Текст книги "Джейн и Эмма"

Автор книги: Джоан Айкен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Джоан Айкен
Джейн и Эмма

Книга первая

Глава 1

На свадьбе мисс Джейн Бейтс и лейтенанта Фэрфакса все предзнаменования были добрыми: церковные колокола звонили, солнце ярко светило, женщины махали платочками. Но приметы оказались обманчивыми, поскольку лейтенант – отличный офицер и в высшей степени достойный молодой человек – имел несчастье уже через три недели после свадьбы отправиться за море вместе с полком, где был убит в бою. Его молодая вдова, вскоре зачахшая от горя, поручила заботу об оставшемся без отца ребенке своим престарелым родителям, потому что лейтенант Фэрфакс был сиротой.

Преподобный Джордж Бейтс, викарий в Хайбери, находившийся в то время уже в преклонных годах и имевший слабое здоровье, не вынес непривычного напряжения и нагрузки, свалившейся на него из-за появления в его скромном доме подвижной четырехлетней девочки, и вскоре умер от приступа легочной болезни, которой всегда был подвержен. Его вдова и незамужняя дочь (намного старше Джейн) были вынуждены выехать из дома священника, а поскольку он, человек большого ума, но не здравого рассудка, склонный к импульсивной бездумной щедрости, оставил семью почти без средств, их новое жилище оказалось убогим: второй этаж маленького дома в центре деревни Хайбери. Первый этаж был занят работающим людом (там была цирюльня); сада вокруг дома не было. Правда, сама деревня располагалась в очень приятном месте красивейшего графства Суррей, и беспокойство, что девочка могла унаследовать слабые легкие, отправившие в могилу ее несчастную мать и деда, со временем ослабело. Безумно обожающая девочку бабушка и глубоко привязанная к ней тетя делали все, что могли, и никто не сомневался, что маленькая Джейн останется в Хайбери, наученная лишь тому, что позволяли крайне ограниченные средства, выросшая без преимуществ, даваемых связями, и возможности улучшить то, что ей дала природа: живой ум и приятную внешность.

То, что возможности и способности девочки оказались выше средних, было фактом, не оставшимся незамеченным ни любящими родственниками, ни более беспристрастными и проницательными соседями; и вскоре ее семейству поступили вполне достойные, совсем не оскорбительные предложения. Миссис Прайор, супруга нового викария, четырех ребятишек которой унесла холера, была готова научить Джейн грамоте и таблице умножения, считая девочку послушной и способной ученицей. Также выгодным, хотя и на более земном уровне, было внимание со стороны самой богатой семьи деревни: мистер и миссис Вудхаус передавали сироте почти не ношенную и очень хорошего качества одежду, оставшуюся от двух их дочерей, которые были постарше Джейн. Изабелла, их первенец, была на семь лет старше, а Эмма Вудхаус, хотя и родилась в том же году, что Джейн, была не по возрасту высокой и крупной и выглядела на пару лет старше. Эта система передачи одежды, из которой девочки выросли, началась очень рано, в возрасте, когда дети еще не понимают разницу между новым и ношеным платьями, и к ней привыкли все ее участники. Схема была разумной, исполненной благих намерений, и никто из взрослых не давал себе труда задуматься о возможном влиянии на гордость и чувствительную натуру сироты того, что она была вынуждена постоянно появляться на деревенских улицах одетой в шляпки, башмачки и пальтишки, пусть даже отличного качества, но уже знакомые соседям. Ведь несколькими годами ранее их носили юные мисс Вудхаус, и, значит, они были выбраны по вкусам и меркам других.

– Этот светло-вишневый муслин идет тебе намного лучше, чем Эмме Вудхаус, тем более теперь, когда он выцвел! – обязательно восклицала какая-нибудь престарелая леди, встречая маленькую Джейн, направлявшуюся на урок в дом викария.

Или:

– Бог с тобой, малышка, ты должна расти побыстрее, обязательно должна. Я помню, Изабелла носила это платье, когда ей было четыре года, а тебе уже шесть, и оно тебе все еще впору.

