Текст книги "Идеальные незнакомцы (ЛП)"

Автор книги: Джей Ти Джессинжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Я едва слышно протестую: – Это смешно, – но мой мозг роится от воспоминаний.

Крис тихо разговаривает по телефону посреди ночи, встает, чтобы закрыть дверь своего кабинета, когда я зову его в постель.

Крис встречается дома с остроглазыми мужчинами в черных костюмах и оправдывается, что избегает прессы, когда я спрашиваю, почему они не встречаются с ним в офисе.

Крис получает документы домой через курьера, которые он никогда не открывал в моем присутствии.

Крис учится говорить по-арабски, хотя это не было требованием его работы, и он никогда не проявлял интереса к арабской культуре.

Крис выучил элементарный турецкий... и русский... и чешский.

Крис никогда, никогда не говорил о своей работе, хотя она его поглощала.

Странное поведение Криса в кафе и его предупреждение, что он не может обеспечить мне безопасность в Европе, что у него есть влиятельные враги, и что если я не сяду на самолет до Нью-Йорка в течение двадцати четырех часов, он пошлет кого-то, чтобы это произошло.

Бессильный гнев Криса, когда Джеймс сказал ему: – Думаю, мы оба знаем, что со мной она в большей безопасности, чем с тобой.

Единственная причина, по которой мне было бы безопаснее с наемным убийцей, чем с бывшим мужем, – это если мой бывший муж является чем-то гораздо хуже.

Я с ужасом смотрю на точеный профиль Джеймса. – Откуда вы двое знаете друг друга?

– Не так много людей моего уровня занимаются тем, чем я занимаюсь. А твой бывший предлагал мне контракты, которые я рассматривал, но в итоге отклонил.

Ощущение тошноты усиливается, я прикрываю рот рукой.

Крис нанимал убийц. Что, косвенно, делает его убийцей.

Затем, с ощущением, что мое понимание – это луковица со слоями, которые быстро счищаются один за другим, я шепчу: – Ты знаешь, что случилось с моей дочерью, не так ли?

Он мрачно кивает. – Да. Мне очень жаль. И я знаю, что это не слишком утешит, но я его убью.

В ушах звенит пронзительный шум. Я начинаю дрожать. – Кристофера?

– Нет. – Джеймс поворачивает голову и встречается с моим взглядом. – Человека, который стрелял в толпу.

На мгновение мои легкие замирают. Я не могу дышать.

Джеймс знает, кто убил Эмми.

Мое тело разливается жаром. Меня покрывает холодный пот, а дрожь усиливается. Мой голос становится хриплым. – Остановись!

Джеймс смотрит на меня с большим вниманием. – Почему?

– Потому что если ты этого не сделаешь, меня вырвет на всю твою приборную панель.

Он быстро направляет машину на обочину. Он не успевает заглушить двигатель, прежде чем я открываю дверцу, выгибаюсь и неистово блюю в лавандовые сумерки.

Только когда утихают последние толчки, я начинаю плакать.

Глава 27

Прошел целый день, прежде чем я снова заговорила. День, который я провела, погруженная в размышления, бесцельно блуждая по лавандовым полям, окружающим красивый, многовековой, каменный загородный особняк Джеймса кремового цвета.

Низкое жужжание тысяч пчел-тружениц, собирающих щедрый нектар с душистых фиолетовых цветов, убаюкивает меня. Я прогуливаюсь между ровными линиями цветущих кустов, обхватив себя руками, чтобы унять периодический озноб, вызванный темной работой моего ума. Мой интеллект пытается приспособиться к этой новой реальности, но он постоянно спотыкается и падает.

Я вышла замуж за мужчину, который использует свое влиятельное положение для тайной продажи оружия. Я завела любовника, который убивает людей за деньги. И я ничего не заподозрила ни в одном из них.

Возможно, я хуже всех разбираюсь в людях из всех, кто когда-либо в жизни.

Помимо очевидных чувств глупости, предательства, отвращения, гнева, депрессии и вины, есть еще одна коварная эмоция, с которой я борюсь, и которая отнимает у меня дольше всего времени, чтобы ее принять. Я отгоняю ее, когда прохожу по длинным волнистым рядам ярких фиалок, слушая успокаивающий хруст гравия под ногами и вдыхая тонкие, душистые облака, наполняющие воздух.

