Текст книги "Не вижу зла"

Автор книги: Джеймс Гриппандо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава двадцать третья

В пятницу утром Джек сидел в зале суда. Бывшему прокурору не доставляло никакого удовольствия находиться здесь – Джек предпочел бы окунуть ноги в керосин и пройтись по тлеющим углям. Но в какой-то момент ему предстояло обратить внимание суда на то, что главным свидетелем защиты может оказаться кубинский солдат. Этот момент как раз и наступил сегодня.

– Всем встать! – скомандовал судебный пристав, когда судья вошел в комнату.

Джек и София поднялись. Точно так же поступили и обвинители. Больше никого в зале заседаний не было. Слушание проходило в «закрытом режиме», публики не было, потому что затрагивали «деликатные» вопросы не то чтобы уровня национальной безопасности, но близкие к нему. Даже клиентке Джека не разрешили присутствовать в зале заседаний. По распоряжению суда ходатайство Джека будет заслушано без посторонних, услышать и увидеть его смогут только адвокаты.

– Доброе утро, – поздоровался судья Гарсия, опускаясь в кресло. Он был одним из самых пожилых федеральных судей Южной Флориды, протеже президента Рейгана. Его кандидатура прошла процедуру утверждения в сенате без сучка и задоринки, его вероятные оппоненты прежде всего старались не допустить избрания в Верховный суд менееконсервативного Роберта Борка. Майами относился к числу тех странных мест, где, если адвокату выпадало иметь дело с судьей-латиноамериканцем, это было все равно что «поцелуй смерти», особенно когда он осмеливался подвергнуть сомнению доктрину латиноамериканцев-демократов. Джек радовался хотя бы тому, что его дело не относилось к категории «компенсационной дискриминации». [9]9
  Политическая программа, направленная на ликвидацию расовой дискриминации.


[Закрыть]

Собравшиеся юристы приветствовали его и по очереди представились. Гектор Торрес, федеральный прокурор Соединенных Штатов, подтвердил свое право выступать в роли ведущего адвоката-барристера. С ним рядом сидел юрист из Министерства юстиции. Вашингтон пожелал принять участие в рассмотрении дела, что было совсем не удивительно.

Судья откашлялся.

– Я ознакомился с бумагами, которые защита предоставила с приложением печати, – заявил он. – Стенограмма этого слушания также хранится в деле. И я издаю распоряжение о наложении «правила кляпа», каковое воспрепятствует любому из вас обсуждать данное слушание с кем бы то ни было за пределами зала заседаний. Это понятно?

– Да, ваша честь, – ответили адвокаты.

– Хорошо. Теперь, с вашего позволения, мне хотелось бы вернуться к существу вопроса. – Он снял очки для чтения, словно бы для того, чтобы взглянуть Джеку в глаза. – Мистер Суайтек, должен сообщить вам следующее. Когда я дошел до той части вашего ходатайства, где вы заявляете, что Фидель Кастро готов прислать одного из своих солдат в этот зал заседаний для дачи свидетельских показаний в пользу вашей клиентки, – знаете, я чуть было не расстался со своим обедом.

«Росстался са сваим абедом».Когда судья нервничал или волновался, акцент его становился заметнее.

– Прошу прощения, ваша честь, но…

– Позвольте мне закончить. Либо это будет самый поразительный в истории юриспруденции Майами свидетель в деле об убийстве, либо ваше ходатайство представляет собой такую вопиющую выдумку, которую мне еще не доводилось читать за двадцать с лишним лет в должности судьи.

– Уверяю вас, это не выдумка.

– Судья, я не намерен доказывать очевидное, но то, что полковник кубинской армии сказал мистеру Суайтеку, будто кубинский солдат готов предъявить доказательства невиновности его клиентки, вовсе не означает, что такой свидетель существует на самом деле, – заявил Торрес. Я не ставлю под сомнение тот факт, что он мог поведать подобную историю адвокату защиты, но это заявление настолько далеко от того, чтобы считаться истинным, что вряд ли подлежит даже упоминанию в этом зале. Это всего лишь показания с чужих слов, причем в своем худшем варианте, поскольку источник их представляет враждебно настроенное правительство, которое на протяжении более чем четырех десятилетий распространяло ложь о Соединенных Штатах.

