Текст книги "Идеальные незнакомцы (ЛП)"
Автор книги: Джей Ти Джессинжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
В аду есть особое место для таких людей, как я. И я прямо здесь, в нем.
– Ты все еще можешь иметь качественную жизнь, – тихо говорит он. – Возможно, у тебя еще есть годы...
Мой смех резкий и горький. – Не дай Бог.
– Ты можешь восстановить отношения со своим мужем.
Я смеюсь. – С мужчиной, который не бросил меня только потому, что не хотел, чтобы люди считали его полным мудаком, потому что он бросил свою умирающую жену? Да, это сомнительно.
– Ты могла бы стать вдохновением для других в твоей ситуации.
Я вздыхаю, закрывая глаза. – Я – поучительная история, Эдмонд. А не вдохновение.
– Ты могла бы написать книгу.
Книгу? Я всегда хотела написать книгу. Я открываю глаза и смотрю на него.
Ободренный моим вниманием, он подхватывает идею, кивая и наклоняясь вперед. – Да, ты могла бы написать о своем опыте. Здесь, в больнице, и с твоей болезнью, и как мать, переживающая потерю ребенка – это была бы захватывающая история. Просто захватывающая. Представь, что люди, которые имеют дело с трудностями в собственной жизни, могли бы извлечь из этого!
– Глубокую депрессию?
– Вдохновение, – отвечает он. – Надежду.
Думаю, в этом есть определенный смысл. Даже у худших трагедий есть свои уроки. И если бы моя история могла спасти хотя бы одного из родителей от потери ребенка из-за игнорирования странных медицинских симптомов... если бы хотя бы один несчастный случай удалось предотвратить…
– Я ничего не знаю о написании романа. До того, как стать матерью-домохозяйкой, я была секретаршей.
Эдмонд проясняется. – Так у тебя есть опыт писать для бизнеса!
– Только переписка, – возражаю я, надеясь, что он не покажется слишком легким, потому что если я собираюсь это сделать, мне понадобится огромная моральная поддержка.
Я имею в виду, что не могу пользоваться руками! Как, черт возьми, я буду писать роман?
Но Эдмонд читает мои мысли. – Ты можешь надиктовать всю историю на диктофон. Я уверен, что есть много редакторов-фрилансеров, которых можно нанять, чтобы отшлифовать окончательный вариант. А если ты не можешь найти издателя, ты можешь опубликовать ее сама. Более того, это будет отличной терапией для тебя.
Мой тон становится сухим. – Сколько бы книг я ни написала, думаю, мы оба знаем, что я никогда больше не буду психически стабильной.
Он машет рукой в знак несогласия. – Разум – невероятно мощная вещь. Так же, как он может, скажем, навсегда остаться в психотическом состоянии, так же он имеет неограниченный потенциал к самоисцелению.
В ответ на слова Эдмонда я перестаю дышать. Кровь перестает циркулировать. Все внутри меня замирает.
Человек может находиться в психотическом состоянии вечно?
Навсегда?
Говоря о надежде.
Впервые я благодарна своему параличу. Иначе меня бы так трясло, что добрый врач позвал бы на помощь транквилизаторы, которых хватило бы, чтобы усыпить лошадь.
Я медленно говорю: – Знаете, я только что осознала, что мы никогда не говорили о деталях того, что со мной произошло. О логистике того, как на самом деле работает психический срыв.
Удивленный сменой темы, Эдмонд моргает.
– Я же говорила, что все это казалось мне таким реальным. Таким же реальным, как и сейчас, когда я сижу здесь, напротив вас. Возможно, если бы я лучше понимала процесс, это помогло бы мне подготовиться. Возможно, если бы я знала, через что проходит разум перед срывом, я могла бы уловить знаки. Как это было с моим БАС, когда я игнорировала признаки... Есть ли какие-то признаки неизбежного психоза?
Через мгновение он кивает. – Да, есть. И, честно говоря, Оливия, я рад, что ты хочешь это знать. Откровенный разговор со своими проблемами – это важный шаг к выздоровлению.
