Текст книги "Лицедеи"

Автор книги: Джессика Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Гермиона вытащила из кармана его джинсов матово-розовую ленту.

– Увидел, какого цвета эта лента, и вспомнил про твою косу, – сказал Стивен. – Повернись.

Гермиона встала к нему спиной. Стивен распустил ее косу и стал вплетать в нее ленту.

– Сильвия возвращается домой, – радостно сообщила ему Гермиона.

– Дочь Джека?

– Да. Помнишь, мы никак не могли с ней встретиться, хотя целый год провели в Европе.

– Хорошо, что она возвращается. Я видел сегодня Теда, когда бегал. Но не остановился. Может, надо было остановиться. Вот уж кому я не завидую, так это бедняге Теду, будь он неладен.

Гермиона насмешливо улыбнулась, и Стивен, будто заметив ее усмешку, сказал не без злости:

– На этот раз он не выкрутится.

– Тед считает, что мама должна стать официальным поверенным папы, – лениво проговорила Гермиона.

– Советы Теда не всегда оказываются такими мудрыми, как кажется.

– А ты не думаешь, что маме следует это сделать?

– Необязательно, дорогая. Инсульт сам по себе не является основанием для того, чтобы считать человека неспособным отвечать за свои поступки.

– Конечно, но видишь ли, папа по-прежнему не дает маме ни копейки.

Стивен старательно расправлял петли розового банта.

– Я понимаю, в каком трудном положении оказалась Грета, но нельзя забывать, что капризы Джека говорят главным образом о его физическом состоянии.

2

В одной руке Стюарт Корнок держал чемодан Сильвии, другой повернул ключ в замке и распахнул перед сестрой дверь квартиры. В золотисто-коричневых, слегка навыкате глазах Сильвии сквозили усталость и безразличие, но губы сами собой растягивались в улыбке. Некоторые говорили, что Сильвия улыбается слишком часто, другие объясняли, что эта защитная реакция выработалась у нее, когда она начала работать гидом в туристских автобусах. Но Сильвия уже давно не работала гидом.

Стюарт поднял жалюзи.

– Мэри обычно не сдает квартиру, запирает и исчезает. Бродяга вроде тебя.

За окнами сквозь ветви платанов проглядывали вечнозеленые деревья парка, а за ними круглая массивная белая башня упиралась в небо, о котором Сильвия еще в аэропорту сказала, что оно сияет воистину туристской голубизной.

– Напрасно ты называешь меня бродягой. Вот как раз то место, где я давно хотела оказаться.

– Мечты иногда сбываются.

– Надеюсь, ты не про меня?

Вопрос Сильвии показался Стюарту настолько нелепым, что он не удостоил ее ответом. На столике рядом с диваном стоял телефон. Стюарт взял ручку, блокнот и отчетливо написал номер.

– Мамин телефон, Сил. На всякий случай.

– У меня есть.

– Ну и прекрасно, я выйду и принесу чего-нибудь поесть, а ты пока позвони, самое время.

Стюарт простодушно считал, что каждое его указание будет тут же выполнено, а Сильвия слишком устала, чтобы сопротивляться, поэтому она села на край дивана и, как только Стюарт закрыл за собой дверь, набрала номер матери.

С двенадцати лет каждое письмо матери, каждый разговор с ней давались Сильвии с мучительным трудом. Услышав длинные гудки, она вздохнула с облегчением и представила себе, как будет извиняться перед Стюартом: «Позвоню попозже… после ланча… сначала кофе… душ…», поэтому, когда трубка ожила, она в испуге тут же сделала ошибку:

– Миссис Корнок?

– Нет, – послышался негодующий голос, – это миссис Фиддис.

– Ой, мама, прости, пожалуйста, это я, Сильвия.

– Ах, это ты, Сил.

Мысль, что мать испытывает те же муки, разговаривая с ней, никогда не приносила Сильвии облегчения. С необычайным высокомерием Молли постоянно твердила: «Лично я писем не пишу», но ее пренебрежение, отсутствие хотя бы двух слов в поздравительных открытках и коротенькие бессодержательные письма Стюарта давно заставили Сильвию смириться с тем, что пропасть между ней и ее родными становится все глубже.

– Я только что приехала, – сказала она.

– Сидишь в аэропорту?

