месяц"

Автор книги: Джоанна Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

– Вставать не собираешься? – спросила Кейт.

В велюровом спортивном костюме, с приглаженными и собранными в хвост волосами, она выглядела лет на тринадцать сказалась слишком юной для беременности.

– Нет, – ответила Роза.

– Уже без двадцати одиннадцать…

– Вчера я сбегала на четыре паршивых собеседования и провалила все до единого, – сообщила Роза. – Сегодня днем у меня назначено еще три. Я решила не насиловать себя понапрасну – жизнь сделает это за меня.

Кейт попинала груду одежды и пакетов на полу.

– Могла бы хоть завалы разобрать…

Роза подняла голову.

– Могла бы.

– Тебе будет легче, если ты перестанешь жаловаться на жизнь.

– Может, – Роза села на кровати и отвела со лба волосы, – поговорим, когда у тебя отпадет желание пилить и поучать?

– Между прочим, мне тоже нелегко, – напомнила Кейт. – Я хочу помочь тебе, хочу угодить Барни, перестать мучиться и наконец-то порадоваться, что у меня будет ребенок, но поверь, Роза: бессмысленно валяться в постели посреди бардака, погрязнув в долгах, и не попытаться даже пальцем о палец ударить.

Последовала пауза. Роза скрутила волосы в жгут, свернула его и приложила к затылку.

– С чего ты взяла, что я не пыталась?

Кейт снова пнула пакеты.

– Сама посмотри…

– Здесь нет ни стенного шкафа, ни комода, – возразила Роза. – Остается только пол. Вот они и лежат на полу.

– Даже на полу можно сложить вещи по-разному. Или опрятно, или разбросать, как в комнате подростка-грязнули.

Роза отпустила волосы.

– Слушаю тебя и дивлюсь. Можно подумать, я с матерью разговариваю.

– Ну уж точно не с твоей…

– Да, верно. Не с моей. С твоей матерью.

– Нечего срывать на моей маме злость.

– Ох, Кейт, – устало отозвалась Роза, откидывая одеяло и медленно спуская ноги с кровати, – давай лучше не будем.

– Тогда приберись, – отрезала Кейт. – Прекрати пользоваться моим гостеприимством и возьми себя в руки.

Роза поднялась и взглянула на Кейт сверху вниз:

– Чего ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты привела эту комнату в порядок, – сказала Кейт. – Хочу, чтобы больше ты не закидывала грязное белье в стиральную машину и не забывала его там. И если уж ты допиваешь последнее молоко, доедаешь последний йогурт или бананы, я хочу, чтобы ты не забывала сходить за новыми.

– Знаешь, в студенческие времена ты была совсем другой, – заметила Роза. – Помнится, тебе было наплевать и на грязное белье, и на бананы.

Кейт вздохнула.

– В то время я думала только о Рембо. И о Бальзаке. И о практических аспектах куртуазной любви.

– А еще – об Эде Моффате.

– Вообще-то да.

– Эд Моффат не заставлял тебя считать каждый банан…

– Я вышла не за Эда Моффата, – возразила Кейт. – Я ничем ему не обязана.

Роза наклонилась за одеждой.

– Барни переживает из-за бананов?

– Он переживает из-за того, что переживаю я.

Роза вскинула голову.

– А ты-то почему?

Кейт потерла глаза.

– Потому что после свадьбы многое меняется. Оказываешься в другом положении, и вдруг жизнь в студенческом бардаке начинает казаться каким-то ребячеством.

– Ребячеством?

– Да, – кивнула Кейт.

Роза отыскала на полу голубые кружевные трусики и теперь надевала их, балансируя на одной ноге.

– Ты же знаешь, что у меня была своя квартира. И я покупала молоко, оплачивала счета и вытаскивала белье из стиралки. Словом, делала все, что полагается.

– Тогда почему же…

– Потому что моя жизнь вышла из-под контроля, – объяснила Роза, одергивая ночную рубашку. – Все вмиг разладилось, словно что-то большое соскользнуло с края. Честно говоря, я была бы рада снова обзавестись собственным холодильником.

