Текст книги "Большие каникулы Мэгги Дарлинг"

Автор книги: Джеймс Кунстлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

5

Свободный стул

Три престарелых родителя сидели вокруг большого кухонного стола и потягивали ромовый пунш, пока Мэгги с ловкостью профессионального повара готовила для них рождественский обед из всего, что было у нее под рукой. В центр стола на серебряной тарелке был положен великолепный паштет из телятины с фигами. По краю тарелки она положила ломтики дрожжевого хлеба. Пунш был приготовлен так, чтобы старики быстрее опьянели. Фокус заключался в том, что он был горячий и сладкий.

– А где мой взрослый сынок? – прокаркала Джорджия.

Мэгги пропустила вопрос мимо ушей и нырнула в холодильную камеру, откуда достала упаковку яиц, несколько красных перцев, две головки бостонского салата и одну – редиччио. Вернувшись на свое место на кухне, она схватила телефонную трубку и позвонила в садовый домик.

– Ты, ма? – спросил Хупер.

– Вы уже встали, дорогой?

– Более или менее.

– Твои бабушки приехали. И Чарли тоже. Я хочу, чтобы вы к нам присоединились. Pronto^[7], если можешь. Понял, что я имею в виду? Пока.

Мэгги подлила Джорджии пунша. А вскоре в духовке уже пеклись лепешки с чеддером, а на плите тушились красные перцы и картофель с луком. Чарли разглагольствовал о низших слоях общества, выдвигая хорошо отрепетированные тезисы, которые Мэгги уже слышала, возможно, шестьдесят три раза до этого. Чарли почти всегда говорил только об этом, и довольно громко. Это была одна из причин, почему она не приглашала Айрин и Чарли на свою ежегодную рождественскую феерию. Второй причиной была унизительная привычка Айрин спрашивать каждого о том, что сколько стоит: украшения, одежда, летние дома, обучение детей в колледже. Это доводило Мэгги до исступления. На ее счастье, у Чарли был женатый сын от первого брака, Дэнни, также владелец доходных домов, который каждый сочельник устраивал свой собственный прием, что было очень удобно. Слава богу, Чарли и Айрин выступали там в качестве звезд первой величины.

– Они словно обезьяны, – рассуждал Чарли об афроамериканцах, живших во многих квартирах, принадлежавших ему. – Они писают на лестницах, все ломают: свет, туалеты. Им все равно. Они здесь живут, понимаете, но им все равно. Кто-нибудь, скажите мне, пожалуйста, почему человек должен писать в коридоре? А мне-то какое дело до того, что вы не любите своего домовладельца или ненавидите белых вообще. Я там не живу. Конечно, я этим владею, но они не меня оскорбляют. Они оскорбляют самих себя. Они – как обезьяны. За три банана я мог бы снять у них любую их жалкую квартиру.

– Жалкую – это ключевое слово? Так, Чарли? – спросила Мэгги.

– Ох, какие мы раздражительные, – заметила Айрин.

– Извините меня, – сказал Чарли. – Доступное жилье. И оно тем больше доступное, чем менее желаемо. Так устроен мир, и так он был устроен всегда.

– Я кляну за все Элеонору Рузвельт! – воскликнула Джорджия и протянула свой матовый стакан для коктейлей Мэгги, попросив: – Дорогая, налей мне еще.

Какая-то суета в прихожей предшествовала появлению Хупера и Элисон.

– Боже правый! Это опять грабитель! – воскликнула Джорджия.

– Какой грабитель? – спросила Айрин.

– Грабитель среди бела дня, – сказала Джорджия. – Вы когда-нибудь слышали о подобном?

– Никогда.

Чарли поднялся и встал в позу, похожую на ожидание вторжения врага. Но в двери, хихикая, появилась молодая пара, и Чарли на глазах расслабился. Бейсбольная кепка Хупера, самый популярный головной убор его поколения, была надета, козырьком назад, как бы для того, чтобы продемонстрировать забавный пластиковый ремешок. Золотое кольцо в носу Элисон ярко блестело в лучах полуденного солнца.

– А где папа?

– Я его кое-куда послала, – сказала Мэгги. – Все внимание! Это – Хезер, подруга Хупера.

– Элисон, – поправила девушка с дружелюбным смешком.

