Текст книги "Второй медовый месяц"

Автор книги: Джоанна Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Глава 2

Когда речь заходила о бизнесе, Билл Мортон гордился своей отработанной методикой увольнений. Его отец, который умер прежде, чем Биллу исполнилось двадцать, чем сделал сыну королевский подарок – возможность мифологизировать его, был хирургом. Он твердо следовал принципу «разрез должен быть глубоким, но единственным», и Билл затвердил его, как собственную мантру, и с помпой применял в мире связей с общественностью, где строительство компаний немыслимо без череды приемов на работу и увольнений.

Билл ухитрялся так часто нанимать катастрофически непригодных для работы подчиненных, что вдоволь напрактиковался в нелегком ремесле их увольнения. Он не терпел, когда в правильности его суждений сомневались, пусть даже в максимально дипломатичной форме, и в равной мере не выносил, когда кто-то осмеливался выступить с критикой характерного для него способа исправления собственных ошибок. Сам вид некомпетентного сотрудника служил Биллу живым напоминанием о собственной некомпетентности, а этого он не мог допустить. Он обнаружил, что последствий своих ошибок проще всего избежать, если вызвать сотрудника в кабинет, заранее подготовив все бумаги, улыбнуться, сообщить, что он уволен, снова улыбнуться и указать на дверь.

Именно так он и планировал поступить этим прохладным апрельским днем с Розой Бойд. Двадцатишестилетняя рыжеволосая Роза прекрасно справлялась с работой и могла пленить того, кто предпочитает полненьких и к тому же рыжих. Билл намеревался поговорить с ней коротко с улыбкой, не называя истинной причины увольнения. Он просто скажет ей, что она, к его глубокому сожалению, не подходит для работы в сфере связей с общественностью, так как ей недостает терпения, чтобы строить отношения с клиентом – порой на это может уйти пять-шесть лет, особенно если клиент из капризных. Умолчать он собирался о том, что показатели компании, подведенные, как всегда, ближе к концу налогового года, удручающе низки, и потому он решил вопреки совету главного бухгалтера уволить двух сотрудников, так как увольнение только одного могло показаться жертвоприношением. Значит, Виктору Бейсингеру придется смириться с ранней отставкой – все равно в пятьдесят четыре года от него толку мало, да и в пиаре он не силен, а вместе с ним уйдет и Роза Бойд.

Билл стоял у окна в своем кабинете, изучал огрызок панорамы, заслоненной соседним зданием, и репетировал обращение к Розе. Требовалось найти максимально верный тон: любое отклонение от него выдаст его неловкость, потому что исходя из всех профессиональных и практических соображений уволить следовало не Розу Бойд, а Хайди Кингсмилл. Загвоздка состояла в том, что Хайди обладала агрессивным и взрывоопасным нравом, к тому же пять лет назад по чистейшей случайности привела в компанию одного из самых надежных и доходных клиентов. Признаться в том, что с тех пор Хайди не совершила ни единого конструктивного шага и вдобавок оказалась эмоциональной обузой, было невозможно. Как и в том, что четыре года назад после рождественского корпоратива Билл провел с Хайди бурную ночку, и хотя этим козырем она пока не воспользовалась, тем не менее ясно дала понять: в случае чего за ней не заржавеет. Жена Билла вложила в его компанию личные средства, в ближайшем времени от нее могли понадобиться новые инвестиции, а в вопросе супружеской верности она доходила до фанатизма. Словом, так и или иначе, уйти должна была Роза Бойд – как гарантия, что конфликта Хайди Кингсмилл и миссис Мортон удастся избежать.

За спиной Билла скрипнула дверь. На пороге кабинета стояла Роза Бойд, положив правую руку на дверную ручку. Роза была в джинсах, оранжевом твидовом пиджаке и ботинках на головокружительно высоких каблуках, распущенные волосы лежали на плечах. Биллу она показалась двухметровой, внушительной и настороженной.

– Роза! – воскликнул он. И улыбнулся. – Привет.

Роза молчала.

Билл обошел вокруг стола и приглашающе похлопал по сиденью ближайшего стула:

– Садись.

Она не шевельнулась.

