Текст книги "Клятва, которую мы даем"
Автор книги: Джей Монти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
6. ВОЗВРАЩЕНИЕ БУГИМЕНА
Коралина
– Мисс Уиттакер?
Я наклоняюсь, сидя на табурете и оглядывая холст перед собой. Я еще слишком молода, чтобы кто-то называл меня как-то иначе, нежели по имени. Но все становится немного понятнее, когда я вижу, кто стоит.
– Привет, Фэй. Коралина вполне сойдет. Я вообще-то не твой учитель, – говорю ей мягко, мягче, чем с большинством. Может быть, потому что она напоминает мне Лилак. – Могу я тебе чем-то помочь?
– Да, простите. Вы правы, я виновата, – ее щеки заливает румянец, и она заправляет за ухо прядь распущенных розовых волос. – Я хотела спросить... то есть, все в порядке, если нет... я не хочу быть проблемой или что-то в этом роде. Я просто подумала, если бы я могла...
– Что тебе нужно? – я обрываю ее на полуслове, зная, что она не любит болтать.
Я знаю, что это связано с ее юностью и тем, через что она прошла, но этот мир не будет для нее легким, хотя и должен быть. Если Фэй не научится требовать от жизни того, чего хочет, она будет отнимать все, пока у нее ничего не останется.
Даже если она погибает внутри, ее голос должен оставаться живым, иначе у нее не будет шансов выжить.
Быстро кивнув, она выпрямляется.
– Могу я взять с собой домой несколько красок? Только основные цвета. Мама сказала, что собирается накопить денег, чтобы вскоре купить мне собственные, но я просто хотела узнать, можно ли мне одолжить несколько штук до тех пор?
Мое холодное, затаенное сердце размораживается настолько, что я чувствую, как оно болит за нее. Ее мать-одиночка уже тратит деньги на то, чтобы возить ее из Уэст-Тринити-Фоллс, а с учетом цен на краску и того факта, что дома еще четверо детей, пройдет немало времени, прежде чем она их получит.
Я поворачиваюсь на своем табурете, прежде чем встать и подойти к стене с полками, которые тянутся по всей длине студии. Шкафы, полки и корзины заполнены различными средствами и материалами.
Достав один из своих запасных рюкзаков, я открываю его и начинаю наполнять. Фэй все еще учится, но у нее потрясающе получается рисовать акварелью. Так что вместе с акрилом я добавляю нераспечатанную упаковку акварельных красок Winsor & Newton, которыми я никогда не буду пользоваться, потому что ненавижу их. Я достаю кисти, плоские и круглые. Бумагу, пару небольших контейнеров, три палитры, рулон клейкой ленты, несколько карандашей и циркуль для рисования.
Это будет лучше, чем любая поездка за художественными принадлежностями. Краска дорогая, и, если она умна, она сохранит эти материалы надолго. Когда сумка почти полностью заполнена, я быстро закрываю ее и протягиваю к ней.
– Вот.
Этот мир отнял у нее так много. В свои пятнадцать лет она едва ли может что-то дать. Несправедливо, что еще до того, как эта девочка стала личностью, она получила необратимую травму.
Ее круглое лицо озаряется, глаза блестят тонкой пеленой слез.
Клянусь, если она заплачет, я ее выгоню.
Слезы – это не то, с чем я могу справиться. Ни для себя, ни для кого-то другого. Я ненавижу это делать, и я никогда не знаю, как помочь кому-то, кто плачет. Я предпочитаю по возможности избегать этого.
Это пустая трата воды и ничего не дает, кроме того, что в конце концов тебе становится хуже.
– Нет, нет, я не могу это взять, – она поднимает ладони вверх, сначала отказываясь. – Они ваши.
– А значит, я могу делать с ними все, что захочу. Возьми их, Фэй. Все, что внутри, можно заменить. Ты хороша, но тебе нужна практика. Считай, что это больше для меня, чем для тебя. Я буду выглядеть плохо, если у тебя ничего не получится.
Это заставляет ее рассмеяться, когда она шмыгает носом, сдерживая слезы, чтобы они не скатились. Я сделаю все, что в моих силах, если это означает, что она возьмет сумку. Я буду выглядеть как высокомерные Уиттакеры, из которых я родом, если это означает, что у нее будет хоть что-то хорошее.
