Текст книги "Трагическая связь (ЛП)"
Автор книги: Джей Бри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Не так.
Но я слышала это каждую ночь. Охранники угрожали мне этим бесчисленное количество раз, все они были готовы проделать со мной любые отвратительные, жестокие вещи, как только Дэвис решит, что я больше не VIP-заключенный. Обо всем этом я не позволяла себе думать годами, с тех пор как заставила свои узы затаиться, когда ушла в бега. Я разделила все это, чтобы проживать свои дни без паники из-за каждого звука, а ночи без кошмарных криков.
Поэтому, как трус, я медленно встаю.
Мне не хочется делать вид, что я слишком устала или ленива, чтобы начать свой день, но никто из моих Привязанных ни словом не обмолвился о моем нежелании. Норт уходит, прежде чем я просыпаюсь во второй раз, и Гейб прижимается поцелуем к моей щеке, направляясь к выходу, бормоча что-то о разведывательной работе для Грифона. Атлас отлучается, чтобы помочь Грею с запасами провизии, которую Киран транспортирует для Феликса.
В данный момент Нокс все еще по локоть погружен в свои исследования, одет и делает записи в потрепанном кожаном блокноте, который он постоянно держит на сгибе руки.
Он игнорирует меня целых десять минут, пока я лежу и пытаюсь убедить себя позвонить Сейдж и пойти в душ вместе с ней и Аро. Если мы все будем болтать и шутить, я буду достаточно отвлечена, чтобы пережить это без приступа паники.
Я не могу взять ведро и помыться здесь. Нет никакого способа объяснить это, не показавшись совсем уж ребенком, так что мне придется стиснуть зубы и написать Сейдж.
Когда я, наконец, подтягиваюсь, чтобы сесть в своем спальном мешке, мне приходится поискать свое нижнее белье и натянуть его обратно, мое лицо вспыхивает, когда я понимаю, что Нокс просто сидит с другой стороны палатки, наблюдая за этой извращенной версией прогулки позора (прим. пер. – пеший маршрут девушки до дома наутро после бурной ночи).
В моей голове сейчас полный бардак.
Я замираю, когда он поднимается, открывает свой рюкзак и достает оттуда сверток с одеждой. – Надень какие-нибудь штаны, здесь повсюду люди.
Я немного хмурюсь, но молча делаю, как он говорит, в голове все еще крутится тревога, с которой я проснулась. Я трижды проверяю стену в своем сознании, но она надежна, ни одна из моих эмоций не выплескивается на моих Привязанных и не позволяет им участвовать в моей внутренней битве.
Я натягиваю те же штаны, что были на мне вчера. Грязь уже заляпала их, так что они никуда не годятся. Нокс роется в моем рюкзаке, а затем возвращается к выходу из палатки, оглядываясь через плечо, когда замечает, что я все еще стою, как идиотка.
– Держись поближе. Никто не будет пытаться заговорить с тобой, если ты будешь со мной.
Это звучит именно так, как мне нужно.
Мне приходится увернуться от пары теневых существ, но когда я немного спотыкаюсь на неровной земле, Нокс подходит ближе ко мне, его пальцы переплетаются с моими, когда он ведет меня через лагерь. Я почти ожидаю, что окажусь перед палаткой командования, уверенная, что Нокс переправляет меня к Норту, чтобы я перестала докучать ему своим присутствием, пока он работает, но затем он ведет меня в душевой блок.
Мне хочется блевать.
Я замираю, но он просто затаскивает меня внутрь одной из кабинок, его теневые существа заполняют пространство между нами, занимая позицию часовых, их пасти открыты, видны ряды острых как бритва зубов, и они пыхтят, как настоящие доберманы.
Я думаю, иногда они даже забывают, что на самом деле они не совсем идеальные щенки.
Нокс держит меня за руку, пока кладет свои принадлежности на маленький стул в кабинке. Нам обоим тесновато, но он заставляет нас раздеться и пустить воду без лишней суеты и блуждающих локтей. Я ожидаю, что вода будет холодной, но каким-то чудом она оказывается горячей. Мыло пахнет домом, и каждый дюйм пространства заполнен злобными монстрами Дрейвенов, которые, как я уже знаю, без колебаний сожрут Одаренного целиком ради меня.