Маленькая Джейн действительно в течение нескольких лет оставалась слишком мелкой для своего возраста, возможно, из-за не слишком хорошего питания; в то время она была худеньким темноволосым ребенком с тихим голосом, и единственным признаком будущей красоты была пара больших выразительных темных глаз, унаследованных от отца. Тетя Хетти постоянно жаловалась на то, что волосы слишком гладкие, а длинные и худенькие руки и ноги являлись признаком того, что со временем малышка вытянется. Она не жаловалась, когда очередные сумки с поношенной одеждой доставлялись к расположенной внизу цирюльне, и молча следила, как тетя и бабушка хлопочут над ними, при необходимости ставят заплатки и пришивают пуговицы, прикладывают рукава одного платья к лифу другого. Она молча терпела, когда на нее примеряли нижние юбки и подгибали их, укорачивали рукава и подолы; и только иногда непроизвольно тихо вздыхала; а однажды, когда бабушка задумчиво сказала: «Неудивительно, что наша дорогая миссис Вудхаус нечасто надевала на крошку Эмму эту коричневую вещицу, цвет не слишком приятный», маленькая Джейн прочувствованно воскликнула: «Да!» Ее тетя Хетти, женщина бесконечно добрая, но не отличающаяся ни умом, ни наблюдательностью, не строила никаких предположений относительно того, почему Джейн иногда подолгу стоит у витрины мануфактурного магазина Форда, рассматривая выставленные там товары. Она была просто благодарна за то, что ее любимая девочка всегда хорошо и тепло одета и это им почти ничего не стоит; а Джейн, которая была умна и наблюдательна не по возрасту, быстро начала понимать, в каких стесненных обстоятельствах они живут и как следует растягивать каждые полпенса. У нее еще никогда в жизни не было нового платья.

Кроме поношенной одежды, семья Вудхаус оказала еще одно благодеяние, которое для его получательницы имело неизмеримо большую ценность.

Миссис Прайор, обучая свою способную ученицу детским песенкам и балладам, очень скоро обнаружила, что у нее приятный голос и удивительно хороший слух. Убедившись в этом, она осмелилась предложить обеспеченной миссис Вудхаус, чтобы та позволила Джейн посещать уроки синьора Негретти, который дважды в неделю приезжал из Лондона, чтобы обучать Изабеллу и Эмму игре на фортепиано. Предложение показалось разумным и практичным и было сразу принято, и служанка Патти стала по вторникам и четвергам провожать Джейн по обсаженной кустарником аллее к боковой двери большого удобного дома на окраине Хартфилда, где обитал мистер Вудхаус и его семья.

Вскоре для Джейн эти дни стали самыми любимыми в неделе, окруженными ореолом радости.

Мистер Вудхаус никогда не обладал легким и веселым нравом, а напротив, легко раздражался из-за нежеланных звуков (таких как неправильно взятые ноты или бесконечное повторение упражнений для развития пальцев). Поэтому в доме нужен был второй инструмент, используемый только для детских уроков и неизбежных часов практики, который был бы расположен на достаточном удалении от комнат, обычно занимаемых хозяином дома, чтобы это не было для него источником беспокойства. Для этой цели была выделена неиспользуемая кладовая, прилегающая к комнате домоправительницы, и в эту гавань Джейн разрешалось приходить, когда она захочет, причем это право почти никогда не оспаривали юные леди семейства Вудхаус. А вторжение через боковую дверь обычно позволяло ей не встречаться ни со слугами, ни с членами семьи. Невозможно сосчитать, сколько радостных часов провела Джейн в этой комнате, и это время сильно повлияло на формирование ее характера и будущей жизни.

После года уроков, к большому удивлению всей деревни, синьор Негретти заявил миссис Вудхаус, что желает давать уроки Джейн отдельно, потому что она намного превзошла своих соучениц, даже тринадцатилетнюю Изабеллу.

– И я буду счастлив учить юную леди безо всякой платы, – объявил исполненный энтузиазма учитель, конечно, знавший о стесненных обстоятельствах своей ученицы, – потому что она обладает воистину грандиозным, поразительным талантом.

