Текст книги "Чёрные корабли"

Автор книги: Джо Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Триот последовал за своим царем. Арен, должно быть, плакал от обиды: его не взяли. В свои тринадцать лет он скорее предвкушал увлекательное приключение, чем думал о битве.

В святилище все было спокойно.

Ко мне приходили за помощью пастухи – среди овец на пастбищах обнаружилась какая-то болезнь. Я вспомнила, как пифия однажды такое упоминала, говоря о временах своей бабушки.

– Отделите больных овец от остальных, – сказала я. – Посвятите их богам и принесите в жертву, как положено по обряду. Мясо раздайте всем в доме, даже рабам. Не пытайтесь обмануть богов, оставив больных овец среди здоровых, иначе они погибнут все.

Так и случилось. Те, кто исполнил все по сказанному, лишились нескольких ценных животных; у тех же, кто пытался утаить от богов часть овец, стада вымерли почти полностью.

Когда все закончилось и половина народа готовила баранину к большому пиру, я ушла в глубь пещер. Мне нет места там, где режут скот и готовят мясо: мне нельзя проливать или видеть кровь. И я удалилась туда, где тьма.

В пещере с расстеленными на полу волчьими шкурами царила тишина. Воздух не колебался, разве что от моего движения.

– Владычица, – сказала я, – не пожелаешь ли ты говорить со своей прислужницей? Для чего длится мое ожидание?

Пещеры хранили покой, не давая ответа.

«Жди».

В разгар лета Иденей вернулся на пяти кораблях, груженных добычей и рабами. Корабль, которым командовал Триот, погиб на обратном пути, никто не спасся.

Эти вести принесла Долкида. Мне самой претило появляться в городе, видеть пригнанных рабов и смотреть на праздничную толпу, радующуюся богатствам Вилусы.

– Сорок рабов, – говорила Долкида, отирая пот со лба после долгого подъема в гору. – И еще больше продали в Миллаванде за египетское серебро и золото. Иденей теперь богатый царь, с ним будут считаться.

Она вспомнила о том, кто я, только после того, как я молча встала и ушла. В пещеры она за мной не пойдет.

Я сидела в темноте на волчьих шкурах.

– Владычица, – сказала я, – я пифия, твоя прислужница. Но когда-то я была ребенком и меня звали Чайкой.

Я плакала там, во тьме, – впервые после смерти пифии. Плакала о рабах, о неведомых мне соплеменницах, что работают теперь у реки или на дворцовых кухнях. О матери. Об Арене, дважды осиротевшем. О себе. Не знаю о чем. Плакала, пока не уснула.

Над землей реял жар, воздух был плотным и вязким в то необычно жаркое лето. Зной покрывал всю землю, не ослабевая ни на день. Затихли даже пчелы.

Через три недели после возвращения Иденей вновь отплыл с Неоптолемом – тот хотел напасть на иллирийский берег севернее Итаки, пока еще не закончилось время судоходства. Пилос не враждовал с Иллирией, но в опьянении победы это никого не заботило.

Я поняла, что имела в виду Кифера, когда сравнивала себя с коровой на лугу: посреди неослабного зноя я чувствовала себя отяжелелой и сонной. Ночные зарницы, мерцавшие на севере, не приносили гроз. Не спадала жара, не шли дожди.

Четыре ночи спустя я лежала на тюфяке рядом с очагом – угли я разровняла, чтобы жар был слабее. Мне снился сон.

Во сне я спала в хижине у реки, где жила когда-то с матерью и маленьким Ареном. Струилась прохладная тишина, слышалось журчание реки, бегущей по камням.

Мать подошла ко мне – красивая, с гладко расчесанными волосами, лежащими по плечам.

– Проснись, Чайка, – ласково сказала она. – Пора вставать.

– Зачем? – спросила маленькая я.

– У меня есть для тебя дело. Просыпайся, детка.

– Еще ведь не утро…

– Да. Но к утру ты должна быть у изгиба дороги. Вставай, Чайка, пойдем со мной. – Она улыбнулась, и я протянула ей руку.

От прикосновения ее пальцев я пробудилась.

Рассвет еще даже не брезжил – небо только-только начинало светлеть. Сотис стоял в зените на черном небе, резкий и блестящий, как клинок, – звезда, сиявшая в ночь моего рождения.

Воздух был прохладным.

Я встала.

Тихо похрапывала Долкида.