– Я понимаю вашу точку зрения, советник. И, откровенно говоря, я сам не мог бы выразить ее лучше.

Это была именно та реакция, которой больше всего боялся Джек.

– Судья, в этом и заключается основная причина, почему мы падали ходатайство. Прежде чем мы начнем возлагать надежды на ход судебного разбирательства и рискнем настроить против себя жюри присяжных, вызвав в качестве свидетеля кубинского солдата, мы хотели разобраться в сути этого заявления в ходе предварительного слушания. Правительство получит право провести перекрестный допрос.

Судья скептически хмыкнул.

– И как вы предлагаете вынудить кубинское правительство представить одного из своих солдат для дачи показаний с подтверждением на видео?

– Разумеется, с их стороны это будет сугубо добровольный поступок. Но, я полагаю, мы представили достаточную доказательную базу, чтобы обратиться к суду с просьбой дать нам время на то, чтобы хотя бы попытаться организовать вышеупомянутые свидетельские показания.

– Сколько времени вам нужно? – поинтересовался судья.

– Это очень сложный процесс. На него может понадобиться шесть или даже семь недель.

Торрес фыркнул и поднялся на ноги.

– Теперь мы видим, в чем все дело. В отсрочке.

– Дело вовсе не в отсрочке или задержке, – возразил Джек. – Речь идет о свидетеле, показания которого могут иметь решающее значение.

– Ерунда, – заявил Торрес. – Это очевидно. Все та же старая история, которую мы слышим всякий раз, как только федеральная прокуратура США начинает громкое дело. Защита идет на любые ухищрения, чтобы затянуть его рассмотрение, безотлагательное судебное разбирательство предается анафеме, и все это в надежде на то, что шумиха и общественный интерес утихнут, когда их клиент предстанет перед судом. Что дальше, мистер Суайтек? Ходатайство о смене территориальной подсудности?

– Вообще-то, если мы сможем гарантировать, что кубинский солдат даст свидетельские показания в суде, то могли бы обратиться с просьбой о переносе дела в Джексонвилль или Тампу.

– Видите, судья? – задал риторический вопрос Торрес. – Одна уловка сменяет другую.

– Заверяю вас, – возразил Джек, – это отнюдь не уловки. Моя клиентка сидит в тюрьме.

– Я понимаю ваши мотивы, – ответил судья. – Но мистер Торрес прав. Мне не нужны отсрочки.

Торрес шагнул по направлению к судейской трибуне, словно для того, чтобы подчеркнуть важность своего обращения.

– Ваша честь, до настоящего момента я не позволял себе ничего лишнего, но ходатайство мистера Суайтека связано не просто с предоставлением отсрочки. Все предельно ясно. Жертвой в этом деле является сын Алехандро Пинтадо. Мистер Пинтадо – видный кубинский эмигрант, выступающий с резкой критикой режима Кастро. Всем нам известно, как относится Кастро к мистеру Пинтадо. Судья, вы должны пресечь любую попытку Фиделя Кастро манипулировать судом, чтобы оправдать женщину, которая убила сына мистера Пинтадо.

– Я считаю это личным оскорблением, – заявил Джек.

– Тогда вам не следовало подавать ходатайства, – парировал судья.

Джек опешил.

– Простите?

Судья вперил в него суровый взгляд.

– Если вы считаете оскорблением, когда вас обвиняют в том, что вы позволяете Кастро манипулировать собой, то не следовало подавать ходатайство.

– Мне очень жаль, что вы придерживаетесь такой точки зрения, судья.

– Да, я действительнотак думаю. Откровенно говоря, меня совсем не удивляет ваша попытка воспользоваться политической пропагандой Фиделя Кастро для создания правового прецедента – допроса под присягой кубинского солдата, который мог видеть что-либо, а мог и не видеть. В самом деле, нам неизвестно даже его имя, так что мы не знаем, существует ли он на самом деле. Ходатайство защиты о перенесении даты судебного разбирательства на срок, пока она не сможет предъявить суду этого неустановленного кубинского свидетеля, отклоняется. Суд начнется через три недели, считая с сегодняшнего дня. Заседание объявляется закрытым, – заявил он, ударив по столу молоточком.

