Текст книги "Кодекс жизнетворца"

Автор книги: Джеймс Патрик Хоган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Это я и хотел обсудить дальше, – сказал Бул, доставая из своего бриф-кейса бумаги. – Я уже подготовил черновик. Может, просмотрим его, раз уж мы тут все вместе?

По другую сторону Вашингтона Уолтер Конлон и Патрик Уайттейкер завтракали в ресторане Ховарда Джонсона.

– Представляю себе, каково Джерри Мейси, – сказал Уайттейкер. – После всей работы... То есть они с Верноном теперь в состоянии разоблачить буквально все сказанное и сделанное Замбендорфом с начала полета.

– Верно, – согласился Конлон над тарелкой с жареный мясом с яйцами и картошкой. Но выглядел он не очень обеспокоенным.

Уайттейкер удивился.

– А разве это не напрасная трата времени?

– Почему?

– Ну... кому это теперь интересно? – Уайттейкер пожал плечами. – По сравнению с тем, что случилось на Титане, все остальное – мелочи. Всякий, кто сейчас попытается доказывать, что Замбендорф – фокусник, сам будет выглядеть ослом, и Мейси достаточно умен, чтобы понимать это. Я думаю, именно поэтому Мейси и Вернон ничего не предпринимают.

Конлон покачал головой.

– Они наблюдали за Замбендорфом, вероятно, просто чтобы заполнить время в пути, – сказал он. – Мейси достаточно умен и для того, чтобы понять: я отправил его не с тем, чтобы он разоблачал фокусника и мошенника... после того как он узнал об истинном назначении экспедиции.

Уайттейкер нахмурился.

– Вы хотите сказать, что его задание – не разоблачение Замбендорфа?

– Только если он этого захочет, – сказал Конлон, не поднимая головы от тарелки. – Нет, у ГКК была своя легенда, должны была быть легенда и у меня. Мейси давно догадался об этом. Еще до отлета я организовал для Мейси доступ к моему закрытому личному каналу, по которому он может связываться с моим кабинетом в САКО в Вашингтоне без всякой цензуры и подслушивания... главным образом в качестве предосторожности. Мейси об этом не знал, пока корабль не ушел достаточно далеко.

– Так зачем же он там на самом деле? – заинтересованно спросил Уайттейкер.

– Не знаю, – ответил Конлон. Уайттейкер выглядел совершенно сбитым с толку. Конлон объяснил: – Я не совсем уверен, зачем ГКК послала Замбендорфа, но явно не для развлечения офицеров в кают-компании. Я заподозрил, что они хотят использовать его воздействие на общественное мнение, чтобы подтолкнуть правительство в интересах корпорации.

Уайттейкер с ужасом сказал:

– Вы шутите, Уолт.

– Гм... – Конлон покачал головой. – Его выходки могут стать важным фактором в формировании большой политики.

– Но конкретно? Чего конкретно они хотят добиться с его помощью?

– У них не было определенных планов, пока ситуация на Титане не прояснилась, – сказал Конлон. – Но с тех пор они узнали многое, чего не знали раньше. И я чувствую, что скоро Замбендорфу будут переданы более точные указания. А когда Замбендорф узнает, для чего он там, вот тогда начнется настоящая работа и для Мейси.

20

Грэм Спирмен всматривался в окно холодильной камеры одной из биологических лабораторий "Ориона", в которой автоматические манипуляторы срезали образцы коричневой резиноподобной поверхности одного из причудливых ходячих экипажей, уничтоженных в столкновении с падуанскими талоидами. Холодильная камера была необходима, потому что большинство псевдоорганических материалов талоидов при комнатной температуре превращались в дурнопахнущие жидкости. Вокруг Спирмена на дисплеях и обработчиках данных была представлена информация электронных и протонных микроскопов, газовых и жидкостных хроматографов, изотопных отражателей, рентгеновских отражателей, ультразвуковых отражателей и самых разнообразных спектрометров. Спирмен уже установил состав зажигательного вещества, которое выбрасывали катапульты, установленные на экипажах падуанцев: это вещество состояло из комбинации кислорода с углеродом и в атмосфере Титана было легковоспламеняющимся, воспламенение происходило в результате химической реакции, когда снаряд соприкасался с металлической поверхностью цели. А катапульты тоже оказались органическими и напоминали огромные овощи, которые выбрасывали снаряды либо благодаря накопленной механической энергии натяжения, либо газом под высоким давлением.

