Текст книги "Клятва, которую мы даем"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Некоторые моменты той ночи я помню отчетливо. Громкая музыка, все люди, которых я знала и которых не знала. Рюмки текилы и то, как сильно у меня болел живот от смеха.

Я обнимала свою лучшую школьную подругу, девушку, которая теперь мне совсем незнакома, и кричала: Это лучшая ночь в моей жизни!

– Друг должен был отвезти меня обратно, но он напился и завалился на диван. Я не хотела ночевать в каком-то случайном месте, поэтому решила просто вернуться в кампус пешком. Путь был всего в несколько миль, не больше. Я даже не помню, как ушла с вечеринки. Это большая черная дыра в моем сознании. Но я...

Я подтягиваю колени к груди, опускаю лоб на колени и позволяю своему телу почувствовать боль от слез, когда прижимаю телефон к уху. Позволяю себе вспоминать, плакать и причинять боль свободно, без посторонних глаз.

Только голос на другом конце, который услышит меня. Чтобы судить меня.

– Когда я очнулась, то была голая, и мне было холодно. Они поливали меня из шланга и осматривали. Я до сих пор чувствую их руки по ночам, вижу вспышку фотоаппарата на своей коже, когда они вслух говорили о моем теле. За сколько они могут меня продать. Я даже не знаю, пыталась ли кричать, потому что от наркотиков у меня все расплывалось перед глазами. Они держали меня под таким гребаным кайфом, что к тому времени, как Стив... – я прикусываю язык, да так сильно, что металлический привкус крови заполняет мой рот. От его имени меня тошнит. – Я пережила ломку в первые несколько недель, проведенных в том подвале. Одна. Меня тошнило, и у меня были безумные мышечные спазмы. Это была душевная агония, и это было только начало. Лучше бы я умерла в том подвале, – рыдания срывают мой голос, и я плачу тяжелыми всхлипами в динамик телефона голосу, который мне ничего не должен. – Я хочу вернуться и умереть там. Он забрал у меня так много – почему бы просто было не забрать все? Зачем оставлять меня такой опустошенной!

Я кричу эти слова в потемневшее небо, умоляя дать ответ, который никогда не получу. Каждый день я задаю себе миллион вопросов, и ни разу не смогла найти на них ответа.

Почему я была так слаба? Почему я? Почему я любила его так сильно, что до сих пор чувствую, как угольки любви обжигают мои вены? Как он мог так сильно контролировать меня?

Мои крики прерывает ответ. Не от звезд, а от голоса на другом конце телефона.

– Чтобы наполнить.

– Что? – я опускаю голову, нахмурив брови.

Его тон – это твердая рука, спокойная вода.

– Жизнь оставила тебя опустошенной, чтобы у тебя было место заполнить его. Мы пустые только тогда, когда позволяем себе оставаться таковыми.

– Как? С чего мне начать? Я не...

– Узнай, Коралина. Ты жила не просто так. Выясни зачем.

– Разве ты не должен быть просто ухом? – я немного смеюсь, ладонью вытираю слезы со щек, глубоко вдыхая свежий воздух. У меня кружится голова от всех этих эмоций.

– И голосом, – замечает он, и хотя я не вижу его, но слышу ухмылку в его словах.

Мелкий дождь капает на мои руки. Природа хочет сказать мне, что мой сеанс эмоционального сброса подходит к концу. Но я задерживаюсь на несколько минут, испытывая облегчение от того, что у меня есть что-то, что угодно, что может заземлить меня еще на пару секунд.

Мне не обязательной быть Коралиной Уиттакер, выжившей в «Доме ужасов Синклера». Я не вундеркинд, отмеченный наградами, и не царственная дочь Джеймса Уиттакера. Я не старшая сестра девушки, из-за которой я заперлась в этом городе, и не младшая сестра брата, чье чувство вины перетекает в мое.

Я – Коралина. Я не в порядке, и что теперь? Пока этого достаточно.

– Я не хочу умирать, – шепчу я.

– Тогда не надо.