Внезапно я ощутила прилив сил. К восходу солнца мне нужно быть у изгиба дороги.

Я накинула черный хитон и заколола волосы. Хотела было связать их на затылке, но медные булавки оказались зажаты в руке, и я уложила волосы высоким узлом, как в праздник. Нашла алебастровые горшочки. Хотя в пещере было темно, краски я знала по запаху, а передвигаться без света я давно привыкла. Лицо – белое как кость, глаза и губы обвести угольно-черным. Меня будто что-то подталкивало. Скорее. Скорее. Когда взойдет солнце, надо быть у изгиба дороги.

Черный мешочек я привязала к поясу – прислужницы у меня нет. Алебастровые горшочки, кисточка, серебряное зеркало. Глиняные сосуды с травами для жаровни. Словно отправляюсь в Пилос. Словно нам с пифией надо в дорогу и я должна нести ее вещи.

Скорее. Скорее.

Набросить на плечи тончайшее покрывало – самое лучшее, надеваемое только в праздник Сошествия.

Скорее. Скорее.

Небо делалось серым. Я выскользнула из святилища, торопливо ступая по толстому слою кипарисовых игл, и поспешила вниз. Гора застыла в безмолвии, не слышалось ни звука.

К изгибу дороги я поспела раньше солнца. По небу разливалось серебро, занимался еще один жаркий день.

Присев у дороги, я отпила воды из бурдюка. Позади меня, за горами, небо окрашивалось розовым – разгорался восход.

Солнце, еще не добравшись до ближних скал, бросило длинные тени гор на равнину, на извилистую реку. Серебристая гладь моря засияла как зеркало.

Освещенные ярким утренним солнцем, к Пилосу подходили девять черных кораблей.

В Ее руке

Глядя на приближающиеся корабли, я не проклинала свою неспособность бегать. Я проклинала свою неспособность летать. Вниз к подножию горы, затем по кружной дороге и дальше вдоль широкого изгиба реки – до ворот Пилоса я смогу добраться лишь поздним утром.

Прежде я проделывала этот путь много раз. И сейчас, хоть искалеченная нога не позволяла бежать, я шла быстрее обычного.

Пыльная дорога. Ломкие высохшие цветы по обочинам.

Скорее. Скорее.

Душа моя, казалось, летела впереди меня, словно от горной дороги я взмыла ввысь стремительной чернокрылой чайкой и теперь парила, глядя на долину и реку. Вот сейчас город увидит корабли, чуть позже моего – я ведь смотрю сверху, и солнце у меня за спиной. В городе соберутся все мужчины, кто остался. Иденея нет, он с воинами грабит иллирийцев, не сделавших нам ничего дурного.

Дорога скользнула в тень деревьев, растущих вдоль реки; дохнуло прохладой. Я почти не замечала, есть ли у меня тело.

Глазами чайки я видела, как черные корабли вошли в гавань, как завязался яростный бой у пристаней, как проливается кровь на камни причала, словно жертвенное вино на празднике благословения кораблей.

Скорее. Скорее.

Хрип вместо дыхания. Взбирающееся на небо солнце. Дорога, укатанная колесницами. Где-то здесь – вот в этом самом месте – мне когда-то искалечило ногу.

Скорее. Скорее.

Я разглядела столб дыма. В Пилосе что-то горит.

Чайке ничего не стоит поймать поток океанского бриза и, развернувшись на неутомимых крыльях, сквозь дым пожара следить за битвой, что переходит уже на городскую площадь и оттуда вверх по склону холма к дворцу.

Скорее. Скорее.

Отворенные ворота. За ними – упавший воин, из самых юных. Живот распорот, внутренности вывалены наружу и местами раздавлены – наверное, катался по земле в агонии. Глаза открыты.

«Нельзя совершать кровопролитие и видеть исторгнутую кровь», – напомнила та часть меня, что звалась Линнея. Я подбежала к воину и опустилась на колени посреди лужи крови.

Его глаза расширились – перед ним стояла сама Смерть с белым лицом и прохладными ладонями. Он попытался было заговорить. Моя рука легла ему на лоб.

– Ступай, милый мальчик, – произнесла я, и он испустил дух.

Я закрыла ему глаза.

Где-то у дворца слышались крики. Столб дыма поднимался от торговых прилавков у гавани.

Я вскочила. Она переполняла меня, как кипящую через край чашу. Я понеслась по улице.