Лет тридцати с небольшим, в очках с толстой оправой, со свисающими усами, в клетчатой рубашке и джинсах, Спирмен был самым добродушным из всех знакомых Тельме ученых, и с ним она не рисковала подвергнуться идеологической обработке. Она поняла, что в общении с учеными возникают серьезные проблемы: интеллектуальные успехи и достижения в одной области заставляют их переоценивать свои мнения во всех остальных областях, и потому в разговорах с ними любая тема превращается в минное поле. Спирмен представлял собой утешительный контраст, политических убеждений у него вообще не было, не было и любимой экономической теории, позволяющей в мгновение ока разрешить все трудности мира, не было убеждения, что все остальные должны посвятить свою жизнь усовершенствованию мира.

– Никогда ничего подобного не видел, – сказал он, оборачиваясь и указывая на образец за стеклом. – Разумеется, он способен расти по указаниям больших сложных направляющих молекул, но его нельзя назвать в подлинном смысле живым. Это что-то среднее между живым и неживым. У него примитивная биохимия, но ничего напоминающего жизнь на уровне молекулярного метаболизма. Вообще никаких клеток.

Тельма выглядела заинтересованной, она раскачивалась в кресле перед консолью микроскопа, а Дэйв Крукс слушал со своего места у двери.

– Из чего же оно сделано? – спросила Тельма. – И как оно может расти без клеток?

Спирмен вздохнул.

– Для точного ответа понадобятся, вероятно, годы исследований, но в данный момент можно представить себе нечто вроде органического кристалла... с вариантами в структуре, которые в кристаллах не встречаются. – Он указал на образец в холодильной камере. – Это часть одной из ног. Имеет рудиментарную сосудистую систему, поставляющую питание, целый ряд сокращающихся тканей-мышц, которые дают возможность передвигаться, а также что-то напоминающее нервную систему, передающую приложенный механический импульс. И все. Короче, это такое устройство, которое приходит в движение, когда его толкнут.

– Органическое колесо, – сказала Тельма.

Спирмен улыбнулся.

– Ну, конечно. Примерно так оно и действует.

– Но не может ли оно делать еще что-нибудь? – спросил Крукс. Например, воспроизводить себя?

Спирмен покачал головой.

– Никоим образом. Как я сказал, оно может двигаться и частично регенерироваться – по крайней мере восстанавливать отдельные свои части. Но никак нельзя сказать, что оно живое.

Тельма нахмурилась.

– Но как же может такая штука возникнуть в процессе эволюции, если у нее нет способа воспроизводства?

– Не может, – просто ответил Спирмен.

– Откуда же она взялась?

– Единственное предположение: ее создали талоиды.

Тельма и Крукс обменялись удивленными взглядами.

– Но как они могли? – спросил Крукс. – То есть я хочу сказать, что у них средневековая технология. Вы говорите, что это устройство грубое по сравнению с жизнью, но все равно это поразительное достижение биоинженерии.

– Поразительное, – подтвердил Спирмен. – Вообще не думаю, чтобы земные генетики и биоинженеры смогли сделать что-нибудь подобное. У них нет для этого необходимых макромолекул.

– В том-то и дело, – сказала Тельма. – Как же могли это сделать талоиды?

Спирмен прошелся по лаборатории, потом повернулся и развел руки.