Мягко и с благодарностью она берет у меня сумку, просовывая голову под ремень и позволяя ей повиснуть на плече.
– Спасибо, – она слегка качает головой. – Я даже не знаю, как отблагодарить вас за это.
– Выключи свет, когда будешь уходить, и мы квиты. Увидимся на следующей неделе, – я поднимаю бровь, снимаю холст с мольберта и кладу его на один из деревянных столов у стены.
Пока я привожу себя в порядок, перекинув тряпку через плечо, через динамики играет тихая музыка. Boston by Augustana открывает мой плейлист начала 2000-х.
– Что-то еще? – спрашиваю я, все еще чувствуя ее присутствие позади себя.
Я собираю все использованные сегодня кисти и палитры и быстро бросаю их в мыльную раковину, когда она говорит:
– Вы всегда советуете нам быть прямолинейными в нашем искусстве, и я думаю, что таким образом вы призываете нас быть прямолинейными в жизни. Поэтому, наверное, мне интересно, почему вы никогда не ходите на групповые собрания? Я думаю, вы могли бы помочь некоторым людям. Позволить им увидеть, какая вы нормальная, как хорошо вы адаптировались.
Я вздрагиваю, позвоночник становится стальным, а плечи напрягаются.
Нормальная.
Никто не может быть нормальным. Это общественный термин, навязанный людям, но, независимо от жизненного опыта, никто не является нормальным. Особенно я, но это тот образ, который я создаю для людей. Я даже не могу злиться на то, что она так считает.
– Я адаптировалась, потому что у моей семьи есть деньги. Я заплатила, чтобы быть в порядке. Если я приду на эти встречи с женщинами, у которых есть реальные проблемы, для них это будет просто пощечина.
– Это не...
– Иди, – я киваю головой в сторону двери, глядя на нее через плечо. – Передай маме привет, и увидимся в пять тридцать на следующей неделе.
Приняв это за окончание разговора, я наконец слышу звуки ее шагов, удаляющихся к открытой двери, похожей на гаражную. Вся передняя стена студии поднимается к потолку, полностью обнажая внутреннее пространство, когда дверь поднята.
Она пропускает внутрь порывы свежего воздуха, позволяя краскам и химическим запахам улетучиваться в другое место, поэтому я стараюсь держать ее открытой как можно чаще, хотя это случается редко, потому что погода в Орегоне та еще сука.
Когда я оборачиваюсь, она стоит на тротуаре, и смотрит в обе стороны, я произношу ее имя со своего места. Она поворачивается, ветер развевает ее короткие розовые волосы перед лицом.
– Кто-то сказал мне, что я выжила не просто так. Например, чтобы научить тебя. Дай себе возможность найти то, что тебе по душе. Исцеляйся на своих условиях, а не на моих.
Я знаю, что она спросила это только потому, что все мы ищем ответ на вопрос, как исцелиться и жить дальше, но правда в том, что жить дальше – это не универсальная формула. Именно это делает все намного сложнее – пытаться найти то, что заставляет тебя хотеть просыпаться по утрам.
Она улыбается, слегка помахивая мне рукой.
– Спасибо, Коралина.
Затем она переходит улицу и направляется к фургону своей матери, оставляя меня одну в студии. Фэй всегда уходит последней, в основном потому, что я позволяю ей побыть тут, пока ее мама не закончит работу, хотя и знаю, что не должна этого делать.
Привязанность не пойдет на пользу никому из нас. Я привязываюсь к ней, хотя знаю, что уйду. Чем больше она рядом, тем больше смотрит на меня как на образец для подражания, а я этого не хочу. На самом деле, я не та, на кого можно равняться или восхищаться.
Что произошло в том подвале? Что сделал мой разум, чтобы выжить?
Это чертовски унизительно и жалко. Я едва ли представляю, через что прошла Фэй или любая другая из этих девушек.
Для Фэй? Я собралась. Я исцелилась.
Но если бы она увидела меня прошлой ночью, рухнувшую в объятиях едва знакомого мужчины, сбежавшую в тот момент, когда я смогла перевести дух, отказавшуюся даже поблагодарить его за то, что он сделал?
Она бы увидела меня совсем в другом свете.
Она увидела бы то, что я делаю, когда смотрю в зеркало.