Месть горькая и жгучая внутри меня. Ядовитая змея вонзила свои клыки глубоко в мое нутро.

Я не хочу признавать, что я из тех людей, которые верят в око за око в библейском понимании. Справедливость – это одно, а чистая жажда крови – совсем другое. Я образованная женщина, а не какая-то средневековая крестьянка, которая кричит, чтобы обвиненная городская ведьма сгорела.

Трудно смотреть в лицо собственной дикости. Но когда над лавандовыми полями снова спускаются сумерки, я наконец принимаю правду.

Я не только хочу, чтобы Джеймс убил человека, который застрелил мою дочь, я хочу, чтобы он убил этого сукиного сына самым медленным, самым ужасным и самым болезненным способом, который только возможен.

Я хочу, чтобы он страдал.

Я знаю, что это не вернет Эмми. Конечно, не вернет. Ничто не сможет. Но боль, которую я ношу в себе с момента ее смерти, – это живой, дышащий зверь внутри меня, и я до сих пор не понимала, как боль может в одно мгновение сбить тебя с ног, а в следующее – отрастить новые свирепые когти и зубы.

Глядя на изящный каменный особняк на фоне вековых сосен, который Джеймс называет своим домом, я думаю, как я смогу оправиться от этого. Как я смогу продолжать переступать с ноги на ногу в этом мире, когда все, что я думала, что знаю о жизни – и о себе – оказалось ложным?

Сапсан лениво наматывает круги в синей чаше неба над головой, которое становится все глубже и глубже. Я слежу за его полетом, любуясь элегантным размахом крыльев, чувствуя его пронзительный крик в одиноком уголке моего сердца. Когда он резко берет курс и ныряет, словно ракета, между двумя густыми рядами лаванды, а через мгновение появляется, чтобы снова подняться в небо с маленьким, извилистым свертком, зажатым в когтях, это кажется мне знамением.

Меня охватывает мрачное ощущение цели.

Я решу, что буду делать с Джеймсом, Кристофером и остальной частью моей разрушенной жизни, как только моя жажда мести утихнет.

Дороти, ты действительно далеко от дома.

Чувствуя странное спокойствие после этого решения, я медленно возвращаюсь в дом. Мои волосы и одежда пропитаны сладким ароматом лавандовых полей. Мелкая бледно-серая пыль прилипает к моим ботинкам. Я разуваюсь у входной двери, а затем босиком ступаю по прохладной, гладкой брусчатке к месту, где, я знаю, меня будет ждать Джеймс.

Когда я захожу в библиотеку, он поднимает глаза от книги. Наши глаза встречаются. То, что он видит в моих, заставляет его закрыть книгу и отложить ее в сторону.

Я могу прочитать название со своего места: "Праздник, который всегда с тобой".

Опять Хемингуэй. Я начинаю чувствовать тему.

Джеймс спрашивает: – Ты вообще спала?

– Достаточно.

Мы смотрим друг на друга через комнату. Одетый в темно-синий свитер и джинсы, которые так поношены, что выцвели почти до белого, он сидит босой, скрестив одну длинную ногу на другой, в побитом коричневом кожаном кресле. Напротив него стоит такой же диван. Между ними – деревянный журнальный столик, на котором стоит хрустальный графин, наполненный янтарной жидкостью, и два стакана на квадратном серебряном подносе.

Он занес меня в дом прошлой ночью, поскольку я не могла самостоятельно идти, когда мы приехали. Шок имеет свойство нарушать нормальную работу организма. Он положил меня в кровать полностью одетой, кроме обуви, накрыл одеялом и поцеловал в лоб перед тем, как выключить свет.

Он знал, что я не сбегу, не позвоню в полицию, не сделаю ничего из миллиона других вещей, которые я могла бы сделать. Думаю, таким же образом он, кажется, знает обо мне все остальное. Все мои тайные потребности и желания, все сокровенные мысли в моей голове.

