Текст книги "Убийца с нежными глазами"
Автор книги: Джейсон Сэтлоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)
ГЛАВА 15
Постепенно ко мне вернулся слух. Слабые голоса, звучавшие в отдалении, приближались ко мне, и наконец я поняла, что надо мной кто-то наклонился. Дэниел, излучающий свет, словно архангел, возник над моей головой. Его контур был расплывчатым, и я почувствовала невероятной силы побуждение коснуться рукой собственного лба, словно героиня какого-нибудь фильма, очнувшаяся после глубокого обморока, бормочущая: «Где я?» Наверное, я умерла. Ну конечно, в аду тебе придется воссоединиться с твоим бывшим супругом, флиртующим с сиделкой. А, вот он ключ к разгадке. Я была в больничной кровати. Она стояла справа от него, в белом синтетическом халате, святая девственница с судном, не отводящая взгляда от его великолепного профиля. Я совсем забыла, как хитер он может быть в таких ситуациях. Выражая крайнюю озабоченность моим состоянием, он забрасывал у себя за спиной сеть своего сексуального обаяния. Я пошевелила губами, и он наклонился еще ниже. Он сказал:
– Мне кажется, она пришла в себя.
– Я позову врача, – сказала сиделка и исчезла.
Дэниел погладил меня по волосам.
– Что такое, малыш? Тебе больно?
Я облизала губы.
– Чертова задница, – сказала я, но вышло как-то невнятно, и боюсь, он не понял, к чему я клоню. В этот момент мне больше всего хотелось быть в состоянии вышвырнуть его вон. Я закрыла глаза.
Я вспомнила вспышку, оглушающий грохот, Олив, пролетающую мимо меня, как манекен. У нее был неестественный вид, вывернутые руки, ноги раскинуты странно вкривь и вкось, словно мешок с песком пролетел по воздуху и плюхнулся на землю с глухим звуком.
Олив, должно быть, умерла. Невозможно было бы починить части ее тела, вывернутые наизнанку взрывом.
Я вспомнила Терри с окровавленным лицом, умер ли и он также? Я взглянула на Дэниела, силясь спросить обо всем этом.
Дэниел понял мой немой вопрос.
– С тобой все в порядке, Кин. Все хорошо. Ты в госпитале, и Терри тоже здесь, – сказал он. И после небольшого колебания добавил. – Олив не дотянула.
Я снова закрыла глаза, надеясь, что он уйдет. Я сконцентрировалась на различных частях своего тела, надеясь, что они все в наличии. Множество драгоценных деталей моего организма причиняли мне болевые ощущения. Сначала я подумала, что у меня специальная кровать, ограничивающая свободу движений, но оказалось, что это всего-навсего сдерживающая комбинация синяков, всевозможных ремней, болеутолителей и компрессов на тех местах, где кожа у меня была обожжена. Если вспомнить, что я стояла всего в десяти футах от Олив, мои раны были до смешного незначительными – ушибы и ссадины, легкое сотрясение мозга, поверхностные ожоги. Меня госпитализировали, главным образом, из-за шокового состояния.
Я все еще не могла сообразить, что произошло, но не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что взорвалось что-то серьезное. Газопровод. Скорее бомба. Звук и картина разрушения указывали на взрывчатое вещество ограниченной мощности. Я посмотрела потом в справочнике и узнала, что такие взрывчатые вещества придают телу скорость до трех тысяч футов в секунду, что гораздо быстрее, чем обычная скорость передвижения человека. Мое путешествие от крыльца дома Олив до дерева было максимально приближено к условиям свободного полета.
Вошла врач. Это была простая женщина с добрым лицом и достаточным запасом здравого смысла, чтобы попросить Дэниела выйти из палаты, пока она меня осматривает. Она мне понравилась, потому что при виде Дэниела она не пришла в состояние ступора. Я смотрела на нее доверчиво, как ребенок, пока она проверяла наличие признаков жизни в моем организме. Должно быть, ей было под сорок, у нее была небрежная прическа, никакой косметики, умные глаза полны сочувствия. Она взяла меня за руку, и при этом ее прохладные пальцы переплелись с моими.
– Как вы себя чувствуете?