Постепенно я расслабляюсь настолько, чтобы действительно помыться.
Нокс сначала моется сам, а затем, сначала нерешительно, словно прикидывая, где сейчас находятся мои границы, берет у меня мыло и тоже намыливает меня.
У меня нет времени волноваться о том, где мы находимся, или думать о причинах, по которым это пугает. Все, на чем я могу сосредоточиться, – это мягкие, любящие прикосновения мужчины, который поклялся, что скорее умрет, чем прикоснется ко мне. Тот самый мужчина, который сделал все возможное, чтобы причинить мне боль, чтобы сохранить контроль над ситуацией, в которой мы застряли.
Человек, который умер и забрал часть меня с собой.
«Мне жаль».
Он не реагирует на мои слова, его руки тверды, когда он вытирает меня своим полотенцем. Он ждет, пока не убедится, что я прочно стою на ногах и могу одеться в чистую одежду, которую он захватил для меня, прежде чем вытереться сам.
«Не надо. Я не хочу и не нуждаюсь в твоей жалости. Это то, что есть, и мы это переживем».
Я судорожно сглатываю и киваю, опуская голову, чтобы не видеть сочувствия или апатии на его лице.
Почему я никогда не могу понять его?
Почему я всегда неправильно угадываю его действия и мотивы?
Мы возвращаемся в палатку, чтобы работать вместе все утро. «Ты можешь просмотреть записи, которые делал Норт о том, на какие вещи реагируют его узы, и посмотреть, узнают ли что-нибудь твои. Если потом тебе станет легче, можешь пойти понаблюдать за тем, как Гейб скачет по периметру, или помочь Бэссинджеру проявить себя перед персоналом».
Я бросаю на него взгляд за то, что он упомянул Атласа, но я также глубоко благодарна ему за то, что он спланировал мой день так, чтобы я была и продуктивной, и подальше от посторонних глаз. Предполагалось, что мы здесь для того, чтобы все исправить, склонить исход битвы в нашу пользу, и вот я в первый же день теряю самообладание.
Мне нужно собраться, и сделать это быстро.
Когда он хватает нашу стопку грязного белья и запихивает ее в сумку, я наконец-то беру себя в руки настолько, чтобы потянуться к нему. Он перекидывает сумку через плечо и шагает в мои объятия, позволяя мне прислониться к твердой стене его груди и просто… сосредоточиться.
Мои узы радостно извиваются в груди, как змея, греющаяся на солнце.
Я хочу снова извиниться перед ним, замести все это под ковер, как будто это не что иное, как глупая чрезмерная реакция, но он был в моей голове так, как не смог бы даже Грифон. Он пережил каждую секунду моей жизни так же, как я пережила его. Я никоим образом не могу отрицать, что эти годы в лагере Сопротивления наложили на меня свой отпечаток, невидимые линии перелома, которые никогда по-настоящему не заживут, и которые я изо всех сил стараюсь скрыть.
Я никогда не выставляю свои повреждения на всеобщее обозрение, и уж точно не там, где их может увидеть мой Привязанный, и то, что он узнал, что со мной не так этим утром, не спросив, само по себе должно восприниматься как нарушение. Вместо этого, я чувствую облегчение.
Облегчение от того, что я больше не ношу это в себе.
Мы вместе возвращаемся в наше временное жилище, держась за руки, и я наслаждаюсь ощущением солнца на своем лице, несмотря на прохладу раннего утра. Я трачу минутку, чтобы немного прибраться в палатке, по-настоящему убирая только за собой и Гейбом. Он единственный из моих Привязанных, кто любит устраивать беспорядок. Затем я устраиваюсь на рабочем месте Нокса и просматриваю с ним записи.
