Текст книги "Лицедеи"

Автор книги: Джессика Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Значит, она будет платить…

– Нет, он внесет свою долю или не поедет. Мама рассчитывает, что ставить будет она, а Гай будет сообщать ей необходимые сведения.

– И просматривать бюллетень, – в отчаянии перебила его Сильвия.

– И просматривать бюллетень, – спокойно повторил Стюарт. – Мама говорит, что ей нужен друг. Подумай, пожалуйста, о том, что я сказал.

– Это требует усилий, – вздохнула Сильвия.

– Знаю. Я-то знаю. В последние годы мы с отцом прекрасно ладили, но мостик, перекинутый над той, прежней, пропастью, едва дышал – малейшая перегрузка, и конец. Как ни сложатся твои отношения с матерью, ей тебя недостаточно. У меня с мамой все хорошо, но этого ей тоже недостаточно. И Кена со всей его семьей тоже. Мама хочет появляться на людях с мужчиной. С таким мужчиной – будем говорить начистоту, – с каким можно пофлиртовать.

– О господи, – устало проговорила Сильвия.

– У нее это в крови, – сказал Стюарт. – Но на Гая ее уже не хватит. Да и он не станет долго около нее увиваться. Я-то боюсь, что он не явится даже на первое свидание. Мне бы хотелось, чтобы он сходил с ней на скачки разок-другой, а потом пусть катится на все четыре стороны. И не беспокойся, я не оставлю маму без присмотра. Если Гай вдруг присосется к ней и она начнет тратить слишком много денег, я положу этому конец. А сейчас, Сил, мне нужно внимательно осмотреть сад.

Стюарт неторопливо обошел сад позади дома. Он садился на середину каждой садовой скамейки, клал руки на спинку и оглядывал деревья, постоял под фиговым деревом, слегка толкнул сиденье качелей, посмотрел, как закручиваются и раскручиваются веревки. Здесь, уже почти в темноте, его отыскала Грета.

– Так что ж, Стюарт?

– Я нашел эту пару с Бельвю Хилл. Жена выросла в здешних местах. Спит и видит, как бы сюда вернуться, но будет ждать подходящего дома. Непременно с садом. Скучает по осенним листьям и всякое такое. Я не буду сам заниматься вашим домом, но могу передать вас надежному человеку, меня интересует эта продажа, потому что я буду заниматься тем домом.

– Спасибо. Если соглашусь, я сама займусь продажей.

Мгновение Стюарт смотрел на Грету с недоверием.

– Вполне разумно. Если вам понадобится совет, вы знаете, к кому обратиться. Я имею право вам помогать, так как не получаю комиссионных.

– Спасибо. – Грета взглянула на часы. – Жду Гая. Сильвия здесь, значит, Гарри тоже приедет. Вы можете задержаться и пообедать с нами?

– Нет, Грета, спасибо. Спасибо за приглашение.

Грета сжала руку Стюарта:

– На похоронах не было возможности поговорить. Как вы живете, Стюарт?

– Чертовски скверно.

– Он был вашим отцом, – сочувственно сказала Грета.

– Не хочу, Грета, вводить вас в заблуждение. Не только поэтому.

– Понимаю. – Но, отвечая Стюарту, Грета смотрела в другую сторону: Гай открыл кухонную дверь и шел к ним по лужайке.

Гай поцеловал мать. – Гарри не побоялся заразиться проказой и подвез меня от станции.

– Гай, куда ты делся после похорон?

– Не помню. – Гай смотрел в глаза Стюарту. – Ты, кажется, забрел на чужую территорию, верно я говорю, Стюарт?

– Верно, – с удовольствием согласился Стюарт. – По-моему, Гай, каждый должен оставаться на своей территории.

Розамонда проводила Стюарта до двери: – Хорошо, Стюарт, что ты не пожалел времени, приехал и сам поговорил с мамой.

– Не хочу вводить тебя в заблуждение, Розамонда. У меня здесь было еще одно дело, но не выгорело.

– У меня такое чувство, что выгорит. Но даже одно дело из двух – тоже не так плохо.

– Ты никогда не работала машинисткой, Рози?