Горстка защитников сражалась у открытых дворцовых ворот. Пилосцы, видимо, устояли и теперь теснят неприятеля назад. На улице – тела воинов, среди них два дворцовых прислужника с оружием. Крики, проклятия, звон мечей. Вопли раненых.

У стены, где клонятся книзу цветущие виноградные лозы, – мальчишка в голубом хитоне, с мечом в неумелой руке. Я узнала Арена.

Его противник владеет мечом куда лучше. Молодой воин с длинными черными волосами, без хитона, плечи блестят от пота. Он выбивает у Арена меч и замахивается для последнего удара.

Черным вихрем, будто бились за спиной крылья, я влетела между ними. И острие меча замерло у моей груди.

– Стойте! – Ее голос вырвался из меня, мощный и звучный, способный перекрыть и праздничную музыку, и крики сражения. – Бросьте мечи!

Глаза воина расширились, меч выскользнул из руки и упал в пыль. Сзади глухо стукнул о землю меч Арена. Воин опустился на колени.

– Великая Владычица, – прошептал он.

– Бросить мечи! – крикнула я снова.

Коренастый мужчина с рассеченной щекой выпустил меч, священный ужас в нем едва пересиливал боевую ярость.

– На колени перед ликом Смерти! – повелела я, и будто волна прошла через всю дворцовую площадь и дальше к храму Владычицы Моря: и защитники Пилоса, и пришедшие на кораблях падали на колени, словно колосья, клонящиеся под ветром.

Тишина, только стоны раненых. Я пошла вперед, оставляя на камнях кровавые следы. Меня переполняли ликование, ярость и неистовая сила.

Вот и его склоненная голова, светлые волосы откинуты назад и перехвачены кожаным шнуром. Кожаный панцирь, какие носят моряки. Отделанный серебром меч на земле рядом.

– Ты их царь, кормчий «Семи сестер». – Я его узнала. Рисунок созвездия я заметила на одном из причаливших кораблей, лицо мне было знакомо по видениям. – Зачем вы пришли в Пилос?

Он поднял на меня глаза и вздрогнул.

– Я не царь, я их предводитель. Мы пришли за пленными, за нашими женами и детьми, угнанными в рабство, за женщинами Вилусы. Мы пришли разрушить их город, как они разрушили наш.

Я вдруг поняла, что говорю на его языке – на первом моем языке, впитанном с молоком матери. Он не удивлялся, ведь Смерть владеет любым наречием.

Я протянула руку, запятнанную кровью юного стражника, и коснулась его волос.

– Вы пришли за пленными?

– Да, – кивнул он. – За женщинами, которых Иденей, пилосский царь, захватил при разграблении Вилусы.

Я возвысила голос до полной мощи, почти до срыва, и произнесла на языке Вилусы и затем на языке ахейцев, чтобы слышали все:

– Ныне пролито довольно крови, чтобы насытить тени и вдосталь напоить псов преисподнего царства. Вы огласили свои притязания перед Владычицей Мертвых, и Она сочла их справедливыми. Ты! – Я обернулась к Арену, опустившемуся на колени у самой стены; его глаза горели морской синевой. – Ступай к реке, где растят лен, и созови женщин Вилусы – всех женщин Вилусы, с детьми. Пусть идут сюда, взяв еды и что необходимо из вещей. Скажи, что я так повелела.

Арен вскочил и пустился бегом, поднимая за собой пыль. По-мальчишечьи, во всю прыть, он добежит быстро – уж он-то знает, куда бежать.

Кто-то из дворцовых прислужников стоял рядом, пытаясь сдержать стон: его рука была распорота от локтя до кисти. Из выходящей к морю высокой галереи, на дальней стороне площади, выглядывали служительницы храма, легкий ветер колыхал белое покрывало Киферы.

– Ты, – сказала я прислужнику, – встань. Иди в дворцовые хранилища и кухни, выведи женщин Вилусы. И пусть выйдут остальные, нужно позаботиться о раненых.

Я повернулась к кормчему «Семи сестер»:

– Ты получишь тех, за кем пришел, и кровопролитию в городе больше не быть. Скажи это своим людям.

– Мы не тронули храм, мы – Ее народ.

– Хорошо, что ты об этом помнишь.

Кормчий поднялся.

– Мы пришли вызволить своих. Вступая в перемирие, мы находимся в Ее воле и в Ее руке.

