Текст книги "Бесконечная война"

Автор книги: Джо Холдеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

– Клянусь Господом Богом. У меня есть знакомый в лунном отделении Бюро. Он показал мне приказ – все очень вежливо сформулировано. И в скобках – «без исключения».

– Может, когда я закончу колледж...

– Ты не попадешь в колледж. Не пробьешься сквозь этот лабиринт стандартов и ограничений. Попробуешь нажать – скажут, что ты уже стар... проклятье, я уже не смог пробиться на доктора, это в моем возрасте, и...

– Да, я понял, я на два года старше, чем нужно.

– Вот именно. Или всю оставшуюся жизнь проживешь за счет государства, или вернешься в армию.

– Тут и думать нечего,– сказала Мэригей.– В солдаты мы не пойдем.

– Я согласен. Если пять или шесть миллиардов человек могут прилично существовать и без профессии, то и я смогу.

– Они к этому привыкли с детства – к такому положению вещей,– сказал Майк.– И это, скорее всего, не совсем то, что ты назвал бы приличной жизнью. Большинство просто сидит по домам, смотрит стерео и курит «траву». Еды они получают едва достаточно, чтобы сбалансировать затраты энергии. Мясо раз в неделю. Даже по первому классу обеспечения.

– Ничего особенно нового,– сказал я,– особенно по части еды: в армии нас так и кормили. Что до остального, то, как ты сказал, мы с детства к этому не привыкли. Мы не станем целый день сидеть и смотреть головидение.

– Я хочу рисовать,– сказала Мэригей.– Я всегда хотела серьезно заняться живописью.

– А я буду продолжать изучать физику, просто так, для себя. И займусь музыкой, и буду писать...– Я обернулся к Мэригей.– Или еще чем-нибудь займусь, как нам рассказывал сержант на Старгейте.

– Присоединишься к Новому Возрождению,– сказал Майк безжизненным тоном и раскурил трубку. Это был настоящий табак, и по комнате распространился восхитительный запах.

Он, видимо, заметил, как я на него смотрю голодными глазами.

– Ну что из меня за хозяин! – Он извлек несколько листиков бумаги из кисета и ловко свернул сигаретку: – Держи. Мэригей, ты будешь?

– Нет, спасибо, Майк. Если с табаком действительно так туго, то я лучше не буду снова привыкать.

Майк кивнул, попыхивая погаснувшей было трубкой.

– Да, ничего хорошего. Лучше тренировать психику, научиться расслабляться и без табака.

Я закурил свою тоненькую сигарету. Хороша.

– На Земле ты ничего лучше не достанешь. И марихуана у нас тоже лучше, от нее голова так не мутнеет.

Вошла мама и присела с нами.

– Обед будет через несколько минут готов. Майк опять критикует наши порядки, я слышала.

– Разве я не прав? Пара сигарет с земной «травой» – и ты зомби.

– Кто это «ты»? Ведь ты сам не куришь ее?

– Ладно, ладно. Послушный мальчик не перечит мамочке.

– Когда она права,– сказала мама совершенно, однако, без улыбки.– Так! А вы, детки, любите рыбу?

И заговорили на совершенно безопасную тему – о том, какие мы голодные, и потом сели вокруг блюда, на котором лежал громадный лютеанус, к нему был подан рис. Первая настоящая еда, которую нам с Мэригей довелось отведать за последние двадцать шесть земных лет.

 Глава 8

Как и все остальные, на следующий день я давал интервью на стереовидении. Полное отчаяние.

Комментатор:

– Сержант Манделла, вы, судя по наградам, один из самых бравых солдат в ИСООН.

– Это точно, мы все получили по пригоршне планок, еще на Старгейте.

– Вы участвовали еще в знаменитой кампании «Аль-фа-ноль», первой настоящей битве с тельцианами, и вот сейчас как раз вернулись из рейда к Иод-четыре.

– Э-з, не совсем так, мы...

Комментатор:

– Прежде чем мы расскажем о кампании «Иод-четыре», наши зрители очень хотели бы услышать ваши личные впечатления о столкновении с тельцианами, так сказать, лицом к лицу. Жуткие они существа, не правда ли?

Я:

– В общем, да. Наверное, вы видели снимки. Единственное, что на них плохо видно,– это фактура покровной ткани. Кожа у них морщинистая, как у ящериц, и бледно-оранжевого цвета.