– Кем я только не работала! – закатила глаза Розамонда.

– Почему бы тебе немного не подучиться?

– Господи, помоги мне! Наверное, стоит подучиться. Хотя сейчас, куда ни глянь, всюду компьютеры.

– У компьютеров есть свои недостатки.

Молли и Кен сидели в конторе Кейта Бертеншоу. На Молли было то же платье, что на похоронах, и шляпка поменьше, но Кену хотелось показать, что он не придает значения этому визиту, поэтому он надел шорты, рубашку с короткими рукавами и сандалии. Молли заявила, что, одевшись таким образом, он ставит ее в смешное положение, на что Кен ответил, что наряд Молли ставит в смешное положение его. В поезде они не сказали друг другу ни слова, но, сидя в двух одинаковых креслах, в одинаково застывших позах и глядя через стол на Кейта Бертеншоу, Молли и Кен стали союзниками.

– В настоящее время, – сказал Кейт Бертеншоу, – получится даже больше. За последние несколько месяцев проценты возросли… Простите…

Пока Кейт говорил по телефону, Молли наклонилась и шепнула Кену, чтобы он спросил, когда начнут поступать деньги. Он не ответил, и, прежде чем Молли успела повторить свою просьбу, Кейт Бертеншоу положил трубку.

Кен протянул руку через стол: – Можно еще разок проглядеть эту бумагу?

– Пожалуйста, – Кейт Бертеншоу передал завещание Кену. – Я приготовил копию, вы сможете взять ее с собой, – сказал он.

Кен просматривал завещание, Молли достала из сумочки очки, надела, наклонилась к Кену и, казалось, тоже погрузилась в чтение.

– А что с мебелью? – спросил наконец Кен.

– Я как раз собирался об этом поговорить.

– Здесь сказано «Дом», а не «Дом с обстановкой». Кому перейдет обстановка?

Молли сняла очки и нетерпеливо вздохнула.

– Миссис Корнок совершенно убеждена, что мебель принадлежит ей, – сказал Кейт Бертеншоу.

– У нее нет для этого никаких оснований, – возразил Кен. – Что говорится на этот счет в завещании?

Кейт Бертеншоу взял завещание из рук Кена и положил перед Молли.

– Вы совершенно правы. Я хотел, чтобы миссис Фиддис внимательно прочла завещание, а потом, если у нее возникнут вопросы, я с удовольствием на них отвечу.

Молли снова надела очки, протянула руку в перчатке, поджала губы и наклонилась над бумагой, ее глаза забегали по строчкам. Кен скрестил руки и положил ногу на ногу.

– Она не понимает юридических терминов, – доверительно шепнул он Кейту Бертеншоу. Кейт Бертеншоу взял первую попавшуюся бумагу и сделал вид, что читает. Молли положила завещание и сняла очки.

– Пусть эта несчастная женщина оставит мебель себе.

– Несчастная женщина! – Кен снова уперся в пол обеими ногами и наклонился над столом. – Ей достался дом, а это целое состояние.

– Вполне хороший дом, – раздраженно пробормотал Кейт Бертеншоу. – Миссис Фиддис, – обратился он к Молли, – скажите, пожалуйста, есть ли в этой бумаге, – Кейт Бертеншоу указал на завещание, – что-нибудь, требующее моих объяснений?

Молли подвинула завещание к Кейту Бертеншоу: – Вы уже все объяснили.

– Но не про мебель, – вмешался Кен.

– Мы не становимся моложе, Кен, – сказала Молли. – Я не хочу ее обижать, она может передумать и опротестовать завещание.

– Должен вам сказать, – вмешался Кейт Бертеншоу, – что миссис Корнок твердо решила не опротестовывать завещание.

– Вот видишь! – закричал Кен.

– Мне это безразлично, – заявила Молли. – У меня есть предчувствие.

– Ты с ума сошла, – не унимался Кен.

– Стоит только затеять этот спор, Кен, и ему не будет конца. Я слышала про такие тяжбы, они тянутся годами. Мы не станем моложе, Кен.

– Миссис Корнок отказалась от всех притязаний на машину. Не очень охотно, – добавил Кейт Бертеншоу.

– Вот видишь, Кен!