За спиной нарастал плещущий звук: у стены гавани, позади дворца, горели гончарни и помещения для учетчиков зерна.

Я повернулась к пилосцам:

– Остановите огонь, пока он не перекинулся на кладовые: туда собрано все зерно.

Они с готовностью кинулись исполнять: в кладовых, где вкопаны в землю глиняные сосуды высотой в человеческий рост, хранились зерно и чечевица, и сухая засоленная рыба, и свежие оливки в масле, и молодое вино. Продовольствие им еще потребуется.

Двое из тех, что пришли на кораблях, занялись ранеными. Коренастый с рассеченной щекой помогал кому-то подняться, когда послышался женский вскрик – молоденькая девушка в испачканном хитоне выбежала из ворот и бросилась ему на шею, бессвязно причитая.

Слезы потекли по его щекам, мешая соль с кровью.

– Сестренка, маленькая моя! Ты жива! Тия!

Я отвернулась.

Распахнулись ворота храма, оттуда стали выглядывать женщины и дети, укрывшиеся у Ее алтаря. Кифера и две прислужницы вышли с непривычной поспешностью, неся бурдюки с водой, чтобы обмыть раненых и умирающих.

Когда подсчитали потери, оказалось, что погибших не так много: десять пилосцев и двое из нападавших. Ранены десятка два, все не опасно. Я была начеку. Приказала пилосцам вытащить маслины и вино из кладовой рядом с гончарней: ветер добрасывал туда искры пожара. Если не смогут вынести огромные напольные кувшины, то спасут хотя бы мелкие, с соленой рыбой и вином.

Ветер подхватил мое покрывало и развевал его как флаг за спиной; искалеченная нога сделалась коричневой от крови.

Сзади подошел кормчий «Семи сестер».

– Ты из Вилусы, – сказал он, – но я тебя никогда не видел.

– Я – пифия.

В воротах послышался шум: солнце стояло уже высоко, работавшие у реки женщины добрались до города. Темноволосые, растерянные – всего около тридцати, из них пять или шесть возраста моей матери. Остановившись в воротах, они оглядывались, переговаривались, кивали в сторону кораблей, всматривались в лица мужчин, что грузили на борт кувшины с оливками. Я вроде бы не разрешала пришельцам брать то, что спасено из огня, но пусть уж возьмут немногое и не рассчитывают на остальное.

Одна из женщин вдруг шагнула вперед:

– Муж мой! Никос!

Молодой мужчина, поднимавший на плечо кувшин с оливками, перекинул его в чьи-то руки и ринулся через площадь.

Внезапно все пришло в движение. Кого-то окликали, кого-то искали взглядом; многим не суждено было встретить знакомые лица. У женщин спрашивали вестей о других женщинах, о детях. Ровесницы моей матери стояли с детьми в стороне: велика ли надежда встретить родичей сейчас, спустя восемнадцать лет…

Наконец одна из тех, кого я знала в детстве, поймала за рукав воина:

– Анати, неужели ты? Так возмужал!..

Его глаза удивленно распахнулись.

– Тетушка Лида! Не может быть, ты ведь погибла в пожаре!

Она помотала головой, на глаза навернулись слезы. Два мальчика младше Арена, прижитые ею в рабстве, стояли рядом, молча глядя на происходящее.

Я отвернулась. Моя мать умерла.

Пожар удалось остановить, хотя два хранилища сгорели. Мужчины Вилусы грузили на корабли последние амфоры, поднимали на борт женщин и готовились к отплытию.

Солнце уже садилось. Со стороны гор шли огромным покровом тучи с проблесками молний. Ветер влажной прохладой коснулся моего лица. Ночью будет гроза.

Я уже успела обойти все дома, где были мертвые, и совершить положенные обряды.

Ко мне снова подошел кормчий.

Я обернулась к нему в лучах заходящего солнца. Ветер шевелил мое покрывало, заколотое медными булавками.

– Как ты здесь оказалась? – спросил он. – Кто ты?

– Я пифия. Я тоже из народа Вилусы.

Он посмотрел на море, затем снова на меня.

– Мы уже грузим корабли.

– Куда вы теперь? Вернетесь к желанной Вилусе, к своему народу?