Мэгги подумала, не накурились ли они чего, но решила, что, по всей видимости, они выглядели так глупо из-за любовных утех. От этой парочки просто пахло сексом, сильно, по-животному. Этот запах раздражал и пугал Мэгги, вызывая болезненные воспоминания о случае с Лорой Уилки. Ее руки дрожали, когда она разбивала яйца в стальную миску.

– Ты дашь нам что-нибудь выпить, мам?

– Конечно, – сказала Мэгги с тоской в голосе. – Наливайте сами. Вон там, на плите.

– Хезер, что вас заставило проколоть нос?

– Просто желание быть модной, – бесхитростно ответила девушка, не обращая внимания на то, что ее назвали не тем именем.

– А что, если мода изменится, дорогая?

– Я его просто выну, а дырка в конечном итоге зарастет.

– Но может остаться пятно. Пятно на твоем носу.

– Тогда она сделает пластическую операцию, бабушка, – сказал Хупер, отрезая себе кусок паштета толщиной в два пальца. – Они возьмут маленький лазер, и в секунду все будет в порядке.

– Но зачем обезображивать себя с самого начала? – спросил Чарли.

– В мое время такие вещи можно было увидеть только в «Нэшнл джиографик», – сказала Джорджия.

– Пожалуй, даже цветные не творят такого с собой. Только белые детки. Когда-нибудь замечали? – сказал Чарли. – Что это с ними? Что такое с вами, Хезер?

– Чарли, остынь. Ее собственные родители пристают к ней так же, как и вы, – сказал Хупер. – И запомните все, она – Элисон, а не Хезер. Думаю, вы в силах запомнить? – Мэгги весьма понравилось, как сын дал отпор старикам.

– Молодой человек, ты когда-нибудь слышал про душ? – спросила Айрин.

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

– «Почему спрашиваешь», – передразнила его Айрин. – От тебя несет, как от спортивной сумки.

Хупер обменялся с Элисон взглядами и скорчил гримасу.

– Это упадническое поколение, – сказал Чарли. – Я думал, в шестидесятые годы было плохо, но сейчас я даже и не знаю, может быть, еще хуже. Вы видели эти, я и не знаю, как их назвать, группы на Эм-ти-ви? Рэперы? Они – как обезьяны. И белые детки хотят на них походить. Мне вот что интересно: почему обязательно носить кепку задом наперед или боком? Почему нельзя носить ее так, как положено, козырьком вперед?

– Просто так стильно, – сказал Хупер.

– Стильно-шмильно, – произнесла Айрин один из идишизмов Чарли. – По крайней мере, он мог бы снять ее в помещении!

Хупер снял кепку и повесил ее на крючок для кастрюль над столом.

– Ты счастлива, бабушка?

– Прекратите приставать друг к другу! – сказала Мэгги. – Элисон, будь умницей и помоги мне накрыть на стол. Найдешь все в кладовой.

– Хорошо.

– Где, черт возьми, мой сын? – спросила Джорджия.

– Правда, а где папа?

– Боже, здесь столько разных тарелок! – воскликнула Элисон. – Какие взять?

– «Хобнейл» с перламутровой полоской и бледно-голубые камчатные салфетки, – сказала Мэгги, принявшись готовить фриттату в огромном медном котле. – И возьми хорошее серебро. Хупер, пойди покажи ей.

– Куда, к чертям, подевалась твоя прислуга, Мэгги? – прокаркала Джорджия.

– Господи помилуй, сегодня – Рождество, Джорджия, – ответила Мэгги, доставая противень с лепешками из духовки. – Они у себя дома со своими близкими.

– А куда, скажи на милость, ты все же послала моего сына? В Филадельфию?

Мэгги направила Элисон в столовую, где девушка принялась раскладывать тарелки и серебряные приборы так, как будто сдавала карты в покере. Она была совсем не уверена, что правильно кладет вилки по отношению к ножам и ложкам, поскольку выросла в семье, где каждый готовил себе сам в микроволновой печи, когда хотел есть, а потом ел, сидя у телевизора.

– Внимание, – сказала Мэгги. – Кушать подано.

Поданная Мэгги фриттата лежала на огромном сине-белом блюде кантонского фарфора. Она была порезана на порционные куски. За ней в серебряной проволочной корзинке последовали лепешки. Еще она поставила на стол зеленый салат, политый лимонным соком и ореховым маслом, и поднос с маринованным луком, выращенным в собственном огороде и вымоченным в уксусе из хереса своего же приготовления. Когда Мэгги увидела, как Элисон накрыла на стол, у нее внутри все оборвалось.