Я передергиваю плечами, приказывая себе забыть об этом воспоминании. За два года я ни разу не встретилась с Сайласом Хоторном. Это была разовая сделка. Я могу избегать его в дальнейшем. Мне никогда не придется видеть его вновь.
Я не спеша убираю большую студию с приемлемой арендной платой, которая была складом, а я переоборудовала его. Внутренние стены отделаны кирпичом. Бетонный пол украшают брызги краски. Несколько свободных мольбертов, расположенных по кругу, дает каждому художнику достаточно места, чтобы творить в уединении.
То, что появляется на чьем-то холсте, принадлежит ему, если только не дано разрешение принадлежать другим.
Потребовалось некоторое время, но мне удалось создать, как мне кажется, безопасное пространство. Даже со слабым запахом скипидара хорошо справляются лавандовые свечи, которые я постоянно зажигаю.
Я спускаюсь с металлической лестницы, стараясь не расплескать кувшин с водой, который держу в руке. Удивительно, что все эти различные планеты, свисающие с потолка в комнате, продержались так долго. Искусственный плющ вдоль стен нуждается в замене, а полы – в швабре.
Изначально я приобрела это место из эгоистических соображений. Мне нужно было пространство, куда я могла бы убежать, устроить там беспорядок, творить и дышать вдали от посторонних глаз. Где мои стены могли бы рухнуть, а я бы просто существовала.
Это очень утомляет – боязнь быть кем-то еще, кроме защитника и холодного человека.
Мои родители любят рассказывать своим друзьям, что в один прекрасный день это помещение превратится в мою собственную галерею, что я только начинаю осваиваться в мире искусства. Как будто я буду делиться с этими людьми всем, что создаю.
Им бы это понравилось. Позволить толпе любопытных людей топтаться вокруг моего единственного утешения только ради того, чтобы получить немного больше признания. Я вырвалась из организации по торговле людьми, которую мой отец неосознанно поддерживал, – разве этого недостаточно?
Искусство – это интимная вещь. Им не стоит делиться, пока художник не будет готов к тому, что на него посмотрят, не будет полностью уверен в своей любви к работе, прежде чем открыть ее для критики.
Когда я убираю веник в шкаф, у меня звонит телефон. Сердце замирает на секунду, всего лишь на мгновение, но когда я достаю его из кармана комбинезона и вижу имя Лилак, мелькающее на экране, я выдыхаю.
В тот момент, когда я нажимаю «Ответить» и прижимаю телефон к уху, из динамика раздается ее голос.
– Я не знала, что кто-то может носить так много черного, – говорит она. – Ты знала, что это был день фотографии, или специально оделась как пятый участник группы Kiss?
Я усмехаюсь, засовывая телефон между ухом и плечом.
– И тебе привет, милая сестренка.
– Привет, привет, отвечай на вопрос.
Лилак Уиттакер вытянула из своих родителей каждую унцию добра, когда родилась, и с возрастом только прибавила. Я искренне верю, что именно ее улыбка помогает мне жить, и я отдала бы весь мир за ее счастье.
В большинстве случаев я живу ради нее, а не ради себя. Обеспечение ее счастья и поиск ее радости помогают мне выжить. Каждый раз, когда наступает темнота и сны становятся слишком реальными, я думаю о ней.
Милой маленькой Лилак пришлось бы узнать, что я покончила с собой, потому что слишком устала жить дальше. Я никогда не хотела бы, чтобы она винила себя или чтобы ее преследовала моя боль. Я бы не заставила ее проходить через это.
Я буду страдать столько, сколько потребуется, если это означает, что она сможет сохранить свою радость.
– Какого хрена ты копаешься в моем школьном альбоме?
– Нашла его в коробке в шкафу. Это чертово золото, – она тихонько смеется, и я слышу, как переворачиваются страницы: – Ты, похоже, была по-настоящему увлечена эмо.
На моих губах появляется улыбка, когда я прохожу через студию, прихватив баллончик с чистящим средством и полотенце, чтобы вытереть табуреты.
– Черный – самый ненавистный цвет твоей матери. Я пыталась тихонько бунтовать.
Подросток может сделать многое, чтобы восстать против своей семьи, если растет с такими родителями, как у меня. С тех пор как я стала достаточно взрослой, чтобы говорить, я испытывала пределы их терпения.