– Я вижу только одно… – многозначительно начал Кен. Но продолжил свою фразу, только когда они вышли на улицу и направились к Уин-ярду. – Я вижу только одно: половина юристов – мошенники.

– Ох, перестань! – проворчала Молли. – Давай посидим, Кен.

– Мне незачем сидеть.

– А мне есть зачем.

– Все из-за этих туфель.

Они сели на полукруглую пластиковую скамью в негустой тени тополей.

– Ты так и не спросил, Кен, когда начнут поступать деньги.

– Сама слышала: он сказал, что позвонит тебе.

– Надо было напомнить, что нам очень нужны деньги.

Кен скрестил руки на груди и крепко обхватил себя за плечи.

– Вся эта катавасия – несчастье. Добрался он до меня, старик Корнок, все равно добрался, не мытьем, так катаньем.

– Хочешь, зайдем в магазин и купим все эти электрические штуки для твоей мастерской?

– Какие электрические штуки? – с презрением спросил Кен.

– Откуда я знаю какие. Тебе лучше знать.

– Не нужны мне никакие электрические штуки!

– Дело твое. Все равно ты без конца кому-нибудь их одалживаешь, такой ты у нас добряк, ничего своего тебе не жалко.

– А зачем тогда жить, если никому не можешь помочь? – спросил Кен.

Молли так и не удалось завлечь Кена в магазин. Они снова пошли к Уин-ярду. Когда Кен останавливался у газетного киоска, Молли дожидалась его, когда она останавливалась у витрины, Кен шел вперед. На станции Кен оказался раньше Молли, но так как оба билета были у него, перед контролером ему пришлось ее подождать: Кен стоял, уперев руки в бока, и сердито смотрел, как Молли неторопливо ковыляет по наклонному туннелю. На третьей платформе, дожидаясь поезда, они сели на скамейку.

– Тебе хочется поскорее получить деньги, чтобы отправиться на скачки с этим проходимцем, – сказал Кен.

– Зря ты его так называешь, Кен, мы все-таки почти родственники. Почему я не могу немножко порадоваться? Ты по субботам ходишь в бар, а я буду ходить на скачки. Я не хочу тебя прижимать, Кен. Я сказала: всеми деньгами будешь распоряжаться ты. Я оставлю себе только сто долларов в неделю.

– Сто долларов, – застонал Кен. – Целых сто долларов, черт возьми!

– В наши дни это не очень-то много.

– Если уж ты такая дура, что собираешься давать деньги букмекерам, почему не ходить на скачки с той дамочкой? Почему?

– Потому, вот и все. С подругами на скачки не ходят.

– Молоденький мальчишка! Сколько ему там лет! Да еще бандит, сама говорила, что бандит.

– Я знаю только одно: мы с ним поладили. С той самой минуты, когда он подошел и предложил зонтик, очень вежливо предложил.

– Дура ты несчастная. Стал бы он с тобой цацкаться, если б не твои деньги? Сама подумай.

– Ну и пусть, деньги всегда имеют значение, не так, что ли? Женился бы ты на мне, если бы у меня не было дома, раз уж на то пошло? Я ведь записала дом на нас двоих, как только мы поженились.

– А я этот дом тут же принялся приводить в порядок, ни сил, ни времени не жалел! – взорвался Кен.

– Да, ты внес свою долю, знаю. Посмотри-ка на ту девушку, Кен. Эти миленькие цветастые юбочки снова вошли в моду, а ведь столько лет носили одни только проклятые джинсы.

– Завела любовника, так и скажи.

– Ты совсем спятил, – засмеялась Молли.

Но ее визгливый смех сменился таким ласковым, удовлетворенным мурлыканьем, что Кен с возмущением вскочил и, пока не подошел поезд, стоял у самого края платформы спиной к Молли.

8

Розамонда увлекалась гороскопами и часто произносила слово «суждено».

– Так все-таки легче, – говорила она. – Если мне все равно суждено стать машинисткой, к чему противиться?

Розамонда взяла напрокат электрическую пишущую машинку и печатала по шесть часов в день. Огромный дом медленно пустел, шаги Греты и Розамонды отчетливо слышались на голом полу, хотя они старались ступать осторожно и держаться как можно дальше друг от друга.