Комментатор:

– А как они... пахнут?

– Пахнут? Понятия не имею. В боекостюме можно чувствовать только собственный запах.

Комментатор:

– Ха-ха, понимаю. Но мне хотелось бы вот что узнать: что вы чувствовали, вы лично, когда первый раз увидели противника... Испуг, отвращение, ненависть – что именно?

– Ну, сначала я был испуган, и отвращение тоже чувствовал. Это еще до боя, когда над нами пролетел одиночный тельцианин. Во время же боя мы находились под воздействием постгипнотического внушения – его нам сделали на Земле, и ключевая фраза приводила внушение в действие,– и я испытывал только искусственную ненависть.

– Вы их презирали и сражались немилосердно.

– Правильно. Мы истребили всех до одного. Хотя они и не пытались сопротивляться. Но когда нас освободили от воздействия внушения... мы сами не могли поверить, что это мы сделали. Четырнадцать человек сошли с ума, все остальные еще неделю сидели на транквилизаторах.

– Понимаю,– рассеянно сказал комментатор и бросил взгляд куда-то в сторону.– Скольких убили вы лично?

– Пятнадцать, двадцать, не знаю, ведь я уже говорил, мы сами себя не помнили. Это было истребление.

В течение всего интервью комментатор как-то странно повторял сам себя и держался несколько скованно. Вечером, уже дома, я понял, в чем было дело.

Мэригей и я сидели перед стереокубом вместе с Майком. Ма отправилась к дантисту по поводу нескольких вставных зубов (считалось, что дантисты в Женеве лучше, чем американские). Мое интервью показывали по программе «Калейдоскоп», втиснули ее между документальным фильмом о лунных гидропонных оранжереях и концертом какого-то человека, утверждавшего, что он может сыграть «Двойную фантазию ля мажор» Телемана на губной гармошке. Мне было интересно узнать, смотрит ее еще кто-нибудь на целой Земле.

Что ж, интересно было посмотреть на гидропонные оранжереи, и парень играл на гармошке виртуозно, но между ними встряло интервью, и это была сплошная липа.

«Комментатор:

– А как они пахнут?

Я.

– Ужасная вонь, смесь гниющих овощей и жженой серы. Запах проникал в боекостюм сквозь фильтр».

Все стало ясно – он заставлял меня говорить и говорить, чтобы набрать побольше материала, на основе которого они потом и синтезировали мой голос.

– Черт побери, кто им позволил такое делать? – спросил я Майка, когда спектакль закончился.

– Не обижайся на этого парня,– сказал Майк, следивший за расчетверившимся образом музыканта, дувшего в гармоники.– Все средства информации подлежат цензуре ИСООН. Уже десять или двенадцать лет, как Земля не получает объективных репортажей о войне. Хорошо, что они не подставили актера вместо тебя.

– А на Луне как, лучше?

– Официальная информация ничем не отличается от земной. Но так как все связано с работой в ИСООН, легко определить, где прямая подделка фактов.

– Они полностью вырезали часть, где я говорю про внушение.

– Понятно.– Майк вздохнул.– Им нужны герои, а не марионетки.

Интервью с Мэригей показывали в программе следующего часа, и с ней сделали то же самое. Каждый раз, когда она на самом деле говорила что-то против армии или войны, камеры переключались на женщину, бравшую интервью, а искусственно созданный голос Мэригей возвещал очередную несуразицу...

ИСООН оплачивали полностью пятидневное пребывание в Женеве, и мы решили начать познавать новую жизнь на Земле прямо здесь. На следующее утро мы раздобыли план города – книжку сантиметровой толщины и спустились на самый нижний уровень. Мы решили постепенно подниматься до крыши, не пропуская ничего интересного.

Нижний уровень представлял собой странную смесь промышленного и исторического. Основание здания-города покрывало большую часть старой Женевы, и многие из старых зданий сохранились.

Подавляли шум и суета: громадные грузовые гиромобили вползали сквозь входные ворота, окруженные облаками снега; баржи причаливали к товарным докам (старушка Рона тихо текла сквозь недра бетонной горы); даже несколько миниатюрных вертолетов сновали туда-сюда, координируя кипящую деятельность, ловко лавируя между подпорками и контрфорсами, удерживавшими серое небо следующего уровня в сорока метрах у нас над головами.

