Текст книги "Тлеющий уголек (ЛП)"

Автор книги: Джессика Соренсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Автор: Джессика Соренсен 

Книга: Тлеющий уголек/ЭМБЕР-Х 

Серия: Коллекционер Смерти #1 

Главы: пролог +19 + эпилог 

Аннотация:  Для девятнадцатилетней Эмбер жизнь всегда была рядом со смертью. При простом прикосновении к кому-то она может увидеть, когда этот человек умрет. Это ее проклятие и причина по которой она отдалилась от мира. Ее лучшая подруга Рейвен – единственный человек, который знает о ее секрете. Но все изменилось, когда она встретила Ашера Моргана. Он безумно красив и загадочен и это единственный человек, чью смерть Эмбер не может почувствовать. Тишина, которую он внушает ее разуму и телу, позволяет ей почувствовать вещи, недоступные раньше, поэтому, вопреки ее первоначальной сдержанности, Эмбер впустила Ашера в свою жизнь и позволила себе сблизится с ним. Но чем ближе они становились, тем больше Эмбер понимала, что Ашер что-то скрывает от нее. Когда необъяснимые смерти начинают всплывать в ее городе, Эмбер задается вопросом, почему она не может видеть смерть Ашера, и что он прячет от нее.  

 

Перевод:  Ксения, Екатерина Живова 

Редактор: Марина Стамова, Анастасия Алясова 

Вычитка: Ксения Левченко 

Обложка: Лиля Саакян 

Специально для группы  Y O U R B O O K S  

При копировании перевода, пожалуйста, указывайте переводчиков, редакторов и ссылку на группу.

ПРОЛОГ

– Эмми, не могла бы ты подать мне тот шестигранный торцевой гаечный ключ? – мой отец высовывает руку из-под Челленджера.

    Я отодвигаю банку с винтами и монетами в сторону, беру ключ из коробки с инструментами и перепрыгиваю через крыло автомобиля, лежащее на земле.

– Ты уже исправил это? – спрашиваю я, передавая ключ ему в руки.

   Его ноги ерзают, как будто он бежит под машиной.

– Терпение, Эмми. Такие вещи требуют времени.

– Например, сколько? Час? – спрашиваю я нетерпеливо. – Папа, я хочу, чтобы ты водил её очень быстро. И я хочу быть там тоже.

    Отец смеется.

– Хорошо, мы можем сделать это.

– Ты обещаешь? – говорю я. – Клянешься?

    Он снова смеется и бросает ключ на бетон.

– Да, клянусь своим сердцем и надеюсь умереть.

    Мой взгляд блуждает в углу гаража в то время, как я возвращаю банку с винтами и монетами и начинаю вытаскивать пенни один за другим и раскладывать их по кучкам на бетоне. Металл звенит с каждой брошенной монетой, и я подпеваю песне по радио, песне о смерти и принятии этого. Я задаюсь вопросом, говорится ли это о моем друге в углу гаража, который всегда наблюдает и следует за мной, куда бы я ни пошла. Он одет в забавную накидку, как у супергероя, только у него есть капюшон на голове. Его лицо всегда спрятано, но я готова поспорить, что его кожа сделана из радуги и света.

   Он тихо предупреждает о монетах и карте, которую я должна была сделать.

– Я сделала это неправильно? – я указываю на пенни. – По мне, выглядит правильно.

    Мой отец высовывает голову из-под машины. На лице у него жирные пятна, а в его черных волосах слой металлической стружки.

– Эмми, с кем ты говоришь?

    Я подпеваю песне, играющей из магнитолы в машине.

– Ни с кем, – лгу я, поскольку мне запретили обсуждать моего воображаемого друга с кем-либо – это его правила. Я даже поклялась своим сердцем и пообещала воткнуть иглу в мой глаз. А это последняя вещь, которую я хотела бы сделать.

    Отец отталкивается из-под машины и вытирает жирные руки о передние части его рваных джинсов.

– Хэй, Эмми, хочешь пойти раздобыть чего-нибудь поесть? – через мое плечо он всматривается в карту кладбища, которую я делаю. Каждая монета представляет собой тело, которое было похоронено.

– Играю в игру, – отвечаю я.

    У него сбивается дыхание.