Мои узы отказываются сотрудничать, поэтому я застряла, пытаясь расшифровать свои собственные чувства по поводу древних смертей. Я пытаюсь понять, грустно ли мне оттого, что я что-то вспоминаю, или просто потому, что пустоглазый Одаренный, обезглавленный только за то, что существовал во времена охоты на ведьм, чертовски ужасен.
Это не совсем легкая работа.
К полудню я умираю от голода и решаю сделать перерыв на перекус. Нокс едва замечает мой уход, просто щелкает пальцами теневым существам, чтобы убедиться, что одно из них следует за мной для защиты. Мефис берется за работу, жаждая почесывания за ушком и любви, и мы направляемся к небольшой палатке с припасами, в которой хранится дневной рацион каждого.
Во время нашей прогулки я начинаю прикидывать, какие пакеты взять для моих Привязанных. Я обязательно передам их им лично в руки, чтобы убедиться, что все они тоже поели. Выбор велик, и у каждого из них свои предпочтения.
Норт и Грифон вчера весь день обходились без еды, а вечером поглощали бутерброды, забравшись в свои спальные мешки. Я твердо решила, что больше такого не повторится. Гейба будет трудно найти, не отрывая его от работы, но когда со мной Мефис и Азраил, я не боюсь немного побегать.
До палатки с припасами я не добираюсь.
Я все еще на другой стороне лагеря, когда вокруг меня раздаются крики, персонал объявляет тревогу, и я немедленно тянусь к своим Привязанным.
Грифон отвечает мне первым. Я едва успеваю опустить свои стены, как он уже отдает мне приказ:
«Возвращайся в нашу палатку. Найди Нокса и Атласа. Оставайся с ними двумя, пока мы не узнаем, что происходит».
Я не задаю ему вопросов и не подвергаю сомнению его команду, поворачиваюсь на пятках и бегу к нашей палатке, щенки следуют за мной по пятам, в то время как десятки оперативников начинают двигаться вокруг меня.
Нокс ждет меня у входа в палатку, его глаза чернеют, когда теневые существа начинают расходиться веером вокруг нас. Процел сидит у его ног и приветствует меня не более чем фырканьем, когда я проскакиваю мимо него в палатку.
Атлас тоже ждет меня там. Он опередил меня здесь и подпрыгивает на пятках, как будто пытается убедить себя не возвращаться туда, чтобы выяснить, что случилось. Но он немного расслабляется, когда видит меня.
– Ты что-нибудь видела? Ты знаешь, из-за чего была поднята тревога?
Я качаю головой и подхожу к нему ближе, быстро сжимая его, прежде чем опуститься рядом со своим рюкзаком. Я начинаю пристегивать к себе последнее из своего оружия, намереваясь быть готовой, когда поступит вызов, и Нокс делает то же самое.
Оружие у меня всегда пристегнуто к бедрам с того момента, как я просыпаюсь утром, и до того, как ложусь спать ночью. Однако сегодня я воздержалась от полного вооружения, когда мы вернулись из душа. Я подумала, что оно нам не понадобится, пока мы не соберемся отправиться на задание.
Думаю, мне придется пересмотреть эту привычку.
Осознавая, что держу себя начеку, чтобы не пропустить ничего, что могло бы происходить сейчас за пределами палатки, я бормочу Атласу: – Я ничего не видела. Я только услышала крики, и Грифон сразу же сказал мне вернуться сюда. А ты что-нибудь слышал?
Он качает головой. – Я только что закончил помогать укладывать вещи в медицинскую палатку и как раз возвращался сюда, чтобы вооружиться перед тем, как отправиться к Гейбу. Грифон послал его проверить периметр, потому что они знали, что что-то случилось. Нокс был здесь и работал, когда я вернулся.
Я оглядываюсь на Нокса, но его глаза все по-прежнему черные, поскольку он использует глаза своих теневых существ, чтобы видеть, что происходит вокруг нас. Я выпрямляюсь, накидывая куртку поверх ножей и дополнительных боеприпасов, которые я пристегнула к себе. Я пошевеливаю ногами в ботинках, просто чтобы убедиться, что они сидят достаточно плотно. Нет ничего ужаснее, чем пытаться бежать, когда обувь соскальзывает, а я наобум натянула их, чтобы взять еду, не подумав как следует.