– Садись, Роза, – повторил Билл, все еще улыбаясь. – Это не займет и минуты.

Роза коротко вздохнула и переступила с ноги на ногу.

– Входи, – распорядился Билл. – Входи и закрой дверь. Разговор касается только нас с тобой. Незачем посвящать в него весь офис, верно?

– Они все знают, – сказала Роза.

Билл сглотнул и снова похлопал по стулу.

Он открыл рот, но Роза опередила его:

– Они держат пари. О том, насколько быстро вы управитесь.

Билл уставился в противоположную стену.

– Я выиграю, – добавила Роза. – Я поставила на то, что вы уложитесь за минуту. И я права.

Она попятилась и с треском захлопнула за собой дверь.

Кейт Фергюсон лежала на полу в ванной, ожидая, когда ее вновь замутит. Ей казалось, она прекрасно подготовилась к тошноте в первые месяцы беременности – по утрам, когда Барни сможет приносить ей чай с печеньем (мать настоятельно рекомендовала Кейт сухое печенье типа галет) и хлопотать вокруг нее неловко и неумело, как полагается мужу. Но оказалось, что она совершенно не готова к тому, что тошнота будет преследовать ее весь день, каждый день, мешать работать, не допускать даже мысли о кусочке хлеба с отрубями или о кофе, не говоря уже о походах к кухонному шкафчику, препятствовать малейшим проявлениям вежливости по отношению к толпам доброжелателей, слащаво поздравляющих ее с тем, что она забеременела так сразу, едва успев выйти замуж.

– Как приятно видеть, что хоть кто-то способен действовать правильно, – заявила лучшая подруга ее матери. – Не то что эти бездушные карьеристки, которые рожают первенцев, когда впору обзаводиться внуками.

Если и дальше так пойдет, думала Кейт, слабо постанывая на кафельном полу, бабушкой она никогда не станет, потому что даже до материнства не доживет. Тошнота была такой ужасной, такой изматывающей, такой бесконечной, не оставляющей никакой надежды на скорое избавление. Ребенок где-то в дебрях судорожно сжавшегося живота воспринимался как враг, злобный гоблин размером с грецкий орех, безжалостный эгоист, развивающийся так, как ему вздумается. Снимок с первого УЗИ Барни хранил в бумажнике, а Кейт даже смотреть на него не хотела, не желала представлять себе крошечное существо, способное пробудить к себе такую яростную и стойкую неприязнь. Вроде бы совсем недавно они с Барни проводили медовый месяц в Малайзии и планировали новую и увлекательную семейную жизнь по возвращении в Лондон, и вот бледная, покрытая липким потом Кейт уже лежала на полу ванной, скулила, всхлипывала, и некому было даже подать ей носовой платок.

Зазвонил телефон.

– Заткнись! – крикнула Кейт.

Телефон прозвенел четыре раза и умолк. Помолчал и снова подал голос. Это наверняка Роза. Они с Кейт договорились подавать сигнал четырьмя звонками, еще когда учились в университете: сначала отделывались таким способом от нудных или настырных ухажеров, затем – просто чтобы проявить заботу друг о друге. Постанывая, Кейт заставила себя подняться, дотащилась до двери ванной, а затем до спальни, где трезвонил телефон, зарывшись в складки покрывала.

– Сдохнуть хочется, – сказала Кейт в трубку.

– До сих пор? Бедненькая.

– Уже четыре недели, даже почти пять. Ненавижу этого младенца.

– Попробуй лучше возненавидеть свои гормоны.

– Их сначала надо себе вообразить. Я не умею ненавидеть то, чего никогда не видела.

– Я подскажу тебе, кого надо воображать, – пообещала Роза, – можешь ненавидеть его сколько влезет. Билла Мортона.

Кейт переползла по кровати ближе к изголовью и упала в подушки.

– А что он натворил?

– Выгнал меня, – ответила Роза.

Кейт застонала.

– Роза…

– Знаю.

– Что ты такого натворила?

– Ничего.