– Прекрати это! – он разбрасывает кусочки своим ботинком и берет меня на руки. Он держит меня слишком сильно, пока несет к багажнику и усаживает меня на край так, что мои ноги свисают.

– Кто сказал тебе сделать это с монетами? – злость в его глазах пугает.

– Я не знаю, – я пытаюсь вырваться из отцовских рук. – Папочка, ты делаешь мне больно.

    Его глаза расширяются, когда он смотрит на свои руки, как будто он не осознает, что держит ими мои руки.

– Эмми, это очень важно – он ослабляет хватку, – кто сказал тебе сделать это?

    Я смотрю на своего друга в углу.

– Я не должна тебе рассказывать.

– Эмбер Роуз Эдвардс – он использует моё полное имя только тогда, когда говорит серьезно. – Ты скажешь мне прямо сейчас или я не позволю тебе кататься на машине вместе со мной. Ты понимаешь?

    Я рассержено скрестила руки.

– Отлично. Мой воображаемый друг сказал мне сделать это.

    Мой друг свирепо посмотрел на меня, и я испугалась, что он собирается покинуть меня. Пожалуйста, не покидай меня. Пожалуйста, не покидай меня.

    Отец ловит мой взгляд, и искра его смерти всплывает через его прикосновения – и темнота. Я вздрагиваю, когда он поворачивается ко мне со строгим выражение лица.

– Эмми, ты должна игнорировать его, хорошо? – говорит он, взгляд его серых глаз смягчается. – Ты не можешь иметь воображаемых друзей – люди подумают, что ты сумасшедшая. И мы не можем позволить им так думать.

– Но я не хочу, чтобы он уходил.

– Ну, он должен. Время ему уходить. Ты понимаешь? Никаких воображаемых друзей. Никогда.

– Прекрасно… уходи, друг, – слезы стоят в уголках глаз, пока мой друг растворяется в воздухе. – Это не справедливо.

– Жизнь не справедлива, – говорит отец, помогая мне слезть с багажника, – чем раньше ты поймешь это, тем легче будет жизнь.

    Я возвращаюсь обратно к банке и начинаю убирать беспорядок, собирая монеты и винты в неё.

– И, Эмми, – отец снова залезает под машину – если он когда-нибудь вернется, ты должна сказать ему, чтобы он убирался.

– Хорошо, – хмурюсь я, бросая пенни в банку. Пока отец под машиной, я рискую взглянуть в пустой угол, тайно надеясь, что мой друг вернется. Но он не возвращается, и мое сердце болит. Он единственный человек, которого я встречала, кто понимает смерть так, как понимаю я.

Глава 1

Тринадцать лет спустя...

Я люблю кладбище. Тут тихо и спокойно – это единственное место, где я отдыхаю от смерти. Я терпеть не могу людные места, набитые голосами и жизнью. Больно находиться среди жизни. Люди не понимают, как близко находится смерть, прямо за их плечами, вокруг квартала, в конце улицы. Она везде, и я единственная, кто знает, где она прячется. Я вижу смерть каждый день, но кладбище уже мертвое.

    Луна яркая сегодня ночью, ей остается немного, чтобы быть полной. Сухие листья падают с дуба, а воздух четко пахнет осенью. Надгробия покрывают землю, и легкий туман застилает хрустящую траву. Я прислоняюсь к стволу дерева с открытым блокнотом и ручкой в руках, строчу слова, которые важны для меня.

   Кладбище мое чувство комфорта, мое святилище в мире тьмы, один кусочек света в моей жизни.

Я убираю кончик пера со страницы и перечитаю слова. Я звучу одержимой смертью, как Эдгар Аллан По или Эмили Дикинсон, но смерть – это огромная часть меня. С обычным прикосновением я узнаю, когда кто-то умрет. И будет ли им больно. Будет ли их жизнь украдена.

Я кладу блокнот на траву и сую ручку в корешок. Натягиваю капюшон поверх головы, скрещиваю руки и пялюсь на заброшенную улицу. Один из уличных фонарей мерцает, и собака лает за передними воротами дома из красного кирпича. Я гляжу на свои часы. Уже очень поздно. Я хватаю блокнот и иду через кладбище. Земля сырая и тяжелая, и моя черная обувь погружается во влажную грязь. Я вижу надгробия; большие, маленькие, сложные, простые. Я задаюсь вопросом, являются ли детали надгробия определением человека, который лежит под ним. Если оно большое и красивое, то значит ли это, что они были любимы многими? Или они были одинокими, но имели много денег? Заявляют ли маленькие и простые, что они жили одиноко? Или они всего лишь были не богатыми?