– Мы уже обнаружили в почве много сложных гидрокарбонатов и азотистых соединений, очень похожих на молекулы, из которых, как полагают, возникла жизнь на Земле. Но, очевидно, на Титане этот процесс не зашел далеко, может, из-за низкой температуры и отсутствия сильного ионизирующего излучения и других мутагенных стимулов. Ну, мы полагаем, что талоиды каким-то образом научились использовать такие соединения и со временем создали то, что вы видели. – Он снова махнул рукой в сторону холодильной камеры. – Я хочу сказать: изготовили. Такое не создается естественно. И это относится и к их странным домам и ко многому другому.

Джон Вебстер, англичанин, генетик, консультант по биоинженерии Кембриджского института молекулярной биологии, кивнул со своего места у рабочего стола, заставленного рядами бутылок и электронным оборудованием.

– Так это выглядит. Это наша культура, перевернутая навыворот. Мы выращиваем нашу пищу и потомство и делаем искусственные предметы из металла, который получаем из почвы. Пища и потомство талоидов создаются на сборочных линиях, а вещи они выращивают – из органических веществ, которые они добывают в почве. Кстати, это объясняет, что такое "плантации", которые нас ставили в тупик. Это фабрики талоидов.

– Верно, они делают то же, что и мы, только наоборот, – сказал Спирмен. – Люди научились создавать механические приспособления, подражающие живым организмам: поднимать вес, перемещать его и так далее. Талоиды тоже научились создавать артефакты – органические, чтобы подражать единственной известной им форме жизни.

– Хорошая точка зрения, – согласился Крукс. – Но она не объясняет, как талоиды могли действовать на молекулярном уровне, когда их культура на много столетий отстает от нашей. – Он указал на ряды инструментов и оборудования. – Нам пришлось изобрести все это, прежде чем мы поняли, что такое протеин, не говоря уже об операциях на генах и плазмоидах. Талоиды не могут сделать ничего даже отдаленно похожего на эти приборы.

– А им это и не нужно, – сказал Спирмен. – Они и так окружены ими.

Тельме понадобилось несколько мгновений, чтобы понять смысл его слов.

– Вы шутите, – недоверчиво сказала она.

Спирмен покачал головой.

– Люди научились использовать энзимы и бактерии для изготовления вина и сыра за тысячи лет до того, как что-нибудь узнали о связанном с этим химическом механизме. А почему бы талоидам не научиться одомашнивать формы жизни, которые они видят вокруг себя? Мы срезаем шерсть с овец, чтобы делать костюмы; они снимают проволоку с проволокоделательных машин. – Он пожал плечами. – То же самое.

– Все в них то же, что у нас, только наоборот и на три-четыре столетия назад, – сказал Вебстер. – Мы сначала были ремесленниками, а потом уже развили инженерию и физическую науку. А биохимия пришла гораздо позже. Талоиды вначале развили ремесленную биологию, без всякого представления о биологической науке, и только сейчас начинают подходить к физике.

– Странно, – заметил Крукс. – Можно было бы подумать, что сложное устройство их самих гораздо раньше дало бы им представление о науке.

– Почему? – спросил Спирмен. – Люди – очень сложные биологические системы, но это не дает им понимания того, как работает их мозг или тело. Такое знание приходит поздно, когда появляются необходимые инструменты... и знания эти еще далеко не совершенны. Человеческое сознание действует на гораздо более высоком уровне, чем нервная сеть, снабжающая мозг впечатлениями о мире. Мы не представляем себе мир состоящим из волн тяготения, давления, фотонов, сил и так далее, но из людей, мест и предметов. Наше восприятие зависит от абстрактных символов, которые далеки от первоначальных физических стимулов. И мы не видим, как взаимодействуют неврологические и психологические процессы. И потому можем думать о важном и главном, не задумываясь о том, что делают в нашем мозгу триллионы нервных клеток; мы даже можем вообще не подозревать об их существовании.

Крукс нахмурился.

– То есть вы хотите сказать: хотя сами талоиды представляют собой сложные электронные системы, это не дает им интуитивного знания, как они действуют. Их сознание оперирует на более высоком, абстрактном уровне.