Юристы поднялись и молча смотрели, как судья удаляется через боковую дверь в свой кабинет. После такого поражения Джеку хотелось как можно быстрее покинуть зал суда. Он сложил все бумаги в портфель и направился к выходу.

– До встречи, Джек, – окликнул его Гектор Торрес. Прокурор сиял, как новая монета.

– Да. И вам всего доброго.

София догнала его, но Джек лишь ускорил шаг. Она упорно старалась идти рядом с ним, словно надеялась, что он скажет что-нибудь. Он же хранил молчание, научившись не давать волю языку, когда был в бешенстве.

Подошел лифт, и они вместе вошли в него. В кабине они были только вдвоем. Джек смотрел на светящиеся цифры над закрытыми дверями.

– Как я мог обманывать себя надеждой, что такой человек, как судья Гарсия, справедливо отнесется к моему ходатайству?

– Это всего лишь первая подача. Всего лишь одно-единственное ходатайство, – заметила София.

– Нет, все гораздо сложнее. Если федеральный судья так реагирует на предложение привлечь кубинского солдата в качестве свидетеля защиты, можете представить себе, какую реакцию это вызовет у присяжных. Дай вообще, какое впечатление это может произвести, например, на женщину, чей муж провел двадцать шесть лет в застенках Кастро, за то что осмелился критиковать правительство? Или на мужчину, который привез свою семью в эту страну на резиновом плоту, а его дочь утонула во время переправы?

– Они все равно могут проявить объективность.

– Нуда, конечно. Смотря что понимать под словом «объективность».

Двери лифта открылись: Джек шагнул вперед. София задержалась на мгновение, потом поспешно догнала его, и они вместе пересекли главное фойе и направились к выходу.

– Что мы предпримем теперь?

– Сведем урон к минимуму и начнем все сначала.

– Это очень нелегко сделать. Слушание было закрытым. Отдано распоряжение о «правиле кляпа». Поэтому негативной реакции со стороны средств массовой информации нам не… – София умолкла, когда они подошли к вращающимся дверям. – Не дождаться, – закончила она свою мысль.

Джек остановился как вкопанный. По другую сторону стеклянных дверей в ожидании бурлила толпа охотников за сенсациями – операторы с камерами, репортеры с микрофонами. Большинство из них представляли испаноязычные средства радио и телевидения.

– Сеньор Суайтек!

Они его заметили, так что обратного пути не было. Джек прошел через вращающиеся двери и мужественно встретил толпу на верхних гранитных ступенях у входа в здание суда. На него внезапно нацелился десяток микрофонов. Джек вознамерился и дальше шагать не останавливаясь, но темп его продвижения резко замедлился. Какой-то репортер, оказавшийся на самом краю толпы, вдалеке от места действия, опустил штангу со свисающим микрофоном, который ударил Джека по голове. Он оттолкнул микрофон в сторону и начал протискиваться сквозь толпу.

Один из репортеров спросил:

– Правда ли, что ваша клиентка вызывает кубинского солдата для дачи свидетельских показаний в суде?

Джек от неожиданности сбился с шага. Вот вам и закрытое слушание. Вообще-то, в отличие от полицейских участков, суды не напоминали сито, но кто-то уже организовал утечку информации для прессы. Тот же самый вопрос раздавался со всех сторон. Десятки репортеров, и каждый жаждал услышать подтверждение сенсационной новости о кубинском солдате.

– Это правда, мистер Суайтек?

Джек ненавидел отделываться ничего не значащим замечанием «никаких комментариев», но распоряжение о наложении «правило кляпа» по-прежнему оставалось в силе, а судья и так был настроен против защиты.

– Мне очень жаль, но в данный момент я не могу ответить на ваши вопросы.

Его отказ отвечать, похоже, только подлил масла в огонь. Вопросы зазвучали со всех сторон одновременно, напоминая нечто среднее между лаем и сердитыми возгласами.

– Как его зовут?

– Что он должен показать?

– Он перейдет на нашу сторону?

– Es usłed comunista? Вы – коммунист?