Голова Нокса ныряет обратно в палатку, его глаза все еще пусты, но он говорит своим собственным голосом, а не монотонным, мрачным голосом своих уз. – Мы собираемся двигаться к линии периметра. Гейб нашел кое-что, что нам нужно увидеть.
Я киваю и хватаю Атласа за руку, когда мы выходим вслед за ним, жестом приглашая Азраила следовать за нами, пока мы продвигаемся по лагерю. Повсюду персонал ТакТим, многие из них возвращаются к своим палаткам, но крики прекратились.
Все они с беспокойством смотрят нам вслед.
Никто из них раньше не обращал на нас внимания. Я не чувствовала себя здесь чужаком, так что это бросается в глаза. Я могу сказать, что Атлас тоже замечает это по тому, как сжаты его челюсти и как напрягается его рука в моей.
Я пытаюсь объяснить, что это из-за Нокса, разгуливающего с черными глазами, и теневых существ, снующих вокруг нас, но, кажется, никто не обращает на них особого внимания.
Вместо этого они наблюдают за мной и Атласом.
Что бы ни случилось, они снова всполошились из-за меня. Одному Богу известно, что могло сделать Сопротивление, чтобы вызвать такую реакцию.
Игнорируя их всех и беспокойство, поселившееся в моем нутре, мы углубляемся в лес. Линия границы щита была достаточно далеко, и прошло добрых пять минут, прежде чем мы приблизились к голосам. Когда мы подходим, узы Нокса говорят прямо в мою голову, где все могут их услышать:
«Глубокий вдох. Они хотят инакомыслия, а мы им его не дадим».
Рука Атласа дергается в моей при этих словах, но выражение его лица не меняется. Эти двое могут не нравиться друг другу, но они оба согласны с тем, что наша группа Привязанных должна выступать единым фронтом против всех, кто находится за ее пределами.
Подойдя ближе, мы видим Гейба, стоящего без рубашки, в одних штанах ТакТим стандартной модели, оставшихся после обращения. Иногда я забываю, что он должен быть голым, когда делает это, иначе он разорвет свою одежду в клочья. Мне необходимо перестать думать об этом, пока мои узы не начали ревновать к любому потенциальному зрителю, который мог его видеть.
Он встречает мой взгляд, прежде чем бросить взгляд на Атласа. Он пытается вести себя непринужденно, натягивая рубашку, небрежно перекидывая кобуру с пистолетом через плечо, и в моей голове раздаются тревожные звоночки о том, как он себя ведет.
Он беспокоится не обо мне.
Еще три шага, и мы видим это.
В воздухе, в нескольких футах перед нами, мерцает линия щита. Она невидима невооруженным глазом, но в то же время отчетливо видна перед нами. В нескольких футах от этой линии на ветке одного из деревьев висят три тела.
Тела родителей Атласа.
Его отец, Центральный группы Привязанных его родителей, представляет собой окровавленное месиво. Его лицо окрасилось в пурпурный цвет, а рвота покрывает рубашку и брюки, в которые он был одет. Яд – одна из единственных слабостей его Дара. Кто-то, кто был достаточно близок к нему, чтобы знать это, использовал это знание, чтобы убить неубиваемого.
Его мать также явно была убита, прежде чем ее повесили.
К ее животу пришпилен кусок картона, кровь течет из проколов, но слово, нацарапанное на нем, все еще хорошо видно.
Предатель.
Среди дюжины других ран ее руки представляют собой окровавленное месиво, как будто она безуспешно отбивалась от своих убийц. От этой мысли мне становится не по себе – от мысли, что ее, вероятно, пытали перед тем, как убить.
Мать Аурелии была избита до неузнаваемости. Если бы она не висела вместе с двумя другими Одаренными, я бы не знала, кто она такая.
Рука Атласа дрожит в моей, и он судорожно сглатывает, но никакой другой реакции с его стороны нет, ни слов, ни слез, когда он смотрит на истерзанные и безжизненные тела членов своей семьи.