Наступило молчание. Кейт прошла по комнате, переступая через мешки с одеждой, и обняла Розу.

– Прости.

– И ты меня.

– Но ты же понимаешь…

– Да, – кивнула Роза, – понимаю. Конечно, понимаю.

– Жить, как когда-то раньше, мы уже не сможем.

– Знаю.

– Но я хочу быть рядом, если понадоблюсь тебе…

– Не надо! – перебила Роза, стягивая ночнушку. – Вот только давай без этого!

– Но почему?

– Потому что это бессмысленная и бездушная фраза.

– Роза, я же твоя подруга, я хочу…

Роза уставилась на нее в упор:

– Ты уже.

– О чем ты?

– Ты уже мне помогаешь. Ты приютила меня, и я признательна за то, что мне есть хотя бы где переночевать. Извини за бананы. – Она наклонилась и подобрала с пола черный лифчик. – А в комнате я уберу.

Кейт наблюдала за ней.

– Хорошо тебе, – вздохнула она, – у тебя грудь до сих пор нормального размера. А мою видела?

От режиссера «Привидений» не было никаких вестей. По прошлому опыту Эди знала – это означает, что роли ей не видать, с другой стороны, успокаивала она себя, что это выяснилось еще в тот момент, как она вошла в комнату, где проводили прослушивание, и почувствовала, какую дикую скуку вызвало ее появление. Сразу после прослушивания ее поддерживало на плаву что-то вроде праведного негодования – как они посмели обойтись с ней так грубо, так бесцеремонно, так непрофессионально? – а затем она просто увяла и угасла, как сотни раз в предыдущие годы, и через разочарование и обескураженность пришла к усталому смирению, на фоне которого утешительные банальности ее агента с каждым разом звучали все банальнее.

– Это хорошая постановочная группа, Эди, на их счету уже несколько на редкость свежих интерпретаций, но буквально все жалуются на то, как они обращаются с актерами, и я знаю несколько настоящих талантов – надеюсь, ты простишь мне это сравнение, дорогая, – с которыми обошлись как с грязью, и, конечно, после такого их сборы и полные залы выглядят полной несправедливостью, но факт остается фактом: успехом они пользуются, потому тебя и направили к ним, ведь это был бы для тебя шаг наверх, но ничего не вышло. Сожалею, дорогая, искренне сожалею. Только не принимай на свой счет. Я тебя непременно вытащу, можешь мне поверить. Ты как раз созрела, чтобы играть старых психованных шекспировских королев, тебе не кажется?

Да уж, думала Эди, лежа на кровати Бена в четверг, в разгар дня, и прижимая к себе чистые полотенца которые несла наверх, в сушилку, но, увидев кровать младшего сына через приоткрытую дверь, притянулась к ней, словно к магниту. Да, она определенно не в себе, старость уже не за горами, и почему бы не сыграть королеву, если о других, более реалистичных персонажах пока не может быть и речи? Почему бы не известить Королевскую шекспировскую компанию, как много они потеряли, долгие годы обходясь без Эди Аллен, и не посмотреть, как к ее ногам бросят короны, чтобы хоть чем-нибудь искупить вину? Почему бы не продолжать делать вид, что привычный и знакомый мир не разбился вдребезги и что ее не вынесло волной на какой-то чужой и пустынный берег, и теперь она понятия не имеет, как жить дальше? Почему бы не повторять вслед за Расселом, что такие обряды посвящения проходят все матери, но далеко не у всех в процессе сносит крышу?

Эди прикрыла глаза. А роскошно было бы по-настоящему спятить, мысленно перенестись в другой мир, где не требуется следовать правилам, потому что от тебя этого никто не ждет. Беда в том, что ей понятно, насколько легче будет Расселу, да и ей самой, если она плавно и безболезненно проскользит от одного этапа к следующему, от почти всепоглощающего занятия к полезному, но более чуждому, и главное, что эти состояния разума и души кажутся не предметом выбора, а скорее делом случая. Есть женщины, ухитряющиеся быть и добрыми, и в то же время холодными, а есть неистовые, которых чувства швыряют, словно пробку на волнах в шторм. «Если уж создана неистовой, – думала Эди, – холодной не притворишься. И ни за что не додумаешься, куда же все-таки девать энергию, а тем более – как применить ее с пользой».