У меня на глазах навернулись слезы. Черты моей матери возникли передо мной вместо лица врача: мне снова было четыре года, мне только что удалили миндалины, и горло дерет страшным образом. Я совсем забыла, каково это, испытать на себе теплоту, излучаемую теми, кто ухаживает за больным человеком. Меня обволакивает нежностью, которой я не знала с тех пор, как умерла моя мать. Я плохо переношу состояние беспомощности. Я много приложила стараний, чтобы ни в ком и ни в чем не нуждаться, и вот, оказывается, я не могу спокойно перенести присутствие уверенного человека, владеющего ситуацией. В какой-то степени это было большим облегчением – лежать в этой луже нежности и полностью отдаться ее заботам.
К тому времени, когда она закончила осмотр, я была более или менее в форме и желала бы получить свои вещи. Я осторожно попыталась расспросить ее о моем истинном состоянии.
Она сообщила мне, что я нахожусь в палате госпиталя Св. Терри, что я была принята сюда через приемный покой вчера вечером. Кое-что из того, что она мне рассказала, я помнила, но лишь фрагментарно: вой сирен, ставший особенно надрывным, когда машина скорой помощи заворачивала за угол, ослепительно-белая полоса над моей головой в приемном покое, бормотание медицинского персонала, занятого инвентаризацией моих повреждений. Я помнила, каким облегчением было наконец оказаться в постели: чистой, закутанной со всех сторон, доверху набитой лекарствами и не чувствующей боли. Теперь было уже позднее утро первого дня нового года. Я все еще чувствовала себя очень слабой и с опозданием обнаружила, что погружаюсь в сон, не отдавая себе в этом отчета.
В следующий раз, когда я проснулась, доктора не было, но была сиделка, которая помогла мне управиться с «уткой», умыла меня, поменяла на мне рубашку и простыни подо мной и привела меня в сидячее положение, так что я могла обозревать мир вокруг себя. Было уже почти двенадцать часов дня. К этому времени я умирала от голода и набросилась на вишневое желе, которое сиделка извлекла неизвестно откуда. На этом мне удалось продержаться, пока не появилась тележка с ланчем. Дэниела не было, он спустился вниз, в кафе, а когда вернулся, я уже добилась, чтобы мне на дверь повесили табличку «Посетителям вход воспрещен».
Правило, видимо, не распространялось на лейтенанта Долана, потому что вслед за тем я осознала, что он сидит на стуле, просматривая какой-то журнал. Ему было за пятьдесят, он большой и неуклюжий, он носит истрепанные ботинки и светло-бежевый костюм. Судя по складкам, избороздившим его лоб и спускающимся к обвислому, плохо выбритому подбородку, он очень устал. Его поредевшие волосы были в полном беспорядке. Под глазами у него были мешки, и вообще лицо у него было нехорошего цвета. Я попыталась догадаться, чем таким он мог заниматься вчера вечером, что не ложился спать допоздна, может быть, он предвкушал целый день футбол по телевизору, вместо того чтобы допрашивать меня в госпитале.
Он оторвался от своего журнала, посмотрел на меня и увидел, что я проснулась. Я знаю Долана, наверное, лет пять, и, так как мы относимся друг к другу с уважением, мы всегда испытываем в присутствии друг друга некоторую взаимную неловкость. В полицейском департаменте Санта-Терезы он занимается убийствами, и иногда наши интересы сталкиваются. Он не в восторге от частных детективов, а я не в восторге от того, что мне приходится отстаивать право своей профессии на существование. Если бы я могла избежать работы с убийствами, честное слово, я именно так бы и поступила.
– Проснулись? – спросил он.
– Более или менее.
Он отложил журнал и, засунув руки в карманы, подошел поближе к моей кровати. Всю мою обычную самоуверенность в буквальном смысле как ветром сдуло. Похоже было, что лейтенант Долан не совсем понимает, как обращаться со мной в моем нынешнем состоянии.
– Вы в состоянии поговорить со мной о событиях минувшей ночи?
– Думаю, что да.
– Вы помните, что произошло?
– Кое-что. Был взрыв, и Олив убило.
Уголки его губ поползли вниз.
– Мгновенная смерть. Муж выжил, но не все помнит. Доктор говорит, что память к нему вернется окончательно дня через два. Вы легко отделались, если учесть, что вы стояли прямо на дорожке.
– Бомба?
– Пластиковая бомба. Дымный порох, как мы думаем. Специалисты сейчас над этим работают, сличают характеристики взрыва. А что вы можете сказать о посылке? Вы что-нибудь видели?
– Когда я туда подошла, на ступеньках лежал пакет.
– В котором часу это было?