     Я вероятно единственная сумасшедшая настолько, чтобы гулять вокруг с такими мыслями.

     Ветер воет, поднимает кучу пыли. Я опускаю подбородок ниже, пробираясь сквозь пыль к передним воротам, пока пряди черных волос закрывают мое бледное лицо и серые глаза, и липнут к моим пухлым губам. Моя обувь цепляется за угол могилы, и я падаю лицом в траву. Блокнот вылетает у меня из рук, и моя голова ударяется об угол надгробия.

– Оу, – бормочу я, схватившись за голову, и размазываю грязь по щеке. Мой взгляд путешествует вверх по застывшей фигуре в капюшоне с опущенной вниз головой и косой в руке.

– Мрачный жнец, да? – я поднимаюсь на ноги, разминая их, и поднимаю голову вверх. – Спорю, ты знаешь какого это, не так ли? Быть окруженным смертью все время? Держу пари, ты понимаешь меня.

    Ветер яростно поднимает мой блокнот и уносит его прочь. Защищая глаза от пыли, я гонюсь за ним. Он танцует среди листвы и скользит вокруг травы, наконец-то останавливаясь напротив парящей ангельской статуи на углу кладбища. Я спешу за ним. Черный ворон стремится вниз с одного из деревьев и кружит надо мной.

– Почему ты постоянно следишь за мной? – шепчу я ворону. – Это потому что ты знаешь, что я такой же символ смерти, как ты?

– Черт побери, я слишком болен и устал, чтобы делать всю твою грязную работу. Это такое дерьмо, – пронесся голос по кладбищу.

    Я поспешно прячусь позади статуи Ангела, и ворон взгромождается на его голову, расправляя крылья. Никто не тусуется на кладбище поздно ночью, кроме чудил и людей как я. (И насколько я знаю, я единственная девчонка в своем роде.)

    Лопата погружается в грязь.

– Я единственный, кто всегда должен выкапывать эти штуки.

     Я украдкой гляжу сквозь трещину между ангельских крыльев. Тощий парень с хилыми руками и заостренным носом стоит в дыре, выгребая грязь. Мой блокнот находится в нескольких дюймах от вырытой горки грязи. Еще один взмах лопатой, и мои мысли о жизни будут похоронены.

– Если я был бы тобой, Грегори, я бы следил за своим тоном, – высокая фигура спрыгивает с крыши маленького мраморного мавзолея, и его длинные ноги растягиваются, пока он идет к дыре. Его волосы бледны как луна и его глаза как пепел. – Я легко могу найти кого-нибудь другого, кто будет раскапывать могилы.

   Грегори бормочет что-то и зачерпает полную лопату грязи.

    Высокий прислушивается.

– Что это было? Говори громче, я тебя не слышу.

– Ничего, – бормочет Грегори, и продолжает копать.

Другой парень улыбается в лунном свете, и мой вздох застревает в горле. Его лицо прекрасно, но обременено печалью и болью, как если бы он взвалил на свои плечи всю печаль мира. Я жажду протянуть руку и прикоснуться пальцами к его полным губам, твердому подбородку и стереть его боль.

Страницы моего блокнота трепещут в ветерке, и он наклоняется и подбирает его. Я съеживаюсь в смущении, а затем понимаю, что он парень, который болтается на кладбище, раскапывая могилы, так что мои слова о смерти не должны обеспокоить его. Он переворачивает страницы, останавливается на одной, изучая ее, а затем его глаза просматривают кладбище. Я припадаю к земле и задерживаю дыхание, пока тишина охватывает ночь, ожидая, когда лопата вонзится в грязь.

– Откуда это взялось? – спрашивает он у Грегори.

    Я выглядываю сквозь ноги ангельской статуи.

Грегори берет блокнот и раскрывает его.

– Я не уверен… – он отдает его обратно, – в конце написано «Эмбер Роуз Эдвардс».

    Высокая фигура проводит своими длинными пальцами по моему имени.

– Эмбер… – его навязчиво-мелодичный голос окутывает и манит меня показаться из-за статуи. Я начинаю шагать.