– Совершенно верно, – ответил Спирмен.

Тельма кивнула, когда поняла, что это означает.

– Итак, хоть талоиды компьютеры, это совсем не означает, что у них точность и абсолютная память машин, верно? Они не способны запомнить дословно вчерашний разговор или всякий раз вести себя одинаково в аналогичных ситуациях... точно так же, как мы.

– К этому и ведет Грэм, – сказал Уэбстер. – В своей основе человеческий мозг так же механичен и предсказуем, как электронный компьютерный чип. Нейрон либо отвечает, либо не отвечает на определенный стимул. Он не проходит через состояние нерешительности, не обращается к какому-то крошечному мозгу за решением. На этом уровне мозга вообще нет. "Мозг" появляется при соответствующей организации на гораздо более высоком уровне... Точно так же одна молекула не обладает, скажем, свойством "слоновости"; но большое количество молекул, да еще нужным образом упорядоченных, этим свойством обладают. Мозг талоидов, несомненно, точно так же относится к более низким уровням их программы.

Спирмен вернулся к холодильной камере, наклонился, чтобы посмотреть, что происходит внутри, на клавиатуре контрольной панели сформулировал новую команду.

– Если показать талоиду голоптроническую деталь компьютерного процессора, он будет в таком же недоумении, как какой-нибудь житель Средних Веков, пытающийся объяснить работу мозга кролика, – сказал он через плечо. – Мы разбираемся в машинах, потому что начинали с простых и постепенно перешли к сложным, от блоков и рычагов через паровые двигатели и динамо к компьютерам, атомным электростанциям и космическим кораблям. И потому можем объяснить каждую деталь их устройства и их цель, вплоть до последнего болта в "Орионе". Но понимание биологических процессов пришло к нам не так легко, потому что начинали мы не с простого; напротив, нас сразу окружали результаты миллиардолетней биологической эволюции. Не зная, что такое ДНК, как происходит протеиновый обмен, чем различаются клетки, невозможно объяснить целое – кролика, откуда он взялся и как функционирует. – Спирмен ввел новую команду, подождал ее исполнения и снова повернулся лицом к остальным. – У талоидов та же проблема. Их окружает результат долгого развития чуждой технологии плюс, вероятно, миллионы лет последующей эволюции, а ведь они не посещали школы и технические колледжи, в которых учились инженеры чужаков. Поэтому физическая наука остается для них тайной. А вот до работы с биологическими ресурсами они могли додуматься сами.

Тельма задумалась на несколько секунд.

– Вы хотите сказать, что они не экспериментировали с простейшими инструментами, какие мы знаем? Им хватало материалов в окружающем? Странная мысль.

Спирмен слегка улыбнулся.

– Причины совершенно очевидны, когда подумаешь, – сказал он.

– Что? – спросила Тельма.

– Инструменты, какими мы их знаем, делаются из обработанных материалов: металла, стекла, пластика и так далее – сказал Спирмен. Иными словами, из того, что естественным образом производится повсюду на Титане. Искусственные инструменты долго не продержатся. И с их помощью трудно что-то сделать.

Крукс удивленно нахмурился.

– Как это?

Уэбстер развел руки.

– Все это для них представляет собой "пищу". Кто догадается делать инструменты и строить дома из леденцов и пиццы?

В кают-компании, расположенной в большем из двух сборных куполов генуэзской Базы N 1, было жарко, душно и многоголюдно. Мейси взял в раздаточном окне чашку кофе и пончик и отошел от короткой очереди неуклюжих фигур в скафандрах, решивших перекусить перед очередным выходом в город. Так как он прилетел с "Ориона" тридцать шесть часов назад и только что проснулся, на самом деле это завтрак, подумал он. Талоиды сохраняли непрерывную активность примерно десять земных суток во время максимальной светимости: Титан на своей шестнадцатисуточной орбите получал свет от Солнца и отраженный – от Сатурна. Так как Титан постоянно обращен одной стороной к Сатурну, на этой стороне происходили перемены как в прямом свете, так и в отраженном, зато другая сторона подвергалась только прямому освещению Солнцем, и существовали промежуточные области, где было и то, и другое. Таким образом цикл чередования света и тьмы был очень сложен и менялся от места к месту.