– В половине пятого. Чуть раньше. У Коулеров должна была быть новогодняя вечеринка, и Олив пригласила меня ей немного помочь. – Я кратко изложила ему то, что знала о предстоящей вечеринке. Я чувствовала, что оживаю, мои мысли казались теперь более связными.
– Расскажите мне, что вы помните про пакет.
– Очень немного. Я взглянула на него только один раз. Коричневая бумага. Без веревки. Печатные буквы, написано ярким фломастером. Я видела надпись вверх ногами.
– Адресом он лежал к двери, – сказал лейтенант. Он достал маленький блокнот на пружинке и авторучку.
– Верно.
– Кому он предназначался?
– Терри, я думаю. Не мистеру и миссис, потому что тогда бы строчка была длиннее. А букву «О» в имени Олив я заметила бы и вверх ногами.
Он быстро записывал.
– Обратный адрес?
– Нет. И не помню никаких почтовых марок. Если бы пакет был доставлен с нарочным, был бы номер, но номера я не заметила.
– Молодчина, – сказал он. – Почтальон сказал, что в тот день были только письма, никаких посылок. В службе доставки с нарочным такого адреса не зарегистрировано. У них даже машина в этом районе вчера не была. Вы не заметили, чтобы кто-нибудь уходил от дома?
Я попробовала вспомнить, но ничего не получалось.
– Ничем не могу здесь вам помочь. Не помню, чтобы кто-нибудь шел пешком. Может быть, была машина, но я все равно ее не вспомню.
Я закрыла глаза и попыталась представить себе крыльцо. Вдоль фасада были клумбы с бегониями.
– Да, на коврике лежала газета. Я не знаю, докуда доходит по дорожке разносчик газет, но он мог видеть пакет.
Он еще что-то записал.
– Попробуем. Не помните размер пакета?
Я почувствовала, что пожала плечами.
– Размером в упакованную рубашку. Больше книги. Девять дюймов на двенадцать и толщиной дюйма три. От него что-нибудь осталось?
– Больше, чем можно было бы ожидать. Мы предполагаем, что под коричневой почтовой бумагой была праздничная обертка. Голубая.
– Ну конечно, – сказала я удивленно. – Я помню эти хлопья, коричневые и голубые. Я думала, это снег, но, конечно, это были обрывки пакета. – Тут я вспомнила, о чем мне рассказывал Терри. – Еще одна вещь, – сказала я. – Терри угрожали. Он говорил со мной об этом, когда я была у них за день до случившегося. Ему позвонила на завод женщина по имени Лида Кейс. Она спросила, когда у него день рождения, и когда он ей ответил, посоветовала этому не верить.
Я рассказала и все остальное, сложив с себя груз предыдущих событий с самого начала. Впервые мне было приятно переложить ответственность владения этой информацией на него. Большие события… тяжелая артиллерия… выше моих сил. Когда дело доходит до бомб, я пас. Лейтенант делал в блокноте какие-то пометки, его лицо при этом сохраняло маску нейтральности и внимательности, которую надевают все полицейские, когда дело доходит до допроса, вникая во все и не отвечая ни на какие вопросы. Он разговаривал со мной таким тоном, будто уже давал показания под присягой.
– Итак, есть вероятность, что она в Санта-Терезе. Это вы пытаетесь мне сказать?
– Не знаю. Кажется, он понял это так, что она вылетает, но как-то не совсем уверен был в этом вопросе. Он тоже здесь? – спросила я.
– На этом этаже. В другом крыле.
– Вы будете возражать, если я с ним поговорю?
– Нисколько. Может, это поможет ему вспомнить.
После ухода лейтенанта Долана я перебралась в сидячее положение на краю кровати, так что ноги у меня свисали, не доставая до полу. Кровь пульсировала в голове от чрезмерного напряжения. Я сидела и ждала, когда у меня перед глазами перестанет двоиться. Тем временем мне представилась возможность осмотреть свое тело.
Мои ноги выглядели очень худыми под легкой больничной рубашкой, которая завязывалась на спине и пропускала внутрь много воздуха. Форма ожогов на моем фасаде выглядела так, будто кто-то взял и припудрил меня лиловым тальком. Мои руки были забинтованы, а на внутренней стороне предплечия виднелась красная воспаленная кожа там, где отпали струпья ожогов. Я взялась за поручень и соскользнула с кровати, одновременно опираясь на тумбочку. Мои ноги дрожали. Я готова была поклясться, что они не хотели бы, чтобы я таким образом их испытывала. Я и сама не считала, что это такая уж удачная мысль, чем больше я начинала об этом задумываться. Тошнота и головокружение в сочетании с сильным сердцебиением дополнялись затемнением по периферии моего поля зрения. Я не собиралась бороться за спортивные награды и потому присела обратно.