Он резко качнул головой:

– Вилусы больше нет, ты ведь не можешь не знать. В этот раз ее сожгли дотла; кого не угнали в плен, тех убили. Возрождать Вилусу некому. Там остались лишь воины Тиринфа, выжидающие удобного времени для налета на лидийский берег.

– А ты и твои люди?

– Мы были в море, – скупо ответил он. – Больше никто не уцелел.

– Девять боевых кораблей, – вспомнила я видение горящего города, – и три рыбацких лодки. Остальные перевернулись при нападении или сгорели. «Семь сестер» и «Дельфин», «Жемчужина» и «Очи Владычицы». – Я видела их сейчас словно наяву, как когда-то в детстве перед очагом пифии. – «Охотник», «Стриж» и «Гроза». «Крылатая ночь» и «Облако».

Кормчий посмотрел на меня:

– У нас нет таких, как ты. Святилище в Вилусе разрушили ахейцы, забрав от алтаря Кассандру. Жриц Владычицы Моря увезли как добычу неизвестно куда – мы надеялись, что здесь окажется хотя бы одна из них.

Я покачала головой:

– Нет, я бы знала от Киферы. – Взглянув на храм, я увидела на ступенях белый силуэт: Кифера наблюдала за мной. – С вами нет ни жрецов, ни прорицателей, никого?

– Лишь старик, гадающий по полету птиц, он чувствует ветер и море. И только. Сивиллы у нас нет.

– Теперь есть. Я иду с вами.

Он замер, не находя нужных слов.

– Ты сам сказал, что я из Вилусы. Вы пришли освободить пленных. Я родилась здесь, в рабстве, но моя мать родом из нижнего города. – Моя рука прикоснулась к нему Ее рукой, мой голос прозвучал Ее голосом: – Она предназначена к этому с рождения. Тебе известно, что я не оставляю покровительством своих жриц.

Он наклонил голову:

– Великая Владычица…

– Иденей не задержится на севере, и если тебе не нужны лишние битвы, лучше поторопись. – Я обернулась, затем посмотрела через плечо назад. – Ты должен выйти в море еще до шторма.

В нарастающем ветре я пересекла площадь и подошла к ступеням храма. Меня дожидалась Кифера.

– Я знаю, ты идешь с ними. Я поняла это еще утром, едва тебя увидев.

– Да.

– Ты несешь Ее в себе как нерожденное дитя, несешь в края, которые я не могу разглядеть. Я не знаю причин, хотя вижу, возможно, яснее твоего.

– Возможно, – отозвалась я. – Мне открыто начало пути, но не виден его исход.

Кифера воздела руки над моей головой.

– Благословение Владычицы Моря, серебрянопенной Афродиты, да пребудет с тобой до конца твоих дней!

Я склонила голову под щедростью благословения и с удивлением почувствовала, как закипают слезами мои смертные глаза.

– Пригляди за Ареном, – попросила я.

– Конечно. Он смелый мальчик, и пусть происходящее не вполне ему ясно – он все поймет, когда вырастет. Ведь ты сделала так, чтобы он мог вырасти.

Я обняла ее на прощание и пошла прочь, к последним кораблям у причала. Я не оглядывалась на святилище, где осталась Долкида – она, наверное, будет служить Кифере или станет ждать, пока не призовут к служению следующую жрицу. Хотя что-то говорило мне, что такого не произойдет.

Моя Владычица не собиралась возвращаться.

Кормчий что-то говорил тому самому воину с длинными черными волосами.

– Я готова.

Внезапно голова моя закружилась, словно меня отрывало от земли крепнущим ветром. Я ведь ничего не ела весь день, только попила немного воды утром, у изгиба дороги.

– Выводим «Дельфина», – распорядился кормчий. – «Семь сестер» пойдет последним.

Я оглянулась. Над Пилосом тянулся тусклый дым, сверху находила туча. Внезапно мир перевернулся, Ее сила меня покинула. Я почувствовала, что падаю.

– Держи ее, Ксандр! – еще услышала я слова кормчего и провалилась в беспамятство.

Народ моря

Мне снилось, будто я сплю у реки, прильнув к матери. Ее грудь тихо вздымается в такт дыханию, рядом журчит вода, кто-то говорит на нашем языке…

Я проснулась.

Плеск воды и покачивание продолжались наяву. Я лежала на тюфяке в носовом помещении корабля, головой в угол. Дальше каморка чуть расширялась: в ногах, где кончалась постель, я поместилась бы поперек. Высоты потолка едва хватало на то, чтобы сесть. Никаких окон, тусклый свет проникает сверху в щели между досками.