Она села, обнимая полотенца. Два полотенца, два больших банных полотенца, когда-то светло-зеленых, а теперь попросту застиранных, блекло-серых. Когда-то их было пять, целых пять больших плюс полотенца для бассейна и… «Прекрати, – прервала себя Эди, – хватит этой чепухи, перестань потакать себе». Она повернулась к окну. Выглянуло солнце, яркое весеннее солнце, и первым делом указало, что окна давно не мыты.

Снизу донесся телефонный звонок. В спальню Эди и Рассела телефон переносили, только когда дети задерживались где-то допоздна, и поскольку теперь поздно ночью ждать было некого, телефон в последнее время был всегда переключен на автоответчик. Уткнувшись подбородком в полотенца, Эди выслушала вежливое и невозмутимое сообщение, записанное Расселом, затем еще несколько фраз, произнесенных тем же голосом так, словно он сообщал, что зайдет выпить после работы или принесет к ужину что-нибудь вкусное на свой выбор. В последнее время он звонил часто, оставлял краткие и несущественные сообщения о том о сем, иногда просто говорил, что думал о ней. С его стороны это был милый жест внимания и заботы. Который вызывал у Эди странное, несомненное и постыдное равнодушие.

Она поднялась. В редкие моменты, когда Вивьен переставала с боем выигрывать очко за очком, она говорила Эди, что ей надо только ждать, что у нее просто горе, а любое горе со временем утихает, и даже если время его не исцелит, то по крайней мере приглушит.

– Просто жди, – советовала она по мобильнику, перекрикивая шум транспорта. – Я так и делаю – просто жду.

– И чем же мне заняться, – спросила Эди, – пока я буду ждать?

– Удели внимание Расселу! – выкрикнула Вивьен. – Попробуй, почему бы и нет? – После паузы Вивьен добавила: – Зачем вообще так драматизировать, Эди? Испокон веков люди уходили из дома! Так и должно быть!

Эди медленно вышла из комнаты Бена и перешла через лестничную площадку к сушильному шкафу. Открыть ею можно было, только зная хитрость: дверную ручку следовало слегка приподнимать и в то же время тянуть на себя, чтобы не вызвать обрушение горы полотенец и покрывал, которые вот уже двадцать лет складывали на покосившиеся и недостаточно глубокие полки. Придерживая выпирающую кипу одной рукой, Эди втиснула чистые полотенца в узкую щель между верхом кипы и потолком шкафа, торопливо захлопнула дверцу и налегла на нее всем телом. Потом осторожно отстранилась, выждала десять секунд, убедилась, что обвала не будет, и направилась вниз, в кухню. По пути она бросила взгляд на телефон. В том, что о тебе думает не тот, кто нужен, чувствуется какая-то навязчивость. Каким бы милым, оригинальным, любящим и добрым ни было сообщение Рассела, оно может подождать.

Рассел решил прийти домой пораньше. Его вместе с Эди пригласили на закрытый показ римейка классического фильма Хичкока, в котором главную роль играл сексуальный, только что выбившийся в звезды голливудский актер, подобно всем начинающим сексуальным актерам со времен, вероятно, самого Софокла, считавший, что он лично изобрел скандальные выходки как доказательство своей смелости и независимости. Рассел не стал предупреждать Эди о показе только потому, что она всегда была невысокого мнения о Хичкоке, да еще по той причине, что каждый месяц он теперь получал столько приглашений, что даже ему, воспитанному в традициях безукоризненной вежливости, принятой в Халле, не хватало времени отвечать на них и являться всюду, куда его звали. Он уронил приглашение на стол Мейв.

Она едва удостоила его взглядом.