В дверь постучали, и вошла сиделка.
– Ваш муж здесь за дверью. Он говорит, что должен уехать, и перед этим хотел бы с вами увидеться.
– Он мне не муж, – произнесла я автоматически. Она сунула руки в карманы своей формы – рубашка и белые брюки, без шапочки. Я знала, что она сиделка, потому что на пластиковом значке стояли буквы Д. С. после ее имени. Шери Райт. Я с интересом посмотрела на нее, зная, как любит Дэниел женщин с такими именами. Дебби, и Тэмми, и Синди. Кэнди тоже сюда подходит. Я подумала и пришла к выводу, что Кинзи тоже из этой же серии. Кинзи. Измена уменьшается в размерах и при этом оставляет пустое место там, где у вас когда-то было чувство самоуважения.
– Он ужасно волновался, – сказала она. – Я понимаю, что это не мое дело, он просидел здесь всю ночь, и я думала, что вам следует это знать. – Она увидела, что я прилагаю нечеловеческие усилия, пытаясь поудобнее устроиться в кровати, и помогла мне. Я думаю, ей было лет двадцать шесть. Когда я вышла за него замуж, мне было двадцать три, и двадцать четыре, когда он меня бросил. Никаких объяснений, никаких душеспасительных бесед. Развод прошел в рекордное время без сучка и задоринки.
– Я не могла бы получить кресло-каталку? Мне нужно повидать одного человека в другом крыле. Мужчину, которого привезли одновременно со мной.
– Мистер Коулер. Он в триста шестой в конце коридора.
– Как у него дела?
– Ничего. После обеда он выписывается.
– Полицейский, который тут недавно был, хочет, чтобы я с ним поговорила.
– А как же ваш муж? Он сказал, что это займет всего лишь две минуты.
– Он мне не муж, – повторила я, словно попугай, – а впрочем, конечно. Впустите его. А когда он уйдет, вы найдете мне кресло-каталку? Если я пойду пешком, я шлепнусь на попу и придется судиться с вами из-за костюмчика.
Она, видимо, не считала меня забавной, и ей не понравились мои намеки на суд. Она вышла, не сказав ни слова. «Мой муж, – подумала я. – Пожалуй, я еще поживу».
ГЛАВА 16
Он выглядел усталым. «Уже лучше», – подумала я. Дэниел стоял возле моей больничной койки и выглядел на все свои сорок два года.
– Я знаю, что тебе это не понравится, – сказал он, – но врач сказала, что не отпустит тебя домой, если за тобой некому будет присмотреть.
Меня охватило чувство, похожее на панику.
– Мне завтра будет совсем хорошо. Мне не нужно, чтобы за мной ухаживали. Мне эта мысль не нравится.
– Я знал, что так будет. Я просто передаю тебе, что она сказала.
– Мне она этого не говорила.
– У нее не было возможности. Ты была не совсем в себе. Она сказала, что поговорит с тобой в следующий раз, когда будет делать обход.
– Они не могут насильно держать меня здесь. Это ужасно. Я чокнусь.
– Я уже ей об этом сказал. Я просто хочу, чтобы ты знала, что ты можешь на меня рассчитывать. Я могу выписать тебя отсюда и отвезти домой. Я не остался бы в доме. Эта твоя квартирка все равно больше, чем одного человека, вместить не в состоянии. Но я по крайней мере мог бы навещать тебя раза два в день и проверять, есть ли у тебя все необходимое.
– Я еще подумаю, – сказала я недовольным тоном. Но я уже видела, в какой переплет я попала. Генри в отъезде, Рози в отпуске, Джон за городом, и я буду предоставлена самой себе. Честно говоря, я неважно себя чувствовала. Я просто не могла заставить свое собственное тело делать то, что я хочу. Должно быть, люди пожилые и тяжело больные испытывают то же чувство отчаяния и растерянности. Моя решительность никак не подкреплялась моим физическим состоянием. Даже сесть в кровати было для меня крайне утомительно, и я хорошо понимала, что дома я немногое смогу сделать сама.