Дождь льет чуть сильнее, барабаня по крыше. Я слизываю капли с губ, позволяя воде смыть слезы с моего лица. Может быть, если дождь будет идти достаточно сильно, я не смогу заметить разницу.

– Я даже не знаю, как жить.

– Никто не знает.

Переступая границы дозволенного, я задаю ему еще один вопрос. Возможно, именно поэтому он положит трубку, потому что я мало что знаю о человеке на другом конце провода, кроме слухов и мимолетных встреч с ним, но все знают, что значила для него Розмари Донахью.

– Как ты выжил после того, как потерял Розмари?

Я всегда считала, что его горе прекрасно. Живое напоминание о любви, потерянной слишком рано.

К моему удивлению, он не повесил трубку и не сказал, чтобы я отвалила. Вместо этого он вздыхает. Из динамика доносится звук щелкающей зажигалки.

– Я этого не сделал.

Я усмехаюсь:

– Так ты мертв?

– Ты не знаешь? – и снова я слышу, как он ухмыляется. В своем сознании я вижу только его губы, поднятые в уголках. – Они говорят, что я мертв изнутри.

– Они называют меня проклятой. Интересно, что хуже?

Дождь продолжает усиливаться, мне нужно зайти внутрь, пока я не соскользнула с крыши и не воплотила в жизнь свои суицидальные мысли. Можно ли умереть случайно, если в планах уже было покончить с собой?

– Спасибо. Я у тебя в долгу, – тихо говорю я, охрипшим от слез горлом.

– Хорошо, – бормочет он, не заставляя меня давать больше, чем я готова, и принимая мое заявление.

Молния озаряет небо, и вдалеке раздаются раскаты грома.

– Не перезванивай мне. И я больше не буду звонить. Я просто...

– Я знаю, – он замолкает. – Ты не должна мне ничего объяснять. Я всего лишь голос, помнишь?

Я знаю, что этот телефонный звонок меня не излечит. Он не исцелит мои страхи и не залечит травму, хотя я отчаянно этого хочу. Но приятно быть живой, а не просто в порядке. Есть с кем поговорить, есть кто-то, кто знает, что я борюсь за каждый вздох.

После этого мне придется вернуться к холоду, оцепенению и бесчувствию, чтобы просто прожить день. Я позволяю себе один момент слабости, но не больше.

– Коралина, – говорит он, прежде чем я успеваю повесить трубку.

– Да, Сайлас?

Голос на другом конце снова напоминает мне, что он не просто голос или ухо. Что он человек, который тоже чувствует эту боль, эту пустоту внутри, и он ищет что-то, чем можно заполнить ее.

– Мне пришлось научиться не жить ради травм и потерь. Я живу вопреки им. Не дай ему победить.

ДВА ГОДА СВОБОДЫ

Март

2. ТИХИЕ ВОДЫ ГЛУБОКИ

Сайлас

Жизнь – это потеря.

А промежутки между – это всего лишь наши попытки справиться с ней. Отвлекаемся от неизбежных переживаний, прячемся от того факта, что, как ни прискорбно, все мы в конце концов умрем.

– Почти закончили, мистер Хоторн, мы должны еще раз проверить ваши показатели, прежде чем отпустить вас отсюда.

– На секунду я подумал, что мой отец восстанет из мертвых, Тейлор, – беззаботный смех, связанный с шуткой про его отца. – Скотт отлично справляется, как я и говорил в первые несколько раз.

На лице моего отца, обращенном к молодой женщине в красном халате, появилась улыбка, несмотря на то, что в данный момент его тело накачивают химикатами.

Он мог бы улыбаться до конца дня, это было бы неважно. Глаза никогда не лгут, а его глаза рисуют картину человека, который чертовски устал. Когда медсестра заканчивает проверку аппарата и спокойно оставляет нас в палате одних, я наклоняюсь и хватаю пустое судно на полу.

Мой стул царапает пол, когда я подвигаюсь ближе, держа судно у его груди. Так же плавно, как он улыбался до этого, он склоняет голову и опорожняет то немногое, что у него есть в желудке.