– Как поживает наш рационалист? – услышал Мейси веселый голос. Вероятно, сейчас не подходящее время года для разоблачений.

Мейси, даже не оглядываясь, узнал Замбендорфа. Хотя в начале пути большинство ученых демонстрировали определенное презрение и отчужденность по отношению к Замбендорфу и его команде, положение за три месяца существенно изменилось. Теперь Замбендорф, Абакян, Тельма и все другие члены группы воспринимались как нормальные участники повседневной жизни "Ориона". Может, этот психологический эффект – следствие того, что все делят тесные каюты и коридоры корабля в сотнях миллионов миль от Земли. Мейси не знал, но он чувствовал в своих коллегах заинтересованное уважение к Замбендорфу и его людям: все признавали теперь, что это мастера своей профессии. И презрение ученых теперь было направлено на тех, кто преклонялся перед командой Замбендорфа.

Мейси обернулся и увидел Замбендорфа в скафандре. Тот улыбался над металлическим кольцом крепления шлема.

– Ну, еще несколько дней можете существовать, – грубовато ответил он.

– Надеюсь, – сказал Замбендорф. – Теперь даже вам, Джерри, должно быть ясно, что есть более важные дела, чем разные мелочи. Их нужно оставить там, где им место, – в миллиарде миль отсюда, на Земле.

Мейси с любопытством взглянул на него. Замбендорф и его команда проявили действительно искренний интерес к самому серьезному делу экспедиции – и удивили большинство ученых тем, как много они знают. Возможно ли, чтобы Замбендорф действительно изменился?

– В чем дело, Карл? – спросил Мейси. – Или у вас выработался комплекс вины, когда вы познакомились с серьезной наукой?

– Не говорите глупости, – фыркнул Замбендорф. – К тому же, даже если бы это было правдой, неужели вы думаете, что я вам скажу? Вы психолог. Это вы должны мне говорить.

Другими словами, Мейси может понимать отношение Замбендорфа как угодно. Это прежний Замбендорф: готов смутить любого и всегда на шаг опережает остальных.

– Вы наконец-то делаете что-то стоящее, – сказал Мейси. – Вам удалось установить контакт с талоидами, и они вам доверяют. Это ведь лучше, чем все время дурачить людей, верно?

– Ну, это не одно и то же, – ответил Замбендорф. – Я помогаю тем, кто сам пытается помочь себе. Талоидам предстоит еще долгий путь, но они ценят знания и мастерство. Они хотят учиться. Они готовы работать над этим. Но люди? Ба! Они вырастают окруженные библиотеками, университетами, учителями, показывающими им открытия и мудрость тысячелетий, – и им не интересно. Они предпочитают превращать свои жизни в хлам. Можно ли украсть что-то у человека, который уже все выбросил?

– Ну, может, людей просто нужно научить думать, – предположил Мейси.

Замбендорф покачал головой.

– Все равно что вести лошадей к воде. Если люди готовы думать, они будут думать. А подгонять их бесполезно. Им нужно только показать, где вода, и подождать, пока они захотят пить. – Он указал на Осмонда Перейру и Малькольма Уэйда. Они стояли у входа, обсуждая предположение Перейры, что космический корабль из антиматерии, создавший своим взрывом Северный Ледовитый океан, прилетел с Титана. – Послушайте этих двух придурков, негромко сказал Замбендорф. – Вы можете потратить целый год и разработать превосходное доказательство нелепости их рассуждений. Думаете, это их чему-то научит? Нисколько. Через неделю они придумают что-то не менее нелепое. Так что лучше сэкономьте время для чего-то действительно полезного. Я берегу свое для талоидов.

– Осторожней, Карл, – предупредил Мейси. – Похоже, вы начинаете сознаваться в своем мошенничестве.