Так что начинай уже говорить! Я смотрю на него, внешне сдержанная. Внутри я как на рейв-вечеринке с кричащей толпой, мигающими огнями и оглушительной музыкой, а на меня надвигается спецназ.
Потому что если я узнаю, как я нашла Джеймса в первый раз...
Может быть, я смогу сделать это снова.
Глава 31
Я внимательно слушаю, как Эдмонд начинает описывать многомерное состояние, называемое психозом. Несколько минут он рассказывает о различных расстройствах личности, которые могут привести к этому диагнозу, включая шизофрению, бредовые расстройства и т.д., а также о различных вещах, которые могут усугубить его, например, злоупотребление нелегальными наркотиками. Далее он приводит клиническое описание того, что происходит с человеком, который переживает психоз: галлюцинации, нарушения мышления, бред, а иногда и кататония, когда человек полностью погружается в мир своих фантазий и не реагирует на внешние раздражители.
С чем я, конечно, уже знакома.
– Но у меня не было ни одного из тех расстройств личности, о которых вы упомянули, – перебиваю я, взволнованная. – Я никогда не злоупотребляла наркотиками. У меня никогда не диагностировали никаких медицинских проблем, психических или иных. Как такой человек, как я, мог стать психотическим? Что могло стать толчком?
В следующей тишине я могу сказать, что он тщательно подбирает слова.
– Возможно, у тебя не было официального диагноза депрессии, но ты, несомненно, была в депрессии. – Когда я молчу, он продолжает. – Ваши отношения с мужем были напряженными. Ты узнала, что у него был роман... с кем-то намного моложе тебя. До этого вы отдалялись друг от друга, и ты чувствовала себя очень одинокой. Ты сказала мне, что тебе было трудно смириться с мыслью о том, что через несколько лет тебе исполнится сорок, и что ты мечтала о еще одном ребенке, но не хотела иметь его с мужем, потому что считала его плохим отцом. Невнимательный и холодный – это были твои точные слова.
Две общие черты с его альтер-эго в моей галлюцинации.
– Продолжайте.
– Потом... произошел несчастный случай. – Он на мгновение замолкает во всей своей ужасности. – Вскоре после аварии у тебя диагностировали неизлечимую болезнь. – Его голос смягчается. – И когда болезнь в конце концов приковала тебя к инвалидной коляске, ты пережила то, что мы называем психическим срывом. Проще говоря, твой разум больше не мог справляться со стрессом и болью реальности, поэтому он перешел в режим самозащиты и отправил тебя в прекрасный отпуск.
Измученная, я закрываю глаза. За моими веками появляется образ Джеймса. Он невероятно красив. Его прекрасные голубые глаза горят так же ярко, как и всегда.
Я прошептала: – Мне казалось, что все то было более реальным, чем этот разговор сейчас. – Мне приходит в голову кое-что, и я открываю глаза. – Откуда я знаю, что это реально? Как я могу быть уверена, что вы мне не мерещитесь?
Эдмонд пожимает плечами. – Это законный вопрос. У меня никогда не было галлюцинаций, но все пациенты, с которыми я работал, рассказывают то же самое: не было заметной разницы между их галлюцинациями и реальной жизнью.
Надежда снова вспыхивает во мне. Мое сердце колотится, я с нетерпением говорю: – Так может, это все сон? Может, однажды я проснусь и вернусь во Францию с Джеймсом?
Эдмонд откидывается на спинку стула. Он тяжело выдыхает, потом проводит рукой по глазам. Когда он снова заговаривает, его голос звучит устало. – Я знаю, что верить соблазнительно. Но если я чему-то и научился за время своего пребывания на Земле, так это тому, что если это кажется слишком красивым, чтобы быть правдой, то так оно и есть.
Да, я это уже слышала. – Это ничего не доказывает.
– Никто не может предложить тебе доказательство реальности, даже сам Эйнштейн. Но только потому, что это не может быть доказано, не значит, что солнце не взойдет завтра. Оно взойдет.
Когда я только смотрю на него с вызовом, недовольная его ответами, он выбирает другой подход.
– Давай поговорим о человеке, которого ты называешь Джеймсом.