В предсказаниях Розамонды чувствовалось знакомство с популярной астрологией, но она утверждала, что черпает сведения из других источников.

– Уран пересекает мои знаки зодиака, – говорила она Гарри и Сильвии. – За три недели до рождества появятся исключительные возможности продвижения по службе для Рыб. Какие-то люди от Стюарта приходили смотреть дом. Мама сказала вам? Мин и Стивен нашли в Террамерре что-то не очень безобразное. А у вас уже есть своя квартира. Одна я осталась ни с чем. Но со мной все образуется. Мне так суждено. К тому же когда мама расстанется с этим домом…

В вечер переезда на новую квартиру Гарри и Сильвия оставили ящики и коробки нераспакованными и отправились ужинать во вьетнамский ресторан на Оксфордской улице. Ресторан открылся в бывшем молочном кафе и еще хранил память о прошлом владельце: на стенах красовались эвкалипты, голубые холмы, коровы, цветущие английские сады и огороды. Висела картина Мане «Флейтист». Гарри и Сильвия знали, что им предстоит прожить несколько напряженных недель, и наслаждались последним неторопливым обедом. Правительство назначило выборы задолго до истечения срока своих полномочий, так как Малькольм Фрейзер, по мнению членов своей партии, проявил свойственную ему проницательность, а по мнению членов лейбористской партии, поступил как циничный соглашатель, каким и являлся на самом деле.

Сильвия не переставала поражаться, с каким упорством и терпением работал Гарри во время предвыборной кампании, хотя прекрасно понимал, что у лейбористов нет никаких шансов на победу. В глубине души она ждала, что он обратится к ней за помощью, но он этого не сделал, и Сильвия подумала, что Гарри, наверное, все еще не забыл, как она делилась с ним и Маргарет своими впечатлениями о политической жизни Лондона, в которой участвовала тогда вместе с Джеффри Фоли. В то время ее больше всего поражала убогость этой жизни: сколько вечеров бессмысленно провела она в мрачных залах, освещенных голыми лампочками. Правое крыло политических деятелей (как она тогда рассказывала) ничем не отличалось от левого в устройстве таких встреч, разве что правые изредка украшали стол букетом цветов, часто искусственных, и ставили рядом цветную фотографию королевы. Но если Гарри и помнил высказывания Сильвии, он ничем себя не выдавал, а Сильвия считала, что сейчас не время о них вспоминать.

У Сильвии было уже девять учеников. Она разбила их на группы – по трое в каждой – и давала два урока днем и один вечером, поэтому Гарри часто приходилось самому разогревать себе обед, пока Сильвия вела занятия в гостиной, а иногда, приходя домой, он заставал ее в кухне, где она уже кончала обедать, уткнувшись в книгу, подпертую вазой с фруктами. Их вполне устраивала такая жизнь – устраивали свобода и близость, согретые общностью домашнего очага. Но в привязанности Сильвии к Гарри многое определялось сознательно принятым решением, практическими соображениями, диктовалось чувством долга, как некогда этим же чувством диктовалось ее стремление разделить год пополам. У Гарри все было по-другому: она вошла в его жизнь так же естественно и просто, как Гарри – в жизнь страны, где родился; Сильвия восхищалась Гарри, завидовала ему, но ничего не могла с собой поделать.

Сильвия никогда не участвовала в выборах, но на этот раз ей пришлось зарегистрироваться и явиться на избирательный пункт. В тот день, сгибаясь под порывами западного ветра, она шла по улице и думала, много ли таких же невежд, как она, в этой стране, где все обязаны участвовать в выборах. Заполняя избирательные бюллетени в соответствии с указаниями в листовке лейбористов, которую дал ей Гарри, она вспомнила, как часто Молли добродетельно восклицала, что всегда голосует, как ей велит муж. Сильвия злилась, что вынуждена проявлять такую же покорность, и больше всего ей хотелось просто сложить наполовину заполненные бюллетени и бросить их в урну.