– Просто так никого не выгоняют…

– Еще как выгоняют – в мире Билла Мортона, где каждый дрожит за свою шкуру. Уволить Хайди он не может: он трахнул ее и теперь боится, как бы она не подняла визг. А дела идут скверно, на зарплату всем нам денег не хватает.

Кейт перекатилась на бок и подмяла подушку под живот.

– Роза, эта работа была нужна тебе позарез.

– Да.

– Сколько, ты говорила, у тебя долгов по кредиткам – пять тысяч?

– Почти шесть.

– Лучше переселяйся к нам, поживи пока здесь…

– Нет.

– Барни не станет возражать.

– Станет. Как и ты. И я. И все-таки спасибо тебе, Кейт. Спасибо.

– Когда уходишь оттуда? – спросила Кейт.

– Уже ушла. Разобрала стол, свалила почти все в мерный мешок и бросила его в мусорку возле офиса.

– Значит, рекомендаций тебе не видать…

– Мне не нужны рекомендации.

Кейт тяжело вздохнула:

– Ох, Роза…

– Я что-нибудь придумаю.

– Например?

– Может, устроюсь в службу продаж по телефону…

– Я так жутко себя чувствую, что даже подбодрить тебя не могу, – призналась Кейт.

– А я до сих пор бешусь. Пока я в ярости, со мной все в порядке.

– И не переживаешь?

Последовала длинная пауза. Кейт сползла с подушки.

– Роза!

– Конечно, переживаю, – сказала Роза. – Не припомню, чтобы я когда-нибудь не переживала. Из-за денег.

– Но все эти… расходы…

– Да, – прервала Роза. – Меня они тоже пугают, но остановиться я не могу. Пока я была с Джошем… – Она осеклась.

– Да?..

– Ну, в то время хоть были причины – ужины, поездки в отпуск…

– Он тебя использовал.

– Ты всегда это твердила.

– И как видишь, я была права.

– Хм-м.

– Что же ты будешь делать?

Роза ответила с расстановкой, делая длинные паузы между словами:

– Не знаю. Не думала. Пока что.

– Вот если бы я могла…

– От тебя ничего не требуется. Я просто поделилась с тобой, но не для того, чтобы ты чувствовала себя обязанной хоть что-нибудь предпринять.

– Когда мне немного полегчает, чтобы не хотелось умереть каждую минуту, от меня будет больше толку.

– Тебе радоваться надо…

– Потому, что у меня есть все? – жестко, напрямик уточнила Кейт.

– Я не это хотела сказать…

– Но подумала.

– Конечно, подумала, – раздраженным тоном созналась Роза. – А ты чего ждала?

Кейт закрыла глаза.

– Иди.

– Уже иду. Просить милостыню у банкоматов.

– Я серьезно. Насчет твоего переезда к нам.

– Знаю. Спасибо.

Желудок Кейт налился тяжестью. Бросив телефон в продавленную среди подушек вмятину, она поспешно соскочила с постели, крикнула «пока!» и метнулась в ванную.

В сандвич-баре Роза купила мексиканскую лепешку с завернутым в нее салатом из фасоли и унесла ее на скамейку на Сохо-сквер. На противоположном конце скамейки сутулилась девушка в длинном сером плаще и темных очках, приглушенно и монотонно втолковывающая что-то по мобильнику. Она говорила не по-английски, в ее внешности было что-то неопределенное, неуловимое, но не английское. «Вероятно, латышка, или румынка, или даже чеченка, – подумала Роза. – Или эмигрантка, или в бегах; может, раньше она была секс-рабыней, сидела в комнате без окон с пятью другими девушками и обслуживала по двадцать мужчин за ночь». А может, продолжала размышлять Роза, разглядывая свою лепешку и жалея, что не выбрала другую начинку – неудачный какой-то цвет, – этой девушке жилось так тяжко, что по сравнению с ней нынешнее положение Розы – не более чем крошечное и ничем не примечательное пятнышко на сплошном фоне сибаритства и относительного процветания. Может, ее, Розина, беда – не обстоятельства, а извечные ожидания, ее убежденность в том, что стоит только постараться, захотеть, сосредоточиться, и желанный результат будет гарантирован, ведь существует же он где-то как награда для отважных.