– Мы начнем без Кеннета? – спросила Айрин. Его пустой стул неожиданно оказался самым заметным местом за столом.

– Я думаю, что да, – тихо сказала Мэгги. – До его возвращения, наверно, еще очень долго.

Джорджия, которая, почти трясясь от нетерпения, зашла в столовую, вдруг отбросила салфетку и сказала:

– Где он, черт возьми? За чем ты его послала? Такого никогда не бывало!

– Да, мам, что происходит?

– Ну, – начала Мэгги; к горлу ее подкатил комок величиной с небольшую сливу. – Я прогнала его.

– Мы это уже слышали! – закаркала Джорджия. – Я хочу знать, куда и зачем!

– Он провинился, и я попросила его уйти.

– Ты сказала «провинился»?

– Очень провинился, – ответила Мэгги.

– И ты попросила его уйти?

– Я сказала ему, чтобы он собрал свои вещи и уходил.

Элисон, услышав это, зарыдала.

– Ты выгнала моего мальчика?

– Да. – Мэгги элегантным движением взяла вилкой кусочек картофеля и отправила его в рот. Все присутствующие положили свои вилки.

– Ты уже звонила адвокату? – прозаично спросила Айрин. Затем, повысив голос на октаву: – Чарли, звони Бобу Марковицу! Сейчас же. – Это был их адвокат.

– Я не собираюсь звонить Бобу в Рождество, – ответил Чарли.

– Он – еврей. Какое ему дело до Рождества?

– Я тоже еврей, и Рождество мне не безразлично.

– Ладно, хорошо. Тогда я ему позвоню.

– Послушай, мама…

– Это чрезвычайная ситуация, – сказала Айрин.

– Ну, не такая уж она чрезвычайная, – сказал Чарли. – И Боб Марковиц тебе не какой-нибудь сантехник. Сядь и успокойся.

– Это так грустно. Мне так жаль, извините меня, – всхлипывая, сказала Элисон и со слезами выбежала из комнаты.

Хупер приподнялся со стула, но не последовал за ней.

– Как все это странно, – пробормотал он.

– Он тебя ударил? – спросила Айрин так, будто была частным детективом.

– На самом деле я ударила его, – сказала Мэгги.

– Ты ударила моего сына! – заскрипела Джорджия. – Ах ты мерзавка!

– Что он тебе сделал, мам?

– Лучше тебе не знать.

– Ты ударила моего сына и имела наглость выгнать его из его же собственного дома! Где телефон? Дайте мне телефон.

– Не давай ей телефон, Мэгги, – сказала Айрин. – Она позвонит адвокату. Она позвонит целому эскадрону адвокатов, да еще и судье впридачу.

– Я собираюсь позвонить шоферу, ты, бродяжка.

– Телефон прямо за углом в библиотеке, – сказала Мэгги, расщепляя лепешки.

Джорджии никак не удавалось встать со своего стула.

– Ну помогите же мне, черт возьми!

– Конечно, бабушка, – сказал Хупер и помог ей выйти из комнаты.

– Вот подождите еще, – сказала Айрин. – Она позвонит в ФБР. Они все повязаны, эти приятели из Коннектикута. Все друг друга знают, до самого верха.

– Мама! Ну пожалуйста.

– Как ты можешь сидеть здесь и есть?

– Я – голодна. И жизнь продолжается.

– Вот это заявление, – сказал Чарли, оглядев комнату по периметру, а затем начал рассматривать картины на стенах так, будто описывал совместное имущество Мэгги и Кеннета. – Здорово сказано! Шиш вам.

– Я дозвонилась в пейджерную службу, Умберто приедет и заберет меня через пять минут, – заявила Джорджия. – Как ты могла заманить меня на этот… обед! После всего того, что ты сделала!

– Кеннет сам это сделал, Джорджия. И знаете, он мог бы позвонить вам и попросить не приезжать сегодня. Такой уж заботливый у вас сын.

– Ты могла бы позвонить нам! – вставила свое слово Айрин. – За этим мы ехали в такую даль из самого города? Ты могла бы тоже пощадить наши чувства.

– Я просто закрутилась и забыла, – призналась Мэгги. Она положила лепешку, у нее совершенно исчез аппетит.