– Оставайся на месте, – бледный шар света сияет за моими плечами и падает на траву перед моими ногами.

   Я напрягаюсь, пока лопата перестает копать грязь, и ночь становится тихой, не считая уханья совы.

– Теперь медленно повернись, – инструктирует глубокий голос, и статические помехи мешают ему, – Я с подозреваемым сейчас.

     Черт возьми. Они думают, что я выкопала могилу. Это не первый раз, когда я попадаю в беду, то есть они не отпустят меня просто так.

– Я сказал, медленно повернись и держи руки так, чтобы я мог их видеть, – приказывает коп.

   Я закрываю глаза и медленно поднимаю руки.

– Хорошо, теперь медленно повернись, – говорит он.

Да, конечно. Я бросилась через кладбище, мои ноги двигались так быстро, как могли.

– Она убегает, – вопит он и собеседник замолкает.

Моя неуклюжая обувь стучит по траве, пока я прыгаю и маневрирую между могильными камнями. Коп преследует меня, его шаги оглушают, и ключи на его поясе звенят. Я ускоряюсь, когда кирпичный забор показывается мне на глаза и подпрыгиваю на носочках, я забираюсь наверх. Мой живот ударяется о край, и я быстро поднимаю ноги вверх, но коп хватает мой ботинок и дергает мою ногу.

– Даже не думай об этом, ты маленькая соплячка, – он начинает тянуть меня за ногу вниз, на землю. Образ его смерти, конечно, возникает перед глазами, густой и тяжелый. Острый нож. Кровь. Его тело падает на землю.

    Я трясу ногой, пытаясь вылезти из моей обуви, но его руки движутся выше по моей ноге, чуть ниже моего колена. Кончики моих пальцев скользят по забору, когда я пытаюсь держаться за край.

     Пальцы копа хватают мою вторую руку.

– Только попробуй.

     Полицейский резко отпускает мои ноги. Мое колено бьется о забор. Я карабкаюсь наверх и бросаю взгляд назад. Он лежит без сознания на траве. Высокий, мрачный незнакомец стоит около него, смотря на меня. Темная тень деревьев танцует вокруг его лица, и его дикие глаза горят как зола.

– Эмбер, – его призрачный голос окружает меня как дым.

Я сдвигаюсь на дюйм вперед, пока моя обувь не встает рядом с краем забора, и мои руки бессильно тянутся к нему. Я загипнотизирована его красотой, навязчивым звуком его голоса, и я не могу удержать свои руки при себе. Я хочу пробежаться ими по всему его телу, почувствовать его кожу, потрогать его, поцеловать, прижаться к нему всем телом.

– Подойди сюда, – уговаривает он, протягивая свои длинные руки ко мне, предлагая мне свою ладонь.

    Моя другая рука поднимается, и я сгибаю колени, чтобы спрыгнуть с выступа, веря ему, и отчаянно желая прикоснуться к нему.

– Не двигайся.

    Сирены визжат за воротами, и красный и голубой цвета освещают кладбище, возвращая меня к реальности. Я вздрагиваю и быстро припадаю к земле, когда полицейская машина врезается в грязно-отшлифованную остановку на другой стороне кладбища. Два копа выставляют дуло и мчатся через ворота, крича в рации. Я гляжу вниз, где должен быть высокий незнакомец, но все, что есть, это одинокое воронье перо, лежащее на траве. Оно поднимается вверх ко мне с помощью ветра, и я ловлю его, мой взгляд проходится по кладбищу, покрытому сумраком. Куда он делся?

Коп на земле шевелится и начинает приходить в себя. Осмотревшись вокруг, я спрыгиваю на тротуар и мчусь по улице к своему дому, не оборачиваясь назад.

Глава 2

– Просыпайся, просыпайся, спящая красавица, – моя лучшая подруга Рейвен поёт песни, пока распушает мои волосы своими пальцами.

– Я не собака, сумасшедшая ты женщина, – бормочу я сонно. – Теперь оставь меня в покое.

   Она дует мне в уши, избегая прикосновений, чтобы я не увидела ее лика смерти, несмотря на то, что я уже видела это раньше.

– Эмбер, давай же. Просыпайся.

– Ты такая чудачка, – сонно бормочу я.