– Нет, дома. Стюарт снял мне квартиру. – Сильвия помолчала. – Во всяком случае, мам… – сказала она наконец и в ту же минуту услышала громкий голос матери:

– Во всяком случае, Сил, хорошо, что ты вернулась. Как летела?

– Слишком долго. Первый раз на этом огромном реактивном чудовище.

Подумать только.

Но Молли произнесла эти слова таким потухшим, безразличным голосом, что Сильвии стало не по себе. Она разнервничалась и, наклонившись вперед, спросила:

– А ты помнишь, я уплывала на пароходе? Потом добиралась на самолетах поменьше. Автобусами, поездами, снова пароходами.

Хотя Сильвия не услышала в ответ ни слова, она успокоилась и села поудобнее: она вспомнила, что во время любого разговора мать могла вдруг раздвинуть пластинки жалюзи и засмотреться на прохожего. Когда Сильвия ребенком звонила ей из Уарунги, то чуть не плача просила: «Ну, мама, перестань смотреть на улицу, ведь я с тобой разговариваю!» Но настал день, когда Сильвия голосом Греты сказала матери: «Прекрати, пожалуйста. Это просто неприлично».

Сильвия прикрыла трубку рукой, вздохнула и в ожидании ответа сама выглянула в окно. Когда она в апреле расставалась с Лондоном, из набухших почек только-только проклевывались зеленые листочки, а здесь, в Сиднее, она любовалась платанами, увешанными по-зимнему темными шариками плодов. В трубке послышался звук, тоже знакомый Сильвии с детства, – мать тревожно покашливала. Молли вспомнила, что держит телефонную трубку, и ей стало неловко.

– Что ты сказала, Сил?

– Ничего особенного. Как ты, мама?

Сильвия старалась говорить мягко, но в суетливом ответе матери слышались виноватые нотки:

– Я-то хорошо, что хорошо, то хорошо. Особенно если учесть… А как ты, Сил?

– Все прекрасно, мам.

– Приятно слышать. Что хорошо, то хорошо. Как собираешься проводить время, Сил?

Сильвия ждала этого вопроса и заранее приготовила ответ. Но Молли пришла в такое возбуждение, что не дала ей открыть рот:

– Странно, наверное, снова очутиться дома. Надеюсь, вся эта неразбериха со временем не очень тебя измотала.

– Не очень. Просто немного устала.

– Стюарт тоже легко переносит такие перелеты. А я бы просто умерла, я знаю, что умерла. Ни за что не соглашусь, пусть мне даже заплатят. И Кен тоже. Кен ни за что не согласится.

В трубке повисло молчание, ни Сильвия, ни Молли не знали, что сказать. Сильвия не ожидала, что окажется настолько беспомощной. Она знала, что разговаривать будет трудно, и все-таки не представляла, что онемеет, как в детстве. Мысленно она подбирала слова, пытаясь спросить мать о ее муже («Как поживает Кен?»), но Молли вдруг робко пробормотала:

– Стюарт случайно не у тебя, Сил?

– Только что вышел купить что-нибудь поесть.

– Заботливый, как всегда, правда?

Сильвия успела немного прийти в себя.

– Правда, – сказала она, – Стюарт – молодец.

– Ты, конечно, слышала про него?

Сильвия на мгновение смешалась, но тут же вспомнила: когда мама с явной неприязнью произносит «он», «его» или «она», речь идет о Джеке и Грете Корнок. Молли никогда не называла их по имени.

– Да, Стюарт рассказал мне, – ответила Сильвия.

– Я рада, Сил, что ты вернулась сразу, как узнала.

– Я узнала только сегодня, мама. Стюарт, конечно, написал мне. Он еще в аэропорту сказал, что написал. Но я не получила ни одного письма. А когда позвонила ему из Рима и предупредила, что возвращаюсь, он, естественно, решил, что письма дошли, и не обмолвился про отца ни словом, сказал лишь, что будет рад меня видеть.

– Подумать только.

Хотя Молли обычно произносила эти слова, чтобы выиграть время, звучали они всегда по-разному, на сей раз подозрительно.

– Мне вечно не везет с письмами, – терпеливо продолжала Сильвия. – С римской почтой творится что-то невообразимое. Мы со Стюартом распутали этот клубок только в машине, я только в машине узнала, что отец болен.