– Не говорите глупости, – сказал Замбендорф. – Но даже если это правда, думаете, люди чему-то научатся из ваших доказательств? – Он покачал головой. – Тоже не научатся. Через неделю найдут что-нибудь еще... точно как мой друг Перейра и тот второй с ним.

В этот момент по громкоговорителю объявили, что машина, которая отвезет людей в город, ждет у выхода из грузового люка.

– Дело в том, что в глубине души вы ученый, – сказал Мейси, когда они направились к выходу. – Но вы считаете, что ниже вашего достоинства в этом сознаваться.

Через полчаса они смотрели, как мимо машины в лучах прожекторов скользят окраины Генуи. Впереди и позади шли военные машины эскорта. Повсюду у дороги талоиды наблюдали за процессией странных животных, внутри которых находятся существа из другого мира. Некоторые выбегали вперед, в лучи света; по-видимому, считали, что они обладают чудесной исцеляющей силой; некоторые отшатывались или даже совсем убегали в переулки.

Всадник в тяжелом плаще, с лицом, закрытым капюшоном, незаметно наблюдал из тени у городских ворот, запоминая каждую подробность. Когда экипажи землян проехали, всадник выехал из укрытия и направился по дороге в противоположную сторону. Дорога приведет его к границам Картогии, а потом через Меракасинскую пустыню. У Скериллиана, Шпиона-С-Тысячью-Глаз, будет о чем доложить своему хозяину Эскендерому, королю Кроаксии.

21

– Можешь представить себе расстояние, в двенадцать раз большее, чем Картогия в самом широком месте? – спросил Тирг у Мораяка, сына Лофбайеля, который сидел спиной к столу, усеянному картами и листками с расчетами, в комнате, которую в доме Лофбайеля отвели Тиргу.

– Наверно, да, хотя я и части это расстояния не проехал, – ответил Мораяк. – Должно быть, это даже больше, чем тот странный шарообразный мир, о котором говорили вы с отцом.

– Не совсем так, Молодой-Вопрошающий-Который-Станет-Мудрее-Задавая Вопросы, – сказал Тирг. Он взял глобус небесных существ, который подарил ему Носящий-На-Руке-Овощ, и посмотрел на него. – На самом деле это расстояние чуть меньше половины диаметра нашего мира, который правильно, как мне сказали, представлен на этом шаре. – Он поставил глобус и снова посмотрел на Мораяка. – А как насчет расстояния, в двенадцать раз большего? Такого, в котором можно разместить рядом шесть наших миров? Может твой мозг представить себе это?

Мораяк нахмурился и посмотрел на глобус.

– Не знаю. Представить себе длину Картогии можно, используя свой опыт, но как представить себе расстояние не по миру, а сквозь мир? А теперь ты хочешь, чтобы я представил себе шесть миров.

– Тогда вместо миров, чья поверхность изгибается в пространстве, подставим в нашу модель время, тут не будет затруднений с направлениями, предложил Тирг. – Если ширина Картогии представлена одной яркостью, тогда расстояние, о котором я говорю, в двенадцать на двенадцать раз большее, будет представлено двенадцатью на двенадцать яркостей. Можешь представить себе такое?

Мораяку потребовалось на размышления несколько секунд, но потом он кивнул и в то же время нахмурился.

– Большое расстояние, но теперь, когда ты так его представил, я могу себе его вообразить. Мозг мой в напряжении, но думаю, такое расстояние я себе представляю.

– А если еще в двенадцать раз больше?

Мораяк с напряженным выражением смотрел на Тирга, потом безнадежно улыбнулся и покачал головой.

– Невозможно!

Тирг прошел по комнате, повернулся и широко развел руки.

– А что же тогда сказать о расстоянии, еще в двенадцать раз большем, и еще в двенадцать раз, и снова в двенадцать раз?..

– Остановись, Тирг! – воскликнул Мораяк. – Какой смысл повторять слова, если они потеряли всякое значение?