Это предложение было отвергнуто щедрыми Вудхаусами. Они были рады заплатить за милую крошку, радовались ее таланту, тем более что он мог в будущем обеспечить ей респектабельную жизнь.

Юная Изабелла Вудхаус не имела ни голоса, ни слуха и терпеть не могла музыку. День, когда после многочисленных просьб ее родители разрешили ей прекратить уроки с синьором Негретти, стал счастливейшим днем ее детства. Но маленькая Эмма, ее младшая сестра, хотя и была, к сожалению, ленива и не желала упражняться, имела хороший слух и считалась довольно способной ученицей. При желании, если бы она только заставила себя усердно работать, она могла бы прелестно играть. Но, к отчаянию учителя, занималась крайне редко и не в полную силу.

– Ах, мисс Эмма, – жаловался он, – если бы вы только занимались так же старательно, как маленькая мисс Джейн!

Джейн, конечно, этих слов не слышала; но она не могла не заметить, что учитель выглядел усталым и расстроенным, когда она входила в музыкальную комнату, а Эмма выскальзывала за дверь. Однако в ходе урока с ней он всегда воодушевлялся и возвращался к хорошему настроению.

Эмма Вудхаус в ту пору была веселым, красивым, приветливым ребенком, к природному дружелюбию и беззаботному нраву которого благодаря доброй и тонко чувствующей матери добавились прекрасные манеры. Со временем Эмма, безусловно, выросла бы человеком, понимающим свой долг перед людьми, которым повезло меньше. Но ее характер не был восприимчивым и не мог таковым стать: внимание к чувствам других не являлось ее главной чертой. А то, что ей постоянно, неделю за неделей, ставили в пример ребенка, который во всех прочих отношениях был явно ниже ее, уступал по рождению, внешности, месту жительства, манерам и, более того, был постоянно одет в ее же собственные обноски, не могло не озадачить. Это было трудно вынести и нелегко понять, на самом деле это была самая сложная проблема из всех, с которыми она до сих пор сталкивалась в своем беззаботном и комфортном существовании.

Связь между двумя детьми заключалась лишь в том, что они дважды в неделю занимались у одного и того же учителя; дружбы между ними так и не возникло.

– Эмма, дорогая, почему бы нам как-нибудь не пригласить маленькую Джейн Фэрфакс поиграть с тобой? – временами осторожно спрашивала миссис Вудхаус, чьи отношения с дамами семейства Бейтс установились еще при жизни прежнего викария и были, с одной стороны, благожелательными, с другой – сердечными, в соответствии с разными стилями жизни.

– Ой, мама, а это обязательно? – неизменно отвечала Эмма. – Джейн такая неловкая и скучная, она ни о чем не говорит – только о книгах.

– Да, но, дорогая, это потому, что бедная Джейн живет в крайне стесненных условиях, в трех крошечных комнатках вместе с тетей и бабушкой; они, безусловно, добрые и отзывчивые леди, но уже в летах. А у тебя есть наша дорогая Белла, которая учит тебя разным играм, и еще папа, и я, и наш большой сад, где ты можешь бегать, прыгать и делать все, что захочешь; подумай только, насколько тебе повезло больше бедняжки Джейн.

Подобные аргументы, однако, не производили особого впечатления, ведь симпатию нельзя навязать; помимо возраста, между девочками не было ничего общего, и практически не было шансов, что они привяжутся друг к другу.

Миссис Вудхаус обладала слишком добрым нравом и была достаточно здравомыслящим человеком, чтобы навязывать свою волю упрямой дочери в вопросе, в котором результат будет одинаково сомнителен для обеих сторон. В конце концов, будет ли это проявлением истинной доброты к маленькой Джейн Фэрфакс, прививать ей вкус к более комфортному существованию, которого она, возможно, всю оставшуюся жизнь будет лишена, поскольку ей судьбой предназначено служить другим? И пойдет ли это на пользу маленькой Эмме? Каково это будет ей впустить в свою жизнь молчаливую, тихую, скромную девочку, на которую она привыкла смотреть свысока?