Оставаться в госпитале я не собиралась. Больницы опасны. Людям свойственно ошибаться. Не та кровь, не то лекарство, не та операция, не те анализы. Я выписываюсь отсюда немедленно.
Дэниел провел ладонью по моей макушке.
– Делай то, что захочешь. Я вернусь попозже.
Прежде чем я успела выразить протест, он уже исчез. Я нажала кнопку вызова сестры. В динамике раздался глухой голос:
– Да?
– Можно навестить мистера Коулера из триста шестой?
– Насколько я знаю, да. – Голос сестры звучал так, будто она говорила в консервную банку, на фоне каких-то скрипов и скрежетов.
– Мне нужно кресло-каталка. Я бы хотела навестить его.
Только через двадцать минут мне привезли кресло-каталку. За это время я успела понять, что сражаюсь с депрессией, вызванной гибелью Олив. Не то чтобы у нас какие-то близкие отношения, но она всегда маячила где-то на периферии моего сознания. Впервые я познакомилась с ней в старших классах, когда подружилась с Эш, но она скоро уехала. После этого она была скорее слухами, чем реальным фактом… Сестра, которая все время где-то в другом месте: в школе-интернате, в Швейцарии, катается на лыжах в штате Юта с друзьями и так далее.
Не думаю, что нам с ней удавалось поговорить по-человечески до позавчерашнего дня, и тут мое мнение о ней несколько изменилось. Теперь же смерть раздавила ее, как букашку, удар был внезапен, как порыв ветра, прихлопывающий муху о подоконник. Впечатление было устрашающим, и эмоциональное потрясение было свежо в моем сознании. Я почувствовала, как прокручиваю в мозгу всевозможные картины, пытаясь осознать вечность. Смерть оскорбительна, и я сопротивляюсь ее внезапному появлению, как нежданному визиту нелюбимого родственника. Я чувствовала, что комок останется у меня в груди недолго: не горе как таковое, но горькая досада.
Я поехала в своем кресле по коридору в комнату триста шесть. Дверь была закрыта и возле нее в холле стоял Басс. Он медленно повернул голову, когда я подъехала к нему. Басс выглядит прилизанно, как на каком-нибудь портрете восемнадцатого века. Лицо у него овальное, мальчишеское, брови густые и бесформенные, глаза бледно-карие. Рот чувственный, манеры высокомерные. Наденьте на него сатиновую рубашку, жилет, бриджи и лосины, и он вполне сойдет за «Мальчика в голубой», правда слегка в декадентском стиле. Волосы у него темные, красивые, на висках слегка поредевшие, немного длинноваты, встрепанные надо лбом. Рядом с ним хорошо представляется афганская борзая или какое-нибудь другое существо с шелковистыми ушами и длинной аристократической мордой.
– Здравствуй, Басс. Меня зовут Кинзи Миллхоун. Ты меня помнишь?
– Ну конечно, – сказал он. Он наклонился и запечатлел на моей щеке подобающий обстоятельствам поцелуй, в котором было больше звука, чем ощущений. Его лицо было лишено какого бы то ни было выражения. В воздухе повисла напряженная тишина, одна из тех неприятных и нестерпимо долгих пауз, когда ты тщетно пытаешься найти что сказать. Его сестра погибла. Минута была вряд ли подходящей для экспансивных проявлений чувств, но я тем не менее была озадачена неловкостью нашей встречи.
– Где Терри?
Он перевел взгляд на дверь палаты.
– Его переодевают. Скоро закончат. Он поедет домой, как только доктор подпишет выходные документы. Как ты? Мы слышали, что ты была там в холле.
– Со мной все в порядке. Мне ужасно жаль Олив, – сказала я, и это было правдой.
– Господи, это просто какой-то кошмар. Я не понимаю, что вообще происходит.
– Как ваша мама? Держится?
– Она оправится. Она у нас старой закалки. Конечно, ей нелегко, но у нее железный хребет. Эш очень переживает. Она просто вне себя от горя. Они с Олив были вот так, – сказал он, показывая мне два скрещенных пальца. – Ну, а как ты? Выглядишь так, будто тебя хорошо отдубасили.
– Со мной все в порядке. Я просто первый раз встала с постели и паршиво себя чувствую.
– Если то, что я слышал, верно, то тебе просто повезло, что ты осталась жива.
– Повезло – это точно сказано. Я сама хотела взять пакет, но во двор въехала машина Олив, и я вместо этого пошла помочь ей вынуть сумку с зеленью. Ты остановился у матери?