– И не думай, что тебе удастся выжать деньги из моего мальчика, – сказала Джорджия.

– Она не только выжмет, старая ты крыса, но и вычистит его в сухой химчистке, – отпарировала Айрин, а потом, обратившись к Мэгги: – А в чем все-таки дело, солнышко? Измена? Он завел себе малышку?

– Сама ты малышка! – закричала Джорджия на Айрин. – А ты, – повернулась она к Мэгги, – не больше чем выскочка-посудомойка. – Снаружи послышался автомобильный сигнал. – Хупер! Помоги мне дойти до машины.

– Конечно, бабушка.

Когда она вышла, Айрин спросила:

– Ну, что ты нам на это скажешь?

Мэгги вздохнула и почти беззвучно ответила:

– Он сделал это здесь, под нашей крышей.

– С девушкой?

– Конечно, с девушкой, – сказала Мэгги. – Кеннет не гомосексуалист.

– В наши дни не разберешь, – ответила ей мать.

– О, ради бога, Айрин, Кен правильный, как доберман-пинчер, – сказал Чарли. Он был единственным, кто называл Кеннета Кеном.

– Почему ты его защищаешь?

– Я его не защищаю.

– Конечно защищаешь.

– Послушай, какой смысл мазать друг друга грязью, – сказал Чарли. – Если сказать, что он гомик…

– Не будь таким наивным, – сказала Айрин, ее глаза сузились, как бойницы в броневике. – Пока это дело не закончится, здесь еще будет столько грязи!

– Хочешь верь, хочешь нет, но я действительно не хочу сейчас говорить об этом, – сказала Мэгги, возя по тарелке остатки фриттаты.

– Но мы всего лишь хотим помочь, – сказала Айрин.

– Я не сомневаюсь, мама. Хотя и не возражала бы, чтобы побыть сейчас одной.

– Как тебе угодно, – холодно сказала Айрин. – Чарли, пойдем.

Чарли прихватил пару лепешек на обратную дорогу. Айрин удалилась в облаке гнева, смешанном с духами «Шанель номер пять», и не попрощавшись. Чарли по-отцовски поцеловал Мэгги и прошептал ей в ухо:

– Если тебе что-нибудь понадобится, что-нибудь, позвони мне в офис.

Затем они ушли, а Мэгги осталась одна с Хупером.

6

Хороший сын

Он помог ей убрать посуду. Посуды было не так много, чтобы загружать большую ресторанную посудомоечную машину, поэтому они стали мыть ее руками. Хупер вытирал. Конечно, он поинтересовался тем, что происходило между отцом и матерью, и Мэгги рассказала ему отредактированную и подчищенную версию происшествия с Лорой Уилки. Хупер задумчиво впитал ее и после неловкой паузы сказал:

– Может быть, когда-нибудь ты сможешь простить его.

– Может быть, – ответила Мэгги без убежденности. Сегодня ей было уже не выдержать не только еще одной ссоры, но даже и разницы во мнениях.

– Так или иначе, я буду рядом какое-то время, – сказал Хупер.

– Будешь рядом?

– Я решил сделать перерыв в учебе.

– Перерыв? Ты бросишь учиться?

– Я пропущу семестр. У меня есть знакомый, который выпустился передо мной. Он получил место для практического обучения при Эм-ти-ви. Он говорит, что и для меня там что-нибудь найдется.

– Ты будешь жить в городе?

– Я думаю, мы могли бы ездить и отсюда. Послушай, в этой обстановке, возможно, для тебя было бы неплохо, чтобы мы были рядом.

– Мы?

– Да. Элисон и я.

– И она бросает учебу?

– Мы как единое целое, мам.

– А чем она собирается заниматься?

– У нее есть друг, который работает у Кельвина Кляйна. Нам нужно хоть сколько-нибудь реального опыта в реальном мире, мам. Это не так уж плохо. – Он положил свою большую влажную руку ей на плечо и ласково взял ее за подбородок большим и указательным пальцами, заставив ее взглянуть на себя. – Не беспокойся, – добавил он. – Мы не будем тебе мешать.

– Она даже не знает, как накрыть на стол, – сказала Мэгги и заплакала.

– Она научится, мама. Ты научишь ее. – Хупер позволил матери в голос порыдать на его плече. – Я лучше пойду и поищу Элисон, – в конце концов сказал он. – У нее в семье так все запутанно. Она представляла нашу как абсолютно совершенную ячейку американского общества, так, как это описано в твоих книгах. Я думаю, все это немного выбило почву у нее из-под ног, в психологическом смысле.