Искренне стремясь защитить Джейн, мать Эммы даже не думала о том, что ситуацию можно рассматривать с другой стороны; что Джейн благодаря своим знаниям и навыкам может оказать на Эмму благотворное влияние.

Ценность дружбы между двумя одинокими детьми в любом случае начала казаться менее значительной для миссис Вудхаус, которую теперь беспокоили более важные вопросы, главным из которых была тревога о собственном здоровье. Сомневалась она и в способности мужа, доброго и преданного, но не слишком сильного человека, взять на себя хозяйство, если она сляжет на длительный срок. Приближались роды, которые обещали стать, судя по предыдущему опыту, трудными, если не опасными, ведь она не обладала крепким телосложением. Многие дела следовало привести в порядок перед ожидающимся событием. И главным фактором стало огромное желание избежать всяческого разлада и шума, которые бы неизбежно произошли, если бы маленькую Эмму вынудили делать то, что ей не хочется. Миссис Вудхаус не пыталась навязать свое личное интуитивное ощущение, что дружба между двумя девочками может иметь значение для обеих. Но невысказанное желание было подхвачено и, как часто бывает в подобных случаях, могло подтолкнуть ее дочь к противоположному решению.

Мистер Вудхаус, чрезвычайно мнительный мужчина, постоянно тревожащийся о своем здоровье, всегда страдал, видя недомогание других. Потому, когда его жена была не в состоянии предаваться легкой оживленной беседе с ним, а такое случалось все чаще, позволял ей уединиться в комнате экономки миссис Хилл, доброй женщины, которая, обладая богатым житейским опытом, не мешала хозяйке наслаждаться покоем и музыкой. Отсюда, если неплотно закрыть дверь, было хорошо слышно, как играет Джейн, и удовольствие, которое миссис Вудхаус получала, слушая ее музыку, было невозможно переоценить. Она в течение получаса, или около того, слушала, как Джейн играет Гайдна, Скарлатти или Крамера, после чего возвращалась с новыми силами в компанию мужа.

В октябре, после ужасных родов, миссис Вудхаус упокоилась с должными церемониями на кладбище на церковном дворе Хайбери вместе с третьим мертворожденным ребенком. Ее муж, потрясенный обрушившимся на него несчастьем, слег в постель и поднялся лишь три недели спустя, постаревшим на десять лет, жалким и несчастным.

В начале траура тринадцатилетнюю Изабеллу увезли сердобольные кузины в свой дом в Кенте, а шестилетняя Эмма наотрез отказалась уезжать из дома, в эту, как она говорила, ссылку. Она дралась, визжала, рыдала, буйствовала и вообще вела себя настолько отвратительно, что кузины передумали ее приглашать, поскольку засомневались, что сумеют справиться с таким ребенком.

– Я никогда не видела, чтобы она так себя вела, – сказала экономка миссис Хилл, заботам которой, ввиду сложившихся обстоятельств, поручили Эмму.

Несколько дней несчастная сирота провела в полном одиночестве, после чего мистер Найтли, сосед и друг семьи, добросердечный молодой человек лет двадцати пяти, вызвался найти гувернантку, которая могла бы сразу приступить к работе. Это ему удалось благодаря семейству Прайор, которые, по счастливому стечению обстоятельств, знали очень подходящую для такого дела особу, молодую леди, их дальнюю родственницу, недавно вынужденную покинуть свой пост в Уэйбридже, но не по своей вине, а потому что семья уехала за границу. Она приступила к исполнению обязанностей в конце недели и быстро стала настолько неотъемлемой частью семьи Вудхаус, что Эмма почти позабыла собственную матушку и обратилась к дорогой мисс Тейлор за добротой, привязанностью, поддержкой и постоянным радостным свободным общением, которого обычно ожидают от родителя. Все это мисс Тейлор могла ей дать без ограничений, и единственным злом в новой жизни Эммы было то, что, как и прежде, ей слишком многое позволялось делать по-своему.

Вскоре она забыла, или по крайней мере выбросила из памяти, ужасные дни до приезда миссис Тейлор.