Я перевожу взгляд на белую, как яичная скорлупа, стену в противоположном конце палаты. Он ненавидит, когда его считают слабым, смотря на него, когда он на самом дне. Он всегда так делал. Я изо всех сил стараюсь защитить его гордость, пытаясь думать о чем угодно, кроме этой болезни, которая медленно убивает его.

В этот самый момент я нахожусь в промежутке между?

Готовлюсь к жизни без отца. Готовлюсь научить Леви и Калеба жить без него. Наращиваю мышцы в плечах, чтобы выдержать вес горя моей матери.

Но к смерти можно подготовиться не так уж и тщательно. Можно спланировать похороны, купить участок земли и прочитать книги о скорби, но в конечном итоге это не имеет значения. Смерть все равно каждый раз выбивает почву из-под ног.

Рак прогрессирует. Мы знали об этом с самого начала. Эти процедуры предназначены для моей матери, о чем, кажется, знаю только я. Папа не хочет умирать без ее ведома, он старался оставаться с ней так долго, как только мог.

Это эгоистично, если принять это за чистую монету, жестоко для некоторых, но когда люди не эгоистичны с теми, кого они любят?

Кроме того, Скотт Хоторн не отказывается от того, что любит, особенно от моей матери.

– Извини, – ворчит он, сжимая в ладони салфетку и поднимая ее, чтобы вытереть рот. – Говорил твоей маме, что йогурт в холодильнике был плохим сегодня утром.

Йогурт, точно.

Не один из многих тяжелых побочных эффектов химиотерапии.

– В следующий раз попробуем овсянку, – отвечаю я, не утруждая себя произнесением первой фразы. Он не слепой и не наивный. Он просто не хочет признаваться вслух своему старшему сыну. Хотя я вижу его насквозь.

Когда родители поймут, что через некоторое время мы тоже начинаем их анализировать?

Мой отец не будет никем, если не будет волевым до самой смерти, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы дать ему это.

– Ты просмотрел данные, которые я отправил...

– Мои мысли и оценка «Синк Технолоджи» уже в письме на твоей почте, папа.

Я иду к мусорному баку, выбрасываю испачканное ведро и поворачиваюсь обратно.

– Тебе нравится идея совета директоров выкупить их долю?

Компьютеры всегда были моей фишкой. В них есть смысл; они не задают вопросов, и обычно есть код, чтобы исправить проблемы, когда они не работают. Понять компанию моей семьи – не проблема; дело в людях, которые там работают.

Люди – не мой конек. Никогда не были моим увлечением и, вероятно, никогда не будут. Я понимаю эмоции, чувствую их, но я активно ненавижу их каждую секунду дня. А люди? У них их чертова тонна. И ни к одному из них нет инструкции. Ты не можешь перестроить их систему, и в половине случаев то, что ты видишь, никогда не является тем, что ты получаешь на самом деле.

Я со вздохом возвращаюсь на свое место и опускаюсь в кресло. Мне хочется закурить, хочется чего-нибудь, что избавит меня от запаха рвоты и клинических запахов больниц.

Последние два года я чувствовал себя в спешке, как будто мир заметил, когда я начала выздоравливать, и сказал: Вот. Вот все, что ты пропустил, пока горевал.

У меня от этого постоянно болит голова, все эти вещи, которыми мне приходится жонглировать.

– Их консультации по безопасности впечатляют. Прибыль приличная. Легко понять, почему совет директоров в этом заинтересован.

– Но?

Когда я смотрю на него, его бровь приподнята. Его глаза впалые, тело кажется все более хрупким с каждым днем. Я могу не понимать, как люди работают, но я могу их читать, и я понял это по человеку передо мной.

– Мне недостаточно того, что я хочу их выкупить. Их разведданные о киберугрозах слабы, и это еще мягко сказано. Реагирование на инциденты слишком медленное, – я прижимаю большой и указательный пальцы к глазам, надеясь, что от этого пульсация пройдет. – И я чертовски ненавижу владельца.