– Поздновата уже…

– Вот и вся благодарность.

– Если надо, могу и поблагодарить, – сказала Мейв. – И вам это известно. – Она подняла голову. – А сами почему не идете?

Рассел снимал куртку с бамбуковой вешалки, пристроенной за дверью.

– Я к жене.

Мейв перестала грохотать клавишами, но на Рассела не смотрела.

– Как она?

– Честно говоря, не очень, – признался Рассел.

– У таких жизненных этапов генеральных репетиций не бывает.

– Да.

– Неизвестно, что от вас потребуется, чтобы…

– Да.

Мейв продолжила печатать.

– Как Роза?

– Не знаю.

– Да я просто так спросила. Симпатичная она. Даже слишком. И умница. Так вот, будь Роза моей…

– Спокойной ночи, Мейв, – перебил Рассел и открыл дверь. – Увидимся утром.

Она коротко улыбнулась клавиатуре.

– Удачного вечера.

Спускаясь в подземку, Рассел задумался: когда он в последний раз пытался покинуть офис раньше часа пик? Сейчас, в четыре часа дня, все пассажиры подземки казались ему непривычно расслабленными и спокойными, никто не несся, вытаращив глаза и не замечая ничего вокруг. Ему удалось даже найти свободное место, достать страницы с книжными новинками из недавней воскресной газеты и настроиться на праздное чтение рецензий на книги, которые он никогда не прочтет, чтобы вдруг обнаружить, что он не может сосредоточиться. Дело было не в раннем уходе с работы – хотя он и не мог припомнить, когда такое случалось в последний раз, и даже не в настойчивой, грызущей мысли, что на показ все-таки надо было сходить, пусть даже ради полезных встреч и знакомств, – а в Эди. Несмотря на всю ее неподатливость, на упорное нежелание помочь ему и себе – вообще-то первыми в голову пришли слова «желание поиздеваться», – Рассел беспокоился за нее. Даже если переносить уход младшего ребенка из дома так болезненно, как она перенесла уход Бена, вполне естественно, разве это нормально – переживать так остро, погружаться в свое горе так глубоко, чтобы не замечать ничего вокруг? И если уж на то пошло, может быть, все-таки стоило бы дать себе волю и заявить жене, что она излишне драматизирует ситуацию, и не бояться неизбежного скандала?

Эди и не подумала подготовиться к прослушиванию на роль в пьесе Ибсена, это было видно невооруженным глазом. Она сходила на прослушивание только по настоянию Рассела и ее агента, и сам по себе этот симптом был тревожным, потому что в прошлом, несмотря на всю занятость семейной жизнью, Эди охотно хваталась за любой представившийся шанс – Рассел изумлялся и восхищался этой оптимистичной решимостью, особенно после множества неизбежных отказов. Она даже повторяла, вытаскивая стопки одежды из сушилки или сгружая пакеты с покупками на кухонный стол: «Толи еще будет, когда я смогу думать только о своих репликах, а не о том, что кончается туалетная бумага!» И вот этот момент настал, а Эди восприняла его с полным безразличием – с безразличием почти ко всему, кроме яростного желания вернуть домой Бена, символ всех ее детей.

Возможно, со временем все изменится, думал Рассел. Может, отгадка очень проста, и это всего лишь разновидность депрессии. Или ответ еще проще: за долгие годы активного материнства Эди настолько изменилась, что теперь не может вспомнить, каково это – быть просто супружеской парой и мечтать сохранить свой брак. Рассел слегка встряхнул газету. В списке бестселлеров столько книг о любви. Ну разумеется. Во всех ее проявлениях. А разве что-нибудь еще имеет такое же значение? Если не ради любви, тогда почему он сидит в поезде подземки в разгар рабочего дня и едет домой, к человеку, несчастье которого он с радостью взвалил бы на свои плечи? Поезд подкатил к его станции, дернулся и остановился. Рассел помог беременной чернокожей женщине вывезти из поезда на платформу коляску с сонным малышом в костюмчике Человека-Паука.