В первый из них маленькая Джейн Фэрфакс без предварительного сообщения пришла в дом. Новость о смерти миссис Вудхаус, конечно, распространилась по деревне, и о ней говорили с полагающейся случаю торжественностью. Но таков уж природный эгоизм раннего детства, и Джейн не отнесла это событие к своим делам. Ей, к примеру, не приходило в голову, что беда как-то могла повлиять на еженедельные визиты синьора Негретти. Уже целый год она приходила в Хартфилд в любое время и без сопровождения; у Патти, единственной служанки ее бабушки, всегда было очень много дел, а путь по деревне был таким коротким, что никто не чувствовал ни малейшего беспокойства за ребенка. Тетя не догадалась предупредить девочку, что, вероятнее всего, музыкальных уроков какое-то время не будет; поэтому Джейн по привычке побежала по узкой тропинке, петляющей вдоль лавровых кустов Хартфилда, и остановилась, только когда неожиданно и без всякого удовольствия заметила Эмму, одиноко сидевшую на низкой скамье возле кедрового дерева.

И дело даже не в том, что Эмма никогда не была в саду одна в это время дня. Перед ней была Эмма, которую она никогда не видела и никогда не представляла, что она может быть такой: совершенно несчастное создание, с помятым, распухшим от слез лицом. Ее щеки были бледными и измазанными, шнурки на ботиночках развязанными, волосы незавитыми и даже вообще непричесанными, но самое удивительное, что вместо обычно тщательно выбранного наряда на ней было простое черное саржевое платье. (Это было платье Изабеллы, сшитое четыре года назад после смерти их бабушки.)

– Ой, Эмма! – воскликнула Джейн и нерешительно остановилась. – Извини, я не знала… то есть мне сказали, что ты уехала в Кент.

Она уже была готова пуститься наутек, поскольку при их предыдущих встречах Эмма всегда вела себя по отношению к ней грубо. Но может быть, в этот раз будет иначе?

Эмма подняла голову – карие глаза были красными, а веки опухшими – и громко зарыдала.

– Джейн, моя мама умерла! Как же я буду жить без нее?

Джейн была потрясена. Эмма, всегда окруженная подругами, комфортом и всеобщей любовью, – и вдруг такая одинокая! Это было очень странно.

– Но… у тебя же есть папа – мистер Вудхаус.

– Да, но он не встает с постели и все время плачет, а если я подхожу, то велит мне идти к миссис Хилл.

– Ну да, у тебя же еще миссис Хилл! И Сэрла, и Джеймс, и твоя горничная Ребекка…

– Они же слуги!

– А твоя сестра, мисс Изабелла?

– Но она же не мама! И к тому же она в Кенте.

С этим спорить было невозможно.

– О, Джейн, – снова зарыдала Эмма, – что мне теперь делать?

На такой простой, вырвавшийся из самого сердца вопрос Джейн даже не знала, что ответить, и это несмотря на то, что сама уже узнала горечь потери матери, после которой прошло всего два года. Она также помнила, какой доброй, мягкой, заботливой леди была миссис Вудхаус.

Ни секунды не колеблясь, Джейн подбежала к скамейке, обняла заплаканную Эмму, прижала к себе и воскликнула:

– О, бедная, бедная моя Эмма! Мне так жаль! Это ужасно – не знаю, как ты все выносишь!

Ее искренний порыв совершенно сразил Эмму, и она опустила голову на плечо Джейн и расплакалась.

– Что мне теперь делать? – повторяла она снова и снова. – Кто будет обо мне заботиться? Мистер Найтли прислал папе записку, сообщив, что нашел гувернантку. Гувернантку! Уверена, она будет противной. Разве она когда-нибудь сможет занять место мамы?

– Ну если она будет противной, – мужественно сказала Джейн, – я буду рядом.

Мысль о том, что она может быть по-настоящему полезна Эмме, ей понравилась.

– О да! – воскликнула та. – Мы навсегда станем подругами. И будем рассказывать друг другу все секреты и любить друг друга.

– Все, – кивнула Джейн, у которой еще не было никаких секретов. – И всегда будем любить друг друга. И никогда не будем вредными и злыми.