Я давала себе достаточно воли, чтобы раздражать их, но при этом сохраняла отличные оценки и художественные призы на полке, так что я все еще была хорошей маленькой призовой лошадкой в конюшне. Достаточно необузданной, чтобы пугать светских львиц.
Когда мне исполнилось восемнадцать, мне больше не нужны были черная подводка для глаз и металлические шипы. Я могла делать все, что захочу, когда поступила в колледж, и именно из-за такого мышления меня похитили и заперли в подвале.
Вежливость по отношению к ним сейчас – это вежливость по отношению к моей сестре.
– Вы с Эмметом были милыми. Даже его подводка для глаз выглядит сексуально.
Я вздыхаю с потрясением. Я так давно не слышала его имени. Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз вспоминала о нем?
Список парней, которых я погубила из-за своего проклятого сердца, невелик, но их достаточно, чтобы проследить закономерность. Эммет пострадал больше всех, я думаю. Мы любили друг друга так, как только могут любить шестнадцатилетние подростки.
И хотя официальная версия, что депрессия заставила его прыгнуть с моста, все всегда знали, что в этом моя вина. Даже его родители, которые не разрешили мне прийти на его похороны, знали.
То, что мы расстались за день до этого, не было совпадением. Я взяла на себя ответственность за прекращение отношений. Это была моя вина.
Моя мачеха может называть меня ведьмой, но в одном она права.
Я проклята.
Внутри меня живет проклятие, которое сокрушает мужские сердца. Мои кости сложены из колдовства и темной магии, которая сводит парней с ума. Проклятие, с которым я живу, превращает любовь в смертельное оружие.
Влюбиться в меня – это не страшно. Страшно то, что происходит, когда я влюбляюсь в них.
Все парни, которых я когда-либо любила, либо исчезли, либо умерли, либо сошли с ума. Магия – это не то, во что многие верят. Для кого-то проклятия могут казаться нереальными, но такое может происходить очень часто, прежде чем вы поймете, что связующей нитью в трагедиях всегда являетесь вы сами.
– Он приносил тебе мармеладных червячков, когда забирал меня на свидания. Он тебе нравился.
Говорить об Эммете, думать о том, какой я была в старших классах, – все это похоже на воспоминания о старом однокласснике. О ком-то, за кем я наблюдала, о ком слышала, но кого никогда по-настоящему не знала.
Невозможно измерить расстояние между тем, кем я была, и тем, кем я являюсь сейчас.
Расстояние между тем, кем я была, и тем, кем я являюсь сейчас? Световые годы.
– Ну конечно нравился. Я была ребенком, и он приносил конфеты. Мне до сих пор не с кем его сравнить, – даже то, что я не с ней, я вижу, как она вскидывает руки вверх. – Ты отказываешься встречаться, а значит, я не могу никого прожарить, как положено хорошей младшей сестре.
Надеюсь, она не затаила дыхание. Никакой другой человек больше никогда не войдет в мою жизнь с романтическими намерениями. Я имею в виду не то, как люди обычно говорят в шутку или в качестве прикрытия, потому что им еще не представилась подходящая возможность.
Я имею в виду, что даже если бы моя вторая половинка спустилась прямо с небес и судьба написала большими печатными буквами в зеркале, что этот человек – тот самый. Я бы все равно развернулась и ушла, словно не замечаю его.
– Мне нравится быть одной, Ли. Меня это не беспокоит.
Я отставляю табурет, убираю вещи для уборки в шкаф и прислоняюсь к одному из деревянных столов, на котором стоит массив небольших глиняных скульптур.
– Да, беспокоит.
Мои брови взлетают в удивлении.
– Прости?
–Никому не нравится быть одному, особенно тебе, Кора. Я понимаю, тебе нравится демонстрировать миру свою холодную, отстраненную версию, которая огрызается на людей, если они приближаются. Я не виню тебя. Но не лги и не говори, что тебе это нравится. Я тебя знаю.
Она младше меня, но не глупа. Я не могу оградить ее от всего, и, хотя она не все понимает, Лилак не нужны подробности. Она просто знает, что ее старшая сестра уже не та, которая исчезла той осенней ночью.
– Мне перечислить тебе деньги на Cash App или Venmo13 за терапию?
– Давай я приду к тебе вечером и приготовлю ньокки с коричневым маслом. Будем считать, что мы квиты.