Вместо этого он переводит взгляд на Норта и ждет, что тот скажет первым.
Я оглядываюсь и вижу, что Грифон и Норт оба уставились на Атласа. Когда они видят, что тот завис, полностью парализованный этим, они оба начинают действовать.
– Прежде чем их срезать, мы должны обезопасить территорию, – говорит Норт, глядя на Нокса. Но его брат все еще критически смотрит на тела.
Атлас пожимает плечами, его голос немного хриплый, когда он говорит: – Они враги. Вы же не собираетесь рисковать нашей командой, чтобы с честью похоронить людей, которые никогда не предложили бы нам того же.
Горстка персонала Так вокруг нас переглядывается, как будто они шокированы этим, но я нет. Независимо от того, как Атлас относится к своим родителям, он сделал выбор быть со мной и быть частью этой группы Привязанных.
Ничто этого не изменит. Он поставил меня на первое место.
Норт пожимает плечами. – Хорошо, что дело не в них и их мотивах. Мы не Сопротивление, и для нас нет большого риска сделать это для тебя.
Его слова тверды и не оставляют места для сомнений. Речь не о погибших людях, врагах для всех нас, даже для собственного сына. Речь о том, чтобы Атласа не преследовала мысль о том, что их тела остались там, наверху, больше, чем его уже будет преследовать, в любом случае.
Речь идет об уважении внутри нашей группы Привязанных, за которое так упорно боролись.
Глава 24
Атлас
Проходит пять часов, прежде чем удается достаточно обезопасить территорию, чтобы снять тела моих родителей с деревьев, на которые их повесило Сопротивление в качестве предупреждения, тошнотворной демонстрации их собственной психотической преданности.
Вокруг нас нет никаких признаков врага, и я предполагаю, что они просто повесили их там и ушли, не желая видеть нашу реакцию или пытаться вступить в конфликт.
Их послания здесь было достаточно.
Странное чувство – оплакивать их заново. Я смирился с тем, что нахожусь по другую сторону этой войны от своей семьи, больше года назад. С того момента, как я увидел ту запись, на которой Оли пытает Сайлас, мать его, Дэвис, я начал дистанцироваться от них, и даже теперь, когда они были убиты своей собственной группировкой, я все еще не жалею об этом выборе. Скорбь, которую я испытываю, больше похожа на скорбь по родителям, которых я хотел бы иметь.
Ложь, которой меня пичкали, фантазии, разыгрывавшиеся на протяжении большей части моего детства, которые, как я теперь знаю до мозга костей, никогда не были реальностью, были лишь частью того, что они так хорошо сыграли в своих попытках приобщить меня и мою сестру к Сопротивлению и их делу.
Мой отец никогда по-настоящему не любил мою мать. Он никогда не был по-настоящему привязан ни к ней, ни к матери моей сестры, кроткой женщине, которая едва встречала его взгляд, когда он злился.
Ее звали Рейчел, и она не заслуживала такой жизни и смерти.
Интересно, не отравили ли они сначала моего отца.
Это единственный способ, которым они могли убить его, человека, который был неуязвим снаружи. Может быть, они убили обеих женщин, а потом просто накормили его.
Насколько я знаю, именно мой отец был тем, кто узнал о сообщении, отправленном моей матерью.
Нет сомнений, что он рассказал бы остальным семьям-основателям о ее предательстве, но не обернулось ли это против него? Черт, я надеюсь, что да. Он бы сам посвятил Дэвиса, точно так же, как позволил бы ему использовать меня и мою Привязанную в качестве оружия, даже при нашем уничтожении, если бы думал, что это поможет Сопротивлению выиграть войну.
Его слепая вера в то, что все они поступают правильно, не что иное, как невротизм.
Норт предлагает доставить их тела в Убежище для захоронения там, но я отказываюсь. Я не хочу, чтобы они загрязняли это место из-за меня. И хотя я хочу, чтобы мою мать упокоили где-нибудь, мне вовсе не необходимо, чтобы это было именно там, особенно теперь, когда Оли заикнулась о том, чтобы развеять там прах ее родителей.