Приговор Молли в чем-то облегчил жизнь Сильвии, и все-таки она не могла смириться с тем, что мать даже видеть ее не хочет, и постоянно жаловалась Стюарту. Обида оказалась сильнее, чем она думала. Сильвия предпочла бы поддерживать с Молли хоть какие-то отношения, терпеть ее нелепые выходки, ее вздорные придирки, лишь бы сохранить надежду на возвращение прежней близости, пусть даже на миг. Мысленно она ни на минуту не разлучалась с Молли, снова и снова перебирала все обстоятельства ее жизни с Кеном и становилась в тупик, вспоминая о ее внезапной привязанности к Гаю. Сильвия расспрашивала Стюарта, но он отделывался ничего не значащими словами. Она стояла на своем с таким упорством, будто, неотступно думая о матери и расспрашивая о ней, могла заставить Молли изменить решение.

Совершенно неожиданно после поражения лейбористов к Сильвии обратилось больше учеников, чем она могла принять, и, к своему великому изумлению, она узнала, что все они хотят эмигрировать.

– Неужели вы думаете, что политические деятели Италии честнее и благороднее австралийских? – спрашивала она.

Ответ одной из женщин показался ей вполне убедительным:

– Конечно, нет, но в Италии мне это будет безразлично. Там меня это не касается. Я не могу оставаться в Австралии и не интересоваться австралийскими делами, а жить здесь и принимать участие в том, что делается, слишком больно.

Сильвия не верила самой себе и все-таки постепенно начала понимать, что у нее есть что-то общее с этими несговорчивыми сиднейскими патриотами. Несмотря ни на что, она чувствовала себя дочерью этого города, как, несмотря ни на что, чувствовала себя дочерью Молли. Разве мог задеть ее до глубины души поступок какого-нибудь толстого лживого римлянина, разве стала бы она горевать о судьбе чьей-то чужой матери, если речь и впрямь не шла о трагедии? Сильвия долго прятала и душила в себе желание считать людей своей страны лучше других, считать свою мать мудрой, зрелой женщиной, но ей это так и не удалось.

Молли могла бы научить Сильвию одолевать тоску. Юридические формальности требовали времени, и когда Молли заявила, что возьмет деньги в банке под залог своих будущих доходов, Кен предложил одолжить Молли пятьсот долларов под те же проценты, какие выплачивала ему строительная компания, хранившая его сбережения. Кейт Бертеншоу подготовил соответствующий документ, на чем крикливо настаивали Кен и Молли, и таким образом Молли получила возможность играть на скачках, а Кен уже не считался неумолимым тираном.

В субботу, в день выборов, как только Кен ушел в бар, Молли отправилась на ипподром. По дороге она зашла на избирательный участок. Молли что-то небрежно нацарапала на бюллетенях (как поступала всю жизнь на всех выборах), аккуратно сложила их и с почтительным видом опустила в массивную, запертую на замок и тщательно охраняемую урну.

В такси Молли села рядом с шофером, она то и дело поправляла шарфик, шляпку, теребила новые бусы и рассказывала, как ей везет на скачках.

– Знаете, по-моему, в чем тут дело? Только не смейтесь.

– Не буду, – сказал шофер.

– Я недавно овдовела, и мне все кажется, будто удача перешла ко мне от мужа, а уж ему везло так везло, было такое времечко, и я все думаю, что он сам отдал мне свою удачу.

– Как же он ухитрился это сделать? – спросил шофер.

– В нашем мире происходит многое, чего мы не понимаем.

– Что правда, то правда.

– Мой муж твердит, что все это глупости, но прежде-то я всегда была из невезучих.

– Вы вроде сказали, что овдовели.

– Я снова вышла замуж.

Шофер искоса взглянул на Молли.

– Что ж, почему не выйти? Вид у вас что надо.

Гай ждал Молли у ворот. Она успела незаметно окинуть его быстрым взглядом. На прошлой неделе Гай явился без пиджака и без галстука, но несколько выигрышей позволили Молли нарядить его в легкий костюм, розовую муслиновую рубашку и галстук от Диора. В перерывах между забегами Молли расспрашивала Гая о Грете. Продала она дом? Сколько за него получила? Что покупает? Почему не красит волосы? Гай отвечал скупо.