Волны с шумом бьются о борт, на палубе кто-то переговаривается. Но гребного распева не слышно – наверное, идем под парусом.

Рядом с постелью я нашла бурдюк воды и жадно к нему припала. В последний раз мне довелось напиться на рассвете, а сейчас у нас… что? То есть когда?

Я плеснула воды на лицо и руки, изнанкой покрывала отерла остатки краски и выбралась наружу.

Оказалось, что в беспамятстве я пробыла не так уж долго. Земля лежала на горизонте позади нас; грозовые тучи, клубясь на ветру, стремительно надвигались на море. Тем же ветром полнился наш парус – белый с красным дельфином. Весла были втянуты внутрь, отверстия закрыты плотно пригнанными досками, чтобы вода, бьющая о борт, не попадала внутрь. «Дельфин», рассекая носом белую морскую пену, несся через волны впереди грозы и вполне оправдывал свое название.

Десятка три мужчин, на носу и на местах для гребцов, еще десяток женщин и детей. На задней палубе, более широкой и длинной, чем передняя, – кормчий у руля. Тот самый, с длинными черными волосами. «Он чтит волю богов, – подумала я, – он был первым, кто бросил тогда меч».

Когда я выбралась на палубу, ветер ударил в лицо, отбросив покрывало крыльями за спину, словно хотел поднять меня в небо. Я прошла через весь корабль назад, туда, где стоял кормчий.

– Как ты себя чувствуешь, Великая Владычица? – спросил он.

По веревочной лесенке я забралась на заднюю палубу. От движения корабля захватывало дух – колесницы никогда не ездят так быстро.

– Мне лучше. И не обязательно звать меня Владычицей. Когда Она не со мной, я только пифия.

Он кивнул, чуть передвигая кормило вслед за сменившимся ветром.

Я взглянула на море. Восемь остальных кораблей неслись вперед, разбрасывая пену в надвигающихся сумерках. Пилос уже скрылся из виду. «Охотник» скользил рядом, на расстоянии якорного каната; на белом парусе виднелась фигура лучника, направляющего стрелу в небеса. За ним – «Стриж» с нарисованной фигуркой острокрылой птицы, давшей ему название. «Семь сестер», с паруса которого смотрели яркие Плеяды, шел последним.

– Куда мы направляемся? – спросила я.

– Вон туда. – Кормчий оторвал одну руку от кормила и указал вперед. – Видишь пятно на горизонте? Там остров.

– Я думала, на тех островах нет воды. Пилосцы никогда к ним не пристают.

– Это правда. Но сейчас там дожидаются остальные из наших.

– Рыбацкие лодки, – сообразила я. – Вы не взяли в Пилос рыбацкие лодки.

– Да, и всех женщин и детей. Мы причалим на ночь, а утром пойдем дальше. К тому же на «Дельфине», «Охотнике» и «Жемчужине» сложены припасы из Пилоса, нужно будет разделить их между кораблями.

Я кивнула. Интересно, сколько они успели погрузить на борт, пока я в Пилосе отвлекалась на свои заботы?

Я подняла голову, чтобы посмотреть на кормчего. Он был невысок и смугл, как я, тело выглядело легким и сильным.

– Как твое имя?

– Разве ты не знаешь? – улыбнулся он краешком губ.

– Смерть знает имя каждого. Но я сейчас не Смерть, я лишь пифия.

– Ксандр. Ксандр, сын Маркая.

Имя его отца я никогда не слышала.

– Ты – царевич Вилусы?

Он рассмеялся и снова поправил кормило.

– Нет, госпожа. Я рыбак. Царевич у нас Ней.

– Ней?

– Царевич Эней, кормчий «Семи сестер». Он теперь наш предводитель – единственный, кто уцелел из всего царского дома. Ну и еще его сын Вил, но ему всего четыре года.

– Как вы спаслись?

– Нас не было при нападении ахейцев, мы плавали к северу. Когда вернулись, застали горящий город. – Ксандр хмуро посмотрел на море, где передние корабли уже спускали паруса, огибая оконечность острова. – Мы пристали к берегу и попытались хоть кого-то спасти. В нижнем городе уцелело несколько лодок, мы погрузили на них кого могли – и отплыли. Неоптолем как раз возвращался после погони за какими-то финикийскими купцами. Пять лодок удалось вывести. Одна затонула на следующую ночь, еще одну из-за повреждений оставили на островах. Корабли сейчас перегружены, едва могут держаться на плаву.