Я говорю: – Я бы хотела поговорить.

Наклонив голову, он жестом показывает на диван напротив. – Конечно.

Когда я сажусь, примостившись на краешке, он спрашивает: – Виски?

Его тон вежливый. Лицо изысканное. Его свитер сделан из лучшего кашемира. Убийца с прекрасными манерами, красивым лицом и великолепным домом во французской сельской местности, который поклоняется моему телу, как религиозный фанатик, и собирается сделать для меня то, что не смог сделать никто другой. Ужасную вещь, которую необходимо сделать, если я хочу когда-нибудь выползти из этой адской ямы, в которой я живу последние два года.

Мой темный рыцарь в черных, окровавленных доспехах, поднявший свой меч ради меня.

Он не мог бы быть более совершенным, даже если бы я создала его во сне.

– Виски было бы неплохо, спасибо.

Он наливает мне, делает паузу, чтобы взглянуть на мое лицо, затем наливает еще. Он передает мне стакан через стол, затем садится обратно в кресло и ждет, когда я начну.

Я потягиваю виски, смакуя его дымчатый привкус. Потом поднимаю глаза и смотрю на него.

– Этот человек, по твоим словам, сделал выстрел, который убил мою дочь. Откуда ты знаешь, что это он?

– Он своего рода коллега.

Моя верхняя губа кривится, как у волка.

– Нет-нет, не так, – быстро говорит Джеймс, наклоняясь вперед, чтобы положить локти на колени. Его тон низкий и настойчивый. – Мы не работаем вместе. Я ни с кем не работаю. Но, как я уже говорил, есть только несколько человек, которые делают то, что делаю я, на моем уровне. Это небольшая, элитная группа, и все знают, кто есть кто. И если кто-то облажается, все это тоже знают.

Он делает паузу, чтобы оценить мое выражение лица.

– Продолжай.

– Пуля, которая попала в твою дочь, предназначалась для твоего бывшего.

Значит, телефон сказал правду. – Зачем кому-то убивать Криса?

– Сделка, которую он заключал, сорвалась. Химическое оружие должно было быть передано от одной группы к другой...

– Каким группам?

Джеймс делает паузу. – Имеет ли значение, если я скажу, что США Израилю? Или Россия Китаю? Или повстанческие группировки борцам за свободу в любой стране? По всему миру, каждый день, люди пытаются убить друг друга из-за различных идеологий. Религиозные, политические или другие. Меняются названия, меняются методы массового уничтожения, но цель остается неизменной: смерть.

Покрутив виски в своем стакане, я рассеянно говорю: – Нет, цель – власть. Смерть – лишь средство для достижения цели.

Через мгновение он отвечает. – И на этих средствах специализируется твой бывший муж.

– Как и ты. Видимо, у меня такой типаж.

Услышав мой сухой тон, он хмурится. – Между тем, чем я занимаюсь, и массовыми убийствами – миллион миль.

Откинувшись на удобные подушки дивана, я закидываю ноги на журнальный столик и делаю еще один глоток виски, мое странное ощущение спокойствия усиливается. – Это лишь вопрос меры, Джеймс. Ты можешь приукрашивать это как угодно, но ты убийца, такой же, как и он.

– Не такой, как он, – возражает он, его голос твердый. – Я никогда не буду таким, как он. Ему безразлично, кому он причиняет боль. Мужчинам, женщинам, детям, старикам, животным, кому угодно. Он продает оружие, которое уничтожает все, к чему прикасается, и делает это, не задумываясь о последствиях.

– И что ты думаешь, ты делаешь? Вырезаешь стадо? Отделяешь зерна от плевел? Служишь обществу?

На его полных губах играет едва заметная улыбка. – Одним словом... да.

– Приятно видеть человека, который гордится своей работой. Давай вернемся к тому, почему Крис был мишенью.

После еще одной паузы, чтобы изучить мое выражение лица, он возвращается к делу. – Проще говоря, он стал жадным. Поставка задержалась, люди, которые ее ожидали, начали нервничать, и Крис решил, что это возможность заработать больше денег. Он сказал своим клиентам, что сделка не состоится, если они не внесут больше денег – на взятки таможенникам, чтобы ускорить процесс, или так он сказал, – но они узнали, что он делает, и им не понравилось, что их шантажировали.

