Текст книги "Второй медовый месяц"
Автор книги: Джоанна Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Глава 19
Беда в том, рассуждал Бен, что он не все продумал. Ему казалось, что будет очень просто на несколько недель вернуться к прежней жизни – скучноватой, но знакомой и легкой, а затем у них с Наоми начнется новая жизнь, пока неопределенная, но заманчивая. Пытаясь добиться своего с наименьшими затратами, он не сообразил, что получившиеся в процессе морщинки и складки не разгладятся сами собой. Ему и в голову не приходило, что Наоми имела в виду что-то другое, когда сказала, что ей нужно подумать, он и не предполагал, что пока она будет думать, единственной точкой соприкосновения с ним станут несколько эсэмэсок – из тех, которые отправляют соседям или одноклассникам. И конечно, он не подозревал, что перекантоваться дома, пусть и без полного отцовского согласия, будет совсем не просто и что привыкать к такой жизни придется заново.
Первые несколько ночей он думал, что ему неуютно только потому, что он спит на диване. Это же дикость – маяться на диване, когда твою собственную комнату и кровать занимает родная сестра. Но со временем он заподозрил: даже если бы Роза вернула ему захваченную комнату, это была бы уже не та спальня, которую он покинул несколько месяцев назад, следовательно, и на диване ему не спится не из-за дивана: всему виной ситуация.
А ситуация, насколько мог судить Бен, была такова: дом его детства изменился. Пусть он знал здесь каждый угол и щель, но точно так же он знал среднюю школу, где провел семь лет своей школьной жизни. Оказывается, можно знать некое место, считать его знакомым до боли, как свои пять пальцев, и в то же время остро осознавать, что известное и знакомое место не имеет никакого отношения к тому, где ты сейчас находишься, а тем более к тому, куда направлялся. Вставляя ключ в замок на входной двери родительского дома, Бен точно знал, как надо им орудовать, но ни утешения, ни удовольствия это знание не приносило, потому что на самом деле ему вовсе не хотелось отпирать эту дверь. Как будто бы замок внешне остался прежним, а его природа изменилась – как и природа капризных водопроводных кранов, выключателей, дверец шкафов. Это было все равно что смотреть на знакомое до последней черточки лицо в кривое зеркало.
Так и с его родными: никаких неожиданностей в них не наблюдалось, но все они казались Бену неясными и размытыми. Сначала он думал, что причина в одном: просто каждый из них справляется со своими трудностями, постоянно думает о них и сильно устает. У всех домашних было свое расписание, все они редко виделись друг с другом, и все-таки сразу становилось ясно, что семья утратила прежнюю спаянность, казалась уже не единым целым, а разрозненным собранием людей, просто живущих под одной крышей и более ничем не связанных. Только спустя несколько недель, лежа без сна однажды ночью на диване и уже в сотый раз мечтая, чтобы он удлинился на шесть дюймов, Бен вдруг додумался: дело не в диване и даже не в его родных, а в том, что он скучает по Наоми.
Сообразив это, он осознал, что никогда раньше ни по кому не скучал. За все годы учебы он ни разу не попадал в ситуацию, когда начинаешь тосковать по близким: его не отправляли в закрытый пансион, он не поступал в колледж в Северной Англии, ни разу не сталкивался с отсутствием тех, кто был ему дорог. И как только ему явилось это мучительное и любопытное откровение, он увидел, что дом и родные остались прежними – изменился он сам. Хотя с Наоми и ее матерью он прожил совсем недолго, этого хватило, чтобы понять, каково это – жить как считаешь нужным. При всех ее правилах и запретах, мать Наоми невольно дала ему возможность сделать первые робкие шаги к самостоятельности.
Однажды распознанное, чувство тоски по Наоми оказалось немыслимо острым. Оно подстегивало поскорее положить конец ночевкам на родительском диване, наладить отношения с Наоми и перейти к осуществлению мечты, которая уже виделась ему отчетливо и ясно – мечты об отдельном жилье. Теперь-то он понимал, что к такому жилью прилагаются обязанности из тех, что еще совсем недавно он считал нудной заботой старичья, но теперь был уверен, что никакие трудности его не запугают. И вправду, если за возможность жить с Наоми надо заплатить такую цену, он давно готов.