Они не заслуживают упокоения в таком месте, как Убежище. Было бы лучше, если бы их похоронили рядом с полем битвы, которое станет местом нашей победы, в наказание за то, что они сделали. Я настаиваю на том, чтобы сделать это самому, а не перекладывать работу на кого-то другого, пока мы так близки к атаке.
Гейб помогает мне копать ямы.
Норт и Грифон заняты разведданными и прибытием дополнительного персонала. Теперь все идет быстро, но Оли приходит посидеть с нами, пока мы копаем, и даже предлагает помочь, от чего я быстро отказываюсь. Когда мы заканчиваем примерно наполовину, Грей и Аро тоже присоединяются к нам, Грей хватает лопату и, не говоря ни слова, принимается за работу.
Аро приносит небольшую горсть припасов, но я слишком занят лопатой, чтобы замечать, что она делает, пока они с Оли не встают и не начинают осматривать лесную подстилку в поисках опавших листьев и веток. Они тихо разговаривают друг с другом, полностью сосредоточенные на том, что делают, и это снимает с меня небольшое давление, о котором я и не подозревал. Мне казалось, что мне нужно вести себя определенным образом перед моей Привязанной, чтобы она не сомневалась во мне.
Это глупо. Она ни разу не усомнилась во мне.
Когда ямы наконец становятся достаточно глубокими, я без всяких церемоний переношу в них тела.
Сначала я перекладываю мать, осторожно укладывая ее на взрыхленную грязь. Гейб перемещает Рейчел так осторожно и почтительно, как только может, в то время как Грей тащит моего отца в третью яму. Он относится к этому гораздо менее бережно, чем мы. Я не виню его за это.
Я рад, что мне вообще не нужно прикасаться к этому человеку.
Первую горсть грязи трудно бросить на одеяло, в которое завернута моя мать, но после этого достаточно легко закончить погребение на автопилоте. После того, как мы покрыли всех троих, я все еще не могу подобрать слов, но Оли и Аро ставят над местами упокоения моей матери и Рейчел метки – простые куски дерева, которые они связали вместе, чтобы они выглядели как импровизированные кресты.
Для моего отца у них нет ни одного, и никто из них, к счастью, не пытается говорить о причинах этого.
Я сажусь на бревно, которое только что освободили Оли и Аро, приземляюсь немного слишком жестко и с глухим звуком, когда мое тело сдувается, как воздушный шарик. Я смотрю на крест, которым отмечена могила моей матери, не мигая, и пытаюсь подобрать какие-нибудь слова или оправдания тому, как я себя сейчас веду. Я не хочу, чтобы кто-то ставил под сомнение мою преданность моей группе Привязанных.
Я вообще не должен об этом беспокоиться.
Оли устраивается по одну сторону от меня, а Гейб садится по другую, положив локти на колени, и молча смотрит на свежевскопанную землю перед нами. Грей и Аро исчезают на некоторое время, прежде чем девушка возвращается с маленькими букетиками белоснежных полевых цветов, которые она кладет у основания каждого из крестов.
Я чувствую, что должен объяснить ей, почему эти люди не заслуживают цветов или какой-либо доброты, но все же не могу найти слов.
Она проходит над могилой моего отца, как будто он ничто, а я по-прежнему не чувствую ничего, кроме холода по отношению к нему.
Однако они продолжают обходить мою мать и Рейчел.
Я сижу там так долго, что теряю ощущение ног, так долго, что вокруг нас начинает темнеть, и теневые существа появляются в поисках того, что задержало наше возвращение в лагерь.
Оли прижимается лицом к шее Августа и тихо шепчет ему ласковые слова, которые, я уверен, Норт слышит и успокаивается. Она все еще не делает ни шагу, чтобы вернуться в лагерь.
Я знаю, что мы не можем сидеть здесь вечно. Наконец, я поднимаюсь на ноги, увлекая за собой Оли и протягивая руку, чтобы помочь Гейбу подняться. Я делаю движение, чтобы похлопать его по плечу, но он легко игнорирует это, подаваясь вперед, чтобы обнять меня. Это тот тип объятий, который футболист подарил бы товарищу по команде в очень непринужденной мужской манере, но в любом случае это многое значит.