– Они заказали убийство, чтобы сделать из него пример. Только киллер, которого они наняли, оказался небрежным.

– Небрежный, – повторяю я, требуя больше.

Джеймс беспокойно регулирует свой вес в кресле, скрещивая ноги и вздыхая.

– Метко стрелять из движущегося автомобиля чрезвычайно сложно даже при самых лучших обстоятельствах, но пытаться сделать это, когда мишень окружена толпой, просто глупо. Согласно профессиональному протоколу, нападающий должен был бы спрятаться в здании через дорогу и прицелиться с возвышенного, скрытого места с легким выходом. Но по неизвестной причине он решил поиграть в ковбоя и устроить беспорядок.

– Это была полная самодеятельность. Полная, блядь, катастрофа. Это чудо, что номер машины не попал на камеру. Единственная причина, почему этот идиот сейчас не в федеральной тюрьме – это чистое везение.

Везение. Это не то слово, которое я бы использовала, чтобы описать ситуацию.

Вдруг я вернулась в тот момент, в головокружительную панику бегущей толпы. Я стояла в шоке на коленях на холодной земле над неподвижным, молчаливым телом моей девочки, прижимая ладони к маленькой дырочке между второй и третьей пуговицей ее любимого розового бархатного пальто, в то время как темно-красное пятно расцвело вокруг моих рук, как цветок.

Глаза Эмми были широко открыты, когда она умерла. Они были ореховыми, как у ее отца. Великолепные, глубокие зелено-коричневые с золотистыми вкраплениями.

Я закрываю глаза и откидываю голову на спинку дивана, переполненная ужасными воспоминаниями, но почему-то более спокойная, чем когда-либо за последние годы. Возможно, это эффект лавандовых полей, которые успокаивают мой разум и нервы своим знаменитым головокружительным ароматом.

Или, возможно, я больше не контролирую свой разум.

Джеймс бормочет: – Мне жаль. Я не могу представить, как тебе, должно быть, трудно это слышать.

– Я хочу это услышать, – говорю я, закрыв глаза. – Мне нужно услышать все. Так будет лучше. По крайней мере, я больше не живу в темноте.

Через мгновение, когда единственным звуком, который я слышу, является далекий, нежный звон колокольчиков на шеях коз, пасущихся на полях на другой стороне долины, кое-что меняется в моей голове.

Я всегда любил тебя. Ты моя единственная слабость. Я готов заставить тебя ненавидеть меня, если это значит, что ты будешь в безопасности.

Это имеет ужасный смысл. Когда ты любишь кого-то, ты пожертвуешь чем угодно, чтобы защитить его. Чем угодно... даже вашими отношениями.

Я открываю глаза и смотрю на Джеймса. – Крис думал, что развод со мной убережет меня от людей, которые хотели его смерти.

Он медленно кивает, его взгляд не отрывается от моего. – И он был прав.

– Те мужчины в отеле... кто они были?

Его прекрасные голубые глаза твердеют. – Не те мужчины, с которыми тебе бы понравилось проводить время, когда они перевозили бы тебя обратно в Штаты.

Значит, они были наемниками Криса. Наемники. Он выполнил свою угрозу. – Как они меня нашли? Портье зарегистрировал меня под вымышленным именем.

– Ты использовала кредитную карту?

Черт. Примечание для себя: в следующий раз, когда будешь спасать свою жизнь, используй наличные. – Зачем он их нанял, если не мог доверять им, что они будут хорошо со мной обращаться?

– Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

– Я не понимаю.

Он на мгновение останавливается и смотрит на меня, выражение его лица не читается. – Теперь это не имеет значения. Они никогда не найдут тебя здесь. Никто никогда не найдет тебя здесь. Это единственное место на земле, где ты действительно в безопасности.

Я делаю еще один глоток виски, наблюдая за ним через край стакана. Когда я облизываю губы, он следит за движением моего языка горящими глазами. Я спокойно спрашиваю: – Я твоя пленница?