– Представляю, как ты удивилась, – осторожно заметила Молли.

– Конечно, я никак не ожидала…

– А как ты могла ожидать! Я сама поразилась, скажу я тебе. Подумать только, Сил. Огромный детина и рухнул, как подрубленное дерево!

Сколько уже раз упоминание о Джеке Корноке ломало лед и давало начало бурному потоку красноречия Молли! Сильвия почувствовала, что может теперь спокойно плыть по волнам и лишь время от времени бездумно вставлять ничего не значащие замечания.

– Рухнул как дерево! Тут каждый задумается, разве нет?

– Конечно, мама.

– Нам не дано знать, когда пробьет наш час.

– Не дано.

– Его ненаглядной придется теперь поуняться.

– Вероятно.

– Да, да, теперь она узнает, почем фунт лиха.

– Наверное.

– Человеческий мозг, Сил! Подумай, что такое человеческий мозг. Стюарт сказал тебе, что он не может толком произнести ни слова, а ругаться может. Ругается и ругается, как заводной. Стюарт сказал тебе?

– Нет.

– Спроси сама. У меня было предчувствие. Стюарт сказал тебе, что у меня было предчувствие?

– Нет.

– Ты не поверишь, Сил. За ночь до этого мне приснилось, что он падает. Падает с лестницы, и вот пожалуйста, упал. Удар случился, как раз когда я проснулась. А я уже все знала. «Он пропал», – сказала я себе. Утром звонит Стюарт. Я ему слова сказать не дала. «Дорогой, – говорю я, – ничего мне не рассказывай. Он пропал». Спроси Стюарта.

– Его сейчас нет.

Бездумность изменила Сильвии. Глаза болели, она прикрыла их рукой. Сильвия слышала, как Молли, запыхавшись, продирается сквозь чащу сердитых ахов и охов. Поверив в одну из своих выдумок, Молли всегда с трудом возвращалась к начатому разговору. Когда ей наконец это удалось, в голосе ее вновь зазвучала обида.

– Все ведь знают, что сны не сбываются точь-в-точь.

С простодушием ребенка Сильвия поспешила на помощь матери:

– Конечно нет.

– Он и не думал падать с лестницы, если на то пошло, но что приснилось, то приснилось.

– Тебе в самом деле приснился очень интересный сон.

Молли любила, когда ей поддакивают.

– В жизни происходит столько непонятного, Сил.

– Да, мама.

– Прости, Сил, я хочу спросить тебя напрямик: зачем ты вернулась, если не…?

– Знаешь, мама… большинство возвращаются, одни раньше, другие позже.

– Само собой, – охотно согласилась Молли.

Сильвия услышала поворот ключа в замке и с облегчением посмотрела на дверь.

– Ой, мама! Стюарт пришел.

– Вот и хорошо, спроси про мой сон, смотри не забудь.

Стюарт вошел с картонной коробкой, набитой едой, и закрыл за собой дверь. Сильвия успокоилась и заговорила более оживленно:

– Когда я тебя увижу, мама?

– Ну… скажи сама.

– Завтра?

Одобрительно кивая, Стюарт понес картонку в кухню.

– Завтра мне вполне подходит, – мужественно согласилась Молли.

– В котором часу?

– Мне подходит любое время.

– Половина третьего?

– Прекрасно! Очень хорошо, замечательно. Поболтаем, выпьем по чашке чая. Я хочу сказать Стюарту пару слов, если ты не возражаешь.

– Конечно. Он уже здесь, протягивает руку.

Стюарт, заранее улыбаясь, взял трубку.

– Здравствуй, старушка. Ну что теперь скажешь? Твоя дочь снова дома, верно я говорю? Представляю, как вы завтра почешете язычки.

Проходя в кухню, Сильвия слышала доносившиеся из трубки раскаты хохота, который еще ребенком называла мамин «мужской» смех, потому что так мама смеялась только с мужчинами. Молли пронзительно взвизгнула, потом расхохоталась, и Сильвия мысленно снова увидела сорокалетнюю Молли. В черном платье, увешанная побрякушками, в туфельках на высоких каблуках, Молли стоит, опираясь на одну ногу, отставив другую в сторону. В одной руке она держит стакан пива, а другой хлопает себя по груди, показывая, что не в силах совладать со смехом. Выкладывая из коробки еду, Сильвия прислушивалась к словам Стюарта, пытаясь уловить в его голосе напряженность или фальшь. Безуспешно. Громогласные добродушные шуточки Стюарта звучали совершенно естественно, он откровенно радовался каждому своему слову. Сравнение с ее собственным разговором – вымученным, холодным, безучастным – привело Сильвию в уныние. Но в глубине памяти где-то далеко-далеко вспыхивали видения ее детства: над чем-то они хихикали вместе с матерью, секретничали, ходили по магазинам, держась за руки. Сильвия положила фрукты в вазу и понесла в комнату.