Оли внимательно наблюдает за нами обоими, и когда Гейб отходит, она снова прижимается ко мне, переплетая свои пальцы с его. И снова она становится надежным связующим звеном между нами, точно так же, как она является надежным связующим звеном между всей группой Привязанных. Она – единственное, с чем мы можем согласиться и всегда будем согласны, человек, достаточно сильный, чтобы преодолеть все на свете.
Доказательство того, что я могу пережить этот гребаный траур, сложные смерти врагов-предателей, из-за которых я все еще чувствую себя потерянным ребенком в лесу.
– Нам не обязательно идти ужинать со всеми. Мы можем просто лечь спать, это не такая уж большая проблема, – тихо бормочет Оли, прижимаясь лицом к моей груди и глубоко вдыхая мой запах, словно пытаясь запечатлеть его в себе. Это мило и хорошо для отвлечения внимания. Она всегда придавала этому особое значение.
– Мы можем просто пойти и взять пару таких упаковок. Протеиновые батончики не так уж плохи, и в большинстве из них также есть арахис.
– Я ненавижу арахис, – говорю я и понимаю, что их стремление к нормальности действительно работает, но мне никогда не следовало сомневаться в способности Оли притворяться, пока не получится.
– Как ты можешь ненавидеть арахис? Это просто странно, – говорит Оли, морща нос, и я наклоняюсь, чтобы поцеловать его.
– Можешь взять мой, – говорю я, и моя легкая улыбка, принадлежащая ей, снова появляется на моем лице, как будто сегодня ничего не произошло.
Гейб усмехается и дергает Оли за руку. – Она на треть меньше меня; если кому-то и положен лишний арахис, так это мне. Я обменяю его на банку персиков.
Оли хихикает и цыкает на него. – Тебе нужно есть фрукты, Гейб, иначе у тебя разовьется цинга. Что случилось с твоими салатами печали? Теперь, когда ты больше не играешь в футбол, ты не так беспокоишься о своей фигуре?
Он стонет, глядя на нее, и проводит рукой по спутанным волосам, прилипшим к затылку. Выкапывание ямы никак не повлияло на мой внешний вид, благодаря моему Дару, но Гейб определенно выглядит так, будто только что вырыл несколько могил в разгар летнего дня на Аляске.
Когда мы возвращаемся в кемпинг, Сойер уже ждет нас у палатки своей группы, всего в нескольких футах от нашей.
Парень явно ждет нас, потому что, когда он видит на нашу маленькую компанию, он выдыхает.
– Вы трое определенно не торопитесь!
Оли напрягается под моей рукой, ее брови сходятся, когда она готовится огрызнуться на него в ответ, но мне не нужно, чтобы она защищалась от моего имени. Единственное настоящее чувство вины, которое я испытываю сейчас, – это то, что я так хорошо со всем этим справляюсь.
– В чем дело, Бенсон? – говорю я, слегка сжимая плечо Оли в знак заверения.
– В данный момент я не могу дозвониться ни до Норта, ни до Грифона, а мне нужно кому-то сообщить о том, что я нашел. Оли, ты не могла бы позвать кого-нибудь из них сюда? – говорит он, отрывисто выговаривая слова.
Оли хмурится, словно волнуется, но стоит ей обратиться к остальным, как они тут же откликаются.
Норт отвечает быстро, твердо и уверенно: «Попроси его показать тебе, Привязанная, и отправь это нам. На дальней стороне наблюдается активность, которую мы с Грифоном в данный момент не можем покинуть из-за некоторых разногласий».
Никто из нас не хочет думать о том, что представляют собой эти разногласия, но Сойер пожимает плечами, вполне довольный этими командами, и ведет нас в свою палатку.
Там жарко, как в аду, из-за всей работающей техники. Пара больших вентиляторов пытаются охладить системы, но температура внутри все равно невыносимая. Не знаю, как Сойер это выдерживает.