Его тон становится густым. – Только если ты этого хочешь.

– То есть я могу уйти отсюда прямо сейчас, и ты меня не остановишь?

– Да, конечно. Но ты не уйдешь.

Его уверенность вызывает вспышку раздражения в моем желудке. – Я могла бы.

Он издает тоненький, веселый смешок, затем встает со стула и подходит к окну. Сумерки раскрашивают его в палитру фиолетовых и золотых цветов. Глядя на лавандовые поля, он тихо говорит: – Ты могла бы... если бы не была влюблена в меня.

Он поворачивает голову и смотрит на меня. В его взгляде – вызов.

Когда я не отвечаю, он поворачивается ко мне, его острый взгляд не отрывается от меня. Потом он садится рядом со мной на диван, берет из моей руки стакан и ставит его на журнальный столик, а меня тянет к себе на колени.

Я не сопротивляюсь. Нет смысла отрицать, что я предпочитаю быть здесь, а не где-то еще, даже если он такой, какой он есть.

Убийца, каков он есть. Человек, который берет деньги за то, чтобы покончить с жизнью, а потом тешит себя тем, что рисует портреты и отдает вырученные деньги на благотворительность.

Я закрываю глаза и кладу голову ему на плечо. Его руки обнимают меня и крепко прижимают к себе. Я шепчу: – Это безумие.

– Это противоположность безумию. Это, – он сжимает меня, – единственное, что имеет какой-то смысл.

Слушая равномерный стук его сердца, я задаюсь вопросом, прав ли он. Неужели мир настолько сошел с ума, что в объятиях этого убийцы я в большей безопасности, чем где-либо или с кем-либо другим?

– Расскажи мне о той ночи, когда я застала вас с Крисом в своей квартире.

– Он не знал, кто я, когда открыл дверь, потому что никогда не видел моей фотографии, но я узнал его мгновенно.

– Ты говорил с ним обо мне?

– Я рассказал ему, кто я. Он предположил, что меня наняли, чтобы завершить работу, которую не смог сделать другой киллер. Когда он узнал, что это не так, ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что на самом деле происходит. И он сошел с ума от этого.

Я помню, как разозлился Крис, когда спросил, трахаюсь ли я с Джеймсом.

Грусть пронзает мое сердце, как острие копья. Все эти годы я считала, что мой брак распался из-за того, что мой муж не заботился обо мне достаточно.

Я подумала обо всей боли, которую я пережила, считая, что меня не любят, а правда была в том, что он настолько заботился обо мне, что ушел, а не остался из эгоистических соображений.

Он оставил меня, чтобы спасти мою жизнь.

Но ему не пришлось бы этого делать, если бы он не способствовал торговле химическим оружием от одних дикарей к другим. Если бы он этого не делал, ему не пришлось бы уходить.

И наша дочь была бы жива.

Какими бы хорошими ни были его мотивы покинуть меня, я никогда не смогу простить ему то, что случилось с Эмми. И все те ужасные решения, которые он принял и которые привели к этому.

После долгого времени, когда мы просто сидели молча, сумерки вокруг нас углублялись до мрака, а тени ползли все дальше и дальше вверх по стенам, Джеймс говорит: – Скажи мне, о чем ты думаешь.

– Мне просто интересно, как можно попасть на твою работу.

Его смех приятным басовитым грохотом проходит сквозь грудь. Я закрываю глаза, позволяя ему себя убаюкать. – Из-за длинной череды странных событий. Это началось, когда я был в армии. Очевидно, мои результаты тестов показали определенную моральную гибкость, которая заинтересовала правительство. Не буду утомлять тебя подробностями.

– Армия? Это было до школы искусств?

В его голосе появляется улыбка. – Я никогда не ходил в художественную школу. Это просто часть тщательно продуманной биографии на случай, если кто-то слишком внимательно посмотрит на то, кем я являюсь.

Я осознаю свою ошибку лишь несколько мгновений спустя: я никак не могла узнать о его липовом образовании в художественной школе, если бы не присмотрелась к нему слишком внимательно.