Повторив это обещание много раз, они сели рядом и обнялись, как два маленьких птенчика, выпавших из гнезда. Они сидели так до тех пор, пока не услышали голос Сэрлы:

– Мисс Эмма! Мисс Эмма! Где вы? Будьте хорошей девочкой, идите ужинать.

Эмма нехотя встала, и подруги попрощались.

Джейн, обнаружив, что уже поздно, тоже пошла домой ужинать. Она медленно шла в глубокой задумчивости, но голова оставалась высоко понятой; жалость, ужасная жалость к несчастью Эммы жгла ей грудь, и кроме этого, она чувствовала удивительную радость – ведь эта дружба, о которой она никогда и не мечтала, была для нее словно внезапный и неожиданный дар богов. «Подруга! Эмма Вудхаус предложила стать моей подругой, – думала Джейн. – Теперь мы сможем делать вместе много чудесных вещей. Мы можем вместе гулять – не исключено, что мистер Найтли пойдет с нами, я знаю, что ему очень нравится Эмма, – еще она когда-нибудь придет ко мне домой, увидит рисунки, которые я сделала для миссис Прайор, и моих бумажных кукол. А тетя Хетти испечет для нас сладкий пирог. Мы будем устраивать чаепития, используя желудевые чашечки, и играть под столом, накрытым красной скатертью, – там у нас будет дом».

В ожидании всех этих восхитительных событий она собрала много желудей и убедила тетю Хетти вырезать ей новый комплект бирюлек.

Но прежде чем все эти планы могли осуществиться, следовало что-то сделать с траурными платьями Эммы: она не хотела, чтобы ее видели за пределами Хартфилда таким чучелом, в одежде, которая ей совершенно не подходит. Подобным чувствам Джейн не могла не посочувствовать.

Поэтому в течение шести дней, с великодушного позволения бабушки, Джейн каждый день ходила в Хартфилд, где они с Эммой проводили время в саду, поскольку дни стояли теплые и погожие. Они развлекались игрой в «я вижу», головоломками и прочими спокойными забавами, которые считались допустимыми в период траура; карты, шашки, куклы и прочие игрушки на время были, естественно, отложены.

Джейн предложила поиграть в прятки. С самого начала своих регулярных посещений Хартфилда ей хотелось рассмотреть здешний сад. Теперь, когда впервые она была вольна лазить по кустам, ходить по дорожкам и даже могла пробраться в заброшенную часть сада, она обнаружила в себе способности находить хитроумные неожиданные места, где можно было спрятаться. Она прижималась к стене, укрываясь за густыми зарослями плюща, пряталась в покрытой мхом нише над фонтаном в форме головы льва или забиралась на старую иву и усаживалась на ее толстом стволе, в том месте, где он раздваивался. Но прятки в конце концов оказались неудачным занятием, потому что предусматривали долгие периоды ожидания в одиночестве или такие же долгие и одинокие поиски другого игрока, во время которых Эмме быстро становилось скучно и она начинала раздражаться. Если ей выпадало искать, то ее попытки найти Джейн сразу становились вялыми и бессистемными; если она пряталась, то почти сразу начинала кричать:

– Я здесь, Джейн, найди меня! Ты слышишь, Джейн, я же здесь!

В итоге она заявила:

– Я устала от этой игры. Давай поиграем во что-нибудь другое. В свадьбу, например.

Поскольку Эмма была хозяйкой, она, конечно, могла выбирать игру; Джейн тоже учили хорошим манерам. Но для нее эта игра в свадьбу, которая заключалась в планировании воображаемых браков для всех обитателей Хайбери, казалась безумно скучной.

Они часами сидели во вращающемся летнем домике и обсуждали воображаемые церемонии вплоть до мельчайших деталей; Джейн, которая за всю свою жизнь не была ни на одной свадьбе, иногда удивлялась, откуда Эмме так хорошо известна процедура бракосочетания.

– А как насчет мистера Найтли? На ком он женится? – спросила она, подавив зевок, после того как наконец было покончено с мисс Кокс, мисс Гилберт и мисс Отуэй, а также гимнами, перчатками, букетами, кружевами, белым атласом, любовными сценами, объяснениями, предложениями и подарками.