То, как он произносит имя Джеймс, заставляет меня чувствовать желание защищаться. – Что с ним?
– Он хорош. По твоему собственному описанию, Адонис. Он душевный. Артистичный. Внимательный. Совершенный. Умный. – Эдмонд делает паузу. – Он также суровый, сильный, невероятно мужественный и сексуально опытный, но при этом очень удачно одинок... и годами соблюдает целибат. Но в тот момент, когда он увидел тебя, он влюбился. Прости, что я так говорю, но такое бывает только в любовных романах. Это не реальная жизнь.
Жалкая, я говорю: – Я никогда не говорила, что он влюбился, как только увидел меня.
Теперь Эдмонд игнорирует меня. – Этот красивый мужчина постоянно преследует тебя. У тебя с ним интенсивная сексуальная и эмоциональная связь, несмотря на то, что ты знаешь его очень короткое время. Он заставляет тебя чувствовать себя желанной, нужной и счастливой впервые за много лет.
Я застонала. – Ладно, вы добились своего! Я создала идеального мужчину!
– Настолько совершенного, что он становится темным рыцарем, который убивает дракона твоей вины. То, с чем не может смириться твое сознание: ты была причиной смерти своего ребенка. Зато смерть Эмми наступила от пули убийцы – пули, которая предназначалась твоему мужу. Таким образом, это оправдывает тебя и перекладывает вину на него.
Эдмонд замолкает. – А когда Джеймс убил убийцу, круг был замкнут. Справедливость восторжествовала. Ты жила долго и счастливо в прекрасном месте, и даже зачала ребенка от мужчины, который все исправил. От человека, который, по иронии судьбы, приносил смерть лишь тем, кто ее заслуживал. От убийцы с кодексом чести.
После очередной паузы Эдмонд добавляет: – Единственные убийцы, у которых есть моральный кодекс, моя дорогая, – это вымышленные убийцы. – Его голос становится жалостливо нежным. – Или плоды нашего воображения.
Я не осознаю, что плачу, пока комната не начинает расплываться.
Эдмонд нажимает кнопку на интеркоме на своем столе. – Кэтрин, попроси Эрнеста зайти в мой кабинет, пожалуйста.
Вставая, Эдмонд хватает салфетки из коробки рядом с телефоном и обходит свой стол, чтобы вытереть ими мои щеки. – Прости, Оливия, – бормочет он, – Я знаю, что это трудно. То, что ты чувствуешь – это нормально. Ты пережила потерю и скорбишь. Позволь себе скорбеть по потере Джеймса и времени, которое вы провели вместе, а потом направь все свое внимание и энергию на исцеление. И я имел в виду то, что говорил о написании книги: она не только может быть полезной для других, но я верю, что для тебя это будет хорошей терапией, чтобы выговориться.
Эрнест приходит, встревоженный, увидев меня в слезах. Он бросает укоризненный взгляд на Эдмонда, потом хватает меня за ручки стула и ведет к двери.
– Подожди.
Эрнест наклонился ко мне и пытливо вскинул бровь.
– Мне нужно спросить его кое о чем, прежде чем мы уйдем.
С таким видом, будто он совсем не согласен с таким решением, Эрнест разворачивает мой стул так, чтобы я оказалась лицом к Эдмонду. Он снова за своим большим дубовым столом, сложив руки над манильской папкой, которая, как я предполагаю, содержит весь компромат на меня, который только можно найти.
Я говорю: – Вы не говорили мне о признаках психоза.
– А, да. Ну, обычно пациенты сообщают о таких вещах, как необычная чувствительность к свету и шуму, проблемы с памятью, уход от социальных отношений, повышенная подозрительность или агрессия, неуместный смех или плач...
Он продолжает. Я не припоминаю ни одного из симптомов, которые он перечисляет, случавшихся со мной.
Раздраженная, я перебиваю его. – А что, если не было ни одного из этих симптомов? Может быть что-то другое? Как... как главная причина? Единственное событие, которое стало бы последней каплей, переполнившей чашу терпения?