Незнакомка взглянула на него темными и круглыми глазами, совсем как у ее ребенка.

– Спасибо, – сказала она.

Ему отчаянно захотелось ответить хоть что-нибудь. Он открыл рот и вдруг понял, что готов излиться целой речью о том, как превратно порой понимаются родительские обязанности, о том, что с прошлым надо расставаться, если невозможно продлить его. Рассел осекся, закрыл рот и улыбнулся. Задержав на нем взгляд чуть дольше, негритянка наклонилась и вынула из коляски своего ребенка.

– Пока, Человек-Паук, – попрощался Рассел.

Он не придержал входную дверь, и она с громким стуком захлопнулась за ним. В холле было тихо; кот, который умывался в пятачке солнечного света на лестнице, бросил свое занятие и взглянул на хозяина.

– Эди!

С кружкой в руках она медленно выплыла из кухни.

– Эди…

– Извини, – спохватилась она. – Господи, извини. Я не прослушала.

Рассел поставил сумку.

– Что не прослушала?

– Твое сообщение. Возилась наверху, услышала, как включился автоответчик, но не могла отвлечься. А потом закрутилась. Ты же знаешь, как это бывает.

Рассел подошел и коротко поцеловал ее в щеку.

– Я не оставлял тебе сообщения. Просто взял и пришел пораньше.

На лице Эди отразилось подозрение.

– Почему?

– Забеспокоился, – объяснил Рассел и перевел взгляд на ее кружку: – А мне можно?

– Это зеленый чай, – сказала Эди. – Говорят, он бодрит, а на самом деле гадость какая-то.

– Тогда просто черного чаю.

Эди повернулась.

– Так о чем ты беспокоился?

Рассел обошел ее и направился к чайнику.

– Ты же сама знаешь.

– Я жду, когда все само пройдет. Как ангина.

– Бен ушел месяц назад.

– Разве это много?

Рассел наполнил чайник водой.

– Достаточно.

– Чего ты от меня хочешь? – решительно спросила Эди.

Воткнув вилку чайника в настенную розетку, Рассел включил его.

– Когда ушел Бен, я хотел, чтобы ты вспомнила обо мне. А теперь я согласен даже на то, чтобы ты просто встряхнулась, выкарабкалась из этой… инертности.

– Инертности, – бесстрастно повторила Эди.

– Да.

– То есть если я не прыгаю до потолка всякий раз, когда ты являешься домой…

– Да нет же! – воскликнул Рассел.

– Значит…

– Ты не удосуживаешься, – уже спокойнее пояснил он, – даже прослушивать сообщения на автоответчике.

Он вышел из кухни в холл, где стоял автоответчик. Эди побрела к окну, с полным равнодушием думая, что на первом этаже окна еще грязнее, чем наверху.

– Звонил Фредди Касс, – сообщил вернувшийся Рассел.

– Не знаю я никакого Фредди Касса, – не оборачиваясь откликнулась Эди.

– Режиссер Фредди Касс. – Голос Рассела звучал взволнованно. – Постановщик «Привидении».

Эди обернулась.

– Он просил тебя перезвонить. Хотел, чтобы ты перезвонила немедленно.

Бен ассистировал фотографу, который снимал редактора крупной газеты в башне Канэри-Уорф. Снимки требовались для большой статьи в деловом журнале, редакцию которого не устроили уже имеющиеся, что было удачей для фотографа, на которого работал Бен. Фотограф отнесся к подарку судьбы со всей серьезностью. Редактор держался вежливо, но, очевидно, держал в голове тысячу разных дел помимо безупречных снимков, которые обеспечат фотографу будущие заказы, поэтому сессия проходила напряженно, босс срывался на Бена по каждому мелкому поводу и без него. В итоге Бен уронил еще влажный полароидный снимок, перепутал черно-белую пленку и поставил рефлектор под таким углом, что, по словам его босса, всякий болван тут же заметил бы, что свет будет падать на потолок, а не на объект. И поскольку объект находился тут же, пытаясь выглядеть непринужденно и в то же время деловито без пиджака, в рубашке с манжетами на запонках, то Бен не решился возразить – мол, он всего лишь выполнял распоряжения, а если они были дурацкими, он тут ни при чем.