– Я чудачка, – дразнит она, – ты единственная, кто видит смерть.

    Я жмурю глаза от яркости солнечного света, разлитого по всей комнате.

– Способ говорить с миром.

    Её сапфировые глаза мерцают из-за блестящих розовых теней на веках, она активно жестикулирует на фоне моих черных и красных стен, обвешанных мифическими рисунками и депрессивной поэзией. Тонкая черная вуаль скрывает дверь шкафа, к которой прикреплены фотографии мертвых поэтов и писателей.

    Рейвен спрыгивает с моей кровати и проводит пальцами по карандашному рисунку, охватывающему всю стену, где изображена женщина-ангел с черными крыльями. Черное платье Ангела струится по полу, её глаза закрыты, и в том, как она держит голову и обнимает себя руками, сквозит отчаяние.

– Ты помнишь, когда я нарисовала это для тебя? – спрашивает Рейвен.

   Я слезаю с кровати и роюсь в ящике комода в поисках какой-нибудь одежды. Перо с прошлой ночи лежит сверху, потрепанное и изогнутое в середине. Я не знаю, почему оставила его, разве что я просто не смогла заставить себя выбросить его. Я никогда раньше не увлекалась такими парнями, досадно просто выбросить перо, а с ним и воспоминания, прочь.

– Да, сколько нам было… тринадцать или около того? Это было сразу же после того, как я переехала и случайно рассказала тебе, что я могу видеть смерть.

– Я думала, что это защитит тебя от смерти, – горько рассмеялась она, – я была слишком маленькой, чтобы понять, что ничего не сможет защитить тебя от этого, даже Ангел.

     На противоположной стене ещё один рисунок: костлявое лицо существа в длинном черном плаще, держащего песочные часы в своей истощенной руке, а на его плече ворон, теряющий свои крылья.

– Ты знаешь, он клянется, что это не Мрачный жнец, – Рейвен рассматривает рисунок вблизи, щуря глаза, – но уверена, как и в том, что ад есть, выглядит он именно так. Если бы я не знала лучше, то поклялась бы, что твой брат повесил его специально, потому что знает о твоей маленькой смертельной штуке, и хочет свести тебя с ума.

– Он не знает об этом, – напоминаю ей, – никто не знает, кроме тебя.

    Она оценивает руку жнеца.

– И что это за песочные часы?

    Мои плечи поднимаются и отпускаются, когда я пожимаю ими.

– Это один из символов жнеца, типа: «Твое время в моих руках».

    Она проводит пальцами по часам:

– Ну, твой брат мог бы, по крайней мере, добавить песок туда, и это не было бы так, будто твое время истекло.

– Я уверена, он не заглядывал так далеко, – уверяю я ее, – кроме того, он нарисовал это, чтобы впечатлить тебя. Хотел показать тебе, что у вас у обоих есть художественная сторона.

    Она прикусила нижнюю губу:

– Ты знаешь, я никогда не буду встречаться с ним, верно? У меня уже был один слишком маниакально-депрессивный в жизни, – она делает виноватое лицо. – Прости, Эм. Я не имела в виду что-то в этом роде.

– Все в порядке. Я знаю, у моего брата есть проблемы. И знаю, ты слишком много думаешь обо всём этом, чтобы захотеть сделать это ещё и частью своей жизни, – я делаю паузу. – Как поживает твоя мама?

    Она пожимает плечами, уставившись на рисунок:

– Хорошо, я думаю. Я не посещала её уже некоторое время.

    Мама Рейвен лежит в наркологическом центре. Вот уже на протяжении нескольких лет она страдает от депрессии и самолечения. Пару месяцев назад Рейвен пришла домой с работы и обнаружила свою маму в гостиной на полу с зажженной сигаретой в руке. Она не дышала, пульс едва прослеживался. Рейвен вызвала скорую, и санитары реанимировали ее. Подруга приказала мне не говорить ей, придет ли смерть, и в тот момент я поняла, что у моего дара есть негативная сторона. Но я не сказала Рейвен, что её мама умрет, потому что знала, что она не умрет в этот день. И в будущем, я отказалась говорить Рейвен о смерти кого-либо из ее семьи – в том числе, и о её смерти – потому что никто не нуждается в такой ноше на плечах.