Он шепчет мне на ухо: – Я получаю сообщения каждый раз, когда кто-то исследует мое прошлое. Например, кто-то по имени Майк Хейнс, который работает в ФБР.

От страха за Майка и Келли все мое тело холодеет. – Это не его вина, – быстро говорю я. – Я попросила его сделать мне одолжение. Он муж моей лучшей подруги, и я лишь пыталась защитить себя...

– Все в порядке, – успокаивает он меня, приподнимая мою голову, подставляя пальцы под подбородок, так что мы смотрим друг другу в глаза. – Я знаю, почему ты это сделала, и им от меня ничего не угрожает. Они не узнали ничего такого, чего бы я не хотел, чтобы они знали.

Он делает короткую паузу, чтобы провести большим пальцем по моей нижней губе. – Что меня действительно интересует, так это то, почему ты решила продолжать встречаться со мной после того, как узнала, что в моей медицинской карточке.

Я уже собираюсь ответить ему правдиво, как вдруг чувствую, что пол ушел из-под ног. Потому что если его образование было фальсифицировано...

– Боже мой. Ты же не умираешь от амиотрофического склероза?

Он смеется. – Я здоров как лошадь. Но каждые пять лет или около того я убиваю себя.

Я смотрю на него, не понимая слов, которые он говорит.

– Чтобы сменить прикрытие, – объясняет он так, будто это обычное дело. – Это обычная мера предосторожности в моей работе. Гораздо труднее выследить мертвого человека. Я меняю личности, как змея меняет кожу

Я не могу решить, злюсь ли я или чувствую облегчение. Мой мозг разводит руками, кажется, оставляя меня на произвол судьбы в этой мутной яме безумия, которая является моей жизнью.

Я поднимаюсь с колен Джеймса и стою, глядя вниз на его красивое лицо.

Затем я бью его по нему со всей силы.

Его голова откидывается в сторону, но он не двигается. Через мгновение он потирает челюсть. – Ауч.

Ужасно спокойная, я говорю: – Если ты еще раз соврешь мне, о чем угодно, неважно, насколько несущественно, это будет не единственный ауч, который я тебе сделаю. Понял?

– Понял. Подожди, это значит, что я должен сказать тебе свое настоящее имя?

Теперь я абсолютно уверена в эмоциях, пронизывающих меня, как лесной пожар. Это ярость, просто и ясно.

Я снова даю ему пощечину.

Когда он поднимает на меня глаза, его щека светится красным отпечатком моей руки, он улыбается. В его глазах появляется злой блеск. – Просто признай это, дорогая. Ты влюблена в меня.

– Если это любовь, то лучше бы у меня была дизентерия. По крайней мере тогда была бы веская причина для всего того дерьма, с которым я имею дело.

Он встает и обнимает меня. Его глаза горячие, а голос грубый, он говорит: – Ты обещала мне бесплатный проход. Я требую его.

Когда я просто смотрю на него с тонкими губами, он пытается подтолкнуть мою память. – Один бесплатный проход в страну Деликатных тем в обмен на то, что ты узнаешь о моей компетентности на воде. Помнишь?

Я недоверчиво качаю головой. – Мы уже так далеко за пределами Деликатной темы, что я даже не вижу береговой линии из воды.

Он настаивает: – Почему ты не ушла от меня, когда у тебя был шанс, Оливия? У тебя был идеальный выход. Мы поссорились. Я сказал, что если ты не позвонишь мне через два дня, я пойму. И тебе больше никогда не пришлось бы меня видеть. Все могло быть просто. Чисто. Считая, что я неизлечимо болен, считая, что наше время вместе будет ограничено либо концом твоего пребывания в Париже, либо концом моей жизни, почему ты продолжала встречаться со мной?

– Потому что я мазохистская дура.

– Попробуй еще раз, – шепчет он, проводя губами по моей челюсти, – И на этот раз скажи мне правду.

Мои руки лежат на его груди. Под моими ладонями его сердце бьется, как дикое.

– Тебе не кажется, что это немного иронично, что ты настаиваешь на правде?

– Скажи мне.