– Но у них есть значение, – возразил Тирг. Он сделал шаг вперед и показал рукой. Мораяк повернулся и увидел на стене большую карту, которую начертил Лофбайель по записям, сделанным Тиргом в разговорах с небесными существами. В центре была изображена большая плавильная печь – небесные существа говорили, что она такая большая, что может мгновенно расплавить целый мир, – а вокруг по своим тропам бесконечно кружат девять миров, некоторые их них сопровождаются собственными мирами, которые, в свою очередь, вращаются вокруг них. Для всех было шоком открытие, что Робия так Клейпурр назвал мир роботов – даже не принадлежит к девяти самостоятельным мирам, а просто один – правда, самый большой – из семнадцати слуг, следующих по стопам гиганта. Дорнвальд заметил, что этот гигант, несомненно, король среди миров: не зря он увенчан кольцом-короной. Но Тирг указывал не на этого гиганта, а на третий от печи мир, внешне очень скромный и маленький, с единственным сопровождающим его слугой. Этот мир Лофбайель назвал Лумия, потому что на небе его сияет яркий свет. Именно на этом мире живут небесные существа, или лумиане, как их теперь правильней называть. Тирг медленно провел пальцем по карте. – Это расстояние отделяет нас от мира лумиан, Мораяк, такое расстояние они преодолели, чтобы прилететь на Робию.

Мораяк недоверчиво смотрел на него.

– Не может быть! – Тирг кивнул. Мораяк снова посмотрел на карту, потом на Тирга. – Но такое путешествие требует много дюжин дюжин жизней.

– Нас заверили, что хватило двенадцати яркостей. Большой дракон, который сейчас кружит в небе, еще быстрее, чем те, что спускаются к городу. – Тирг несколько секунд смотрел в лицо Мораяку, потом удовлетворенно кивнул. – Мне кажется, теперь ты понимаешь, с какими удивительными существами тебе скоро предстоит встретиться, – сказал он.

Мораяк еще долго смотрел на Тирга, словно не знал, воспринимать ли его слова всерьез, потом снова посмотрел на карту, на этот раз с новым уважением. Тирг и Лофбайель вскоре должны были отправиться в резиденцию Клейпурра для участия в переговорах с лумианами, и Мораяку удалось уговорить отца взять и его с собой. Он, конечно, уже видел те странные растения, в которых живут лумиане на окраине города – отец сказал, что лумиане создали их, – и видел на расстоянии неуклюжие купологоловые фигуры, которые на самом деле совсем не лумиане, а их внешние оболочки. Лумиане надевают их на Робии, потому что должны быть все время погружены в горячий крайне разъедающий ядовитый газ; но ведь это совсем другое, таким не похвастаешь перед друзьями. – Каков же их мир? – задумчиво сказал он, глядя на карту.

– Его невозможно представить в самом удивительном сне, – ответил Тирг. – В небе его видны бесчисленные миры, они уходят в бесконечность, потому что Лумию не закрывают плотные тучи. Этот мир так горяч, что его поверхность покрыта океанами расплавленного льда. Метан там может существовать только как газ. Твое тело на нем было бы гораздо тяжелее, чем на Робии.

– А какая у него поверхность? – спросил Мораяк. – Есть ли там горы и леса? Есть ли у лумиан стада формовочных машин, охотятся ли они на плитосварщиков на своих равнинах? Есть ли у них дети, которые собирают втулки и сальники под сборочными линиями или устраивают ловушки, чтобы поймать проволокогибочные машины?

Тирг нахмурился, не зная, как объяснить разницу.

– Детей там собирают в миниатюрной форме, – сказал он. – Они постепенно растут, принимая внутрь вещества, растворенные в жидкостях.

Мораяк удивленно смотрел на него.

– Но как эти жидкости знают, куда им поместить вещество? – спросил он. – Ведь так утратится всякая форма.