Эдмонд смотрит на меня с глубоким сочувствием в глазах. – Я знаю, что было бы успокаивающе иметь единственный спусковой крючок, на который мы могли бы указать, но реальность такова, что начало психоза – это, как правило, медленное сползание вниз, а не резкий скачок. Сегодня я пришлю тебе домой список симптомов, чтобы твой муж мог обратить внимание на любое необычное поведение. Продолжай принимать лекарства и немедленно сообщи своему психиатру, если почувствуешь что-то странное.
Он берет ручку и начинает писать на листе бумаги, и вот так просто меня выписывают.
Когда Эрнест вывозит меня из кабинета в комнату отдыха, он начинает тихо напевать себе под нос. У него красивый ровный басовый голос, который идеально сочетается с душевной мелодией песни.
Все еще отвлекаясь на встречу с Эдмондом, я спрашиваю: – Что это ты поешь? Так красиво.
– Старая евангельская песня. Узнаешь?
Она звучит невнятно знакомо, но я не могу ее узнать. – А должна?
Он хихикает. – Альбом, из которого она взята, играют в гостиной каждое воскресенье с тех пор, как ты приехала, дорогая.
Так вот почему она звучит так знакомо. – Кто исполнитель?
– Легендарный госпел-певец, который умер около двадцати лет назад. Его звали Джеймс Блэквуд.
Я закрываю глаза и позволяю боли пронзить меня насквозь, пока внутри не останется ничего, кроме пепла.
***
Когда Крис забирает меня в приспособленном для инвалидной коляски фургоне, одолженном в автомастерской, где он работает, уже смеркается. Он не принадлежит мастерской: клиент оставил его на ремонт.
Мы обмениваемся приглушенными приветствиями, не встречаясь взглядами.
Другие пациенты смотрят из окон гостиной на третьем этаже, как Эрнест грузит меня в фургон на парковке, а Крис стоит рядом и смотрит с таким видом, будто ему нужен мешок от удушья.
Когда я надежно пристегнута на заднем сиденье, а моя инвалидная коляска пристегнута ремнями, чтобы она не могла разворачиваться во время поездки, Эрнест наклоняется и целует меня в щеку. – Я буду скучать по вам, мисс Оливия. Береги себя, слышишь?
– Ты тоже, Эрнест, – говорю я, борясь со слезами. Мне ужасно хочется его обнять.
Потом задняя дверь закрывается. Я смотрю на окна третьего этажа, как санитар выводит бьющуюся и кричащую Джиджи прочь. В нескольких футах от меня Гаспар поднимает на прощание тонкую руку. Это первый раз, когда он меня узнал.
Он поворачивается и удаляется за пределы видимости окон. Крис заводит двигатель, и мы трогаемся с места.
Я сломаюсь только потом, гораздо позже, когда Крис будет храпеть на диване в гостиной, а я останусь одна в темноте главной спальни, лежа на грязных простынях, где он меня оставил, в испачканном подгузнике, который уже начинает пахнуть.
***
На следующий день начинается рутина, которую я называю жизнью.
В 8 утра приходит сиделка, которая разбудила Криса от крепкого сна. Он забыл, что она придет.
– Хорошо, что ты пришла вовремя, а то я бы опоздал на работу, – говорит он, почесывая живот, когда ведет ее в главную спальню. Он бросает на меня раздраженный взгляд: – Из-за вчерашних волнений я забыл завести будильник.
Крепкая немка по имени Мария, названная в честь поющей няни Джули
Эндрюс в "Звуках музыки" – клянусь, я не могла это придумать – имеет то, что я называю сильным характером. Это означает, что она чертовски запугивает Криса, который начинает избегать ее уже через секунду после того, как она жестоко отругала его за то, что он оставил меня одну на всю ночь в моем состоянии.
Она мне сразу понравилась.
Когда она спрашивает меня, как я жила до ее приезда, я говорю, что мой муж заботился обо мне. Она мрачно бормочет несколько слов на немецком, которые звучат страшно, возможно, потому, что они на немецком. Затем, на английском, она говорит, чтобы я не волновалась, потому что теперь Мария за все отвечает – как я узнаю, она любит говорить о себе в третьем лице – и отныне все будет прекрасно.