Она отогнула прозрачную пленку от края лепешки и неловко надкусила ее. Три красные фасолины в соусе тут же шмякнулись на колено, на джинсы только что из чистки, а с колена на землю, где образовали яркий, экзотический и смутно-зловещий рисунок. Разглядывая его, Роза думала: как странно, что в жизни мало кто уделяет внимание мелочам – или по крайней мере придает им значение, – до тех пор, пока в состоянии обостренного восприятия, вызванном радостью, горем, разочарованием или страхом, не обнаружит, что все его существование, от значительных событий до последнего штриха, подчинено сюжету исполненной смысла драмы. Три красные фасолины на земле и девушка в сером плаще, тихо разговаривающая по мобильнику на незнакомом языке, вдруг стали символами, обрели значение. И вместе с тем оба оставались не более чем никак не связанными подробностями, сопровождающими миг, без которого Роза отчаянно и страстно мечтала обойтись.

Она положила лепешку на скамейку возле себя. В нынешнем состоянии ее вкус казался не экзотическим и оригинальным, а попросту чуждым. Откинувшись на спинку скамьи, Роза подняла голову, засмотрелась в монотонно серое небо и паутину веток, покрытых бугорками почек, и задумалась о том, что в сложившейся ситуации обиднее всего ее непредсказуемость. Роза никак не могла ее предвидеть. Ей и в голову не могло прийти, что через пять лет после окончания университета она провалит поиски интересной работы, провалит попытку завязать прочные романтические отношения и потерпит фиаско, добиваясь возможности распоряжаться своей жизнью именно тем образом, который она считала автоматически предлагающимся к взрослой жизни.

Учиться было сравнительно легко. Роза любила учиться, умела заводить друзей, спокойно принимала успехи. С одиннадцатилетнего возраста она встала на рискованный, но многообещающий путь точно посередине между рассудительностью и бунтарством – ее старший брат восхищался этим путем, а младший умело притворялся, будто следует ему. Все долгие, насыщенные, направленные к одной цели годы учебы она культивировала в себе утонченную оригинальность и дерзость, уверенная, что та спасет ее и от скуки, и от трудностей. Так и было – пока Роза не влюбилась в человека, который предпочел поверить скорее в ее маску, чем в уязвимую сущность, которая скрывалась под ней, и тем самым вмиг уничтожил всю показную уверенность, создававшуюся годами.

Все близкие взяли на себя труд объяснить ей, насколько неприятен им был Джош. Под традиционным, но лживым лозунгом «откроем ей глаза ради ее же блага» родные и друзья растолковали ей, что Джош избалован, ненадежен, инфантилен и эгоистичен. В ответ она просто повторяла: «Знаю». Она и вправду знала. С первых волнующих, но нервозных свиданий знала, что Джош не способен и не готов подарить ей ровное сияние надежной любви, на которую, по уверениям женских журналов, имеет полное право каждая девушка. Но с Джошем у нее не получилось ни ровных, ни надежных отношений. Они оказались неожиданными во всех смыслах слова: врасплох заставало его будоражащее, непредсказуемое присутствие, сбивало с ног влечение. Влюбленность в Джоша стала опрометчивым, рискованным шагом, после которого Роза, привыкшая к безмятежному существованию в роли всеобщего кумира, вдруг пополнила ряды беззащитных поклонников. Джош мог потребовать и получить что угодно, лишь бы он не ушел.

Он продержался почти два года, перебрался к Розе и целыми часами играл в покер на ее компьютере или звонил по межгороду с ее телефона. Заказывал билеты на спектакли и балеты, бронировал номера в отелях и столики в ресторанах, таинственным образом ухитряясь не платить за них. Оставлял розы на ее подушке, послания на зеркале в ванной и крохотные, соблазнительные подарки, завернутые в салфетки, – в ее туфлях. Рядом с ним она словно раскачивалась на эмоциональных качелях, и когда он наконец ушел, она еще несколько месяцев была убеждена: по его милости она не только разорена и погрязла в долгах, но и навсегда утратила способность чувствовать себя по-настоящему живой.

– Да, он герой – только не драмы, – сказала Розе Кейт, – а мелодрамы.