– Понимаю, – говорил Стюарт. – Прости, старушка, я не смогу ее подвезти. Но ты ведь знаешь, как это делается: выходишь на улицу и держишь кошелек наготове. – Стюарт повесил трубку. – Вот так, – сказал он. – Рада до смерти. – Стюарт сам был рад до смерти. – Мать просто счастлива, что ты вернулась, Сил. Выглядишь ты сейчас получше. А как себя чувствуешь?

Сильвии хотелось сказать: «Как расстроенный рояль. Никак не могу попасть в тон маме». Но едва заходил разговор о Молли, как она не могла попасть в тон Стюарту. Стюарт был старше Сильвии на восемь лет, во время развода родителей Сильвии, маленькой девочке, казалось, что отец и мать раздирают ее на части, а Стюарт, уже взрослый молодой человек, яростно и неколебимо отстаивал интересы матери. Слепую любовь Стюарта, его верность и преданность Молли Сильвия воспринимала как укор.

– Не в своей тарелке, – ответила она.

– Его не поймешь. Кажется, он начисто забыл, как что пишется. А он ничего не забыл.

Сильвия вспомнила: отец писал «пличо» вместо «плечо», но это воспоминание относилось ко временам ее юности. Джек Корнок, как и Молли, никогда не писал писем, правда, его послания, составленные Гретой, сохраняли свойственный ему добродушно-шутливый тон, а жены Гретиного поколения обычно писали письма и за себя, и за мужей, поэтому отсутствие писем от отца ранило Сильвию не так больно.

– По словам мамы, ругается он без малейших затруднений, – сказала Сильвия.

– Неправда. Просто ругательства он и раньше выговаривал правильно, а другие слова нет. В один прекрасный день он замолчал, совсем. И я его не осуждаю. Сама подумай: хочешь сказать «дверь», а получается «зверь». Унизительно. Врачи считают, что это второй инсульт, я говорил тебе?

Брови Стюарта вопросительно поднялись, три глубокие борозды на лбу повторили изгиб бровей. Сильвия покачала головой.

– Да, второй. Он заболел в апреле, врачи предполагают, что тогда, в апреле, он перенес микроинсульт. Отец говорил, что у него вспышка туберкулеза. На самом деле он знал.

В мрачном голосе Стюарта Сильвия слышала одобрение, почти восхищение отцом и понимала, что это отголоски давнего горького опыта, когда при каждой стычке с отцом Стюарт терял голову от ярости.

– Почему ты так думаешь? – спросила она.

– Потому что тогда он снова стал мерзким брюзгой. Сама знаешь, когда у него все идет гладко, он сладенький, как патока. Сама знаешь. В такие времена он даже готов простить мне, что я родился слишком поздно и не успел погибнуть на войне, как бедняга Бруси. Но стоит ему почуять, что впереди ухабы – первая его болезнь, микроинсульт, – великодушный джентльмен тут же превращается в обыкновенного хама. Такие вот дела, Сил, говорю тебе чистую правду. Считается, что эти его выходки, приступы злобы – проявление болезни. Хотел бы я знать, какой болезнью заболел отец, когда Бруси погиб, а он вдруг стал другим человеком и возненавидел меня, как злейшего врага.

Сильвия смутно помнила высокого шумного светловолосого мальчика, звезду футбола, убитого японцами на Новой Гвинее.

– Отцу разрешают кого-нибудь видеть?

– Разрешают, разрешают. Ты, конечно, отправишься к нему?

– Конечно.