Мы могли бы смотреть на все это часами, но рисковали превратиться в сосульки. От ледяного ветра нас защищали только легкие накидки. Мы решили, что еще вернемся сюда, но уже одетые потеплее.

Следующий уровень именовался первым, вопреки элементарной логике. Мэригей объяснила, что европейцы всегда пользуются такой системой. (Забавно, я успел побывать за тысячу световых лет от родного моего Нью-Мексико, но первый раз в жизни пересек Атлантику.) Первый уровень – это был мозг города, там работали административные органы, системотехники, аналитики и криогенники.

Мы стояли посреди просторного холла, в котором, как ни странно, пахло стеклом. Одну стену занимал гигантский голографический куб-демонстратор, на нем оранжевым светом сияла структурная схема женевской организационной системы в десятки тысяч имен, соединенных линиями от «мэра» на самом верху и до «коридорных» в основании. Имена исчезали и перемещались в соответствии с тем, как сами их владельцы или умирали, или их увольняли, повышали или понижали в должности. Постоянное мерцание, мелькание линий – все это напоминало нервную систему какого-то фантастического существа. В определенном смысле так оно и было на самом деле.

Противоположная демонстрационному кубу стена была одним большим окном, открывавшим вид на комнату, которую висевшая рядом табличка идентифицировала как «Контрользиммер» («Контромерная»), а за стеклом виднелись сотни сидевших рядами техников, каждый за собственной отдельной консолью с полуплоским гологравизорным экраном и множеством индикаторов и циферблатов. В комнате царила напряженная атмосфера, которую всегда создают вокруг себя до предела занятые чем-то важным люди: у большинства техников на уши были надвинуты миниатюрные телефоны, и через маленькие микрофончики они переговаривались с другими техниками, тем временем что-то записывая или нажимая переключатели. Другие, словно пианисты, «играли» на клавишах консолей, сдвинув наушники на шею. Очень немногие рабочие места пустовали, их владельцы с озабоченным видом пересекали комнату в различных направлениях; Автоматический кофейный поднос проплывал вдоль одного ряда пультов, точно такой же поднос двигался в обратном направлении вдоль другого ряда.

Сквозь стекло доносился слабый отзвук таинственной деятельности обитателей комнаты.

Кроме нас в холле было еще два посетителя. Краем уха я услышал, что они направляются посмотреть «на мозг». Мы последовали за ними по длинному коридору и оказались у очередного смотрового окна сравнительно скромных размеров, если вспомнить контроллерный зал. За окном находились компьютеры, поддерживающие функционирование Женевы как единого целого. Коридор в этом месте освещало только холодное голубое сияние из комнаты за стеклом.

Размерами компьютерная тоже значительно уступала контроллерному залу, была она не больше площадки для бейсбола. Ничем на вид не примечательные серые параллелепипеды компьютерных блоков соединялись между собой стеклянными тоннелями диаметром в рост человека. Через регулярные промежутки в стенах тоннелей имелись двери переходных камер. Очевидно, эта система позволяла добраться до одного из элементов в случае аварии, пока остальная часть комнаты оставалась при температуре около абсолютного нуля – для создания сверхпроводимости.

Хотя внешне компьютерная проигрывала перед деятельной атмосферой контроллерного зала и суматохой нижнего уровня, но все же производила немалое впечатление, наводя на мысли о неведомых и могучих силах, подчиненных человеком. Храм, возведенный во славу порядка, целенаправленности и изобретательности.

Пара, за которой мы шли по коридору, сказала нам, что ничего больше интересного на уровне нет – только комнаты для конференций, административные учреждения и вечно занятые чиновники. Мы вернулись к лифту и поднялись на следующий уровень – это был главный торговый центр.