Я слегка смеюсь.
– Во сколько…
– О боже, – внезапно говорит она.
Тон нашего разговора меняется с непринужденного на более тревожный. Моя рука тянется к телефону, я бросаю то, что делала, и начинаю оглядываться в поисках ключей, готовая немедленно ехать в дом наших родителей.
В телефоне она снова и снова повторяет:
– О боже, о боже. Этого не может быть, этого не может быть.
– Лилак, – мой голос резок, я пытаюсь вывести ее из паники, чтобы понять, что происходит. – Что случилось?
– Коралина, я... – заикается она. Страх засунул руку ей в горло и душит голосовые связки. – Новости. Включи новости.
Мое замешательство смешивается с беспокойством. Я напоминаю себе, что нужно дышать, сосредоточиться на каждом вдохе и выдохе. Когда я нахожу пульт от телевизора, он выскальзывает из моих потных ладоней и шлепается на пол.
Каким-то образом нажимаю кнопку включения, и экран загорается на случайном канале. Должно быть, экстренная новостная повестка заняла все местные каналы.
Голос ведущего новостей требует моего внимания, пока я пытаюсь вникнуть во все, что он говорит. Его голос усугубляет хаос, который бурлит внутри меня. Смятение, кости и зубы. Могилу моей травмы раскапывают с особой тщательностью.
– Коралина! Кора! Ты в порядке? Где ты? Я уже в пути…
В отдалении я слышу голос Лилак, когда мой телефон выскальзывает и падает. Колени не выдерживают моего веса, и я, спотыкаясь, двигаюсь вперед. Я тяну вперед руку и ударяюсь о стол, пока изо всех сил пытаюсь удержаться на ногах, чтобы не рухнуть на пол.
Я знала, что это сообщение не было розыгрышем или какой-то случайностью. Я должна была довериться своим инстинктам. Надо было раньше вытащить нас с Лилак отсюда.
Передо мной появляется экран, окрашенный в красный цвет. Слева – необычный снимок, на котором запечатлено лицо, которое я знаю наизусть. Запах Old Spice ударяет мне в нос, вызывая головокружительную тошноту, от которой мое тело покачивается.
– Срочные новости. Вчера вечером из тюрьмы Римонд сбежал заключенный. Нам сообщили, что заключенного зовут Стивен Синклер, он был арестован чуть более двух лет назад за участие в национальной организации по торговле людьми в целях сексуальной эксплуатации. Правоохранительные органы считают его вооруженным и опасным.
Какая-то больная часть меня испытывает облегчение. Наконец-то игра в ожидание закончилась. Это никогда не было «если», всегда было «когда». С того момента, как я вышла из подвала, он пытался найти дорогу ко мне.
Я жила на грани, с затаенным дыханием, ожидая возвращения моего бугимена.
На экране снова появляется лицо Стивена. Мою грудь распирает, и я чувствую, как открываются шлюзы.
Я рассказала им. Я рассказала им всем. Кричала об этом несколько дней.
Я была его Цирцеей, и Стивен Синклер всегда возвращался за мной.
7. ПАДАЮЩИЕ ТЕНИ
Сайлас
Воющий ветер хлещет меня по лицу, пока я пробираюсь по едва заметной тропинке, заросшей кустарниками и деревьями. В воздухе витает запах соли, а когда я подхожу к началу тропы, то вижу длинный участок земли, который исчезает за горизонтом.
Три силуэта выделяются на фоне темнеющее небо.
Пик возвышается над изрезанным побережьем Орегона, заслоняя собой бухту Блэк Сэндс, пляж, о котором знают только местные жители. Я слышу, как волны разбиваются о зубчатые скалы, и один этот звук навевает воспоминания.
Мои ноги не ступали на эту землю с тех пор, как мы все расстались. Пик – уединенный, тайный, наш. Здесь мы выросли, разошлись в разные стороны, а теперь воссоединились.
С того момента, как мы нашли это место, оно стало нашим.
Завывания ветра доносятся из города у побережья. Город, который мы слишком долго называли своим домом. Это был наш переломный момент. Нам надоело жить в месте, где за каждым углом, вымощенным булыжником таится предательство и секреты.
Солнце медленно садится, скрываясь за облаками, пока я иду дальше к краю обрыва.