Он взглянул вперед. Мы еще не вышли на одну линию с островом, но он видел больше, чем я.

– Разобрать весла! К парусу!

Мужчины кинулись по местам. Двое встали по сторонам мачты у паруса, остальные отодвинули доски и вставили весла в отверстия.

Мы почти поравнялись с островом. Пять кораблей, шедшие впереди, уже повернули. Слева, на «Охотнике», поднялось оживление – там явно происходило то же, что у нас: весла выдвинулись в отверстия и застыли снаружи параллельно воде, ребром лопасти к ветру.

– Позволь, госпожа. – Ксандр повел рукой вправо.

Я отошла к ограждению. Было уже почти темно.

– Спустить парус!

Огромное белое полотнище обрушилось вниз, двое стоявших под мачтой изо всех сил удерживали его канатами. Корабль сразу замедлил движение.

– Левый борт на три счета!

Внизу, среди гребцов, чей-то голос начал ритмичный распев.

Все весла по левому борту взлетели вперед и ударили как одно, мелькнули в воздухе лопасти.

– Руль на борт! – Было видно, как напряглись мышцы Ксандра, противостоя напору воды.

«Дельфин» точным движением повернулся вправо, чуть замедлив ход и качнувшись на волне, оставленной «Стрижом».

– Правый борт… вступай!

Левые весла, выйдя из воды, ударили снова, к ним присоединились правые. Корабль пошел прямо – мы повернули ровно на четверть круга от прежнего курса. Позади нас послышался гребной распев на «Семи сестрах»; им предстояло то же.

Ксандр взглянул на меня и улыбнулся.

– Не укачало?

– А должно было?

– Ты прежде выходила в море?

– Нет.

Корабль подошел уже к самому острову – песчаной полоске чуть выше уровня воды, с низкорослыми деревьями, под которыми едва можно укрыться. Три старые рыбацкие лодки вытащены на берег, сушатся разложенные сети. Дальше, у самых деревьев, видны фигуры людей и наскоро натянутые навесы – на них собирают росу, под ними укрываются от полуденного солнца. Пляшущее пламя костра, тени.

– Приготовиться!

Корабль скользнул к берегу.

– На три – весла вон!

Весла разом поднялись из воды и, повернувшись лопастью вверх, застыли в воздухе.

– Держись крепче, госпожа, – сказал Ксандр.

Нос «Дельфина» с силой ударил о берег, но я, успев схватиться за поручень, удержалась на ногах. Весла втащили внутрь; те двое, что сворачивали парус, прыгнули за борт, чтобы помочь кораблю встать на место. Чуть поодаль уже подходил к берегу «Семь сестер».

Наши гребцы спрыгнули с судна и теперь с каждой набегающей волной выталкивали его дальше на сушу. Ксандр перемахнул через борт и пробежал от носа к корме, убеждаясь, что корабль встал надежно.

Я подошла к боковому поручню и взглянула вниз: довольно высоко, примерно как мой рост.

– Прыгай сюда, госпожа. – Ксандр стоял внизу, вода плескалась выше колен.

Я перекинула ноги через поручень – и увидела, что они по щиколотку в запекшейся крови.

– Прыгай, – ободряюще повторил Ксандр и протянул руки, – я поддержу.

Я прыгнула. Холодная морская вода, чистая и легкая, как дождь, захлестнула меня почти с головой – неожиданное, но приятное ощущение. Ксандр обхватил меня за пояс.

– Осторожнее. Плавать умеешь?

– Я плавала в реке, когда была маленькой. В море – нет.

Следующая волна окатила меня почти до подбородка. Я отмыла ноги чистым белым песком и вышла на берег вслед за Ксандром. Кто-то из мужчин поднялся на корабль, чтобы сгрузить вниз кувшины и амфоры, взятые из Пилоса, – их разделят между остальными.

Мальчик лет девяти, выбежав на берег с острова, припал к одной из пилосских рабынь; та опустилась на колени и прижала его к себе, что-то бессвязно восклицая.

– Мальчишка с погибшей рыбацкой лодки. – Голос Ксандра дрогнул. – Ее перевернуло при выходе из гавани, многие утонули. Парень оказался хорошим пловцом, сумел добраться до «Дельфина». Из его семьи никто не выжил.