Я знаю, что он хочет от меня услышать. Я бы сказала, если бы была той женщиной, которой была всего двадцать четыре часа назад. Но сейчас мир перевернулся с ног на голову, и моим приоритетом больше не является ни моя личная жизнь, ни мое счастье, ни попытки сохранить хоть что-то, что могло бы напоминать психическое здоровье.

Все мои приоритеты сведены к голому желанию увидеть, как человек, убивший мою дочь, заплатит за содеянное.

Я отталкиваю Джеймса. Он позволяет это, опустив руки в стороны и молча глядя на меня. Его глаза полны настойчивости. Пульс на его шее колотится, как сумасшедший.

– Принеси мне голову этого ублюдка на тарелочке, – тихо говорю я. – Сделай это для меня, и я скажу тебе все, что ты хочешь.

Его улыбка темная и опасная. Он подходит ближе, берет мое лицо в руки и прижимает к моим губам нежный поцелуй. – Если я уйду сейчас, то смогу вернуться еще до восхода солнца.

– Вернуться?

– Из Германии, где он залег на дно. – Когда он видит шок на моем лице, маленькая улыбка Джеймса становится шире. – Я разыскал его с помощью нескольких моих коллег. Обычно мы не работаем вместе, но никто не хочет видеть этого детоубийцу живым.

Так что теперь я знаю правду о его таинственных поездках в Германию. Он ездил туда не для участия в клинических испытаниях... а чтобы найти крысу, которая пряталась в своем гнезде.

Если я еще не была влюблена в него, то теперь точно влюблена.

Мои эмоции, видимо, отражаются на моем лице, потому что в одно мгновение улыбка Джеймса исчезает, а его глаза начинают гореть.

Он подхватывает меня на руки и несет в спальню.

Глава 28

Этой ночью наши занятия любовью достигли отчаянного предела. Бешенство выпущенного на волю дикого зверя, которое утром оставляет мое тело болезненным и в синяках.

Мой разум – выцарапанный дочиста. Тыква, выдолбленная ножами, ждет свою хэллоуинскую свечу.

Джеймс ушел в темноте, прошептав прощальное слово, и поцеловал меня, когда я лежала голая под простыней, моя кожа все еще была мокрой от пота нашей страсти. После этого я не сомкнула глаз. Я просто слушала песню сверчков и одинокие голоса ночных птиц. Пьянящий аромат лавандовых полей проникал сквозь открытые окна, как самый успокаивающий бальзам.

Я сказала ему, что хочу пойти с ним на его смертельное задание, но его ответ был однозначным. Это было слишком опасно. Он не хотел рисковать. Но он выполнил другую мою просьбу.

Идея принести мне голову на тарелочке показалась ему приятно библейской.

Да, мы с ним отличная пара. Современные Саломея и Ирод, которые с радостью отрубают головы своим врагам. Мне следует начать искать компетентных семейных психологов, как только солнце выйдет из-за горных хребтов.

Но когда этот момент наступает, я уже не в постели. Я спешно одеваюсь, натягиваю джинсы и нетерпеливо дергаю футболку через голову, потому что слышу звук автомобиля, подъезжающего по длинной гравийной дорожке на улице. Горловое мурлыканье двигателя Mercedes не вызывает сомнений.

С сердцем, сжимающимся в груди, я босиком бегу через темный дом. Тяжелую деревянную входную дверь я открываю так, будто она ничего не весит. Затем, затаив дыхание, смотрю, как Джеймс паркует авто у невысокой каменной стены, окружающей круглую площадку для гольфа, и глушит двигатель.

Когда наши взгляды встречаются через лобовое стекло, мое сердце замирает в груди.

Фиолетовый синяк затмевает впадину под его левым глазом. Его нижняя губа разбита и распухла.

Он выходит из машины, закрывает водительскую дверь и идет к багажнику. Под ногами хрустит гравий. Багажник бесшумно поднимается нажатием кнопки. Затем Джеймс протягивает руку внутрь машины и достает кожаную сумку.

Она черная, закругленная с обоих концов, с двумя короткими изогнутыми ручками и молнией, проходящей между ними спереди назад. Ее можно носить через плечо, размером с большой кошелек. Это похоже на сумку, которую можно использовать для хранения шара для боулинга.