– Добро пожаловать домой, – приветствую я всех троих, мой голос подхватывает ветер.
Рук поворачивается, чтобы посмотреть на меня, его светло-каштановые волосы выглядывают из-под козырька. На его лице улыбка, когда он заключает меня в крепкие объятия, как будто мы видим друг друга впервые с тех пор, как они вернулись. Но это Рук, и иногда ты просто должен позволить ему делать то, что он хочет.
Дым. От него всегда пахнет дымом.
Я похлопываю его по спине, отстраняясь, и киваю в сторону Тэтчера в знак молчаливого приветствия, его руки засунуты глубоко в карманы брюк, чтобы избежать физического контакта. Алистер последним переводит взгляд с обрыва, кожаная куртка натянута на его плечи.
Я уверен, что это та самая, со времен школы.
– С девочками все в порядке?
– На данный момент захватили мой дом, – ворчит Тэтчер.
– Никто не в восторге от того, что будет жить с тобой, кактус. Не выгляди таким обеспокоенным по этому поводу.
– Всего одна ночь после возвращения, а Рук уже кого-то убил, – челюсть Алистера дергается, и он расстроенно проводит рукой по губам. – Это место – черная гребаная дыра, а не дом.
– Я никого не убивал. Я накачал кое-кого наркотиками и помог ему спрыгнуть с моста. В глазах закона это две совершенно разные вещи.
Тэтчер закатывает глаза.
– Ты проучился на юридическом факультете всего две секунды. Остынь.
– На две секунды дольше, чем ты, – бормочет Рук, набирая в руку Скитлс и запихивая их в рот. – Возможно, эти секунды тебе еще пригодятся, когда ты зарежешь не того человека.
Нам всем будет по восемьдесят лет, а мы все еще будем спорить, как дети. А может быть, мы с Алистером будем разнимать старческие версии Рука и Тэтчера.
Тэтчер, который не может не оставить за собой последнего слова, просто самодовольно стоит, а ветер треплет его пиджак.
– В отличие от тебя, малыш, моя семья действительно любила меня, и мне не нужно работать в судебной системе, чтобы получить свое наследство.
Алистер издает сдавленный звук, смесь смеха и шока, но пытается замаскировать его кашлем. Я качаю головой, глядя в землю, прикусываю нижнюю губу и втягиваю воздух.
Рук выходит из себя, бормоча маты, а мы стоим и смотрим. Но упоминание о наследстве напоминает мне об одной из многих причин, по которым мы здесь собрались.
Я никогда не умел общаться, легко вступать в разговор или начинать со светской беседы. Когда я рос, я просто говорил то, что мне было нужно, и шел дальше. Большего никому и не требовалось.
За исключением той ночи в «Вербене».
В моей памяти всплывает Коралина, ее руки вцепившиеся в мою рубашку.
Впервые кто-то отчаянно хотел, чтобы я заговорил. Кто-то нуждался в этом. Я никогда не знал, каково это, когда кому-то нужен мой голос. Но с каждым словом, которое я бормотал, она таяла. Ее дикий взгляд исчез и она начала дышать.
– Мне нужно жениться.
Слово «блядь» срывается с губ Рука. Я поднимаю голову и вижу, что на меня смотрят три пары глаз. Ожидаемо, конечно. Я натягиваю капюшон на голову, когда с темнеющего неба начинают падать капли мелкого дождя.
– Это из-за твоего отца? – спрашивает Алистер. – Он же, черт возьми, не заставляет тебя жениться на ком-то, верно?
– Нет. Но совет директоров не даст мне право быть генеральным директором, пока я не буду состоять с кем-то в законных отношениях, – настойчивая головная боль возвращается прямо за глазными яблоками. – Папа хочет продать компанию.
– Так пусть продает.
– Нет.
Я скрежещу зубами, устремляя на Алистера надменный взгляд. Он не понимает, и я никогда не ожидал, что он поймет. Он бы позволил фамилии своей семьи сгнить, если бы полностью контролировал ситуацию, и я не виню его за это.
Моя семья? Она не такая, как его.
Это была одна из причин, по которой я чувствовал себя не в своей тарелке, когда познакомился с ними. У каждого из моих друзей было ужасное, жестокое детство, причиной которому стали их родители. Хотя мое детство было не очень хорошим из-за неправильно поставленных диагнозов, это никогда не было связано с тем, что мои мама и папа не любили меня.