Рейвен злилась на меня две недели и не разговаривала со мной вообще. Это были одинокие две недели моей жизни. Рейвен – моя единственная подруга, и вполне может быть, что так будет всегда. Когда я постарею, то, скорее всего, закончу свое существование старой девой с десятью кошками и, возможно, птицей. Рейвен будет навещать меня так часто, как сможет, со своими детьми и убеждаться, что я нахожусь в здравом уме.

– Что это такое? – она встала на цыпочки, склоняясь к моему лицу, и пальчиками с розовым маникюром соскребла чешуйки грязи с моей щеки. – Почему у тебя грязь на лице? – она поворачивает мою руку и осматривает ладонь, – и твои пальцы грязные.

    Я отдергиваю руку.

– Прошлой ночью, пока я была на кладбище…

– Я думала, ты прекратила ходить туда так часто, – прерывает она меня с явным разочарованием на лице. Рейвен никогда не понимала моей потребности в одиночестве – моей потребности в тишине.

    Я схватила фиолетовую и черную футболку с порванными сторонами и пару черных джинс из комода.

– Мне не спалось, а пребывание там расслабляет меня.

    Она накручивает свои длинные до плеч, цвета розовой жвачки, волосы на палец.

– Временами я тебя не понимаю. Я говорила тебе, приходи ко мне домой, когда захочешь. Тебе не нужно ходить тусоваться на кладбище. Это жутко.

    У меня не хватает смелости сказать ей, что её дом – одно из худших мест, битком набитый смертью, даже после того, как её мама переехала. Ее брат Тодд, умрет ранней смертью от рака легких. Он выкуривает две пачки сигарет в день, и курит он с тех пор, как ему исполнилось тринадцать.

– Копы пытались меня арестовать, – признаюсь я, зная, что она найдет это смешным.

    Её губы кривятся в ухмылке:

– О да, ты сбежала?

    Я киваю и сохраняю игривый тон:

– Агась. Очень-очень быстро.

    Её улыбка становится шире.

– Они преследовали тебя?

    Я снова киваю:

– Я почти уверена, что он споткнулся и упал лицом в землю, – преувеличиваю я, зная, что ей понравится – Рейвен любит драму.

    Смех срывается с ее губ:

– Окей, я немного завидую. Хотела бы я быть там, чтобы увидеть это.

– Это было достаточно смешно, – признаюсь я, – кроме…

– Кроме чего? – давит она. – Давай же, Эм, расскажи мне, пожалуйста. Ты что-то скрываешь?

    Я опускаюсь на кровать и собираю в клубок одежду в руках.

– Там были те парни, которые раскапывают могилы.

    Её лоб хмурится, и она садится рядом со мной.

– Фу, типа расхитители могил?

– Я не уверена, что они делали, но это было слегка жутковато.

– Они взяли что-нибудь из могилы?

– Понятия не имею. Я была слишком занята, убегая от копов… – кое-что приходит мне в голову, – черт. Я думаю, один из грабителей мог взять мой блокнот.

– Тот, в котором ты всегда пишешь свои самые темные секреты? – спрашивает она.

    Я киваю.

– И на нем написано мое имя.

    Надавив пальцем на свой подбородок, она размышляет над чем-то.

– Он был горячим?

    Я играю с ниткой на моих пижамных шортах.

– Ты серьезно спрашиваешь, был ли расхититель могил горячим?

– Расхитители могил тоже люди, – говорит она нахальным тоном, – и просто то, что им нравится раскапывать могилы, не значит, что они не могут быть горячими.

    Горячими? Больше впечатляющими и пугающими. Тряся головой, я встаю.

– Ты чудачка. Я собираюсь пойти и одеться.

    Она смотрит на меня с подозрением:

– Хорошая попытка сменить тему, Эмми.

    Я выглядываю из гардероба.

– Ты знаешь, что я ненавижу, когда ты называешь меня так, – это прозвище дал мне отец, и я ненавижу напоминания о нем.

– Ты знаешь, ты всегда это делаешь, – отзывается она, – ты всегда бежишь от парней. И если не прекратишь это, то закончишь свою жизнь одинокой и старой девой.

– Это именно то, чего я хочу, – я делаю паузу, когда я достигаю занавеса, – я собираюсь выйти на этой ноте и думаю, мы пойдем на вечеринку.