– Я получил сообщение с неизвестного номера, и мне потребовалось время, чтобы выяснить, откуда оно пришло. Как только я это сделал, стало ясно, что это была последняя попытка твоей матери отправить тебе сообщение. Оно было послано с телефона одной из домработниц твоих родителей и поступило на официальную линию советника Норта Дрейвена.
Я хмуро смотрю на экран, но мой желудок сжимается при виде этой единственной строчки текста, четырех простых слов, которые написала мне мать.
Насколько я знаю, это были последние слова, которые она когда-либо произносила. Слова, от которых у меня кровь стынет в жилах.
Боги живут среди нас.
– Что это вообще значит? – спрашивает Сойер, и я вспоминаю, что хотя мы были открыты и честны в отношении многих вещей, боги – не одна из них.
Я взглянул на Оли, но она жует губу – нервная привычка, которую она пытается подавить.
Гейб отвечает за нас: – Это то, над чем работал Нокс. У нас пока нет конкретных ответов.
Сойер кивает и почесывает подбородок. – Значит, это не совсем новость для вас, ребята? Я вроде как надеялся, что это поможет разобраться в ситуации.
Я тяжело сглатываю. Это и поможет, и не поможет. Мы уже знали о богах, это только подтверждает, что Сопротивление тоже знает о них, так что у них видимо была фора в их поиске.
Очень жаль, что братья Дрейвены и Оли на нашей стороне, где им и место.
* * *
Мы вместе покидаем палатку Сойера и направляемся к Норту и Грифону. Ни один из них ничего не сказал по поводу сообщения, но Норт попросил нас троих присоединиться к ним в дальнем конце лагеря – том, который обращен к лагерю Сопротивления, который мы должны уничтожить.
Я не уверен, надеялись ли мы на элемент неожиданности в наших планах атаки, но теперь его точно нет.
Оли снова молчит, прижимаясь ко мне, как будто все еще беспокоится о том, как я справляюсь, но ее зубы продолжают теребить край губы. Тот факт, что она не в состоянии подавить нервную привычку, многое говорит о том, что происходит в ее голове.
Гейб продолжает бросать на нее взгляды, после чего его глаза снова устремляются на меня, прежде чем он понимает, что должен проявить ко мне некоторую снисходительность из-за того, что произошло сегодня, а затем он отводит взгляд. Это почти комично.
Я хочу поддеть его и обратить все в шутку, но молчание Оли между нами оглушительно, удушающе, вызывает мурашки по коже.
«Сегодня утром глаза Грифона стали черными».
Она посылает эти слова через мысленную связь только нам двоим, чтобы никто не мог случайно их подслушать. Она посылает только эти слова и ничего больше.
Теперь, я думаю, мы все сходим с ума. Мое сердце странно колотится в груди, как будто пропускает удар, но компенсирует это, работая в два раза усерднее. Она вздыхает и добавляет: «Мы были… близки, и все было совершенно нормально. Его глаза уже светились белым, потому что он использовал свой Дар, а после того, как мы… э-э-э… закончили, его глаза на долю секунды стали черными. Я сказала ему, но он ответил, что не почувствовал разницы. Мы должны были что-то сказать, особенно после дракона Гейба».
Дракон Гейба. Меняющиеся глаза Грифона.
Я чувствую зуд раздражения по отношению к себе, потому что мои собственные силы едва ли выросли по сравнению с чьими-либо еще. Конечно, теперь я могу защищать других людей, но Гейб превратился в мифическое существо, обладающее собственным разумом, а Грифон еще не нашел предела тому, что он может делать с человеческим разумом или сколькими людьми он может манипулировать одновременно.
Такое чувство, что я отстаю от всех остальных.
Мне всегда нравился мой Дар: несокрушимый и достаточно сильный, чтобы сдвинуть гору, если понадобится… мне казалось, что я сам Супермен. Я проводил много времени, хвастаясь этим перед своими друзьями. Присоединение к группе Привязанных Дрейвена и то, что Олеандр Фоллоуз стала моей Привязанной, заставило меня сомневаться во всем.