Я думаю, что это преувеличение, но я не спорю с ней. Сейчас мне нужны все друзья, которых я могу найти.
Мария меняет мне подгузники, купает меня, кормит и убирает в доме, и все это с мастерством, которым славятся немцы. Когда в полдень приходит Келли, мой дом сверкает, мой желудок полон, и я – осмелюсь сказать это? – в хорошем настроении.
Или, по крайней мере, не в суицидальном.
Келли бросает один взгляд на меня, сидящего, опершись на кровати, и мгновенно начинает плакать.
– Вот тебе мои антидепрессанты, – говорю я ей. – А теперь, пожалуйста, подойди сюда и обними меня, пока я тоже не расплакалась.
Она бросает сумку на пол и бежит ко мне. Меня охватывают объятия и облако ее цветочных духов.
– Прости, – говорит она, ее голос сдавленный, – Я не хотела быть такой плаксой. Просто я так рада тебя видеть.
Я знаю, что она имеет в виду, что рада видеть меня здесь, дома, а не в ужасной психиатрической больнице, куда она каждый день наведывалась, чтобы почитать мне книги. Книги Хемингуэя, потому что моя реальная жизнь – это противоположная страна от моей бредовой жизни.
В этой жизни я люблю старого козла-мачо. Вот так.
– Я тоже рада тебя видеть. Ты принесла?
Шмыгая носом, она отступает, кивает и вытирает пальцами мокрые щеки. – Да. Хочешь, чтобы я его включила и оставила тебя в одиночестве, или мне остаться?
Я думаю об этом минуту. – Тебе не будет слишком странно слушать меня? Потому что, если ты думаешь, что сможешь выдержать все кровавые подробности моих грез, я хотела бы, чтобы ты была здесь. Моральная поддержка и все такое.
Она говорит мягко: – Конечно, дорогая. Я бы с удовольствием осталась.
– Помолчав, она добавляет: – Тебе можно пить алкоголь? Потому что я принесла закуски и бутылку розового. Я подумала, если ты хочешь, чтобы я была рядом, пока ты будешь записывать, нам обоим, наверное, понадобится немного выпивки.
Я смотрю на нее с удовольствием. Она такая хорошая, блядь, подруга. – Нет, мне нельзя пить. А теперь откупорь бутылку, налей мне большой стакан и устраивайся поудобнее, потому что я собираюсь рассказать тебе историю, которая просто. Разорвет. Твой. Разум. Кстати, ты в ней есть.
– О, Боже. У меня была плохая прическа?
У нее всегда была странная неуверенность в своих волосах, густых, блестящих и пышных. Почему-то она живет в страхе, что они все выпадут.
Я мягко улыбаюсь ей. – Я не могла сказать, потому что ты все побрила в акте радикального феминизма. А еще ты отрастила волосы под мышками и на ногах и перестала пользоваться дезодорантом.
Когда она яростно смотрит на меня, я вздыхаю и сдаюсь. – Я говорила с тобой только по телефону, но мне показалось, что у тебя потрясающие волосы. Счастлива?
Она хлопает в ладоши, потом вскакивает с края кровати, чтобы достать сумку, с которой пришла. Из нее она достает маленький диктофон, который ставит мне на колени. Затем она достает тарелку с сыром, крекерами и салями, гроздь зеленого винограда и бутылку розового вина.
– Ого. Мы на пикнике. Это круто, Келл.
– Откручивающиеся винные пробки – гениальное изобретение– гениальное изобретение, – говорит она, весело отбрасывая металлический колпачок в сторону. Он падает на пол и закатывается под кровать. Я улыбаюсь, представляя Марию на коленях, которая бормочет немецкие проклятия, поднимая ее.
Затем Келли останавливается. Оглянувшись, она говорит: – О, черт.
– Что случилось?
– Я не взяла соломинки!
Проходит секунда, прежде чем я понимаю. Потом начинаю смеяться. – Тогда тебе придется просто держать мой стакан и давать мне маленькие глотки, когда я этого потребую, не так ли, сестра?