– Не беспокойся, Сил. Тебя он встретит как надо. Незадолго до инсульта, второго инсульта, он спросил меня, когда ты собираешься вернуться. Отвел в сторону, устроил целое представление. Я понял, чего он добивался: хотел, чтобы я написал тебе, но он не из тех, кто станет просить, а я, такой вот сукин сын, не хотел писать, пока он не попросит. Хотя потом, после инсульта, передумал по доброте душевной и написал в первом же письме в Лондон. Могу тебе повторить, что он сказал. «Пора ей возвращаться, – сказал он, – ненаглядной моей девчушке».

Что-то давно забытое разбередили эти слова, зрачки Сильвии расширились от изумления.

– Да-да, – сказал Стюарт, – слова прошлого века. Он ведь из хамелеонов. Сегодня один, завтра другой. Сама увидишь. Я много что помню.

Стюарт встал из-за стола, взял блокнот и шариковую ручку, лежавшие рядом с телефоном, сел на край дивана и начал чертить план. Сильвия отвернулась, перед ее невидящими глазами качались ветви платанов. А ей припомнился один давний случай, и она вдруг увидела отца с какой-то иной стороны, не только таким, каким он виделся ей тогда, в детстве. Отец шел к ней через сад, темный силуэт его плеч и шляпы отчетливо вырисовывался на фоне неба – значит, она ждала его на террасе позади их дома в Бервуде. Отец вышел из гаража и увидел ее, но притворился, что не заметил, и, идя по саду, сосредоточенно разглядывал цветы, а она, замерев от счастья, ждала продолжения игры, ждала той минуты, когда его удивленный взгляд остановится на ней, мгновенно потеплеет и он, не скрывая радости, скажет: «Здравствуй!» Поднявшись на верхнюю ступеньку крыльца, отец поскользнулся и, к ее ужасу, на несколько секунд потерял равновесие. Она с криком бросилась к нему, но он уже отшвыривал ногой злосчастную щепочку или что-то еще и изрыгал проклятия. «Рухнул как дерево», – сказала мать. Сильвия обернулась к Стюарту.

– Инсульт случился внезапно?

– Я бы не сказал, что как гром среди ясного неба. – Стюарт вырвал страничку из блокнота и положил на стол. – Смотри. Ты находишься здесь. Автобусы в Уин-ярд идут оттуда и оттуда. Поезда до Бервуда и Уарунги по-прежнему отходят от Уин-ярда. Отделение твоего банка находится здесь.

– Спасибо. – Сильвия сложила листок бумаги и сунула в карман. – В машине ты сказал, что отец не хочет лечиться.

– Он отказывается от обследований, но иногда принимает таблетки, не возражает, когда приходит массажист и разминает ему ноги и руки.

– Значит, рассчитывает поправиться?

– Или надеется, что может рассчитывать. Не спрашивай.

– Может быть, это тяжелое время научит отца…

– Научит? Ничто на свете больше ничему не научит Джека Корнока. Шестьдесят лет назад он сам научился всему, чему хотел, и покончил с образованием раз и навсегда.

– Невежественный мальчик из глухого захолустья один отправился завоевывать мир.

– Именно. Все шарики у него в голове давно расставлены по местам и закреплены намертво. И ему это нравится. Ему это доставляет удовольствие. Он уверен, что так должен поступать каждый. Допей вино. – Стюарт налил вино в свой бокал. – Прости, Сил. Но я не знаю, увидимся ли мы еще раз до того, как ты попадешь в Уарунгу, а тебе лучше быть в курсе. Суть в том, что он хочет оставаться хозяином, если это не удается одним способом, он прибегает к другому, благо для него все средства хороши. Прежде его дубинкой были деньги. Теперь – подозрительность. Он не дает Грете ни гроша и даже не говорит, сколько у него денег. Он и раньше никогда не говорил про свои денежные дела ни с кем, кроме Кейта Бертеншоу. Но теперь все по-другому. Теперь выкручиваться нужно не ему, а Грете, она и барахтается с завязанными глазами. Я пытался вступиться за Грету, Гарри пытался. Бесполезно. Тебя, наверное, тоже попросят.

Сильвия прижала руку к груди и широко раскрыла глаза:

– Меня?

Стюарт рассмеялся.

– Не согласишься?

– Конечно, не соглашусь. Существуют же какие-то законы. Разве Грета не может обратиться…

– Ей придется доказывать, что он недееспособен. Я думаю, он из-за этого отказывается от обследований: не хочет давать ей оружие против себя.

Сильвия встала.