– Мистер Найтли? Но ведь он слишком стар, чтобы жениться! Его брат, мистер Джон, тот еще может… но мистер Найтли уже очень стар. Да и мистер Уэстон тоже. В любом случае мистер Уэстон – вдовец, он уже был женат…

Голос Эммы дрогнул. Брак мистера Уэстона закончился смертью его молодой жены, эта тема была слишком близка к ее собственному несчастью. Джейн, понимая это, сразу заговорила о другом:

– Ну хорошо, а как насчет мисс Бикертон, юной леди, ставшей пансионеркой в школе миссис Годдард? Какой джентльмен ей подойдет?

– Мисс Бикертон? Она едва ли старше моей сестры, а значит, слишком молода, чтобы выходить замуж. В любом случае, я полагаю, ей предстоит стать учительницей или старой девой: миссис Годдард сказала папе, что у нее нет семьи, и средства на ее обучение собирают по благотворительной подписке.

От этого беззаботного замечания Джейн на мгновение лишилась дара речи. Пусть она еще молода, но уже задумывалась о своем будущем, причем испытывала на этот счет очень большие сомнения.

– Кто еще может жениться? – капризно спросила Эмма и тоже зевнула. – Ну же, Джейн! Придумай кого-нибудь еще! Ты такая тихая и молчаливая, никогда от тебя не дождешься никаких идей.

– Я тихая? – удивленно спросила Джейн.

– Да, ты самая настоящая молчунья.

– Ну, – сказала Джейн, поразмыслив, – это, наверное, потому, что тетя Хетти слишком много говорит.

На следующее утро за завтраком привычный поток красноречия тети Хетти на удивление быстро иссяк; причиной тому, как успела заметить Джейн, был длинный белый конверт с красной адвокатской печатью, который Патти принесла с почты. Тетя Хетти даже не стала уговаривать Джейн съесть еще один кусочек хлеба с маслом; на ее вопрос, можно ли встать из-за стола и готовиться к ежедневному визиту в Хартфилд, был поспешно дан положительный ответ, а надевая пальтишко (по утрам уже становилось прохладно), Джейн услышала тихий разговор взрослых.

– Ребенку следует сказать? Как вы считаете, мадам? Такая доброта… Такая неожиданность… Не знаю, что и думать.

Потом заговорила старая дама, ее бабушка:

– Может, лучше немного подождать и посоветоваться с каким-нибудь джентльменом, который лучше нас во всем разбирается? Возможно, мы обязаны сказать ей, но… мистер Найтли… или мистер Прайор…

– Беги, Джейн, дорогая, – сказала тетя Хетти. – Все в порядке. Думаю, Эмма тебя ждет с большим нетерпением.

Однако в то утро Джейн, остро чувствовавшая настроение других людей, сразу заметила перемену в Эмме – ее приветствие было холодным.

– Ты пришла, – равнодушно отметила она. – Сегодня очень холодно. Во что будем играть, чтобы согреться?

– Может быть, лучше войти в дом? Мы можем отправиться в музыкальную комнату и поиграть дуэты, – предложила Джейн.

Этот план она обдумывала уже несколько дней, поскольку ей давно хотелось разучить несколько фортепьянных пьес, написанных для игры в четыре руки, их раздобыла миссис Вудхаус для своих дочерей еще до бунта Изабеллы против музыки, и с тех пор они лежали невостребованные.

– Что? Дуэты? – воскликнула Эмма с гримасой отвращения. – Спасибо, нет. Что за ужасная идея! Дуэт – жалкая вещь! И это говоришь ты… – Она сдержалась, несколько секунд выглядела печальной и задумчивой, но потом все же выпалила: – Не думай, что ты лучшая пианистка в Суррее только потому, что мама оставила тебе сто фунтов. Это ерунда, в конце концов.

Замечание было настолько непонятным, что Джейн застыла, полагая, что неправильно расслышала.

– Что ты имеешь в виду, Эмма? Твоя мама оставила мне сто фунтов? О чем ты говоришь? Она ничего мне не оставила!