Он кивнул.
– Я приехал во вторник вечером, а вчера позвонила Олив и сказала, что собирает вечеринку. Будто и не было этих лет. Я решил поплавать, а потом уже идти одеваться, и тут Эбони появилась на бортике бассейна. Я сначала не мог понять, что с ней такое. Ты же знаешь Эб. Всегда владеет собой, всегда в форме. Она выглядела так, словно сошла с ума. Я вылез на бортик, и она сказала мне, что в доме Олив взорвалась бомба, и что Олив погибла. Я думал, она шутит. Я засмеялся. Это было так дико, нелепо, что я просто не мог удержаться. Она залепила мне пощечину, и тут только я понял, что она не шутит. Что произошло? Терри не может вспомнить, и полицейские немногословны.
Я рассказала ему все, что могла, опуская некоторые неприятные детали, касающиеся ран Олив. Даже воспоминания о случившемся вызвали у меня нервную дрожь. Я сжала зубы, пытаясь успокоиться.
– Извини, – сказала я.
– Это я виноват. Мне не нужно было об этом начинать, – сказал он. – Не нужно было заставлять тебя переживать все это еще раз.
Я покачала головой.
– Ничего. Со мной все в порядке. Мне тоже никто ничего не рассказывает. Честное слово. Я думаю, это поможет. Эти провалы в памяти так раздражают меня. – Я искала какую-нибудь нить, чтобы связать отдельные фрагменты рассказа. У меня выпала ночь. Все, что произошло начиная с половины пятого, стерлось у меня из памяти.
Он немного помедлил и затем рассказал мне свою версию. Эш уехала. Она собиралась помочь Олив все приготовить. Когда он узнал о взрыве, он натянул на себя, что было под рукой, и они с Эбони отправились к дому Олив на машине. Когда они подъехали, Терри как раз на носилках заносили в машину скорой помощи. Олив все еще лежала возле кустов, накрытая одеялом.
Рассказ Басса был бесстрастным, словно программа новостей. Он был спокоен, его тон лишен всяких эмоций. Он не смотрел мне в глаза. Я уставилась в другой конец коридора, где какой-то врач с серьезным выражением на лице разговаривал с пожилой парой, сидящей на банкетке. Должно быть, он сообщил им что-то плохое, потому что женщина судорожно сжимала и разжимала в руках свою сумочку.
И тут я вспомнила лицо Басса среди лиц, вглядывающихся в мое, прыгающее вокруг, как шарик на веревочке. К тому времени первый шок прошел и я дрожала, не в силах взять себя в руки, несмотря на одеяла, в которые меня завернули. Я не помнила Эбони. Может быть, ее не отпускали от дороги, не давая ей подойти ближе к месту бойни. Бомба превратила тело Олив в жалкие лохмотья. Ошметки плоти разлетелись по забору, словно снежки.
Я закрыла лицо рукой, чувствуя, что оно все горит от слез. Басс неловко похлопал меня по плечу, бормоча какую-то ерунду, расстроенный тем, что расстроил меня, пытающийся придумать, как выйти из этой ситуации. Волнение улеглось, я глубоко вздохнула и взяла себя в руки.
– Как раны Терри?
– Не так уж худо. Порез на лбу. Пара сломанных ребер, в том месте, которым его шарахнуло о гараж. Они задержали его для обследования, но похоже, что с ним все в порядке.
Сзади нас возникла какая-то суета и открылась дверь палаты Терри. Вышла сестра с миской из нержавейки, полной грязных бинтов. Казалось, ее окружает аромат денатурированного спирта, раствора йода и резкий запах бактерицидного пластыря.
– Вы можете войти. Доктор сказал, что он может выписываться в любой момент. Когда он будет готов ехать вниз, мы пришлем ему кресло-каталку.
Басс вошел первым. Я въехала после него. Сиделка наводила порядок на столе, за которым работала сестра. Терри сидел на краю кровати, застегивая рубашку. Мне бросились в глаза шины, наложенные на его ребра, проступающие под рубашкой, и я поспешно отвела взгляд. Его тело было белым и безволосым, грудь узкая и не мускулистая. Болезнь и ранения кажутся мне очень личным делом. Мне не хотелось знать причины его худобы.