Выражение лица Келли становится кислым. – Я думаю, что ты слишком наслаждаешься этой идеей, принцесса. – Она наливает немного вина в два пластиковых стаканчика, затем ставит бутылку на мою тумбочку.
– Выпьем, – говорит она, стуча стаканчиками друг о друга.
– Давай, сучка. Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю, детка. – Пытаясь быстро смахнуть влагу с глаз, она подносит одну из чашек к моим губам, чтобы я могла выпить.
Напиток холодный, терпкий и вкусный. Я глотаю, причмокивая губами. – Вкусно. Спасибо.
– Не за что. – Она запрокидывает голову назад и выпивает весь свой бокал вина.
Смеясь, я говорю: – Некоторые вещи никогда не меняются.
Пожав плечами, она наливает себе еще один бокал. – Надо пить розовое, пока оно не согрелось. Нет ничего более депрессивного, чем розовое вино комнатной температуры.
– За исключением, возможно, дневной комнаты в психиатрическом центре. – Келли замирает от ужаса, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
– Прекрати, – устало говорю я. – Если я не смогу шутить об этом, будет намного хуже.
Через мгновение она посылает мне неуверенную улыбку. – Значит ли это, что я все еще могу называть тебя сумасшедшей, как раньше, до того, как ты технически стала сумасшедшей?
– Я бы обиделась, если бы ты этого не делала. А теперь дай мне еще глоток вина и включи диктофон. Начнем.
***
Так началась диктовка моих мемуаров о кататоническом психозе.
Когда через пять недель они были закончены, я назвала их До сентября.
Потому что не только у судьбы темное чувство юмора.
Глава 32
Год спустя
⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀
Когда раздался телефонный звонок, на улице шел дождь.
Я лежу на больничной кровати, которую Крис поставил в гостиной, потому что механическое жужжание моего вентилятора мешает ему спать. Я смотрю сквозь дверь во внутренний дворик, как дождь стекает по стеклу извилистыми серебристыми ручьями, похожими на слезы. Сумерки опускаются, но еще не совсем поглотили двор: трава отражает блики заходящего солнца. Шелковица мерцает и переливается.
Идет нежный дождь. Мягкий и меланхоличный, синий и туманный, идеальный фон для того, чтобы умереть.
По крайней мере, я надеюсь, что это произойдет сегодня вечером. Мне невыносима мысль о еще одном дне жизни.
Еще один день без Джеймса.
Понимаете, я так и не смогла разгадать код. Каким бы ни был спусковой крючок, толкнувший меня с обрыва в безумие, я не смогла его воссоздать.
С помощью Келли я провела двенадцать месяцев, исследуя известные причины психозов, просматривая тысячи случаев в медицинских журналах, читая все, что могла найти в Интернете на эту тему.
Но все, что я нашла, совпадало с тем, что сказал мне Эдмонд: психоз – это медленное сползание, а не резкий скачок. Почти всегда психотическому эпизоду предшествуют постепенные, прогрессивные изменения в мыслях и функционировании человека, которые могут длиться от нескольких месяцев до нескольких лет.
А в тех немногих случаях, когда психоз, казалось бы, происходил без внешних признаков или триггеров, причина оставалась загадкой.
Это ужасно, жить без надежды. Это худшее, что можно себе представить. Человек может пережить даже самую жестокую физическую или эмоциональную травму, если он верит – однажды, когда-то – что этому будет конец. Но когда нет света в конце тоннеля, когда каждый день – это холодная, черная, бесконечная дорога страданий, а надежда – лишь слабое воспоминание, которое ты когда-то имел, единственное, что может помочь – это смерть.
Для людей в моем положении смерть – это друг, которого мы ждем.
Милосердный друг, чье лицо мы хотим увидеть.
Я жду уже довольно долго. Я не помню, было ли это после того, как мои мышцы горла перестали работать и мне вставили питательную трубку в желудок, или после того, как мои легкие перестали работать и дыхательную трубку вставили в шею. Так или иначе, я жду смерти, которая придет и освободит меня от этого исхудавшего тела и отпустит в сладкое облегчение небытия.