Но сделать это было не так-то просто. Судя по эсэмэскам, Наоми если и скучала по нему, то совсем не так, как он по ней. Краткость и лаконичность ее посланий навела бы малодушного читателя на мысль, что она явно решила и дальше жить не с Беном, а со своей матерью. Но Бен, вооруженный новыми знаниями, в том числе о самом себе, не собирался отступать. Даже если дело безнадежное с самого начала, долг призывает сначала сделать все возможное, а уж потом признать, что потерпел фиаско. Он примет душ, побреется, переоденется во все чистое, купит цветов для Наоми и ее матери – для матери букет побольше – и сегодня же съездит в Уолтемстоу.
Теплая вода, льющаяся из душевой насадки, вдруг сменилась нестерпимо холодной. Эди, крепко зажмурившаяся, чтобы в глаза не попал стекающий с волос шампунь, пронзительно взвизгнула. Первый вопль был изумленным, второй – яростным. Разумеется, все в доме уже приняли душ, вымылись и преспокойно разошлись, все до единого, даже Ласло, а ей предоставили довольствоваться жалкими остатками воды. Вываливаясь из-под душа и слепо шаря руками в поисках полотенца, Эди твердила себе, что давно пора разобраться с дряхлым бойлером и баком для воды, предназначенным для нужд совсем маленьком семьи, моющейся строго по графику.
Разыскав сырое полотенце, она закуталась в него. Потом набрала в таз холодной воды, окунула в нее голову, промыла глаза. Почему-то возможность поплакать оттого, что глаза щиплет, доставляла извращенную радость – можно было сколько угодно винить нечто мелкое и осязаемое зато, что хочется завыть, завернувшись в полотенце, прекрасным будним утром, в пустом доме. Выпрямившись, Эди оглядела себя в зеркало. Волосы повисли темными слипшимися прядями, кожу вокруг глаз точно обожгло. Эди заключила, что напоминает скорее олицетворение состояния души, чем человеческое существо. Выхватив еще одно сырое полотенце из кучи на стуле, она соорудила на голове тюрбан. Теперь она походила на гигантский большой палец, перевязанный голубой махровой тканью.
Внизу тренькнул дверной звонок.
– Прочь! – крикнула Эди.
Звонок повторился, вежливый, но твердый. Уронив на пол полотенце, которым она была обмотана от подмышек, Эди влезла в ветхий купальный халат Рассела, обычно висевший на двери. На цыпочках прокравшись на площадку лестницы, она прижалась носом к стеклу, чтобы посмотреть, кто пришел.
На крыльце прямо под ней стояла молодая женщина в темном костюме, с портфелем. Темные очки, поднятые надо лбом, придерживали ее волосы. Эди уставилась на портфель: он казался знакомым, очень знакомым, словно она уже видела его прислоненным к стене возле входной двери. Портфель Рут. Повозившись со шпингалетом, Эди распахнула окно и высунулась наружу.
Рут подняла голову.
– Эди… – нерешительно произнесла она.
Эди смущенно пощупала свой гигантский голубой тюрбан.
– Вот, вымыла голову…
– Извините, – сказала Рут, – что я без предупреждения, но Мэтт сказал, что вы дома, и я…
– Мэтт сказал?
– Да, – кивнула Рут. – И предложил, чтобы я зашла к вам. Когда я сказала, что хочу с вами повидаться.
– Подожди, – велела Эди.
– Но если я не вовремя…
– Подожди, – повторила Эди, захлопнула окно и сорвала с головы тюрбан, а затем побежала вниз. Арси сидел в коридоре, заранее демонстрируя равнодушие к каждому, кто бы ни пришел. Эди подхватила его, прижала к груди и отперла дверь.
– Прошу меня простить… – скороговоркой начала Рут.
– Не извиняйся, – прервала Эди и отступила. – И вообще… я очень рада тебя видеть.
– Правда?
Эди удивленно посмотрела на нее:
– А почему бы и нет?
Рут протянула руку, чтобы погладить Арси.
– Понимаете, я боялась, что вы считаете…
Тяжелая капля с волос Эди упала на спину Арси, он передернулся и вывернулся из ее рук.
– Раньше считала.
– А-а…
– Но с тех пор случилось столько всего, что я… в общем, у меня изменились взгляды. А ты отлично выглядишь.
Рут пренебрежительно махнула рукой.
– Ты уж меня извини, – продолжала Эди, – я не только была в душе, но и злилась. Кофе?
– А можно… можно чаю?
Эди вскинула голову.
– Не думала, что ты пьешь чай.
– Я и не пила.
– Пойдем в кухню. Мне еще надо принести столько извинений, что я даже не знаю, с чего начать.
В дверях кухни Рут вздохнула.