Он выглядел изрядно потрепанным, особенно из-за темной полосы поперек лба, там, где накладывали швы. Одна кисть у него была забинтована, возможно от порезов или от ожогов. Лицо его было бледным, усы топорщились, темные волосы растрепались. Казалось, смерть Олив уменьшила его в размерах.
Эбони, появившаяся на пороге, окинула все происходящее беглым взглядом. Она помедлила, ожидая, чтобы сиделка закончила свою работу. Комната казалась невыносимо переполненной. Мне не хватало свежего воздуха.
– Я на минутку, – пробормотала я и выкатилась наружу.
Эбони проследовала со мной в холл для посетителей – небольшой альков с кушеткой, обитой зеленой твидовой материей, двумя такими же стульями, искусственной пальмой и пепельницей. Она села и начала искать в сумочке сигареты. Она зажгла сигарету, затягиваясь так жадно, словно это был кислород. Казалось, что она вполне владеет собой, хотя госпитальная атмосфера явно выводила ее из равновесия. Она сняла с юбки приставший кусочек ваты.
– Я ничего не понимаю, – сказала она резко. – Кому могло понадобиться убивать Олив? Она никому ничего плохого не сделала.
– Мишенью была не Олив. А Терри. Пакет с бомбой был адресован ему.
Взгляд Эбони встретился с моим. Ее мертвенно бледное лицо слегка порозовело. Ее рука с сигаретой дернулась, словно бы сама по себе, и пепел упал к ней на колено. Она резко поднялась, стряхивая его.
– Это нелепо, – бросила она. – Полицейские говорят, от пакета с бомбой ничего не осталось. – Она загасила сигарету.
– Осталось, – сказала я. – Кроме того, я это видела своими собственными глазами. На оберточной бумаге стояло имя Терри, а не ее.
– Я этому не верю. – От смятого окурка поднялось облачко дыма. Она снова попробовала его раскурить, пытаясь пальцами выдавить из него живой янтарь. Она разрывала на части останки сигареты. Вид сыпавшегося из нее табака казался оскорбительным.
– Я просто рассказываю тебе то, что я видела. Возможно, хотели убить и Олив, но пакет был адресован ему.
– Ерунда! Этот ублюдок! Только не говори мне, что Олив погибла из-за того, что она взяла этот пакет, а не он! – Ее глаза наполнились слезами, она пыталась взять себя в руки. Она встала и нервно зашагала по комнате.
Я повернула свое кресло, следуя за ней по пятам.
– Кто ублюдок, Эбони? Кого ты имеешь в виду?
Она неожиданно села, прижав руки к глазам.
– Никого. Извини. Я не знала. Я думала, что кто-то хотел ее убить, что само по себе ужасно. Но погибнуть по ошибке. О Господи! По крайней мере, она не мучилась. Они клянутся, что она умерла мгновенно. – Она всхлипнула. Она сложила руки ковшиком, тяжело дыша себе в ладони.
– Ты не знаешь, кто убийца?
– Конечно, нет! Естественно, нет! За какое же чудовище ты меня принимаешь? Мою собственную сестру… – Ее гневный порыв увял, и она разрыдалась. Мне хотелось ей верить, но я не была уверена, что все это так. Я устала, я сама в слишком большой степени была вовлечена во все эти события, чтобы быть в состоянии отличить правду от вымысла. Она подняла лицо, мокрое от слез.
– Олив сказала, что не собирается отдавать свои голоса тебе, – проговорила я, решив попробовать на ней эту версию.
– Какая же ты стерва! – взвизгнула она. – Да как ты смеешь! Убирайся прочь с моих глаз!
В проходе появился Басс, вопросительно глядя на меня. Я отъехала назад, маневрируя в своем кресле, и поехала вдоль по коридору мимо палаты, где кто-то звал на помощь тихим безнадежным голосом. Прозрачная пластиковая коробочка тянулась из-под простыни к емкости с мочой, вместительностью около галлона, под кроватью. Было похоже на лимонад.
Обычно почту подбирала Олив. За день до случившегося я сама видела, как она небрежно бросает письма на столик в холле. Она вполне могла быть намеченной жертвой, даже несмотря на то, что пакет был адресован Терри. Я не могла совершенно ничего вспомнить из того, что она мне говорила касательно того, кого она поддерживает в борьбе за власть между Эбони и Лансом. Может быть, это сделал он в качестве предупреждения остальным.
Дарси поджидала меня в моей палате, когда я вернулась.
– Энди исчез, – сказала она.