Джек метнул недовольный взгляд в ту сторону – «Я коммунист?!»– и перед его глазами сверкнула вспышка фотоаппарата. Последний вопрос был всего лишь уловкой, чтобы заставить его взглянуть в объектив. У него возникло ощущение, что он бредет через флоридские болота Эверглейдс, но все-таки он продолжал медленно спускаться по ступенькам, и репортеры следовали за ним. Кто-то схватил его за пиджак, стараясь заставить идти не так быстро. Джек оглянулся через плечо и увидел, что София отстала на несколько шагов, оказавшись в самой гуще толпы. Наконец они добрались до тротуара, последним отчаянным усилием прорвались на обочину и запрыгнули на заднее сиденье такси. Джек влетел в машину первым, София последовала за ним, с грохотом захлопнув за собой дверцу.

– Корал-Гейблс, – назвал Джек адрес водителю.

За стеклами автомобиля скользили лица репортеров, когда они отъезжали от тротуара. София смахнула с глаз прядь растрепавшихся волос. Джек одернул и поправил пиджак. Было такое ощущение, будто их прогнали сквозь строй.

– Никакой негативной реакции со стороны средств массовой информации, да? – ядовито заметил Джек, когда такси покатило по авеню Майами.

– Все утрясется, – тяжело дыша, успокоила его София.

– Будем надеяться. «Лет через сто, может быть».

Глава двадцать четвертая

«Пешки Кастро?» – такими заголовками пестрели выпуски вечерних новостей испаноязычных средств массовой информации.

В этом и заключалась хитроумная тактика прикрытия собственной задницы, состряпанная лжезащитниками, бесчестная практика, целью которой было оскорбить, унизить и опорочить кого-либо, а потом увильнуть от ответственности, поставив обычный знак вопроса в конце своего гнусного измышления.

«Пешки Кастро?»

«Наркоманка?»

«Сосущая собственный большой палец, жалкая неудачница, звонящая по телефону из кабинок мужской уборной?»

Благодарение Господу, безумие остановилось на заголовке «Пешки Кастро». Впрочем, большая часть нападок оставляла Джека равнодушным, особенно те строки, которые выходили из-под пера некоего писаки, которого бросало из одной крайности в другую. На этой неделе он резко критиковал кубинского свидетеля Джека, а на следующей требовал запретить колыбельные песенки, прославляющие гомосексуальный образ жизни («Руб-ду-ба-ду-ба, трое мужчин моются в ванне»). Впрочем, от кого бы ни исходили эти нападки, ему не хотелось находиться дома, когда телефон начинал надрываться от звонков журналистов. Не хотелось ему также и того, чтобы Abuełaскончалась от стыда во время показа вечерних новостей по телевизору. Поэтому он обосновался в городском доме бабушки, намереваясь свести возможный урон к минимуму.

–  Dios mio!Боже мой! – со стоном воскликнула Abuela.

– Прости меня, – сказал Джек.

– Я сержусь не на тебя, – заявила она. От волнения английский язык давался ей хуже, чем всегда. – Я сержусь на них. Кубинский солдат в роли свидетеля? Es loco.Какой вздор.

Джек ничего не ответил. Вероятность представлялась ему мизерной, но он все-таки не был готов с ходу отвергнуть как «вздорную» мысль о том, что кубинский солдат может выступить свидетелем в его деле.

– Посмотри, – сказала Abuela,показывая на экран телевизора. – Это сеньор Пинтадо.

Судья принял решение о «правиле кляпа», так что поначалу Джек решил, что станция транслирует архивные материалы, снятые ранее. Но это было не так. Алехандро держал речь у себя дома. Вместе с женой он стоял на территории своего поместья, обнесенного стеной, у высоких решетчатых ворот. По другую сторону ворот толпились журналисты, представляющие самые разные средства массовой информации, и было их так много, что они не уместились на тротуаре и заполонили часть соседней улицы. Взмахнув рукой, Пинтадо призвал их к молчанию, после чего посмотрел прямо в камеру и обратился к телевизионной аудитории на своем родном языке.

– Я обращаюсь к американцам кубинского происхождения, к народу Кубы, ко всему миру. Фидель Кастро пожалеет о том дне, когда отправит одного из своих солдат в зал суда Майами защищать женщину, убившую моего сына.

– Это хорошо для тебя, – заметила Abuela.«Господи Боже», – подумал Джек.