Джеймс закрывает багажник и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. В сладковатом рассветном воздухе его голос разносится по подъездной дорожке. – Дорогая, я дома.

Он поднимает сумку, как трофей.

Я прижимаю дрожащие руки к своему колотящемуся сердцу.

Потом у меня подкашиваются ноги, и я падаю на пол на колени.

***

В конце концов, я не могла смотреть на то, что содержалось в сумке. Я сказала Джеймсу закопать ее где-то далеко в лавандовых полях, потом пошла в дом, приготовила кофе и омлет и стала ждать, когда он вернется.

Когда он вернулся, мы об этом не говорили. Мы больше никогда об этом не говорили.

Я осталась в Провансе до конца лета, сообщив Келли, что разорвала отношения с Джеймсом и нуждаюсь в смене обстановки, а Эстель – что Париж показался мне слишком переполненным и жарким. Я сказала, что вместо этого поехала в маленькую рыбацкую деревню на побережье, которая мне понравилась и куда я, возможно, захочу переехать.

Будучи хорошими подругами, они обе меня поддержали. Они не задавали много вопросов. Они просто хотели, чтобы я была счастлива, и могли сказать по моему голосу, что я была счастлива.

Джеймс договорился с Кристофером с помощью одного телефонного звонка. Я не знаю, что было сказано, но позже Крис прислал мне электронное письмо, в котором сообщил, что мое имя и лицо было удалено с компьютеров и камер наблюдения в отеле Saint Germaine, поэтому меня никогда не будут связывать с инцидентом, произошедшим там. Он сказал мне, что любит меня и всегда будет любить, и чтобы я связалась с ним, если мне что-то понадобится.

Я так и не ответила.

Сейчас сентябрь. Я почти закончила свой роман. Лавандовые поля уже собраны. Цветущие ряды фиолетовых и синих цветов вернулись к своим нормальным земляным оттенкам коричневого и зеленого. Они будут лежать под землей всю зиму и весну, пока снова не вспыхнут одним великолепным, кратковременным буйством цвета следующим летом.

Но не каждое поле в округе лежит под паром. Один небольшой участок оказался на удивление плодородным. На одном крошечном гектаре растет крошечный росток жизни.

– Ребенок? – шепчет Джеймс, широко открыв глаза, когда я показываю ему маленькую пластиковую палочку.

– Ребенок. – Я смеюсь, когда он расплакался. Всегда большие крутые парни самые мягкие внутри.

– Когда? – спрашивает он, взволнованно сжимая меня в объятиях. – Нам надо готовиться!

Мы на улице, в саду. Прекрасный осенний день: голубое небо, свежий воздух, герань в горшках цветет багровым цветом вокруг фонтана, который журчит. Я никогда не была счастливее.

– Еще рано, – бормочу я, обнимая его крепкие плечи. Я прижимаю поцелуй к его сильной шее – Я точно не знаю, какой у меня срок, но я запишусь на прием к врачу.

Он отстраняется и улыбается мне. Его глаза сияют. Щеки мокрые. Он такой красивый, что мне больно в груди.

– Давай посмотрим на календарь и попробуем разобраться!

– Я рада, что тебе это так нравится.

Он делает вид, что возмущен. – Ты думала, что я буду полным идиотом и спрошу, кто отец?

– Нет. Но... я не была уверена...

Весь его смех и дразнилки исчезают. Он спрашивает: – В чем ты не была уверена?

Избегая его взгляда, я расстегиваю верхнюю пуговицу на его рубашке. – Ну, если быть до конца честной... – Я поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня с неистовой интенсивностью. Мой голос понижается. – Я не была уверена, как ребенок впишется в твой образ жизни.

Он медленно выдыхает, затем притягивает меня ближе, обхватывая рукой мой затылок и кладя ее на свое плечо. – Если ты не заметила, дорогая, я был здесь с тобой каждый день.

Я хмурюсь. – И… что?

– Я не работал.

Он говорит это так, будто в его словах есть какой-то глубокий смысл. Если так, то я его не улавливаю. – Да, – говорю я осторожно, – было мило видеть тебя здесь.