Мария отвечает на телефонный звонок где-то в доме. Ее бормотание смешивается со стуком дождя. Потом она идет ко мне с беспроводным телефоном в руке.
– Тебе звонят, – тихо говорит она, наклоняясь над кроватью, – Хочешь ответить?
Я не могу кивнуть или покачать головой, потому что мышцы, которые контролируют эти движения, парализованы, но я все еще могу моргнуть. Наша система проста: одно моргание – да, два – нет.
Я моргаю один раз. Какого черта, посмотрим, кому я нужна так поздно.
Мария нажимает кнопку громкой связи на телефоне.
– Я сейчас с Оливией, мисс Перкинс. Вы на громкой связи. Говорите.
Андреа Перкинс – литературный агент, которого Келли нашла, чтобы представлять мою книгу. Она знала парня, который знал парня, работавшего в литературном агентстве, и она спросила его, может ли кто-то в его компании быть заинтересован в том, чтобы взглянуть на мою историю. Оказывается, один из их агентов – Андреа – недавно продала правдивую историю женщины, у которой было воспаление мозга настолько сильное, что врачи думали, будто она страдает шизофренией, и положили ее в психиатрическую больницу.
Книга мгновенно стала бестселлером. Редактор издательства, которому Андреа продала ее, был в поисках следующего хита.
Поскольку я была совершенно неизвестной и не имела никакого издательского кредита, я не получила аванса. Крис ныл и стонал по этому поводу, но мне было все равно. Деньги никогда не имели для меня значения.
Важно было познакомить других людей с Джеймсом.
Я хотела, чтобы они тоже полюбили Джеймса, чтобы он жил в их памяти так же ярко, как в моей. Только так мы можем достичь бессмертия. Любовь – это то, что связывает нас навсегда, это единственное, что остается после смерти... или после окончания психотического эпизода.
И если вы будете смеяться, что я думаю, что моя любовь к Джеймсу такая же реальная, как и ваша любовь к вашему мужу или партнеру, просто помните, где действительно существует любовь – в голове.
– Привет, Оливия! Надеюсь, я звоню не слишком поздно.
Сегодня вечером мисс Перкинс кажется счастливой. Я не вижу ничего такого в ее светлом тоне, потому что она всегда такая. У нее характер терьера: умная, преданная и легко возбудимая. Она мне очень нравится.
– Я просто хотела поделиться невероятной новостью. Официально ты узнаешь об этом завтра, когда опубликуют списки, но... – Она вскрикивает от волнения. – До сентября – бестселлер Нью-Йорк Таймс! В первую же неделю выхода! Разве это не удивительно?
Да. Я хотела бы подпрыгнуть и начать кричать, но мое сердце делает это за меня, так что этого будет достаточно.
Мария громко восклицает на немецком. То ли она счастлива, то ли просто заметила пятно на ковре. Иногда трудно сказать.
Андреа говорит: – Я не буду надоедать, я просто хотела первой поделиться замечательной новостью. Фантастическая работа, Оливия! Мы так тобой гордимся.
Ирония судьбы в том, что она гордится мной за то, что я придумала грандиозную любовную интрижку, но она получает пятнадцать процентов от прибыли, так что, думаю, в этом есть смысл.
– Будем на связи. Спасибо, Мария. До скорого.
Мария нажимает кнопку "Завершить". Потом мы удивленно смотрим друг на друга, когда в комнату закрадывается ночь.
Крис выходит из гаража. Он разговаривает по мобильному телефону, наклонив голову, тихим голосом.
– Да, я знаю, дорогая. Я тоже тебя люблю. Еще немного. Нет, я же говорил тебе, я продам дом после того, как она...
Умрет.
Он не сказал этого, потому что только что понял, что мы с Марией в пределах слышимости. Он застывает от чувства вины, но слово все еще висит в воздухе.
Он на цыпочках идет по коридору в главную спальню, тихо закрывая за собой дверь.
Мария смотрит в ту сторону, куда он пошел. – Если хочешь, Мария задушит его во сне подушкой. – Она оглядывается на меня, ее глаза горят адским огнем. – Он очень маленький. Это не будет большой проблемой.