– Этот процесс недоступен моему пониманию, – признал Тирг. – Может, именно поэтому лумиане существуют в виде желе и вынуждены надевать внешний корпус, чтобы сохранить свою форму. Но естественная сборка на Лумии невозможна, потому что там нет машин... кроме тех, которые не живые и созданы лумианами.

– Значит, это правда? Лумиане умеют создавать искусственные машины?

– О, да! Это единственные известные им машины. У них есть и животные, и леса, но это все не машины. Они сделаны из... ну, лучше всего я могу это назвать "естественно возникшей органикой" – так же возникли и сами лумиане.

Мораяк выглядел ошеломленным.

– Но чтобы создать органику, нужны ремесленники. Как может существовать "естественная органика?"

– Я ведь тоже учусь, – напомнил ему Тирг. – У нас обоих много вопросов, которые испытывают наше терпение.

– Но органические леса и животные... целый мир, полный невероятным? Мораяк скорчил гримасу. – Звучит так уродливо, неестественно... Как там можно жить? Может, поэтому они явились на Робию? Сбежали? Но как...

Вошла жена Лофбайеля Керсения.

– А, я так и думала, что застану тут вас обоих, – сказала она. Лофбайель поймал повозку и ждет вас у выхода. – Мораяк встал и вслед за Тиргом и Керсенией пошел к выходу. – И помни, не мешай отцу, – сказала Керсения Мораяку, когда тот надевал пальто. – Тебе повезло, что тебя пригласили во дворец Клейпурра. Не компрометируй отца.

– Не буду, – пообещал Мораяк.

– Я уверен, тебе не о чем беспокоиться, – сказал Тирг.

Тирг и Мораяк вышли из дома и сели рядом с Лофбайелем, а Керсения стояла у выхода и смотрела вслед повозке, повернувшей к городу. Приятно видеть семью, живущую свободно и без страха, подумал Тирг. Лофбайель свободно занимается своими изысканиями и учит молодежь. Именно этого ему всегда хотелось. Тирг подумал: может, это предвестник того, что будет со всеми народами робосуществ? Ибо лумиане как будто уважают свободу и знания и разделяют понимание истинных ценностей, которые, по мнению Тирга, символизируют Клейпурр и его Картогия. Может, лумиане предоставляют всем робосуществам возможность нового будущего, как Картогия предоставила такую возможность Тиргу, Лофбайелю и его семье? Уйдут ли в прошлое и будут ли забыты обычаи Робии, точно так же как в его сознании уходит в прошлое и забывается Кроаксия?

И может, в конечном счете жрецы и Писание все же оказались правы, подумал Тирг. Если лумиане действительно и есть Жизнетворец, тогда именно Жизнетворец предлагает спасение от тяжестей и беспросветности земной жизни... но не в каком-то потустороннем мире, а здесь, сейчас, просто ликвидировав тяжелый труд и беспросветность. Это в высшей степени разумный и простой способ достижения такой цели. Зачем Жизнетворцу, особенно если он мудрый и всемогущий, как описывают его жрецы, действовать более сложными способами?

Но Тирг научился на своем долгом и горьком опыте не поддаваться легко надежде. Слишком многое может пойти неладно, и обычно так и случается. И он подумал, знакомы ли такие проблемы творящим жизнь небесным существам.

– То, что он делает, несовместимо с политическими целями, утвержденными Землей, – сказал Дэниэль Лехерни Каспару Лангу на борту "Ориона". – К тому же ко мне поступают жалобы, что он мешает персоналу, которому поручено устанавливать контакт с туземцами, эффективно исполнять свои обязанности. Можно ли надеяться, что вы урегулируете ситуацию?

– Короче говоря, у Жиро вырабатывается комплекс неполноценности, потому что туземцы больше обращают внимания на Замбендорфа, чем на него, Зельцман считает, что не получает всей славы, которая ему положена, а кто-то из руководителей ученых, вероятно, Вейнербаум, ревнует и думает, что затронуто его достоинство, – сказал Ланг. Он уже устал оставаться все время на корабле, занимаясь чужими проблемами.