Пинтадо поблагодарил собравшихся, затем поцеловал супругу и направился обратно к дому. Диктор на телевидении быстренько пересказал только что произошедшие события, снова и снова повторяя слова Пинтадо, смакуя и анализируя их и так и эдак, что лишний раз свидетельствовало о том, что латиноамериканские новости в этом отношении ничем не отличались от традиционной теле– и радиожурналистики. Однако, чем больше Джек раздумывал над тем, чему он только что стал свидетелем, тем больший смысл приобретали для него события дня. Федеральный прокурор, конечно, был близким другом его отца, но Джек не мог допустить, чтобы им помыкали и запугивали его во время всего судебного разбирательства. Он вышел из комнаты, подальше от Abuela,поднял трубку телефона и позвонил Торресу домой.

– Гектор, это Джек Суайтек.

– Что я могу для тебя сделать, сынок?

– Я не ваш сын, а все, что вы можете для меня сделать, это объяснить тот маленький фокус, который, как я только что видел собственными глазами, мистер Пинтадо проделал перед телекамерами.

– Фокус? Что ты имеешь в виду?

– Судья распорядился, чтобы участники процесса не обсуждали его с посторонними лицами. То есть никому не позволено рассуждать о том, что кубинский солдат может дать показания в защиту моей клиентки.

– Не будь таким придирчивым. Установлено «правило кляпа» или нет, но ты же не собираешься просить судью наказать скорбящего отца за одно-единственное предложение, сказанное в защиту своего погибшего сына.

– Так вот на что вы сделали ставку? – спросил Джек.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Прекратите нести вздор, Гектор. Мне известна ваша репутация. Вы дирижируете всем оркестром. Алехандро Пинтадо не скажет репортерам ничего, не получив на то сначала вашего благословения.

– Ты обвиняешь меня в том, что я пытаюсь хитростью обойти решение судьи о введении «правила кляпа»?

Именно этим Джек сейчас и занимался, и десять лет назад Джек Суайтек прополз бы по телефонной линии и плюнул бы прокурору в лицо. Но опыт научил его не быть столь прямолинейным.

– Позвольте мне сказать вам следующее. Я очень удивлен тем, что средства массовой информации оказались посвящены во все подробности этой истории еще до того, как мы сегодня успели выйти из зала суда. В конце концов, мое ходатайство было зарегистрировано и скреплено печатью. Единственные люди, которые хоть что-то знали о кубинском солдате, – это я, София, судья и сотрудники вашей прокуратуры.

– И еще сотрудники секретариата, разумеется. Ты ведь знаешь, какую небрежность и беспечность могут проявлять эти государственные служащие.

– Еще бы, – с сарказмом заметил Джек. – Я просто уверен в том, что утечка произошла по вине секретариата.

– Или, может, проговорился сам Кастро. Ты не думал об этом, Джек? В конце концов, ведь ты – его пешка.

– «Пешка Кастро». Интересное выражение. Вы взяли его из вечерних новостей или сами написали сценарий выпуска?

– Мой ужин стынет. Приятно было поболтать с тобой, Джек.

– Взаимно. Я рад, что мы выяснили этот вопрос. Теперь я по крайней мере знаю, с чем столкнулся.

Они обменялись невыразительными и неискренними пожеланиями спокойной ночи, и Джек повесил трубку.

Abuelaпо-прежнему сидела на диване у телевизора, поглощенная созерцанием программы новостей. Репортаж о Пинтадо наконец-то закончился, и ведущего теленовостей сменил метеоролог, одетый как манекенщик какого-то дома моделей. Джек выключил телевизор. Abuelaвсе еще не сводила глаз с потемневшего экрана, как будто не могла поверить тому, что только что увидела.

– С тобой все в порядке? – спросил ее Джек.

Ее губы едва заметно шевельнулись.

– Как бы мне хотелось, чтобы сеньор Пинтадо сказал что-нибудь в твою защиту.

– В моюзащиту? Я – не обвиняемый.

– Просто… мои друзья. Что я им скажу?

– Нет Кастро, нет проблемы?

– Ты думаешь, это шутка? Люди начнут спрашивать меня. Что я им отвечу?

– Скажи им, что твой внук делает свою работу. И что все у него идет нормально.

Она выпрямилась, как если бы собиралась с силами, чтобы задать следующий вопрос.

– Ты ведешь переговоры с кубинским правительством?

–  Abuela,это конфиденциальная информация. Она должна остаться между мной и моей клиенткой.

– Для меня это означает «да».