Он смеется. Тот самый смех, который я слышал почти каждый день в своем доме на протяжении всей своей жизни. Глубокий, исходящий из живота. Интересно, будет ли этот звук отдаваться эхом в коридорах, когда его не станет, или время и его украдет у меня.

Смерть – не враг.

Враг время.

– Да, он немного засранец.

Я насмехаюсь. Это мягкая оценка.

– Сынок, – его рука ложится на мою и сжимает ее. – Я знаю, что в твоем возрасте это много. Когда мне было двадцать два, я пытался понять, в какой бар я пойду. Я не хотел отдавать компанию в твои руки так рано, но...

– Я знаю, – говорю я просто. Ему не нужно тратить силы на то, что я и так понимаю. – Все в порядке.

– У тебя всегда это хорошо получалось, – появляется его беззубая улыбка. – Знающий.

Суровый диагноз, поставленный моему отцу прошлой осенью, означал, что в двадцать два года мне придется возглавить «Хоторн Технолоджи» в качестве исполняющего обязанности генерального директора, пока я не передам его по наследству. Я рано окончил школу и уже начал работать под его началом в компании, к большому неудовольствию многих людей.

Возможно, они бы помогли, если бы знали, что последнее, чего я хочу, – это учиться управлять многомиллиардной компанией. Однако я знаю, что их беспокоит не мой возраст.

Нам всем приходится идти на жертвы, и слушать шепот в офисе по поводу моей умственной состоятельности – это то, с чем я готов мириться ради него. Он любит меня, многое для меня сделал, и дать ему уверенность в том, что наследие нашей семьи находится в надежных руках, – это меньшее, что я могу сделать.

– У тебя хорошие инстинкты. Самые лучшие, Сайлас. Доверяй им всегда. Ты не потерпишь неудачу, – сурово говорит он, вселяя в меня уверенность. – Я сообщу совету директоров, что мы не будем двигаться вперед с «Синк Технолоджи».

Мой телефон пикает в кармане, когда я киваю ему. Вытащив его из переднего кармана, я вижу сообщение от Рука. Когда телефон разблокируется, созданный им групповой чат уже открыт, а самым последним сообщением является его фотография с сигаретой во рту, когда он отдыхает на пляже.

Солнце отражается от черных солнцезащитных очков, которые он носит, и на его коже проступает загар, которого я никогда раньше не видел. На груди у него несколько новых татуировок, и это заставляет меня задуматься о том, что мы пропустили в жизни друг друга из-за расстояния. Однако его ухмылка говорит о том, что это все тот же Рук, все тот же парень, которого я всегда знал.

Тэтчер: Твоя грудь похожа на школьную парту.

Рук: Я обнимался с кактусом и он нежнее, чем ты.

Я едва сдерживаю смех. Им двоим еще предстоит перерасти свои мальчишеские ссоры. Если кто-нибудь из них не прекратит их, они будут продолжаться вечно, пока не заденут чьи-то чувства, и это, безусловно, будут чувства Рука.

Все чувства Тэтчера связаны с Лирой. Для остальных у него ничего не осталось.

Алистер: Заткнись, мать твою.

Вот он. Отец Колдуэлл спешит на помощь. Удивительно, что он не посоветовал Руку пользоваться солнцезащитным кремом. Мы отдалились друг от друга, но в глубине души мы будем знать друг друга до седых волос.

Время, пространство, расстояние, смерть.

Ничто из этого никогда не отнимет у нас того, что мы знаем наверняка – что мы знаем друг друга до глубины души. Мы никогда не говорим об этом вслух, это просто предрешенный вывод.

Мы те, кто мы есть. Неважно, куда мы идем и как меняемся, всегда останется эта узловатая, перекрученная нить, связывающая каждого из нас. То, что мы нашли друг в друге в детстве, мы не хотим отпускать никогда.

Они для меня братья. Каждый из них. Крепче любой крови.

Тэтч – единственный парень, с которым я регулярно вижусь: мы оба решили остаться в Пондероза Спрингс после ареста Стивена Синклера. Мы даже вместе закончили колледж, и остальные ребята приехали поддержать нас.

Два года.