Роза взглянула на лист в руке подруги. Это была первая страница списка ее свадебных подарков, среди которых значились кастрюли, коврики для ванной и кофеварки-эспрессо.

– Мелодрамы я готова смотреть хоть каждый день, – отшутилась Роза.

Сидя на скамье рядом с ненужным обедом, она думала, что теперь так не сказала бы. Джош вызывал зависимость, и когда он ушел, она сразу почувствовала, как ей недостает мрачного обаяния этой зависимости, недостает напряжения и ощущения, что она живет на постоянном всплеске адреналина. Час за часом, день за днем из ее вен выводился порабощающий наркотик Джоша, оставив если не сожаления, то явную дезориентацию, чувство потери, словно она всецело утратила свою прежнюю личность, которую вырастила в себе, и вдобавок этот опыт изменил ее настолько, что вернуть прошлое было уже невозможно.

Роза бросила взгляд на соседку по скамье. Девушка в сером плаще закончила разговор по мобильнику и теперь читала греческую газету. Роза брезгливо взяла со скамьи свою лепешку и поднялась. Она донесла неудавшийся обед до ближайшей урны и целеустремленно направилась на юг, к Шафтсбери-авеню.

* * *

Рассел висел на телефоне. Актер, обладавший универсальным голосом и полным отсутствием ответственности, особенно если хорошо оплачиваемую работу он считал ниже своего достоинства, пространно объяснял, почему он уже второй раз не явился к назначенному часу в студию на озвучивание мультяшного тигра – символа крупной страховой компании.

– Сожалею, – периодически вклинивался в его монолог Рассел. – Но это бессмысленно. Нет смысла тратить время, если вы не хотите хотя бы попытаться приложить усилия.

Дверь кабинета Рассела была открыта. За дверью, в тесной приемной, обстановка которой состояла из плетеных диванов и номеров «Прожектора» и «Сцены», бессменная помощница Рассела, Мейв, управляла агентством с помощью компьютера, за престарелый возраст прозванного ею Прототипом. Рассел предпочитал, чтобы Мейв слышала его разговоры. Ему нравилось, что его сдержанности, непоколебимой, несмотря на частые провокации, всегда есть свидетель.

– Сожалею, Грегори, – снова сказал Рассел, – но мне придется подыскать им кого-нибудь другого. Хорошо еще, что они вообще согласились на это.

В уличную дверь позвонили: этот дребезжащий звонок, как и свой старый ковер, Рассел ни в какую не соглашался сменить.

– Сожалею, но работу вы проворонили.

– А, это ты! – послышался радостный голос Мейв, разговаривающей по домофону. – Поднимайся!

Рассел прикрыл микрофон трубки ладонью. Его сердце дрогнуло.

– Кто там, Мейв? Эди?

В дверях на миг возникло лицо Мейв.

– Нет, – одними губами выговорила она, – Роза.

Рассел убрал руку с микрофона.

– Идите и подумайте, Грег. Хорошенько подумайте, на что вы будете жить, пока вас не заметит Энтони Мингелла [1]1
  Энтони Мингелла (1954–2008) – знаменитый британский режиссер, сценарист и драматург, обладатель «Оскара», создатель «Английского пациента».


[Закрыть]– А потом мы снова поговорим. – Он отодвинул трубку от уха, еще несколько секунд послушал оскорбленный голос Грегори и мягко положил трубку на рычаг.

С последнего лестничного пролета донеслись шаги.

Он услышал, как Мейв отпирает дверь.

– Какой цвет! Яркий, сочный, никому, кроме тебя…

– Никому, кроме меня, – перебила Роза, – не пришло бы в голову покупать его вместо практичного черного.

– А меня от черного воротит, – призналась Мейв. – По-моему, только для жуков и годится…

Роза появилась на пороге отцовского кабинета.

– Папа?..

Он поднялся и наклонился над столом, чтобы поцеловать ее.

– Приятный сюрприз.

– Да просто проходила мимо…

– В обеденный перерыв.

– Ну да… Вообще-то я не хочу есть.

– Даже если я угощаю? – уточнил Рассел.