– Пойду сварю кофе, – сказала она, думая о чем-то другом. Не дойдя до кухни, Сильвия обернулась: – По-твоему, они смертельно ненавидят друг друга?

– Возможно, – неуверенно проговорил Стюарт.

В кухне, наливая кофе, Сильвия призвала на помощь свою память. Ей исполнилось одиннадцать лет, когда она впервые увидела Грету. Перед ее глазами вновь замелькали расплывчатые очертания цветных лужиц света на полу холла. Грета на коленях перед своим маленьким сыном. Грета улыбается, но Сильвия смотрит только на пробор, разделяющий густые светло-желтые волосы. Грета поднимается с колен, на ее лице все та же улыбка. Джек Корнок стоит рядом или позади нее и остается в тени. Ослепленная неприязнью, Сильвия высвобождает свою руку из рук Греты и только тогда отчетливо видит отца. Отворачиваясь от Греты, она перехватывает его взгляд, в глазах отца недоумение, угроза, злость, отец смотрит на свою молодую жену.

Сильвия взяла две полные чашки кофе и понесла в комнату.

– Я, наверное, просто ни разу не взглянула на отца со стороны. А внуки любят его?

– Никогда не видел его с внуками.

– Маленькие дети обладают чудесным даром безоглядной любви, – сказала Сильвия.

Но Стюарт вдруг насупился и ушел в себя.

– Все они такие писаные красавчики, эти внуки.

– Гарри говорил мне, что они все похожи на деда.

– Все они похожи на Гермиону, – сказал Стюарт. – Никто не знает, что мне приходится выносить, когда эта женщина сидит у меня в машине.

– А с какой стати Гермиона сидит у тебя в машине?

– Я показываю ей дома, да все они ей не по карману. Такая женщина, и единственное, что ее интересует, – дома!

Сильвия взглянула на Стюарта и улыбнулась:

– Ты все еще имеешь дело только с баловнями судьбы?

– С кем же еще иметь дело? У них всегда куча денег. А я почему-то торчу здесь, когда мне давно уже пора расстаться с тобой и попытаться хоть чуточку облегчить их карманы.

Стюарт уселся поудобнее: поставил локоть на стол, другую руку положил на спинку кресла.

– Что ты собираешься делать, Сил?

– Побуду здесь месяца два-три, потом обоснуюсь в Риме. Буду преподавать итальянский англичанам и английский итальянцам.

– Если ты наконец решила осесть на одном месте, почему бы не обосноваться здесь?

Сильвия подняла кофейную чашечку и, чтобы выиграть время, рассеянно поглядывала на деревья за окном. Она знала, что многие англичане и репатрианты вроде нее, едва ступив на землю Австралии, начинают поливать грязью страну и людей. Сильвия не хотела присоединяться к общему хору. Она была настороже и старалась удержаться в границах вежливости любой ценой.

– Я так давно мечтала о Риме.

– А ты можешь работать в Риме на законных основаниях?

– Да, теперь могу.

– Но в Риме ты всегда будешь не уверена в завтрашнем дне, а здесь можешь жить спокойно. Не надо думать о работе и вообще ни о чем, наследницей отца скорее всего будешь ты. – Произнеся эти слова, Стюарт почувствовал, что Сильвия смотрит на него уже без тени рассеянности, и запнулся. – Для тебя это такая неожиданность?

– Конечно, – сказала она с изумлением. – Мне и в голову не приходило.

Стюарт молчал. Сильвия усмехнулась:

– Для тебя такая неожиданность, что мне это и в голову не приходило?

– Почему, собственно, ты об этом не подумала? – проворчал Стюарт.

– Действительно, почему? – Сильвия отпила кофе, заглянула в чашку и наконец сказала: – Прежде всего, наверное, потому, что я всегда видела рядом с отцом Грету и, естественно, считала, что для отца главное – Грета, неизменно, везде и во всем – Грета. Ну и, во-вторых, у меня своя судьба. Я думаю, что главная причина как раз в этом.

– А что, если ты получишь наследство? Деньги не помешают твоей так называемой судьбе?

– Сначала, конечно, немного помешают. Но, знаешь, я подумала, что, в сущности, этих денег хватит только на то, чтобы оплатить мой приезд в Австралию и обосноваться в Риме. Я довольна моей теперешней жизнью. Она мне вполне нравится. И вполне меня устраивает. Я привыкла так жить. Я никогда не рассчитывала на помощь папы и предпочитаю не рассчитывать и впредь.