В разгар всей этой нервотрепки Бен припомнил, не вдруг и с удивлением, как обычно вспоминал разные мелочи, что его брат Мэтью тоже работает где-то здесь, в Канэри-Уорф. Вспомнить, где именно и в какой компании, Бен не сумел, но сама мысль о Мэтью вдруг показалась ему притягательной альтернативой поездке в легком доклендском метро вместе с боссом, который измотан фотосессией, а потому не прочь выплеснуть стресс на любого, кто подвернется под руку. Промямлив, что ему надо отлить, Вен улизнул из конференц-зала редакции и нашел в списке телефонов на мобильнике номер Мэтью.

– Ого! – послышался голос Мэтью. – Бен, ты, что ли?

– Угум.

– Где ты?

– Здесь.

– Где?

– У тебя в офисе.

– И что ты здесь делаешь?

Бен привалился к ближайшей стене.

– Вкалываю. Почти закончил.

– Хорошо…

– Ты как, свободен?

– Сейчас?

– Ну, через полчаса.

– Э-э… да. Да, освобожусь.

– Мне бы глотнуть пивка, – продолжал Бен. – Этот день меня доконал.

– Отлично. Отлично… приятно будет повидаться.

– Точняк, брателло.

– А вот этого не надо.

– Чего?

– Не надо ист-эндовского жаргона, он тебе не идет.

– Ну, извиняй.

– Глупо и фальшиво…

– Да кто тебя укусил? – спросил Бен.

– Никто.

Бен кинул взгляд в сторону коридора. По нему удалялась девушка, вырисовываясь на фоне освещенного окна – тоненькая, стройная, на высоких каблучках. Наоми тоже высокая, ростом почти с Бена. Ему вдруг полегчало.

– Через полчаса – пойдет? – спросил Бен.

– Да, – ответил Мэтью, слегка понизив голос, в котором вдруг проскользнула невыносимая усталость. – До встречи.

* * *

– Можем выпить здесь, – предложил Мэтью.

Бен заглянул в застекленные двери.

– А не слишком тут шикарно?

– Тут рядом везде шикарно, – объяснил Мэтью. – Поддельный шик.

Он толкнул дверь и не придержал ее, так что Бен едва успел увернуться. Догнав брата, Бен схватил его за руку.

– Ты чего такой?

– Какой?

– Такой вздрюченный?

Мэтью вздохнул. Он выглядит, подумал Бен, не просто усталым, а опустошенным, куда-то подевалась уверенная собранность, которая в последние пять лет, как казалось Бену, только нарастала. Он проследил, как Мэтью заказал пару бутылок пива и расплатился за них, а затем последовал к столику в углу, под гигантским плазменным экраном со сложной развязкой шоссе, снятой точно сверху. Мэтью поставил бутылки на столик, мельком взглянув на экран.

– Я смотрел по нему чемпионат мира по регби.

Бен хмыкнул. Он сбросил рюкзачок на пол и примостился на итальянском металлическом стуле.

– Как сам?

Мэтью продолжал демонстративно смотреть на экран.

– Ничего.

– Ясно, – сказал Бен. – А у меня день сегодня хреновый. Босс всю дорогу шпынял меня у всех на виду, прикапывался к чему попало.

Мэтью отвел взгляд.

– А в остальном все хорошо, если не считать сегодняшнего дня?

– Ты садиться-то будешь?

– Да.

– Так садись. Не могу разговаривать, когда ты торчишь столбом.

– Извини. – Мэтью медленно опустился на стул рядом с Беном и добавил: – Извини, что сорвался на тебе.

Бен отхлебнул пива, стащил вязаную шапку и взлохматил волосы.

– Да ничего.

Мэтью присмотрелся:

– У тебя на самом деле все хорошо? Если этот день не считать?