– Как приятно вернуться…
– Вот как? Значит, ты расстраивалась?
– Да.
Эди взяла чайник.
Стоя у раковины спиной к Рут, ома сказала:
– И Мэтью тоже.
– Знаю.
– Рут, неужели ты не могла просто пойти на компромисс? – спросила Эди. – Неужели не могла сделать так, чтобы и он внес хоть какой-то вклад?
Рут медленно прошла по кухне и прислонилась к столу, поставила на пол портфель, сняла очки и аккуратно положила их на стол.
– Я пришла сказать вам, что я беременна, – произнесла она.
На миг Эди застыла. Потом закрыла воду и осторожно поставила чайник в раковину.
– Беременна?
– Да.
– А мне казалось, что вы с Мэтью не виделись с тех пор, как… расстались, – многозначительно возразила Эди.
– Он приходил на ужин, – объяснила Рут. – Ко мне в квартиру. Я сама его пригласила. Очень соскучилась.
Эди затеребила обеими руками воротник халата Рассела, туго сжала его вокруг шеи. И обернулась.
– А Мэтью знает?
– Разумеется.
– И… давно ему известно?
– Примерно две недели.
Эди закрыла глаза.
– Две недели…
– Да.
– Прости, но ты… намерена оставить ребенка?
После краткой паузы Рут ответила, едва сдерживая ярость:
– Да.
– Но если вы с Мэтью не…
– Этот вопрос уже решен, – прервала Рут. – Потому я и пришла. Чтобы посвятить вас в наши планы.
Эди нашарила рукой ближайший стул и рухнула на него, руки тряслись, словно она мгновенно постарела. На Рут она не смотрела. По взгляд уперся на коробку сухих завтраков «Изюм и орешки», которую кто-то оставил на столе.
– Но зачем нам понадобилось посвящать меня? И почему вы не пришли вдвоем? Не рассказали нее сразу нам с Расселом? Зачем надо было являться как гром среди ясною неба…
– Захотелось, – просто объяснила Рут. – Вы должны были все узнать. Потому что злились на меня.
– Ничего я не…
– Еще как злились, – повторила Руг. – У женщин всегда виноваты другие женщины. Я же оскорбила вашего сына. Я добилась большего, чем он. С вашей точки зрения, я утерла ему нос.
Эди поставила локти на стол, подперла голову руками.
– Ничего, когда-нибудь поймешь, – невнятно пообещала она.
– О, почему вы злитесь, и так понятно, – ответила Рут. – Само собой. Мне тоже нелегко: мало того что чувствую себя виноватой, так еще и злюсь на себя за это.
Эди убрала руки от лица.
– Ты бы лучше села.
– Ничего со мной не…
– Сядь, – велела Эди. – Сядь, а я заварю тебе чаю.
Она вскочила и принесла из раковины чайник.
– Твои родители знают? – продолжала расспросы она.
– Пока нет.
– То есть как?
– Они у меня на очереди, – сообщила Рут. – Поставлю их в известность на выходных.
– Но почему…
– Потому что мне хотелось сначала повидаться с вами. И сделать что-нибудь для Мэтью.
Эди круто обернулась.
– Мэтью незачем бояться меня!
– Дело не в этом, я просто хотела избавить сто от необходимости объясняться самому. Это мой долг – растолковать нам, как трудно женщине моих лет справиться и с материнством, и с карьерой, если и то и другое так много значит и требует стольких усилий, и как чудесно было бы, окажись вы на моей стороне. – Она помолчала и добавила: – Независимо от Мэтью.
Эди ничего не ответила. Она вернулась к своему стулу, села и потуже затянула пояс халата. Потом посмотрела через стол на Рут, на ее блестящие ухоженные волосы и костюм облегающего покроя.
– Думаешь, мне легче? – спросила она.
– Да, – подтвердила Рут.
– Вот как?
– Да. По-моему, женщины, дети которых выросли и разлетелись, превращаются в сгустки энергии. По крайней мере так мне кажется.
– Правда?
Рут слегка наклонилась к ней.
– Классический упрек в адрес женщины, что она строит карьеру за счет близких, которые нуждаются в ее заботе, к вам неприменим. Уже нет.
– Постой-ка…
– Я не хочу спорить, – не дала ей высказаться Рут, – я пришла сюда не для этого. И даже не для того, чтобы сравнивать. Просто я хотела сообщить вам о малыше.
Эди вскинула голову и уставилась на Рут так, словно впервые за все время разглядела ее.
– Боже мой! – ахнула Эди. – Малыш!..