Они не понимали этого.
Несмотря на то, что они облажались, поверив врачу, а не мне, они делали все, что могли, чтобы попытаться спасти меня.
– Мой отец всю свою жизнь любил меня. Это его фамилия, моя фамилия. Я не позволю ему умереть, зная, что его компания была продана.
– Значит, ты собираешься жениться? Найдешь фальшивую жену?
– Я сказал отцу, что у меня есть девушка.
Не самый удачный и продуманный ход. Но мне нужно было, чтобы он дал мне время, а он не собирался этого делать, пока я не дам ему надежду на то, что я действительно женюсь по любви.
Я сделал то, что должен был сделать. Я всегда так делаю.
– Сайлас, я говорю это с любовью, – говорит Рук, изображая на лице замешательство, – но какого черта?
Для него будет самая большая проблема. Я женюсь на ком-то по расчету. Это сведет его с ума. Потому что, несмотря на то, что две ночи назад я видел, как он заставил парня проглотить пузырек с лекарством и столкнул его с моста в ледяную воду, потому что тот пытался накачать наркотиками его девушку, сердце Рука доброе.
С того момента, как я потерял Розмари, он хотел только одного – чтобы я был счастлив. Я никогда не буду злиться на него за это, за то, как он меня оберегает, даже если его постоянное беспокойство о том, что я принимаю лекарства, раздражает меня до смерти.
Сказать ему должно быть проще, но именно потому, что он так защищает меня, этого не происходит.
– Я разберусь, – это все, что я могу сказать.
В конце концов, я разберусь. Но прямо сейчас? Я понятия не имею, что мне делать.
– Отлично, – Тэтчер хлопает в ладоши. – Потому что есть кое-что более важное, чем твоя предстоящая свадьба. Стивен Синклер вышел из тюрьмы и шантажирует нас. Что мы делаем с этой проблемой?
– Тебя даже нет на видео, придурок. Скорее всего, ты отделаешься предупреждением, – ворчит Рук, потянувшись в передний карман, чтобы достать заранее свернутый косяк. – Как он вообще выбрался?
– Помогли. Так мне сказали в тюрьме, когда я позвонил, чтобы убедиться, что он единственный заключенный, которому удалось сбежать.
Звук щелчка зажигалки раздается как раз перед тем, как облако дыма окутывает голову Рука.
– Надо убедиться, что папочка останется под замком, – бормочет он, глубоко вдыхая.
– Мы не можем просто ждать, пока Сайлас отследит электронный адрес. Мы должны действовать, – говорит Алистер. – Если это Стивен, мы не знаем, где он. Если это кто-то другой, то мы в такой же заднице.
Моя голова раскалывается от нарастающего давления.
Чувство вины, которое я ношу в себе, – неумолимый спутник, тень, которая следует за мной повсюду, куда бы я ни пошел. Это пустота в моем желудке, постоянное напоминание о том, что я подверг риску этих трех людей и тех, кого они любят.
Мой гнев и отчаянная жажда мести снова перевернули их жизни. Если что-то случится, если мы попадем в тюрьму или кто-то умрет, это будет на моей совести. Это будет моя вина, и это бремя легло на меня.
Эгоизм моего горя станет проклятием для них.
– Простите, – говорю я, не зная, как взять свои слова обратно или сказать что-то лучше, чем это.
– За что?
Брови Рука вздергиваются, белки его глаз краснеют от травы.
– Это моя вина, – я засовываю руки в передние карманы и смотрю на затянутое тучами небо. – Ваше возвращение, ребята. Шантаж. Все это. Это моя вина. Я не мог оставить смерть Розмари без внимания, мне нужно было отомстить. Вы не...
– Заткнись, нахрен, – голос Алистера грохочет вместе с раскатами грома вдалеке. – Мне не приставили пистолет к голове. Мы все знали, на что подписывались, и я бы сделал это снова. Ты не единственный, кто хотел этого. Мы все хотели уничтожить это место.
– Мы начали это вместе. И закончим вместе, – добавляет Рук. – Мы закончим и оставим эту чертову дыру позади. Все мы.
– Это значит, что мы должны идти по единственной тропе, которая у нас есть на данный момент, – бормочет Тэтчер. – И Руку это не понравится.