Прошло два года с тех пор, как мы нажали кнопку «play», чтобы начать жизнь без мести. Кажется, что они пронеслись так быстро, будто время совсем не прошло, а еще вчера я хоронил тела.

И все же я чувствую это в своей груди.

Время, которое ускользает от меня.

Оно измеряется моим горем и его этапами.

Принятие было самым болезненным.

– Как мальчики? – мой отец кашляет в кулак после вопроса, вероятно, уже заглянув через мое плечо на экран телефона. Он всегда был таким любопытным.

– Живы, – хмыкаю я, еще больше опускаясь в кресло.

– Шокирующе.

Уголки моего рта подергиваются. Он даже не представляет, насколько это шокирует. То, что мы пережили все предательства и смерти целыми и невредимыми и каким-то образом смогли двигаться дальше, как будто этого вообще не было.

По крайне мере, снаружи.

На каждом из нас остались шрамы, которые никогда не исчезнут. Глубокие раны, кровоточащие друг в друге, которые можем видеть только мы. Мы вышли живыми, но не невредимыми.

– Алистер только что женился, – говорю я ему, потому что именно так нормальные люди рассказывают о своих друзьях. Делятся обычными новостями из своей взрослой жизни.

Я чувствую тяжесть его взгляда и оглядываюсь на него. Его глаза расширились, а брови застыли в скепсисе.

– И девушка согласилась? Она пошла к алтарю по своей воле?

Из моего горла вырывается фырканье.

– Похоже на то.

Он качает головой, словно не может поверить в то, что я ему рассказал. Я его не виню. Алистер Колдуэлл никогда не был похож на человека, который собирался жениться. Скорее, он был похож на того, кто просто сидел бы в углу, пока не умер.

Мой отец видел его только в двух образах – злым или создающим проблемы. Есть вещи, которые моя семья никогда не поймет. Они никогда не говорили прямо, что не одобряют мою дружбу, но я видел это по их лицам. Однако они отказывались отбирать у меня то, что могло бы сделать мен несчастным.

Но они никогда не узнают их так, как я. Никто бы не узнал.

Никто не видел, как сильно такой человек, как Алистер, заботится о людях. Как легко он готов пожертвовать собственной жизнью ради того, кого любит.

Думаю, мы заботимся о них больше, чем большинство.

– Ты планируешь пойти к алтарю до того, как я умру? Или подарить мне внуков?

Я закатываю глаза, глядя на него.

– Ты слишком много времени проводишь, слушая маму.

Я ничуть не удивлен, что она втянула его в это. Если она попытается рассказать мне еще об одной незамужней дочери своих друзей, я перестану ходить на семейные обеды.

Я сделаю все, чтобы дать отцу то, о чем он просит, прежде чем он уйдет из жизни. Жениться на ком-то? Этого не случится.

– Я знаю, что потеря Розмари была для тебя тяжелой, – он кладет слабую руку мне на плечо. – Но тебе разрешено снова любить, малыш.

Моя челюсть сжимается.

Все так любят говорить мне это. Розмари хотела бы, чтобы ты был счастлив. Тебе разрешено жить дальше. Она хотела бы этого для тебя. Как будто они знают ее лучше, чем я.

Неужели они думают, что я не знаю этого? Что я не знаю, что она хотела бы, чтобы у меня была хорошая жизнь, чтобы я нашел кого-то, кого можно полюбить? Рози, наверное, миллион раз с тех пор как умерла, перевернулась в гробу от всего, что я делал. Я знаю, что она хотела бы, чтобы я жил дальше.

И часть меня так и сделала. Последние два года я смирился с тем, что она ушла и больше не вернется. Не любовь к Рози удерживает меня от того, чтобы отдаться другому человеку.

Я всегда считал, что любовь похожа на воду, на то, как она течет между телами и душами. Вы не можете остановить ее поток, потому что если один путь закрыт, она просто найдет другой.

Это та часть меня, которая отказывается любить снова. Я проклял свою душу, потому что знаю, что такое боль от потери человека. Я больше не буду так поступать с собой.