Рассел посмотрел на бокалы с вином, которые Роза перенесла со стойки бара на столик.
– Не хочу показаться неблагодарным, – начал он, – но все это наводит на подозрения…
– Ты же любишь красное вино.
– Люблю. Но обычно мне самому приходится покупать вино, которое мне по вкусу. В том числе и для того, чтобы выпить с детьми.
– Все в мире меняется, – пожала плечами Роза.
Рассел вздохнул:
– Этого я и боялся.
– Папа…
– Сначала ты предлагаешь мне выпить, ждешь, когда я размякну, а потом наверняка попросишь десять тысяч. Это же ясно как день.
– Нет, – покачала головой Роза.
Рассел взял свой бокал.
– Тогда я, пожалуй, выпью по-быстрому, а потом узнаю, в чем дело.
– Меня повысили, – беспечно объявила Роза.
Рассел поставил бокал на прежнее место.
– А я думал, работа у тебя дрянная, временная, и вообще ты ее терпеть не можешь.
– Мне предложили, – продолжала Роза, – возглавить новый офис в Холборне. Теперь я буду получать на тридцать процентов больше и могу не носить блейзер с пуговицами-солнышками.
Рассел впился в нее взглядом.
– Так тебя можно поздравить.
– Да, сделай одолжение.
– Почему же ты не сказала мне об этом дома?
– Дома трудно.
Рассел отвел глаза.
– Я хотела сказать, – добавила Роза, – дома трудно в том числе из-за меня, но разве мы вообще способны ужиться все вместе? По-моему, ничего у нас не выходит.
Рассел ответил, не глядя на нее:
– А я и не питал радужных надежд.
– Ты был прав. Ты во многом прав.
– Роза, не подлизывайся, – устало попросил он. – На лесть я уже не клюю.
– Я серьезно.
– Ну, тогда спасибо…
– Я не против поработать в Холборне, в турагентстве. Мне все равно, понимаешь?
– А-а… – Рассел посмотрел на нее. – Почему?
– Потому что, – Роза распластала пальцы на столе и внимательно разглядывала их, – открылся и другой путь.
– Насколько я понимаю, не связанный с работой.
– Да.
Рассел отпил глоток.
– Ласло?
– Да. Не думала, что ты знаешь.
– Я не знал, – поправил Рассел, – но догадался. Трудно жить в одном доме и ничего не замечать.
Роза улыбнулась своим пальцам.
– Все только начинается.
– Да…
– Он ужасно робкий. Не знаю, были ли у него вообще когда-нибудь девушки.
– Он славный малый, – отметил Рассел. – Порядочный.
– Значит, ты не против…
– Не против чего?
– Если мы с Ласло съедем из дома вместе?
Рассел придвинулся ближе.
– Нет, Роза, я не против. Я очень рад за тебя.
Она всмотрелась в его глаза.
– А мама будет возражать?
– Не думаю.
– Ты ей скажешь?
Рассел покачал головой:
– Нет.
– Ну, папа…
– Ты должна это сделать сама. Ты и Ласло.
Роза сделала неопределенный жест.
– Мне правда не хочется.
– Это еще что такое? – Рассел повысил голос и выпрямился. – Что значит «не хочется»? После всего, что она для тебя сделала?
– Да я помню…
– А в чем же дело?
– Просто я знаю, как она измучилась, – объяснила Роза. – Вижу, насколько она устала, как разочарована тем, что спектакли заканчиваются, и не хочу, чтобы ей стало еще тяжелее, чтобы усилилось ощущение, что вся ее жизнь – сплошные потери. – Она помолчала и торопливо добавила: – Я просто боюсь, что ей станет горько: сначала Мэтт, потом мы…
– Мэтт? – встрепенулся Рассел.
Роза испуганно зажала рот ладонью.
– О Боже…
– Роза!
– Я не хотела, – виновато пробормотала она, – я ничего не хотела говорить…
Рассел придвинулся ближе к столу и взял дочь за запястье.
– Так что там с Мэттом? – спросил он.
Вивьен сидела у себя в прихожей возле телефонного столика. На нем лежал список всех, кого она собиралась обзвонить – одного за другим, спокойно и организованно, а когда список закончится, – подняться наверх с новой упаковкой самых больших пакетов для мусора и начать мирно, без истерик, наполнять эти пакеты барахлом Макса.