– Скажи ей, что я ей рада и что прошу прощения за всю эту… неприятную ситуацию, – сказала Мэгги. – Ты не возражаешь, если мы отложим подарки до завтра?

– He-а. Спокойной ночи.

– Спасибо, я попытаюсь уснуть. Хорошо, что ты приехал, Хупер. Я рада, что ты останешься здесь на какое-то время.

Он решительно бросил кухонное полотенце на разделочный стол, чмокнул мать в щеку и вышел.

Мэгги собралась сделать так, чтобы день после Рождества был настолько спокойным, насколько возможно. Спокойствие, решила она, будет ее убежищем от безжалостных жизненных бурь. Поэтому она составила список дел и прикрепила его на дверцу холодильника, после чего удалилась в спальню.

В спальне ей стало нехорошо. Кеннет оставил дверцы шкафов открытыми и повсюду разбросал всякий мусор. Мэгги начала все собирать: коробочка из слоновой кости, полная запонок и косточек для воротников рубашек, его пояс для смокинга, несколько книжек в мягкой обложке, аэрозоль от насморка, дорожный будильник, солнечные очки. Затем сложила все это в пару коробок от обуви. Ей казалось, что она собирает пожитки умершего человека. После всего этого она передвинула мебель в комнате так, чтобы ничто не напоминало того места, где она и этот человек предавались любви на протяжении многих лет. Но это не принесло облегчения. Комната была наполнена чем-то наподобие психологического зловония, которое способны были искоренить только два слоя свежей краски и полный ремонт. Поэтому, забрав свои книги («Мэнсфилд-парк» Джейн Остин, «Кухню Анд» Менендеса и Веги и последнюю биография Виты Сэквилль-Уэст), она отправилась в северную гостевую комнату, как она ее называла, которая была оформлена в фирменном приключенческом стиле компании «Тимберленд», с полосатыми одеялами компании «Гудзон Бэй» на двуспальной кровати, плетеной корзинкой для рыбы, как бы случайно свисавшей с двустворчатого шкафа из березы, снегоступами, стоявшими в углу, чучелом щуки, улыбавшимся со стены, и другими атрибутами северных лесов.

В кровати наконец вся боль и дрожь дня начали отпускать, и она окунулась в экзотический мир андских рецептов: синий картофель в арахисовом соусе, филе ламы с конголезским горохом, салат из кактусовых листьев и цветы тыквы…

7

Почти сестры

Около полуночи зазвонил телефон. Мэгги считала, что люди, звонящие по телефону после десяти вечера, относятся к низшей форме жизни, но она была не такой человек, чтобы спокойно лежать, не обращая на телефон внимания, даже если звонит тот негодяй, с которым она до последнего времени делила ложе.

– Вы знаете, который сейчас час? – рявкнула она в трубку, которая была ловко вставлена в небольшую выемку в березовом бревне.

– Мэгги, не беспокойся. Это я – Линди.

Это была Линди Хэйган, в девичестве Линди Кац, соседка Мэгги по комнате в Смит-колледже. Линди вышла замуж за Бадди Хэйгана, очень известного продюсера («Презираемая», «Дредноут», «Доброе и беспокойное сердце», «Второй шанс») и жила в Лос-Анджелесе. Линди и Мэгги не болтали, наверно, уже год. Когда-то они были близки как сестры. В действительности даже более близки, поскольку между ними не было ревности, существующей между братьями и сестрами. У Линди был хриплый артистический голос, хотя она и не работала по профессии с восьмидесятых годов.

– Мне нужно отсюда уехать, – сказала она без всякого предисловия. Привычное для Линди балансирование на краю маниакальности – качество, придававшее ей неповторимое очарование, – сейчас было похоже на абсолютную панику. – Я ненавижу в Лос-Анджелесе всех и каждого, понимаешь, и не выдержу здесь даже одного дня. Даже секунды.

– Что с тобой происходит?

– На прошлой неделе я обнаружила, что Бадди – голубой, ничего себе…

Мэгги села и вздохнула.

– Бадди Хэйган – голубой?