– Да, – единственный ответ, который я даю. Что еще я могу сказать?

Мой телефон жужжит в руке, и когда я опускаю взгляд на заблокированный экран, на этот раз это не сообщение из группового чата. Это электронная почта.

Я отключаю свою рабочую почту, когда меня нет в офисе и папа на химиотерапии – очень ответственно с моей стороны, – поэтому новое сообщение пришло на мой личный почтовый ящик. Я открываю его, ожидая получить спам, но мои брови сходятся вместе, когда я смотрю на сообщение.

Это неизвестный отправитель с прикрепленным зашифрованным видеофайлом и одной строкой текста.

Я еще не закончил с вами четырьмя. Пора возвращаться домой, мальчики.

Я молча надеюсь, что это вирус, пытающийся украсть мои банковские данные, и начинаю скачивать файл. Медсестра возвращается, отводя от меня внимание любопытных глаз отца, пока она отцепляет его от химиотерапевтического аппарата.

Тонкие волоски на спине медленно, один за другим, встают дыбом, а в комнате становится как-то слишком холодно. Я крепче сжимаю телефон, пока он продолжает загружаться, и неважно, как сильно я надеюсь, я знаю, что это не случайный хакер.

Удача никогда не бывает на моей стороне.

Голос отца, смешиваясь с голосом медсестры, уходит на задний план, все дальше и дальше исчезая из моего сознания, пока я сосредотачиваюсь на видео. Я быстро убеждаюсь, что громкость уменьшена, прежде чем нажать «play».

Меня встречает темный экран, но он остается таким всего несколько секунд. Вскоре мой экран освещается, а записывающий человек направляет камеру вверх. Передо мной разворачивается сцена, которую я уже видел.

Сцена, которую я пережил.

Рук, Алистер и я стоим вокруг зарождающегося костра. Рук раздувает пламя, а мы с Алистером хватаем изуродованный труп Коннера Годфри и швыряем его в пламя.

Мы все в крови избавляемся от тела посреди ночи на заднем дворе Лиры Эббот. Наши лица видны – мы не сможем отрицать этого или заставить адвокатов помочь выйти нам сухими из воды.

Каждая минута записана на камеру. На чужой телефон – бог его знает чей. Люди, которых я не знаю, люди, которым что-то от нас нужно.

Моя челюсть дергается, мышцы болезненно напрягаются. Волны эмоций захлестывают меня, их слишком много, чтобы справиться с ними. Все они смешиваются, ревут и переплетаются в ярости.

– Ты в порядке, сынок? – отдаленно слышу я.

Два года. И это все?

Два года до того, как этот гребаный город восстал из мертвых? Он был недоволен своим фунтом плоти? Он хотел сожрать нас целиком.

Я киваю, поднимая взгляд от телефона, чтобы посмотреть в обеспокоенные глаза отца.

Мы смотрим друг на друга. Я смотрю на лицо, которое знал всю свою жизнь. Человек, который любил меня без сомнений, без страха, поддерживал меня, а я не знаю, как с ним заговорить.

Без обмана. Без лжи.

Горечь, всепоглощающее чувство вины сжигают мои внутренности, скручивая кишки в жалкие спирали. Эти эмоции, этот чертов груз, который преследует меня с того самого момента, как мне поставили неверный диагноз, – это кандалы, тяжелые и невыносимые, которые волочатся за мной с каждым шагом.

Я хочу рассказать ему. Все.

Что я не шизофреник и никогда им не был. Я молчал, чтобы защитить Розмари. После выписки из отделения слова не складывались, потому что я не хотел, чтобы он ненавидел себя за то, что не поверил мне раньше, за то, что отвел меня к этому врачу.

Я так много хочу ему сказать, а в его песочных часах песчинки на исходе.

Неужели мой отец умрет, так и не узнав в полной мере своего сына?

Наступит ли время, когда я смогу быть с ним откровенным? Когда слов будет не так мало, а мой голос будет приятно слышать?

И снова я киваю.

Всегда было лучше промолчать, чем рисковать произнося слова, которым никто не поверит.