– Дом достанется Грете. Этого он не может изменить, как бы ему ни хотелось. А вот деньги она вряд ли получит. Впрочем, может, и получит, так что, вернее всего, ты поступаешь мудро, не рассчитывая на деньги. Если Грета не получит денег, она не сможет сохранить дом. Ты всегда недолюбливала Грету, верно, Сил?

Дразнящий пристальный взгляд Стюарта заставил Сильвию усмехнуться и ответить честно:

– Знаешь, трудно сказать. Грета относилась ко мне хорошо, на свой лад. Причинив одну серьезную неприятность, она старалась доставить мне множество маленьких радостей. Ты был уже слишком взрослым, тебя не приглашали на дни рождения. А я никогда не забуду этих праздников, я помню, как Грета украшала столовую, с каким увлечением все мы играли, как вкусно нас кормили. День рождения Гарри и мой праздновали вместе, ты помнишь? На пригласительных билетах всегда было написано: Сильвия Корнок и Гарри Полглейз. Мое имя неизменно стояло первым. Грета никогда не забывала о таких мелочах. Нет, нет, Грета относилась ко мне очень хорошо.

– А ты все-таки ее недолюбливала.

– Почему ты без конца твердишь одно и то же? Что ты хочешь этим сказать? Мало ли что я делала и говорила, когда была глупой маленькой девочкой. – Сильвия нерешительно передвинула ложечку на блюдце. – Скажи, Стюарт, эти шуточки Полглейзов о незаконных доходах… Это правда?

Стюарт взглянул на часы.

– Что ты имеешь в виду?

– Газетные заголовки, на которые наткнулся Гарри, – о деньгах, припрятанных в сиденьях машины…

– Господи боже, по-моему, прошло уже достаточно времени, и наша бедная старушка мама имеет право забыть об этой истории.

– Но у отца в самом деле были незаконные доходы?

– Если тебе нравится слово «незаконные»… – с пренебрежением сказал Стюарт. – Отец уже давным-давно истратил эти деньги, купил на них дом, мебель, покупал машины, ну и все остальное, а остаток, видимо, вложил в разработку полезных ископаемых. Ему повезло, ты знаешь, он вышел из дела до того, как компания обанкротилась.

– Но в газетах писали, что он нажил деньги на черном рынке?

– Он зарабатывал на жизнь, не нарушая законов. Был совладельцем многих мелких предприятий. Химчистки, кино, такси, закусочные. Работал как проклятый. Получил лицензию на продажу спиртных напитков, а тут началась война и Сидней наводнили янки. Отец выворачивался наизнанку, продавал спиртное на черном рынке, как тысячи других.

– Мама, кажется, ничего об этом не знала?

– Есть ли на свете человек более доверчивый, чем мама?

Или менее надежный, подумала Сильвия.

– Ты слышала, как она прохаживалась насчет его баснословных выигрышей на скачках? – спросил Стюарт.

– А Грета знала о скачках?

– Кто знает, что Грета знала, а что нет. Грета не очень-то откровенничает. Ты, по-моему, того же мнения.

– Пожалуй.

– Почему ты никогда не спрашивала меня об этом, когда я бывал в Лондоне?

– Пока я жила в Лондоне, отец и Грета находились довольно далеко от меня. Откуда ты все это знаешь?

– Друзья-приятели много чего мне рассказывали. Припирали к стенке где-нибудь в баре и говорили: «Послушай, а твой старик – мужик что надо», и начинался очередной рассказ о его подвигах. Они и не думали его осуждать, вот что интересно. Они считали его героем.

– Так-таки героем?

Задетый ироническим тоном сестры, Стюарт впился в нее взглядом.

– Ты, Сил, наверняка знала, что он негодяй.

Сильвия вертела в пальцах ложечку.

– Вернее, смутно догадывалась. Из-за шуток Полглейзов. Но для меня шутки все-таки оставались шутками. И для них тоже.

– Погоди, смутно догадывалась или считала шутки шутками?

– Наверное, и то, и другое, – сказала Сильвия, пожав плечами.

– Но ты же объездила столько стран, видела мир…

– Совсем другой мир.