В ее голове последовательно пронеслись кадры: Бадди Хэйган смазывает доску для серфинга на пляже в Ист-Хэмптоне в 1983 году (в то лето они с Кеннетом жили на старой мельнице на Рам-роуд), а все женщины из средств массовой информации, богемные тусовщицы и девушки из массовок, мечтающие стать звездами, толпятся вокруг, чтобы хоть раз взглянуть на него; Бадди в смокинге на торжественном вручении призов Академии киноискусства с лицом таким же блестящим, как золото статуэтки, с триумфом поднимающим своего «Оскара» за лучшую картину; Бадди, отдыхающий под липой на площади Дофина в Париже однажды на Пасху в девяностых, когда они вчетвером слетали туда на «Конкорде» шутки ради. Вот уж никогда не подумала бы…

– Ты застала его за этим?

– Ты шутишь? Я скрывалась бы сейчас в Парагвае от ареста по обвинению в убийстве. Нет, нет, нет, нет, нет. Он просто объявил об этом, вот и все. Представь, мы – в «Багателле» на Мелроуз. Маленькие розовые столики. Свежие маки. Геффен, Катценберг, Вуппи Голдберг, Джордж Клуни. Джулия Робертс, Патти Хатэвей. Как будто весь журнал «Энтертейнмент тунайт» собрался вместе. И это было очень дальновидно со стороны Бадди, поскольку он понимал, что я не устрою никакого скандала перед такой толпой, понимаешь? Он начал так: «Я хочу с тобой кое-чем поделиться». Как тебе это нравится? Поделиться со мной? Ха! Ты можешь себе представить это в крупном кадре? Морщинистое лицо, глаза в щелку, как у Клинта Иствуда, одет по-спортивному от Ральфа Лорена. Тебе ясно? Ну, я ему и говорю: «Делись, дружок», хотя понимаю, что это звучит немного нахально, но я ведь не сторонница этого дерьма из «Нью-Эйдж»^[8], типа «нужно бережно относиться к хрупким вещам» или «пилюлю надо подсластить», я его чую носом за двадцать верст. Только вот я-то, дурочка, думала, что он потерял очередные двадцать миллионов или что-то еще в этом роде на какой-нибудь глупой сделке, которую крутят уже по третьему разу. А он мне и говорит: «Мне открылись такие мои качества, которые лежали, закопанные во мне, годами». И это уже похоже на диалог из его идиотских фильмов, улавливаешь? Я говорю: «А по-английски нельзя?» А он мне: «Я – бисексуал». У меня и челюсть под стол упала. Ты понимаешь? И я ему: «Мне тебя поздравить с новым достижением в жизни?», а он: «Нет. Я хотел, чтобы ты знала, поскольку кое-кто начал меня шантажировать, и лучше я сам расскажу тебе, чем ты услышишь это в новостях по телевизору». Скажи мне, Мэгги, что происходит с мужиками и их членами? Почему им хочется совать их в каждую дырку?..

– А ты-то что ему сказала? – спросила Мэгги, чтобы уйти от ответа на вопрос мирового значения.

– Ну, а я ему: «И как долго все это продолжается?», а сама думаю: «Выткнуть бы тебе глаза этой чайной ложкой». А он: «Уже какое-то время». А я: «Этот шантажист, он – единственный»? А он: «Нет, были и другие». Ну, а я говорю: «Уйдем отсюда, а то меня вырвет прямо в это клафути из хурмы». Минут, наверно, через девять мы едем по Малхолланд и я спрашиваю: «Ты будешь сдавать анализ на СПИД?», а он: «Не дури». И я думаю, что не будь он за рулем, то я воткнула бы ему пилку для ногтей в ствол мозга, понимаешь? Просто облегчила бы его страдания прямо на месте. Пришлось на следующий день идти на прием к доктору Юджину Бриллу и проверяться на СПИД. Это было десять дней назад. Результаты будут завтра. – Тут Линди разрыдалась.

Мэгги пыталась успокоить ее, вставляя между всхлипываниями фразы типа «бедная девочка», «бедная Линди», «так-так». Ей хотелось бы покачать Линди на руках, и она чувствовала, что все, что бы она ни говорила, было не то.

– Я думала, что смогу это выдержать, но не смогла, – всхлипывала Линди.

– Садись на первый же самолет завтра утром, – сказала Мэгги так, как будто давала указание Нине по поводу продуктовых заготовок. – А я встречу тебя в аэропорту Кеннеди.