Она смотрела в пол, ее плечи поникли. Внезапно она выпрямила спину, откинула волосы со лба и одарила его знакомой широкой улыбкой.

– Было бы здорово. Потому что… словом, мне надо кое о чем тебя попросить.

Рассел взглянул на нее поверх очков для чтения:

– Правда?

– Да. Пожалуйста, – и она снова улыбнулась, – папочка.

Роза перевела взгляд на отцовскую тарелку. Ее собственная уже опустела, а он не съел и половины порции ньокки [2]2
  Ньокки – итальянский вариант вареников или клецек.


[Закрыть].

Она вопросительно занесла вилку:

– Можно?

Рассел слегка подтолкнул к ней тарелку:

– Угощайся.

Роза подцепила сразу два штуки и отправила в рот.

Прожевывая их, она продолжала:

Я на самом деле не переживаю насчет новой работы Мне нет дела до того, что думает обо мне Билл Мортон, я точно знаю, что работала хорошо. Знаю, и все.

– Хм-м… – Рассел заказал бутылку вина и теперь гадал, не им ли вызвано мимолетное и непрочное чувство уверенности, которым щеголяла его дочь.

– К тому же платили там гроши, – продолжала Роза, накалывая на вилку еще ньокки. – У меня полно друзей, которые уже сейчас зарабатывают больше двадцатки.

– А ты когда-нибудь пыталась прикинуть, – спросил Рассел, – сколько тебе требуется зарабатывать?

Роза перестала жевать, быстро взглянула на него в упор и отвела взгляд.

– Нет.

– Неужели ты никогда не думала…

– А ты? – напористо перебила Роза. – Ты думал? В моем возрасте?

– Я был женат…

– И что?

– Две зарплаты…

– И младенец. – Роза фыркнула. – На младенца я согласна.

Рассел поменял местами тарелки, поставив перед собой пустую Розину. Она нахмурилась.

– Столько я не съем…

– Роза, я выслушал тебя, – заговорил Рассел. – Я слушал терпеливо и внимательно и совершенно согласен с тобой, что Билл Мортон – посредственный начальник, о чем говорят его поступки. Но ты проработала у него восемь месяцев. Он вовсе не обязан выплачивать тебе пенсию и дарить золотые часы.

Она промолчала. Ей казалось, она опять ведет себя так, как решила больше никогда не вести с родителями. В собственном голосе она различала скулящие и умоляющие нотки, которые напомнили ей, как по вечерам в семь, девять и одиннадцать лет она негодовала и усердно молилась, прося осиротить ее. Она с трудом сглотнула, прогоняя горечь.

– С тобой обошлись отвратительно и несправедливо, – продолжал Рассел, представляя, что его слушает Эди, – тебя уволили ни за что ни про что, превратили в козла отпущения. Но это была всего лишь работа, верно? Не призвание, даже не карьера.

Роза отодвинула отцовскую тарелку.

– Не в этом дело.

Рассел вздохнул:

– А в чем?

– Понимаешь, у меня долги, – призналась Роза.

– А-а…

– Почти шесть тысяч по кредиткам.

Рассел откинулся на спинку стула. Ему пришло в голову поинтересоваться, как это получилось, а потом вдруг осенило: знать подробности он не желает, потому что узнать их означало отреагировать и в конечном итоге взять на себя ответственность. Он любил Розу. Любил всей душой, но ей уже минуло двадцать шесть.

Как можно мягче он произнес:

– Понадобится немало времени, чтобы выплатить такую сумму.

Она кивнула.

– Ты уже думала об этом? – продолжал он. – Составила планы?

Еле слышно она призналась:

– Пытаюсь.

– Экономия, – подсказал Рассел. Он взял свой бокал и снова отставил его. – Моя мать экономила на всем. Если ей удавалось накормить четверых единственным филе пикши, она ликовала. В условиях жесткой экономии она буквально расцветала.

– Значит, я уродилась не в нее, – грустно заметила Роза.

– В пятидесятых годах бережливость поощряли, – объяснил Рассел. – Послевоенное время, трудности и все такое. А глядя на тебя, можно подумать, что тебе не хватает силы воли и что жизнь просто несет тебя неведомо куда.