Стюарт встал. Подошел к дивану и взял пиджак.

– Знаешь, Сил, мир всюду один и тот же. Стоит только его чуть-чуть поскрести.

Сильвия положила ложечку на блюдце и встала.

– Очевидно, я смотрела куда-то не туда, – сказала она с улыбкой.

– По-моему, у тебя удивительный дар смотреть не туда. Банки по-прежнему закрываются в три, Сил.

– Тогда я сначала пойду в банк, а потом позвоню Грете.

– Так и сделай. – Стюарт поправлял манжеты. Он окинул Сильвию взглядом, всю, с ног до головы, и Сильвия заметила, что в его глазах мелькнуло недовольство. – Канадские деньги не пошли впрок твоим платьям.

В вопросе о туалетах они никогда не могли договориться.

Сильвии стало скучно:

– Где заплатить за квартиру?

– Я сегодня же позвоню тебе и скажу. Мне пора. – Стюарт обнял Сильвию за плечи и поцеловал в щеку.

Банк находился тут же за углом, на Кинг Кросс. Сильвия жила на этой улице перед отъездом из Австралии. Она помнила, как выглядят эти места, а о переменах ее предупредили друзья. Может быть, зря? Она была почти уверена, что эротоманы и другие любители непристойностей вытеснили отсюда не только постоянных, но и временных жителей, и обрадовалась, что ошиблась. Не без нежности поглядывала она на хозяек с сумками и корзинками, толпившихся у тележек с фруктами, на чинных пожилых людей в шляпах и перчатках, с тростями в руках, шествующих как ни в чем не бывало мимо проституток, витрин с книгами в крикливых обложках, реклам фильмов только для взрослых и заведений со стриптизом.

Единственное, что удивило Сильвию, это множество выходцев из Азии и Океании, о чем ее никто не предупредил. Она повернула домой, мечтая принять душ и переодеться. Стюарт поселил ее на улице Мэкли, где росло больше деревьев и торговля любовью шла не так бойко. Сильвия не сразу нашла свой подъезд; неуверенно оглядываясь, она задержала взгляд на молодом человеке у витрины кондитерской. Он походил на римлянина того типа, который нравился Сильвии меньше всего, и привлек ее внимание лишь потому, что она узнала в нем Гая Полглейза, – узнала и не узнала. Сильвия хорошо помнила прелестного ребенка с шелковистой кожей и темными кудрями, похожего на пажа или юного флейтиста с картины эпохи Возрождения, поэтому не могла себе представить, какие причуды роста превратили этого ребенка в коренастого, мрачного, безвкусно одетого мужчину с сизыми отвисшими щеками. Хотя Розамонда, Гарри и Стюарт говорили ей, что Гай переменился, они ни слова не сказали о его внешности. Но сейчас, торопливо проходя мимо Гая и доставая на ходу ключи, Сильвия убедилась, что Гретин Ариэль превратился в Калибана.

Все имущество Сильвии умещалось в чемодане и в сумке через плечо. Ящик из-под чая, набитый бумагами и картами, она оставила в Лондоне у своих друзей – Ричарда и Джэнет Холиоук. Сильвия доставала из чемодана платье и свежее белье, а перед глазами у нее стоял Гай: массивная голова склонилась к витрине, пристальный взгляд устремлен на пирожные, и она вспомнила, что даже ангелочек с черными кудрями, по имени Гай, отличался жадностью. Как над ним ни смеялись, он все равно тянулся через стол за лакомым кусочком и отвечал на насмешки радостным смехом.

Сильвия разделась, но никак не могла найти купальную шапочку; в это время зазвонил телефон. В трубке раздался уверенный ласковый голос:

– Сильвия?

– Грета, вы?

Услышав, как дрожит ее собственный голос, Сильвия вновь почувствовала, что приговорена судьбой все делать не так, как надо. И будто в подтверждение сказала:

– Я как раз собиралась принять душ.

– Может быть, позвонить попозже?

– Нет, нет, я вовсе не поэтому… сейчас вполне удобно.

– Я позвонила Стюарту на работу, и он дал мне твой телефон. Стюарт так добр к Джеку. Он вообще добрый человек. Мы все страшно рады, что ты вернулась, дорогая. Рози хочет с тобой повидаться, и Гермиона тоже. И, конечно, Гарри.