– А у тебя есть семья? – спросила я.

– Все погибли. Их убивали просто так, чтобы посмотреть на мучения.

Ксандр отвернулся и пошел обратно к кораблю помогать с разгрузкой.

Я вышла на берег. Так странно – вокруг звучит только язык Вилусы… Я вдруг поняла, что раньше никогда не слышала, как на нем говорят мужчины.

Предводитель увидел меня и подошел.

– Пифия, я хотел с тобой поговорить.

– Слушаю.

Он увел меня чуть дальше от остальных.

– Нам надо возжечь погребальный костер – для тех двоих, кого сегодня убили. Мы взяли из Пилоса их тела, и воздать им честь надо сегодня, потому что завтра нам лучше отплыть. Иначе мы рискуем наткнуться на флот Иденея, Пилос слишком близко. Мне понадобится твоя помощь, нужно сделать все по обряду. – Он помолчал. – Сегодняшний день принес надежду: кто-то из нас еще может встретить родных по эту сторону Реки. И твое присутствие их укрепит. После отплытия из Вилусы обряд совершали второпях, как придется; если устроить торжественное погребение по обычаю, люди воспрянут духом.

Я кивнула:

– Конечно, я сделаю все как подобает. Пусть кто-нибудь поможет соорудить костер – на острове не так много древесины, но на костер наберется. И я произнесу все, что велит обряд. Напутствовать их тени будешь ты, царевич?

– Да. Мне уже приходилось это делать.

Трое мужчин собрали бревна, мы сложили их слоями – одни вдоль, другие поперек, чтобы получить костер нужной формы. Убитые будут лежать вдвоем, как братья. Я выровняла тела, уже начавшие коченеть. Дни стоят жаркие; хорошо, что погребение назначено на сегодня. Для возлияний будет лучшее пилосское вино многолетней выдержки, однако из трав и смол у меня с собой только те, что вызывают видения.

Я отошла в сторону, привела в порядок хитон и наложила на лицо краску. Красок мне на первое время хватит. Потом, когда понадобится, за углем дело не станет, а вот мел, который нужно тщательно растирать с жиром, найти будет трудно.

Пока меня не было, люди начали собираться вокруг приготовленного костра, спокойно и почтительно. Примерно четыре сотни – все, что осталось от народа Вилусы. Когда я вышла, некоторые из мужчин отступили назад: они видели меня в Пилосе, но не знали, что я тоже здесь.

Я произнесла должные слова – песнь Сошествия и приветствие Владычицы. Сотис, взошедший из-за моря, сиял лучисто и ярко.

Эней, ступив вперед, зажег костер своим факелом. Занялось пламя. Царевич, обращаясь к теням умерших, заговорил о том, что ими исполнены все принесенные клятвы, что они чтимы и славимы своим народом…

Эней взглянул на толпу – разноликий сонм изгоев, – и я вдруг увидела то же, что и он.

– Друзья, ваша жертва слила вместе две разлученные части народа, воссоединила наши семьи, вернула женщин в любящие объятия, а детей – к материнской груди. Если вы, стоя у Реки, тяготитесь ожиданием – да будет скор лодочник, знающий, что ныне он перевозит героев, отдавших свою кровь за сохранение крови народа.

Я видела их лица в свете костра. Молодежь – и почти нет стариков, мужчины – и почти нет женщин. Лохмотья, что остались вместо одежды, не починить без новой ткани. Но на корабле негде ткать и неоткуда взять лен и шерсть. Долго ли мы продержимся на увезенных из Пилоса продуктах, не обрабатывая полей? Мыслимо ли выжить, питаясь одной рыбой?

Языки огня взметнулись к небу. Я подняла руки и произнесла последние слова хвалы и прощания. Двое из гребцов начали выбивать на барабанах четкий, постепенно ускоряющийся ритм. Вступили флейты, присоединились другие барабаны. Я еще стояла, когда начался долгий, медленный танец вокруг костра, веющего едким дымом и запахом горящей плоти. Я раньше не видела этот танец – величавый, неторопливый и при этом неистовый, как гроза. Все быстрее и быстрее кружился под звездами вихрь, уносящий прочь людскую боль и горе. Искры костра взлетали в небо. У меня снова поплыла голова, и я присела на песок у деревьев.