Книжка-путеводитель весьма нам здесь пригодилась. Центр составляли сотни магазинов и «открытых базаров», расположенных на манер геометрически правильной решетки. Пересекающиеся ленты дорожек ограничивали зоны, где располагались магазины одного определенного рода. Мы отправились в самый центр торговой площади, выполненный в стиле средневекового городка. Имелось подобие церкви в стиле барокко, и благодаря голографической иллюзии она казалась в четыре раза выше, чем была на самом деле. На стенах – мозаика на религиозные сюжеты, мощеная мостовая, фонтан с извергающими водяные потоки монстрами... Мы купили гроздь винограда у зеленщика (иллюзия пропала, когда зеленщик взял у меня талон калорийного потребления и поставил штамп в книжку рациона) и пошли по узенькой мощеной улочке. Нам там ужасно понравилось, хорошо, что на Земле еще достает энергии и времени, чтобы устраивать такие вот уголки.

Выбор товаров и различных услуг, выполняемых за деньги, был невероятно разнообразный, но мы за эти годы разучились делать покупки. И еще неизвестно было, на сколько нам хватит денег.

Несмотря на мрачное предсказание генерала Ботсфорда, кое-что нам удалось все-таки сохранить – отец Роджерс, юрист, оказался специалистом по налоговому законодательству, и он научил нас, что делать,– нам пришлось платить налоги исходя из среднего годового дохода. В итоге я оказался владельцем 280 ООО долларов.

Третий уровень мы пропустили – здесь помещались средства коммуникации и информации,– потому что днем раньше уже успели обойти вдоль и поперек, когда давали интервью на стереовидении. Хотел я поговорить с парнями, которые переделали мое интервью, но Мэригей убедила меня, что толку от этого не будет.

Искусственная гора Женевы имеет ступенчатую структуру – вроде свадебного торта. В самом низу первые три уровня около километра в диаметре, этажи с четвертого до тридцать второго в два раза «уже». Далее идет «верхушка» – этажи с тридцать третьего до семьдесят второго – 300 метров в поперечнике и 120 в высоту.

На четвертом этаже, как и на тридцать третьем, находился парк. Деревья, ручейки, всяческие живые твари. Стены прозрачные, и прямо из покрывающей потолок третьего уровня почвы растет настоящий лес. Мы присели отдохнуть на скамью у пруда, наблюдая, как гуляющие бросают виноградинки рыбкам. Многие купались.

С самого нашего прибытия в Женеву меня не покидало какое-то подсознательное беспокойство, и вот теперь, в этом приятном окружении приятных людей, я внезапно понял, что меня беспокоит.

– Мэригей,– сказал я.– Почему-то не видно здесь несчастливых.

Она улыбнулась:

– Ничего удивительного. Тут такие цветы...

– Нет... я имею в виду всю Женеву. Похоже, все совершенно довольны положением вещей. Кто...

– Твой брат, например.

– Правильно, но он тоже, можно сказать, приезжий. Я имею в виду продавцов и рабочих, и вообще всех вокруг.

Она задумалась:

– Не знаю. Видимо, ты прав. Я не обращала внимания.

– Тебя это не удивляет?

– Это не совсем обычно... но...– Она бросила виноградину в пруд, и рыбки в испуге шмыгнули в разные стороны.– Помнишь, что говорил сержант Шири? Они выявляют нехорошие наклонности психики еще в детском возрасте и исправляют их. И любой здравомыслящий человек будет вполне доволен такой жизнью.

Я фыркнул.

– Половина населения не имеет занятия, а большинство остальных выполняют искусственно придуманную работу, которую можно вообще бы не делать или передать машинам.

– Но они имеют пишу в достатке, и у них есть чем занять время и голову. Двадцать шесть лет назад не было и этого.

– Возможно,– сказал я, не желая спорить.– Наверное, ты права.

И все же на душе у меня было неспокойно.

 Глава 9

Оставшуюся часть этого и весь следующий день мы провели в штаб-квартире ООН (само собой, это была «столица мира»), занимавшей весь верхний цилиндр Женевы. Всего, что там было, невозможно пересмотреть и за месяц. Больше недели ушло только бы на осмотр Музея человека. Каждая страна была представлена отдельной экспозицией. Зачастую имелся не только магазин, где продавались сувениры, но и ресторан с фирменными блюдами местной кухни. Я боялся, что национальные различия могут в этом мире сгладиться. Стало бы гораздо скучнее, несмотря на всеобщий порядок. Хорошо, что мои опасения не оправдались. За это время мы с Мэригей разработали план на ближайшее будущее. Мы решили вернуться в Штаты, подыскать себе жилище и отправиться в путешествие месяца на два.