– Оставила, – упрямо пробормотала Эмма. – Вчера было прочитано ее завещание. Пришел мистер Кокс, адвокат, и прочитал его папе. У мамы были собственные деньги, и она оставила сто фунтов. Там так и написано: «Моей юной соседке Джейн Фэрфакс. Деньги должны быть использованы на ее образование, в благодарность за огромное удовольствие, которое мне доставляла ее игра на фортепиано».

– Сто фунтов! Но я не понимаю! – Джейн была совершенно озадачена. – Миссис Вудхаус никогда не приходила в музыкальную комнату, когда я занималась, возможно, один или два раза, в самом конце… – Она запнулась, вспомнив худенькую бледную молодую леди, которая больше уже никогда не придет. В этот момент она поняла постоянство смерти. – Вряд ли миссис Вудхаус слышала мою игру больше одного или двух раз, – с сомнением добавила она.

– Слышала! – В голосе Эммы звучало негодование ребенка, которого несправедливо лишили какой-то привилегии, которой свободно пользовались его сверстники. – Она часто приходила в комнату миссис Хилл, садилась и слушала. Мне Сэрла сказала! Она не оставила денег ни мне, ни Изабелле. – Мы только в двадцать один год получим свои тридцать тысяч. Но какая от этого польза сейчас? Я считаю, это несправедливо.

– Но, Эмма, – возразила Джейн, – у тебя же все есть. – Она огляделась по сторонам.

– У меня нет мамы! – крикнула Эмма.

– В общем, так: сейчас слишком холодно, чтобы просто сидеть здесь, – поспешно заговорила Джейн, чтобы предотвратить неминуемые рыдания. – Давай бегать наперегонки. Ну же, Эмма! Спорим, я быстрее тебя добегу до того каштана?

Джейн, хотя и слишком маленькая для своих лет, была проворнее крупной и немного неуклюжей Эммы; она выиграла два забега из трех.

Скоро девочки устали.

– Давай пойдем поговорим с Джеймсом и лошадьми, – предложила Эмма. – Уверена, если мы попросим, Сэрла даст нам для них хлеба.

Джейн втайне опасалась крупных упряжных лошадей, но, конечно, ничего не возразила против этого плана; однако, когда они подошли по вымощенному булыжником двору к конюшне, там никого не оказалось – ни Джеймса, ни лошадей. Том, помощник конюха, сказал, что Джеймс поехал в Кингстон, чтобы встретить новую гувернантку, и уже очень скоро вернется с пассажиркой. Послонявшись по двору и несколько раз спрыгнув с большого камня, с которого всадники забираются в седло, девочки постепенно переместились к каретному сараю с большими железными воротами и стали первыми свидетельницами прибытия и выхода из экипажа мисс Тейлор. Она оказалась вовсе не злобной дамой преклонных лет, как представляла себе Эмма, а молодой и симпатичной леди с очень добрым лицом.

– Кто из вас моя ученица? – спросила она и, получив ответ, живо поинтересовалась: – В какую игру вы играете? Может быть, я тоже с вами поиграю? Или мне сначала следует представиться твоему папе?

– О нет. Папа теперь не выходит из своих комнат до двух или даже трех часов дня, – объяснила Эмма.

А Джейн взволнованно воскликнула:

– О да, пожалуйста, мэм, поиграйте с нами в прятки!

Очень уж ей хотелось использовать несколько замечательных укрытий, которые она обнаружила.

– Хорошо, – смеясь, ответила новая гувернантка. – Тогда беги и прячься – тебя как зовут? Джейн? А мы с Эммой пока познакомимся. Мы дадим тебе не больше трех минут, а потом отправимся искать. Время пошло.

Вне себя от радости, не обращая внимания на недовольное лицо Эммы, Джейн убежала. «Итак, у Эммы появилась взрослая подруга, – с удовольствием думала она, – эта леди будет добра к ней, я уверена». Поглощенная новыми приятными впечатлениями, Джейн вспомнила о ста фунтах. Надо же, какой сюрприз! Наверное, именно об этом говорили бабушка и тетя Хетти за завтраком.