– Это не означает «да». Я просто не могу говорить с тобой об этом.

– Нет ничего такого, о чем бы ты не мог поговорить со своей Abuela.

– Поверь мне, есть некоторые вещи… – Он умолк. Abuelaсмотрела на него одним из своих знаменитых выразительных взглядов, и Джеку внезапно пришла в голову интересная мысль. – Ты утверждаешь, что нет ничего такого, о чем мы с тобой не могли бы поговорить?

–  Nada,нет, – твердо ответила она.

– Отлично. Я хочу поговорить о Бехукале.

– Причем тут Бехукаль?

– Я ездил туда. Когда мы с Софией были на Кубе.

Она помертвела.

– Почему ты ничего не сказал мне?

– Потому что… – Его грызло чувство вины. Он чувствовал себя так, словно собирался обрушить все зло мира на ее голову. – Потому что я встречался с младшей сестрой Селии Мендес.

Abuelaпобледнела. Голосом, натянутым как струна, она проговорила:

– Вы мило с ней побеседовали?

– Даже очень.

– О чем же вы говорили?

– О моей матери.

– Зачем тебе это было нужно? – Она перешла на испанский, и Джек ответил ей на том же языке.

– Потому что я хочу знать о ней все.

– Джек, тебе необязательно было ездить к семейству Мендесов, чтобы поговорить о своей матери. Я могу рассказать тебе все, что тебе нужно узнать о ней.

Глаза их встретились, и внезапно Джек почувствовал, что тонет в море самых противоречивых эмоций. Он был сердит на нее, за то что она не рассказала ему всего. И, тем не менее, он не мог не испытывать жалости к этой замечательной женщине, которая оказалась такой гордой, такой ревностной католичкой, глубоко впитавшей в себя мораль своего поколения, что должна была солгать собственному внуку, чтобы тот не подумал, будто его мать была падшей женщиной. Он подался вперед и постарался, чтобы голос его прозвучал как можно мягче.

–  Abuela, ялюблю тебя. Я никогда не сделаю тебе больно. Но я хочу знать правду.

– Какую правду?

Он изо всех сил напрягал свой далекий от совершенства испанский, поскольку хотел сформулировать вопрос как можно деликатнее. Наконец он подобрал нужные слова, взглянул ей в глаза и спросил:

– У меня есть сводные брат или сестра на Кубе?

У Abuelaперехватило дыхание. Она глубоко вздохнула, грудь у нее поднялась, и на мгновение Джеку показалось, что ему придется набирать номер 9-1-1.

– Кто это тебе сказал?

– Фелиция Мендес. Младшая сестра Селии.

– А почему ты вообще расспрашивал ее об этом?

– Я не спрашивал, я…

– Для чего ты занялся этим, зачем ты раскапываешь ту старую историю? – произнесла она резким дрожащим. голосом. – Твоя бедная мать, да упокоит Господь ее душу, что она подумает? Зачем нужно сыну очернять ее память?

– Я чту ее память. Я просто пытаюсь понять, кем она была на самом деле.

По щекам Abuelaручьем потекли слезы, и морщинки, образовавшиеся от старости и тревог, направляли поток ее печали.

– Я хочу, чтобы ты прекратил это, – проговорила она.

– Прекратил что?

Она вскочила на ноги, размахивая руками. Потом ударила себя кулаком в грудь и воскликнула голосом, который обжег его:

– Я хочу, чтобы ты прекратил разбивать сердце своей бабушки!

Джек хотел сказать что-нибудь, но не мог найти нужные слова. Он с болью смотрел, как она, плача, выскочила из комнаты. Дверь с грохотом захлопнулась – Abuelaвбежала в свою спальню.

Он обвел взглядом комнату, задержался на столе и наконец уставился на старую фотографию Abuelaи своей матери. Они обнимались, широко улыбаясь, а на заднем плане виднелись раскрашенные в яркие цвета пляжные зонтики на фоне бирюзового прилива. Люди на фотографии искрились счастьем и радостью. Тишина в комнате становилась все более гнетущей, и Джек почувствовал боль в груди, похожую на сожаление, и печаль длиной в целую жизнь. В голове его безостановочно вертелась одна и та же мысль.

«Abuelaничего не стала отрицать».

«Я больше не единственный ребенок».