Первой в списке значилась Эди. Вивьен планировала позвонить ей первой, сообщить о случившемся и заверить, что, как ни странно, она в полном порядке, несмотря на легкое головокружение. Затем предстояло позвонить адвокату, банковскому менеджеру и Элисон в книжный магазин и предупредить последнюю излюбленной фразой авторов старомодных детективов, не обращающих внимания на слишком неудобную действительность – мол, обстоятельства завтра помешают ей прийти в магазин, но в среду она будет на рабочем месте, как обычно. Но, поразмыслив, Вивьен решила позвонить Эди после адвоката и менеджера, а не до них, чтобы сначала удостовериться: у нее все под контролем, она имеет полное право вести себя сдержанно и разумно.
Она продемонстрировала чудеса выдержки, когда обнаружила, напрямик спросив Макса о деньгах от продажи квартиры в Барнсе, что он и не думал ее продавать. Потом слегка утратила выдержку, когда выяснилось, что квартира не только не продана, но и не выставлена на продажу, так как в ней живет последняя пассия Макса, которая и не освобождает жилье, и отказывается оплачивать счета. Выдержка изменила Вивьен – о чем она впоследствии горько сожалела, – когда Макс рухнул на колени на пол ее спальни и стал уверять, что лишь она способна спасти его от ненасытной гарпии, кровопийцы, которая обирает его до последней нитки. Поэтому он и вернулся домой – к настоящей, ласковой, любящей женщине, которая вовсе не питается кастрировать его или разорить.
И конечно, после такого эпизода Вивьен проплакала всю ночь. Этого и следовало ожидать. Неожиданностью, несмотря на удручающие ощущения, похожие на адское похмелье, стало облегчение, которое принес следующий день. Облегчение было явным и несомненным, ей казалось, что она наконец-то вынырнула из трясины, которая затягивала и тревожила ее столько лет, затуманивала перспективы, не давала здраво оценить ситуацию. Макс, осунувшийся в своем шикарном велюровом халате, этим утром сказал, глядя на свой кофе: «Ты нужна мне, киска. Я хочу тебя, я люблю тебя. Прошу, прости меня, пожалуйста». А Вивьен, к собственному изумлению, сумела спокойно ответить: «Конечно, прощаю, но, увы, больше ты мне не нужен».
Сидя у телефона, Вивьен внимательно прислушивалась к своим ощущениям, как делала уже сотни раз после откровений Макса. Неужели она до сих пор любит его? Еще нуждается в нем? Нет, определенно нет. Может ли она представить себе долгие дни, месяцы и годы без него? Да, но не так определенно: ей представлялась скорее перспектива дальнейшей жизни вообще без мужчин, чем без Макса. И даже это вероятное одиночество означало только возможность быть самой собой, и эта возможность выглядела гораздо более приемлемой, чем жизнь рядом с Максом и превращение в беспокойную, льстивую, ни в чем не уверенную особу, реагирующую на его необязательность либо ледяным молчанием, либо истеричным визгом.
Она снова взглянула на список звонков. Она собиралась заранее отрепетировать каждое свое слово, обращенное к адвокату, потому что, хотя серьезный разговор предстоял лишь при встрече, важно было найти благопристойный способ растолковать ему, по какому поводу им предстоит увидеться. Пожалуй, к этому она пока не готова. У нее еще слишком путаются мысли, она не способна абстрагироваться от ситуации и отчужденно говорить о нем. Наверное, лучше сначала позвонить Эди и попросить у нее совета, как рассказать обо всем Элиоту. Только при мысли об Элиоте она чувствовала смутную тревогу.
Взяв трубку, Вивьен набрала номер Эди. В театр Эди уйдет только через час или два, а пока сможет уделить сестре хоть толику внимания и времени, которые…
– Алло! – сказала Эди.
– Это я…
– Виви, ты с потрясающим искусством выбрала именно тот момент, когда я никак не могу…
– Нет! – выпалила Вивьен. – Нет!
– Что такое?..
– Послушай меня! – крикнула Вивьен. – Послушай!
И разразилась рыданиями.
Он выключил телевизор, и в доме воцарилась пугающая тишина. Даже нескончаемый гул Лондона за окном будто отдалился. Единственный звук издавал Арси, который прыгнул к нему на колени, едва он прилег на диван, а теперь с томным видом растянулся у него на груди и громко урчал. Глаза кота были прикрыты, но Рассел знал, что Арси умеет сохранять бдительность и с закрытыми глазами.