– Ой, я так ждала, что ты скажешь это, Мэгги, дорогая моя!

– А где сейчас Бадди?

– А я откуда знаю? В отеле «Сансет Марки» играет в «поцелуй мою ящерку» с лакеем с парковки. Я вышвырнула его из дома тем же вечером, когда услышала от него эту новость. – Линди снова зарыдала.

– Не беспокойся, все будет в порядке, – сказала Мэгги.

– Если только у меня нет СПИДа! – закричала Линди. – Я вся покроюсь язвами, понимаешь, а мозг превратится в картофельный кугель, и я оглохну, ослепну, и грибы вырастут из моей…

– Линди! Линди! Линди! Дорогая! Ты будешь здесь с теми, кто любит тебя. Это единственное, что имеет значение. Сколько сейчас времени в Лос-Анджелесе? Девять часов? Начинай скоренько собираться. А то потом устанешь. Возьми больше вещей, чтобы погостить подольше. Не забудь, здесь – зима. Позвони, когда узнаешь время прилета.

– Мэгги, ты такая… ты такая замечательная подруга, – сказала Линди, уже хлюпая носом.

– До чего весело, – сказала Мэгги, – я ведь всегда думала так о тебе.

– А я ничего не спросила про твою жизнь. Я – такая эгоистичная засранка.

– Послушай, но ведь это ты – в трудном положении. Тебе и внимание. Так всегда было. Собирай вещи. Выпей водки и поспи. Наговоримся завтра.

Она положила трубку на место и почувствовала, что ее знобит. Забравшись в застеленную свежими простынями кровать и накрывшись шерстяным одеялом, она думала: «Нас так же легко успокоить, как и маленьких детей, пробудившихся от страшного сна. Просто рядом должны быть мамочка или папочка, неодолимые, всеведущие и вечные». С острой болью, похожей на удар в живот, она вспомнила, как впервые поняла, что смертна. Это было во время той самой детской болезни, когда она, просыпаясь, видела солнечный свет на потолке.

– Папочка, а ты умрешь когда-нибудь? – спросила она, однажды очнувшись из беспамятства.

– Ну, до этого еще очень-очень далеко. Отсюда и не увидеть.

– А мамочка тоже?

– Ну, может, через тысячу лет.

– А я?

– Нет, сладенькая моя. Боженька сделал тебя особой.

– Значит, я не попаду в рай?

– Ну, знаешь, ведь рай – здесь. И ты уже в нем. Это – самый большой секрет. Этот мир, как и все, что в нем, был сотворен для тебя. Ничто не может навредить тебе здесь.

– Но я так больна, папочка.

– Просто Бог хочет быть уверен, что ты будешь лучше ценить все вокруг, когда поправишься. Теперь постарайся заснуть.

Фрэнк выключил лампу, подставку для которой, раскрашенную карусельную лошадь, он вырезал сам. Мэгги помнила, как ей стало грустно одной в темноте, поскольку она поняла, что в ней не было ничего особенного. И она, восьмилетняя девочка, поняла тогда, что значит темнота в действительности.

Часть третья

МНОГОЧИСЛЕННЫЕ ПРОСТУПКИ

1

В логове распутника

Офисы издательства «Трайс энд Уанкер» занимали бывший особняк Вандерхорна, выразительное здание из красного песчаника в стиле Ричардсона на углу Сорок седьмой улицы и Мэдисон-авеню. Кабинет Гарольда Хэмиша, редактора Мэгги Дарлинг, находился на третьем этаже в угловом офисе, когда-то служившем спальней Горацию Вандерхорну (1832–1911), плутократу, построившему империю на мошенничестве. Это была большая элегантная комната, обшитая деревянными панелями, украденными из кардинальского дворца в Брюгге. Господин Хэмиш сидел в этой комнате за тем же столом, за которым старый Гораций планировал манипуляции с акциями железной дороги Олбани – Саскуэханна, которые должны были привести к обвалу цены на золото, что в 1869 году вызвало панику, а позже, в 1880 году, обеспечило пост вице-президента США его приятелю Честеру А. Артуру.