Когда я обратился за советом к маме, как мне найти квартиру, она показалась мне странно смущенной, вроде сержанта Шири во время нашей беседы. Но она пообещала навести справки в Вашингтоне, когда она туда вернется,– ма жила в Вашингтоне, не захотела переезжать после смерти отца.

Я спросил у Майка, отчего все так неохотно говорят на тему о жилище, и он объяснил, что все это – последствия страшного хаоса, царившего в годы между голодными бунтами и началом Реконструкции. Не хватало жилья, люди теснились по две семьи в одной комнате даже в относительно процветающих странах. Ситуация сложилась очень неустойчивая, и тогда за дело взялась ООН. Сначала – массовая агитационная кампания, потом – массовая обработка сознания. Внедрялась идея о том, что жить надлежит в возможно меньшем помещении, что грешно даже хотеть получить в личное распоряжение целую квартиру из нескольких комнат. Отсюда и новый стереотип поведения – нескромно разговаривать на тему о жилье.

И до сих пор многие люди сохраняют остатки такого воздействия, хотя еще десять лет назад было проведено раскодирование. В зависимости от общественного положения говорить о квартирах было невежливо или даже оскорбительно для собеседника.

Ма вернулась в Вашингтон, Майк улетел обратно на Луну, а мы с Мэригей остались в Женеве еще недели на две.

Наш самолет приземлился в аэропорту Далласа, оттуда монорельсом мы добрались до Рифтона, города-спутника, где жила ма.

После громадного комплекса Женевы Рифтон производил приятное впечатление скромными размерами, хотя он тоже покрывал довольно большую площадь. Его составляли здания разного типа, в большинстве – всего в несколько этажей, расположенные без видимой системы вокруг озера и утопавшие в зелени. Все здания соединялись движущейся дорожкой с большим куполообразным строением, где находились магазины, школы и различные учреждения. Там мы получили указания, как найти жилище ма – двухквартирный домик над озером.

Мы могли воспользоваться крытой лентой дорожки, но вместо этого пошли рядом с ней, вдыхая вкусный холодный воздух, пахнущий опавшими листьями. За пластиковой стенкой проплывали люди, старательно избавляя нас от удивленных взглядов.

Мама не откликнулась на звонок, но дверь оказалась незапертой. Квартира была довольно уютная, даже просторная, по стандартам звездолета. Обстановка была старомодная, прошлого века. Мама спала у себя в спальне, поэтому мы с Мэригей тихо присели у стола в гостиной и начали перебирать журналы.

Вдруг из спальни ма донесся резкий кашель. Я постучал в дверь.

– Уильям? Я... Входи, я не знала, что ты приехал...

Мама полулежала в постели, свет был включен, повсюду в комнате – пузырьки и коробочки таблеток. Мама выглядела очень больной, бледная, с проявившимися морщинами.

Она закурила сигарету, это, похоже, помогло ей преодолеть приступ кашля.

– Когда ты приехал? Я не знала...

– Мы только что приехали... Когда ты заболела?

– О, чепуха, подхватила вирус в Женеве. Через пару дней все пройдет.– Она снова закашлялась и потянулась к бутылке с густой красной жидкостью. Все лекарства в комнате были из разряда патентованных, коммерческих средств.

– Ты была у врача?

– У врача? О боже, конечно нет. Они ведь... это... это ерунда, не надо...

– Чепуха? Это в восемьдесят четыре года! Господи, ма, ты просто ребенок.

Я направился к фону на кухне и вскоре соединился с больницей.

В кубе появилось изображение какой-то девицы лет двадцати.

– Сестра Дональдсон, общая служба.– Улыбка у нее была профессиональная, неподвижная. Но тут, похоже, все привыкли улыбаться.

– Моя мать заболела, ее нужно показать врачу. У нее...

– Имя и номер, пожалуйста.

– Бетти Манделла.– Я назвал фамилию по буквам.– Какой номер?

– Номер стандарта медобслуживания, пожалуйста.

Я сходил в спальню и спросил маму: она говорит, что не помнит.

– Ничего страшного, мы сейчас найдем ее карточку.

Она с неизменной улыбкой склонилась к пульту перед собой и набрала на клавишах код.

– Бетти Манделла? – Улыбка у нее превратилась в улыбочку.– Вы ее сын? Но ведь ей уже за восемьдесят.