Боже, я люблю эту женщину.
Но я не хочу, чтобы ее арестовали за убийство, поэтому, очень намеренно, дважды моргаю.
Она вздыхает. – Пф. В любом случае, Мария тоже очень гордится тобой за твои достижения. – Она хлопает меня по руке. – Дальше ты напишешь детектив о парализованной женщине, которая использует контроль над сознанием, чтобы убедить свою сиделку забить своего никчемного мужа-изменщика до смерти, да? Да. Это будет еще один бестселлер.
Она разворачивается, чтобы уйти, но поворачивается. – Мария сегодня кое-что купила для тебя. Ты всегда смотришь на этот плакат, так что надеюсь, тебе понравится. Он в машине. – Она выходит через входную дверь, оставив телефон на кухонном столе.
Плакат с изображением лавандовых полей Прованса, который Келли принесла в мою палату в психиатрическом отделении. Я забрала его домой и попросила ее повесить его там, где я могла смотреть на него каждый день. Он приклеен к стене напротив моей больничной койки. Длинные фиолетовые ряды лаванды таинственно мерцают в сгущающихся сумерках.
Существует поле, за пределами всех понятий добра и зла. Я встречу тебя там.
Я вспоминала эти слова столько раз. Помнила нежный взгляд глаз Джеймса, когда он говорил их, помнила звук его голоса, такого богатого и полного любви.
Но до этого момента я никогда не думала об этих словах как о ключе к разгадке.
Существует поле, за пределами всех понятий добра и зла. Я встречу тебя там.
Я встречу тебя там.
Я встречу тебя… там.
На лавандовых полях Прованса.
Я знаю, что это не неисправность моего аппарата искусственной вентиляции легких, которая внезапно затрудняет дыхание.
Мария возвращается с улицы с большим пакетом в руках. Она ногой закрывает входную дверь, а затем направляется к моей кровати с широкой улыбкой на лице. – Тада! Куст лаванды. Что ты об этом думаешь?
Это большое растение с большим количеством эффектных фиолетовых бутонов, их стебли длинные и серебристые, пластиковый контейнер завернут в отвратительный неоново-зеленый целлофан. Безошибочный аромат лаванды окутывает меня самым прекрасным, самым чувственным облаком.
Я закрываю глаза и позволяю нежному аромату наполнить мои легкие, мое сердце разрывается от радости, ибо оно знает, о, оно знает, что наконец, наконец, наконец ожидание кончилось.
Существует поле, за пределами всех понятий добра и зла. Я встречу тебя там.
Я искала во всех неправильных местах. Я искала спусковой крючок, в то время как то, что я должна была искать, намного проще.
Единственное, что может открыть запертую дверь.
Ключ.
Запах – это ключ, который открывает наши самые глубокие воспоминания. Одно дыхание определенных духов, свежеиспеченного хлеба или даже плесени, которая росла в подвале дома нашего детства, может перенести нас во времени и пространстве, чтобы мы вернулись туда, в тайное место в нашей памяти, недоступное, кроме как через магию запаха.
Сладкий, сумеречный и выразительный, аромат бутонов лаванды переполняет меня.
Мои нервные окончания покалывают. Кровь горячо разливается по жилам.
Существует поле, за пределами всех понятий добра и зла. Я встречу тебя там.
Мария ставит куст на стол возле моей кровати, какое-то мгновение любуется экстравагантностью цветов, их лепестками, расположенными идеальными спиралями вдоль тонкого бутона, а потом опирается руками на бедра.
– Почти как эдельвейс. – Улыбаясь, она поворачивается ко мне. – Тебе нравится?
Я моргаю, один раз, долго и медленно.
– Хорошо, – говорит она, натягивая простыни на мою худую грудь, – Сейчас я принесу ужин, а потом дочитаю тебе книгу, которую оставила Келли. Я люблю этого автора, как его зовут? Николас Паркс. Баркс? Да, он очень романтичный писатель. Моя любимая – та, где у старой женщины болезнь Альцгеймера, муж читает ей историю их жизни, а потом они вместе умирают на ее кровати в доме престарелых. Ах, мое сердце!