Все это темное дерево вокруг придавало комнате оттенок мужской основательности, а сам Хэмиш казался здесь неотъемлемой ее деталью. Этим утром на нем был один из его неизменных кашемировых свитеров темно-серого цвета с высоким воротом, поверх которого был надет твидовый пиджак «в елочку», темно-коричневые молескиновые брюки и сапоги для верховой езды из дубленой кожи. Он часто приходил в офис в сапогах прямо после своей утренней прогулки верхом в Центральном парке, поэтому в комнате стоял едва уловимый запах конского пота. Хэмишу был шестьдесят один год, и он зачесывал свои редеющие каштановые волосы с проседью назад. Ему не нравилась манера зачесывать лысину сбоку, которая была свойственна его ровесникам. Очень густые усы, которые он называл «модифицированный Ницше», украшали его без того тонкую верхнюю губу, их концы заворачивались вверх подобно клыкам, придавая ему хищный вид, что не противоречило репутации, приобретенной им в издательском бизнесе. Про Хэмиша говорили, что он ест писателей на завтрак, критиков – на обед, а зубы чистит поэтами, но, как и всякий фольклор, это было слишком большим преувеличением. Он только пережевывал (и выплевывал) авторов, которые его подвели либо малым объемом продаж, либо отсутствием усердия в своей профессии, либо нелицеприятными качествами, такими как алкоголизм например. Критики, как он часто выражался, попали на Землю, чтобы их топтали, как насекомых. Поэтов («Давайте будем честными», – говаривал он), по его мнению, следовало жалеть за склонность к профессии, не несущей никакого материального вознаграждения, хотя некоторых из них он публиковал в качестве подачки университетским профессорам.

В Мэгги Дарлинг, наоборот, Хэмиш нашел все, что искал: устойчивую производительность и постоянные залежи материала, взгляды, за которые женщины среднего возраста (т. е. большинство покупателей книг) отдали бы свою душу, и сверхъестественное чутье на то, как продвигать книгу на рынке. Ему также нравилась ее устоявшаяся семейная жизнь; он любил цитировать Флобера по этому вопросу: «Если хочешь быть безумным в том, что ты пишешь, будь нормальным в своих привычках». Вот почему ошеломляющее объявление, сделанное Мэгги по поводу надвигающегося развода, потрясло его сильнее удара по корпусу.

Сидя рядом с его письменным столом в винно-красном кожаном клубном кресле, Мэгги, одетая в похожий на военно-морской китель жакет от Ральфа Лорена и длинную темно-синюю юбку в тон жакету, описала основные подробности инцидента с Лорой Уилки, произошедшего во время рождественской феерии. Она рассказала и о том, как выгнала Кеннета, опустив в своем рассказе лишь ту часть, в которой Кеннет возвращается рождественским утром, и то, что последовало за этим. Она все еще была смущена этим и стыдилась того, что произошло. Хэмиш слушал очень внимательно, положив ноги в сапогах на стол, фактически на рукопись последнего романа лауреата Нобелевской премии Диего Сангея, и смотря в докторской манере поверх своих очков-половинок в оправе из черепашьего панциря.

Ему всегда хотелось симпатизировать Кеннету, хотя это не всегда удавалось. Хэмиш, склонный к размышлениям, полагал, что причиной этому, вероятно, была ревность. Ему нравился его вкус в одежде, его способность зарабатывать большие суммы денег. Было очень нелегко понять, что на уме у этого парня. Кеннет, как и Хэмиш, занимался спортом, но Хэмишу нравился спорт с «кровопролитием», тот, где присутствовали ружья, удочки и животные, а Кеннет предпочитал занятия, требовавшие сложного дорогого оборудования, например парусный спорт. Как-то раз, после выхода в свет второй книги Мэгги («Званые обеды по любому поводу») Хэмиш взял с собой Кеннета на ловлю форели в горы Катскилл. Оказалось, что тот совсем не владеет спиннингом. Они оживленно, но несколько искусственно поболтали по дороге туда. В основном разговор шел о женщинах. Но Кеннет искусно избегал упоминания каких-либо интимных подробностей его жизни с Мэгги. Это разочаровало Хэмиша. У самого Хэмиша было в запасе множество пикантных подробностей о его бывших женах, писательницах, лесбиянках-знаменитостях, аппетитных редакторских помощницах и избранных деятельницах сцены. При подъезде к мосту Таппан-Зее Кеннет умолк, а Хэмиш продолжал нервно болтать, что впоследствии, когда он вспоминал об этом, приводило его в смущение. Он не мог понять, действительно ли Кеннет был молчалив по природе или здесь имела место простая тупость. В результате всего они не стали близкими приятелями.