Рядом, на пуфе, валялась вечерняя газета, стоял пустой бокал из-под вина и тарелка из-под несытного и невкусного ужина. Когда Рассел вернулся домой, там никого не было, мало того – обитатели дома ничем не указали на свои намерения, только куча вещей Бена за диваном словно бы уменьшилась в размерах. Он навел в кухне подобие порядка к возвращению Эди, приготовил себе неудачный омлет на слишком сильном огне, прикончил последнюю треть вина, оставшуюся в бутылке, расправился с кроссвордом в газете и теперь маялся на диване, гадая, почему ему так неуютно в пустом доме.
– Может, из-за ожидания? – спросил он у Арси. – Оттого, что ждешь, когда все они вернутся?
Арси зевнул. Изнутри его пасть была такой же безукоризненно чистой, как и шерсть. Вытянув одну лапу и слегка показав когти, он положил ее на шею Рассела повыше воротника рубашки.
– Не смей, – предупредил Рассел.
Арси и ухом не повел.
– Прошу, сделай одолжение, – продолжал Рассел. – Сжалься, посмотри, как я устал. Не надо вести себя по примеру остальных.
Выпрямив другую лапу, Арси вытянул ее параллельно первой. А затем медленно вонзил когти в край рубашки Рассела и в его кожу.
– Брысь! – заорал Рассел и вскочил.
Описав правильную дугу, Арси легко приземлился на ковер. Но самообладания не утратил, сел спиной к Расселу, вытянул ногу пистолетом и принялся мыться.
– Прости, – помолчав, сказал Рассел, – но ты сам напросился. Я же предупреждал.
Он сбросил ноги с дивана, поставил локти на колени. Через час Эди будет дома, и как ни соблазнительна мысль завалиться спать, перед этим искушением надо устоять. Он с трудом поднялся, взял с пуфа тарелку и бокал. Ожидание можно скоротать, сварив кофе, и покрепче.
– Ты еще не в постели? – спросила с порога Эди.
Рассел медленно выплыл из полусна.
– Нет, как видишь…
– Бен дома?
– Нет.
– Ласло ужинает с Розой, Мэтт где-то с Рут, и я думала, что хотя бы Бен…
Рассел с кряхтеньем начал выбираться из кресла.
– По-моему, часть его вещей куда-то делись.
Эди присмотрелась к куче.
– Да?
Рассел подошел к жене и наклонился, чтобы поцеловать ее.
– Выпить хочешь?
Она на мгновение задумалась.
– Совсем чуть-чуть.
– Так почему бы нам не устроиться где-нибудь, не выпить и не поговорить?
Эди колебалась.
– Поговорить…
– Да, – кивнул Рассел, – или ты предпочитаешь назначить для этой цели встречу в субботу?
Обойдя вокруг нее, он двинулся по коридору к кухне.
– Кофе? Вина? Виски?
Эди нерешительно шагала следом.
– Пожалуй, вина…
Он оглянулся на нее, кивком головы указал на стулья возле стола.
– Присаживайся.
– Я только хотела…
– Белого? Красного?
– Любого, – ответила Эди, – какого угодно. Эта неделя меня доконала, я не способна даже на самые мелкие решения. – Она выпутала руки из рукавов жакета и уронила его на стул за своей спиной. Сложив руки на столе, Эди опустила на них голову. – Мэтт, Роза, Ласло, Рут, Виви… – Она помолчала и добавила: – Бедная Виви.
Рассел поставил перед ней бокал белого вина. Эди равнодушно уставилась на него.
– Мне всегда казалось, что ты терпеть не можешь Макса.
– Не могу. Но сейчас речь не о Максе – о положении Вивьен. Развод, разъезд… Придется продать дом.
Рассел помолчал, стоя по другую сторону стола с бутылкой белого вина в руке, и наконец подчеркнуто произнес:
– Да.
Эли медленно подняла на него взгляд.
– Можно мне высказаться? – спросил он.
– Давай.
– Так вот, – начал он, – если дети разлетаются кто куда, если им и вправду нравится такая жизнь, было бы замечательно помочь им, правда?
Не отрываясь Эди смотрела ему в глаза. Рассел поставил бутылку на стол и уперся в него ладонями.
И продолжал другим тоном:
– Я понимаю, как тяжело тебе даже думать об этом, Бог свидетель, и мне нелегко, но я все-таки думал и наконец понял: чтобы хоть немного помочь детям и устроить собственную жизнь, нам тоже следовало бы, если уж на то пошло, продать недвижимость. Мы должны продать этот дом.
Эди молча смотрела на него.
Когда уже казалось, что это тревожное молчание будет длиться вечно, она кивнула:
– Знаю.