    Её настроение внезапно улучшается, и она шаловливо ухмыляется.

– Чем ты поделишься?

    Я показываю ей наряд и загибаю пальцы.

– Четырьмя вещами: кожаные шорты, розовые шпильки, гольфы до колен и блестящий топ.

    Она выставляет свои бедра и ноги, принимая позу.

– Давай же, признай это – я выгляжу потрясно.

– Ты выглядишь, как шлюха.

    Она кидает в меня подушку, я ловлю ее и бросаю обратно.

– Смотри за своим грязным ртом, мертвая девчонка, – говорит она, бросая подушку на кровать, – я не выгляжу как шлюха. Я выгляжу как кто-то, кому нужно с кем-нибудь переспать. Всего-то.

– То же самое, – смеясь, я ныряю обратно за занавес в гардеробе. И немедленно мои губы опускаются. Вечеринки включают в себя много людей, а много людей значат множество предсказаний о смерти. Но я должна пойти с Рейвен, чтобы защитить её от неё самой, потому что она, как правило, становится безрассудной.

– Итак, на чью вечеринку мы отправимся вечером? – я выскальзываю из пледа, в который была обёрнута, снимаю пижаму и натягиваю свои выцветшие джинсы.

– Реми, – отвечает Рейвен, и я могу слышать, как она роется в моем ящике с украшениями.

    Вытянув лицо, я надеваю приталенную черную рубашку.

– Она живет по пути к озеру? – задаю вопрос я, надевая свои ботинки.

    Она просовывает голову внутрь гардероба.

– Не будь такой занудой, Эм. Почему бы тебе хотя бы раз не позволить себе потерять контроль и повеселиться? – она отходит назад, когда я вхожу в комнату.

– Я не зануда, – я беру ключи от машины со столика, надеваю своё темно-бордовое ожерелье и кладу перо на ящик с украшениями, – я просто ненавижу вести машину всю дорогу туда. Это получается таким дерьмовым заездом. И там просто всегда очень много людей на вечеринках Реми.

    Она надувает губы и щурит глаза.

– Достаточно, Эм. Можем мы пойти и повеселиться как две обычные студентки колледжа?

Слово «колледж» подталкивает меня. Мы ходим в местный колледж Стар Холлоу с тех пор, как наши родители не смогли позволить нам что-нибудь еще. Мы получаем гранты каждый семестр, покупаем книги или арендуем их, когда можем, и живем дома. Большинство классов учат профессора, которые знают меньше, чем мои школьные учителя, и иногда я задумываюсь, зачем вообще хожу в колледж.

Я заставляю себя улыбнуться:

– Мы всегда ходим на вечеринки.

Она игриво ударяет мою руку.

– Но ты никогда не веселишься, поэтому хотя бы сегодня можешь попытаться?

Вздохнув, я киваю:

– Хорошо, я попробую, но сложно веселиться, когда люди смотрят на тебя, будто ты можешь убить их.

– Никто не винит тебя за смерть твоего отца. Даже копы сказали, что это не могла быть ты. Они ведь не выдвинули обвинения.

– На самом деле, они так не говорили. У них просто не было достаточно улик, чтобы сделать это.

– Да, но никто не думает, что ты действительно могла убить его, – убеждает она меня.

– Все в этом городе так думают, – не соглашаюсь я, – они думают, что причина моего исчезновения на неделю – это то, что я скрывалась от копов.

– Ну, возможно, если бы ты сказала кому-нибудь, где была… – она ждет, но я молчу, и буду молчать до того дня, пока не умру. Она закатывает глаза и сгибает мизинец перед собой, – никто не думает, что ты убийца. Теперь поклянись, что ты будешь веселиться.

– Ладно, – я строю гримасу и цепляюсь своим мизинцем за ее, – я клянусь, что попробую повеселиться.

Она сжимает мизинец.

– Не попробуешь, а будешь.

– Я обещаю, что буду веселиться, – сказала я нахмурившись.

Она подпрыгивает, оживленно хлопая в ладоши, пока я пристегиваю браслет с шипами к запястью, затем мы выходим за дверь.

– И помни, что случится, если ты заберешь свои слова обратно, – говорит она, спускаясь вниз по лестнице, размахивая руками.