Роза придвинулась к столу.

– А по-моему, она нарочно подстроила все это, чтобы встряхнуть меня.

– Джош, – машинально, сам того не желая, ляпнул Рассел.

– Ох, папа…

– Нет-нет, – торопливо перебил он, – напрасно я вспомнил про него. Не будем о прошлом, давай лучше о будущем.

Она слабо улыбнулась.

– Я знала, что ты поможешь…

– Ну, это как посмотреть.

– На что?

– На форму помощи, которой ты ждешь.

Роза поспешно выпалила:

– Денег я не прошу.

Рассел коротко вздохнул.

– Мне не нужны деньги, – продолжала она. – Я хочу все уладить сама. Хочу найти работу, выкладываться на ней, знакомиться с новыми людьми, строить планы и менять свои привычки.

– Мм.

– Тебя что-то не устраивает? Думаешь, я просто стараюсь говорить то, что ты хочешь услышать?

– Нет, что ты.

– Тогда в чем же дело?

– Я просто жду, – объяснил Рассел. – Терпеливо и даже с любовью, но вместе с тем устало и настороженно. Жду и пытаюсь понять, к чему ты клонишь.

Роза повертела в руках вилку.

– У меня нет причин гордиться собой.

– Нет.

– Мне неудобно обращаться к тебе с такой просьбой, но.

– Но?..

– …можно мне вернуться домой?

На долю секунды Рассел прикрыл глаза.

– Понимаю, тебе не хочется, – продолжала Роза. – Честное слово, мне тоже, если ты понимаешь, о чем я, но ведь это ненадолго, всего на несколько месяцев. Если мне не придется платить за жилье, я начну возвращать долги по кредитке, а это значит очень много – да практически все… – Она умолкла. И с расстановкой добавила: – Пожалуйста, папа.

Рассел посмотрел на нее и грустно ответил:

– Мне очень жаль, дорогая, но все-таки нет.

Она уставилась на отца:

– Нет?!

– Я хочу помочь тебе. И я тебе помогу. Но домой ты не вернешься.

Роза ошеломленно выговорила:

– Но это же мой дом!

– В каком-то смысле – да. Это дом твоего детства и юности. А ты уже взрослая. Тебе нужен собственный дом.

– А как же! – воскликнула Роза. – В идеальном мире у меня давным-давно был бы свой дом! А его нет, и обзавестись им я не могу, понимаешь? Не могу получить то, что мне полагается, потому что так уж вышло! – Она впилась в него глазами. – Поверить не могу, что ты мне отказал.

Рассел вздохнул:

– Дело не в тебе. А в нас с мамой. И в том, что… словом, это наш дом.

– Дом твоей семьи.

– Да, пока дети не стали самостоятельными…

– А Бену позволили остаться, Бена всегда…

– Бен ушел, – перебил Рассел.

– Значит, комната для меня освободилась.

– Роза, – с неожиданной силой и нажимом объявил Рассел, – речь не о комнате – об отвлекающих факторах. О том, что нам с мамой вновь пора стать супругами, а для этого требуется время и место.

– Что?..

– Ты же слышала.

– Но я же не собираюсь вам мешать! – взмахнула руками Роза. – Открывайте друг друга заново сколько влезет, если вам приспичило…

Рассел осторожно возразил:

– Это не тебе решать.

Последовала пауза.

– Ясно, – изменившимся голосом сказала Роза.

– Вот и хорошо.

– Вижу, ты не желаешь упускать ни единой крошечной и драгоценной секунды маминого внимания.

– Нет, я…

Роза неуклюже поднялась, толкнув стол.

– Обманывай себя сколько угодно, папа, – заявила она, – но не надейся обмануть меня.

– Роза, Роза, я правда хотел бы тебе помочь, я на самом деле хочу…

– Не трудись, – перебила она, хватая сумочку, шарф и телефон. – Забудь, о чем мы говорили. Просто забудь мою просьбу, – и все. – Она повесила сумочку на плечо и снова смерила его гневным взглядом. – К счастью, друзьям не все равно, что будет со мной.