– Послушайте, это долго объяснять. Ей сейчас нужен врач.

– Вы что, шутите?

– О чем вы? – Из спальни донесся новый приступ сдерживаемого кашля.– Слушайте, это очень серьезно...

– Но, сэр, миссис Манделла была переведена в нулевой класс срочности обслуживания еще в две тысячи десятом году.

– Проклятье, что это все значит?!

– С-э-р...– Улыбка молниеносно затвердела.

– Послушайте. Представьте, что я прилетел с другой планеты. Что такое «нулевой класс»?

– С другой... Ой. Я знаю, кто вы! – Она повернула голову в сторону.– Соня! Беги скорее сюда! Ты не поверишь, кто...– В пространстве куба втиснулось еще одно лицо, худосочная белокурая девица с совершенно такой же приклеенной улыбкой.– Помнишь? По стату передавали сегодня утром!

– Да, да,– сказала вторая девица.– Один из этих солдат... Слушай, это же проход, настоящий проход! – Голова пропала.

– Понимаете, мистер Манделла,– сказала первая медсестра,– неудивительно, что вы не знаете. Все просто.

– Ну же?

– Это часть Универсальной Системы Медобслуживания. Каждый человек в возрасте семидесяти лет получает определенный класс очередности обслуживания. Автоматически, все решают машины в Женеве.

– Какой класс? Что он означает? – Но все уже было мне ясно.

– Ну, он показывает, насколько человек важен для общества и какое ему надлежит получить лечение. Третий класс – обычный уровень, второй класс – тоже обычный, кроме некоторых процедур по продлению жизни...

– А нулевой класс – вообще никакой помощи, так?

– Да, мистер Манделла.– И в ее улыбке не было и намека на сочувствие или понимание.

– Благодарю вас.– Я выключился.

Мэригей стояла у меня за спиной, она беззвучно плакала.

В магазине спортивных товаров я раздобыл баллон с кислородом для альпинистов, а у какого-то типа в баре в Вашингтоне мне удалось купить из-под полы коробочку антибиотиков. Но маме требовался настоящий врач, а не такой любитель-терапевт вроде меня. Она умерла на пятый день. У работников крематория была такая же несмываемая улыбка.

Я пытался связаться с Майком, но телефонная компания разрешила мне звонок только после того, как я выписал чек на 25 ООО долларов. Мне пришлось переводить деньги по кредиту из Женевы. Волокита заняла целый день.

Наконец я дозвонился до него.

– Мама умерла,– сразу, без вступлений.

За секунду радиоволна добежала до Луны, еще секунда шла на обратный путь. Наконец Майк вскинул глаза и медленно кивнул.

– Я не удивлен. Каждый раз, как я прилетал на Землю, я боялся, что не увижу ее. Мы не переписывались – я еще не миллионер.

В Женеве он рассказал мне, что письмо с Луны стоит 1000 долларов, это за пересылку плюс 5000 долларов налога. В целях воспрепятствовать коммуникации с кучкой отъявленных анархистов – таковыми колонисты являлись в глазах ООН.

Мы помолчали печально с минуту, потом Майк сказал:

– Уилли, на Земле вам с Мэригей делать нечего. Перебирайся на Луну. Здесь еще можно чувствовать себя человеком. Здесь мы не вышвыриваем людей сквозь воздушный шлюз после семидесяти лет.

– Нам придется снова поступать в ИСООН.

– Верно, но в действующую армию ты уже не вернешься. Говорят, что вы им необходимы для тренировки новобранцев. Ты сможешь заниматься в свободное время, подучишь свою физику, может, попадешь в исследовательскую программу.

Мы еще немного поговорили, в общей сложности три минуты. Тысячу долларов я получил назад.

Всю ночь мы с Мэригей думали, как поступить. Возможно, мы приняли бы другое решение, если бы нас не окружали вещи мамы, напоминавшие о ее жизни и ее смерти. Но когда наступило утро, гордая, тщательная красота городка Рифтона приобрела вдруг зловещий, предвещающий смерть оттенок.

Мы уложили вещи, перевели деньги в кредитное отделение Тиго-Сити и отправились монорельсом на старый добрый мыс, куда совсем недавно доставила нас «Надежда II».