– Да, да, плохая карма настигнет меня, – говорю я, зашнуровывая ботинки после того, как прохожу последнюю ступеньку. Рейвен очень сильно верит в карму, но я сыта кармой по горло с тех пор, как мне исполнилось четыре, когда я случайно забрала жизнь моей бабушки.

– Чувак, почему ты выглядишь так, будто совершила преступление? – мой брат Йен опирается на дверной косяк кухни, опаляя шальную нить на его балахоне с помощью зажигалки. Его тонкие коричневые волосы спрятаны под серую шапочку и, как обычно, его руки полностью покрыты краской. Он также высок, как и я, и немного худощавый. Очень часто люди думали, что он младше меня.

Я качаю головой и выхватываю у него зажигалку.

– Почему ты играешь с огнем? Когда-нибудь ты навредишь себе. Или поранишь кого-нибудь другого.

Он делает выпад за зажигалкой, но я уклоняюсь и мчусь в кухню, где ковер сменяется кафелем. Я кидаю зажигалку на пол и смотрю, как она разбивается.

– В чём твоя проблема? – кричит Йен, подбирая сломанные кусочки.

Йену двадцать один, он на два года старше меня, и он все еще живет дома. В шестнадцать он объявил себя бедным художником, что означает, что он будет жить здесь всегда, опустошая холодильник и зависая на чердаке, который является его «студией».

Он хватает мою руку и жестко сжимает ее.

– Почему тебе нужно быть такой сукой временами?

Я напрягаюсь, пока чувствую, как его смерть грубо проходит через меня, словно яд. Огонь везде, крыша нашего дома сияет в огне. Йен лежит на полу, умирая – он хочет быть здесь. Я вырываюсь и резко делаю вдох через нос. Я видела его смерть раньше, и каждый раз она одинаково болезненна. В прекрасном мире, полном роз и солнечного цвета, я бы имела возможность изменить причину его смерти. Но насколько я знаю, предсказания смерти окончательны и неизменны также, как и чернила на страницах моего блокнота.

Он трет черно-желтую краску со щеки.

– Послушай, Эм, мне жаль, окей? – он глядит на Рейвен, беспокоясь о ее реакции, – я просто нехорошо спал в последнее время.

– Все в порядке. И мне жаль, что я сломала твою зажигалку, – я подбираю оставшиеся части и бросаю их в мусор, – ты принимаешь свои лекарства?

Он массирует заднюю часть шеи, выглядя напряженно.

– Да, но я не уверен, нужны ли они мне. Прошло два года с тех пор, как Алисса… И сейчас я чувствую себя очень хорошо.

Тот факт, что он не может говорить о ее смерти, доказывает, что он не готов перестать принимать свои лекарства. Йен никогда не простит себя за исчезновение Алиссы – его девушки в старших классах, чье тело было обнаружено в озере.

После того, как её нашли, Йен провел весь свой выпускной год выпивая и находясь под кайфом. Однажды он даже пытался покончить жизнь самоубийством, не смотря на то, что отрицает это, говоря, будто просто заглотил слишком много таблеток, но я знаю правду – я читала его предсмертную записку.

Когда я обнаружила его на полу в ванной без сознания и едва дышащим, я знала, он не должен был умереть, но все равно это напугало меня до усрачки. Он очень сильно любил Алису, и вина ее потери забирала его жизнь и отравляла его голову темнотой, от которой, я думаю, он никогда не сможет избавиться.

Он раскрывает объятия, но я уклоняюсь.

– Рейвен и я, уходим. Скажи маме, что я буду поздно… Если она появится.

Он идет к шкафу и достает оттуда коробку с сухим завтраком.

– Даже если она придет домой, она будет слишком пьяна, чтобы заметить.

– Я знаю, – я собираю грязную посуду со стола и кладу ее в раковину, – но на всякий случай, если каким-то чудом она придет домой трезвая и заметит, что я не здесь, ты будешь знать, что ответить.

Он машет на нас рукой, когда мы подходим к парадной двери.

– Да-да, я передам.

Рейвен посылает ему кокетливый поцелуй.

– Спасибо, сладкий.

Йен вопросительно поднимает брови.

– Сладкий?

Я рывком открываю дверь.

– Я думала, ты сказала, что никогда не будешь тусоваться с ним?

Она пожимает плечами и юркает за парадную дверь, покачивая пальцами и треся бедрами.