– Я в порядке.

– А Наоми?

– Тоже. И с квартирой все путем. Она классная, мне правда нравится.

– И вид у тебя довольный.

– Ты матери не говори, – попросил Бен, – но мне надо было еще давно свалить, года два назад, а то и три.

Мэтью поднес к губам свою бутылку.

– У нас у всех одна беда.

– Какая?

– Засиделись.

Бен вытаращил глаза.

– У предков?

– И не только.

– Мэтт, что стряслось?

Мэтью приложил к губам бутылку и отставил ее.

– Сам пока не понимаю.

– Вы с Рут…

– Похоже, это конец, – перебил Мэтью.

– Черт!

– Просто так вышло. Внезапно. Я не видел, к чему все идет. – Он отпил еще и зажмурился, словно ему стало трудно глотать. – А должен был.

– Слушай… – начал Бен, придвигаясь к брату. – Слушай, Мэтт. С подругами…

– Она хочет купить квартиру, – прервал его Мэтью, – а мне это не по карману. Потому, что все до последнего гроша я потратил на то, чтобы жить, как мы живем – только я, кретин несчастный, мог так вляпаться. Бен, мне двадцать восемь, а я вернулся к тому, с чего начал в твои годы. Мне сейчас… мне… – Он осекся и добавил яростным шепотом: – А, плевать.

Бен начал с расстановкой:

– Это трудно – сознаться…

Мэтью вскинул голову.

– Трудно сказать, ну, женщине, что у тебя не хватает денег.

– Да.

– А если еще женщина зарабатывает больше, чем ты…

– Да. Наоми больше?

– Нет, – ответил Бен, – и я заранее сказал ей: будет получать больше меня – мне без разницы. Но вообще-то я и сам не знаю.

– Это бесполезно, – возразил Мэтью. – Даже если в целом справляешься, чувствуешь себя так, будто облажался. А если молчишь, она начинает строить догадки. Ей не остается ничего другого, если ты молчишь.

Бен пригубил пиво.

– Не хочешь жить в ее квартире?

– Только не на таких условиях. Не хватало еще чувствовать себя нахлебником.

– Так, значит…

– Вот я и сказал ей: хочет квартиру – а она зарабатывает столько, что просто обязана ее купить, – пусть покупает, а я в ней жить не стану.

– Далась ей эта квартира, – сказал Бен, – других нет, что ли?

– Рут к ней сразу прикипела.

– Но ведь если бы вы выбрали жилье подешевле, ты мог бы в него вложиться.

Мэтью нахмурился:

– Я пытался.

Бен искоса взглянул на него:

– А она что?

– Позвала меня с собой. В ту квартиру. Она хочет только ее.

– Ну так хорошо.

– А я не могу. И она это знает.

– И ты поставил ее перед выбором…

– Нет, – поправил Мэтью. – Я предоставил ей свободу выбора.

Бен уставился в пустоту. Потом сказал:

– Сочувствую.

– Спасибо.

– Нашим скажешь?

– Придется.

– Почему?..

Мэтью отвел взгляд и почти с горечью признался:

– Мне может понадобиться помощь. Ненадолго.

Бен засмотрелся на свое пиво. Если отважиться и все-таки поставить Мэтью в известность, что Роза уже просила помощи у отца и услышала отказ, то момент для этого настал самый подходящий. Но Бен вдруг понял, что Мэтью – не Роза и что его старший брат и сестра должны учиться на своих ошибках и вести собственные битвы. Стоит ему заикнуться о Розе, и Мэтью станет еще тяжелее, а лишние осложнения ему сейчас ни к чему.

Бен снова взялся за бутылку.

– Поговори с матерью.

Мэтью повернулся к нему:

– Почему с ней? Я хотел встретиться с отцом.

Бен покачал головой. Никогда прежде у него не возникало стойкое ощущение, что он не просто сравнялся с братом по возрасту, а чуть ли не перерос его. На миг он обнял Мэтью за плечи.

– Нет, только с ней. Поверь, так будет лучше.