Здороваясь с Молли, он чмокнул ее в обе щеки, и все, кто видел эту сцену, прекрасно поняли, что Гай сознает комичность своего положения. Молли взвизгнула, захихикала, поиграла новыми бусами и расцвела.

– Как я выгляжу?

Гай уже знал, какие словечки доставляют ей удовольствие: – Блеск! Загляденье!

Они снова выиграли, но на этот раз сумма оказалась скромнее, чем в славные три первых дня, и Молли уходила с ипподрома в тревоге.

– Не в том дело, сколько мы выиграли. Хорошенько запомни это, Гай. Главное, удержать свое счастье. Не сойти со счастливой дорожки.

– Вот именно. Пока она не кончится.

– А зачем ей кончаться? Они, эти дорожки, необязательно кончаются. Одну такую я знаю – так и не кончилась. Мы еще на волне, мы еще можем истратить кучу денег. В пятницу встречаемся как обычно, порадуемся еще разок. Да? Встречаемся в пятницу? Да, Гай?

Домой Молли возвращалась с тремя другими пассажирами, и шофер попался угрюмый. Когда машина свернула на ее улицу, Молли сняла новые бусы и положила в сумочку. Но Кен не видел, как она вошла в дом. Молли незаметно проскользнула к себе в спальню и надела домашнее платье и шлепанцы, зная, что это верный способ смягчить Кена. Кен постепенно возвращал себе главенствующее положение в доме. Одолжив Молли деньги, он рассчитывал удержать ее дома, но, хотя выигрыши на скачках, казалось, помогли Молли вырваться из его силков, Кен зря беспокоился: привычка работала на него. Привычка, созданная пятьюдесятью годами собственной семейной жизни и детскими впечатлениями от семейной жизни родителей, каждый день отвоевывала новый крошечный плацдарм в сердце Молли и надежно охраняла благополучие Кена. Продолжай Молли выигрывать, Кен все равно остался бы главой семьи. Полоса невезения только ускорила победу Кена, которая, как сказала бы Розамонда, была ему суждена.

На первых порах сыновья Кена с женами и детьми стали реже бывать в его доме. Но решимость Молли «сказать им в лицо всю правду» уступила место более скромному желанию: Кен должен объяснить детям, что Молли нужно немного передохнуть. К несчастью, встречи с Гаем и скачки оставляли Молли слишком много свободного времени, и вскоре оказалось, что при всех своих деньгах она, как прежде, большую часть дня сидит перед телевизором, только уже без Кена: так как дети не могли прийти к нему, он уходил к ним. Поэтому мало-помалу, делая вид, что она страшно недовольна, Молли снова впустила в свой дом сыновей Кена с чадами и домочадцами.

– Значит, она опять ухаживает за кучей младенцев? – расспрашивала Сильвия брата. – И готовит на всю эту ораву?

– Сейчас ей все-таки легче, – рассказывал Стюарт. – Старшим детям приказано поменьше рассиживаться и помогать бабушке. К ней относятся куда почтительнее. Деньги – это деньги.

По случаю новоселья Стюарт преподнес Гарри и Сильвии подарок – огромный ковер. Когда они втроем стояли по краям узорного поля и Гарри с Сильвией ахали, охали и благодарили Стюарта, Гарри внезапно спросил:

– Стюарт, почему у тебя такой безутешный вид все эти дни?

Гарри редко встречался со Стюартом, их мнения и взгляды почти никогда не совпадали, но им было хорошо вместе, как бывает хорошо людям, когда-то дружившим и не сохранившим от прошлого ничего, кроме былой привязанности друг к другу.

– Не знаю, – сказал Стюарт. – Безутешный – это человек, не находящий утешения. Впрочем, пожалуй, ты прав: я безутешен. – От неожиданности он рассмеялся. – Неужели правда? Безутешен, кто бы подумал, я – безутешен!

– Из-за отца? – спросила Сильвия.

– Как тебе сказать, отец всегда был для меня врагом, с которым я должен сражаться. Пока он ходил по земле и раздавал тумаки направо и налево, мне не нужна была цель в жизни. И вдруг – хлоп! – сражаться не с кем, а тут еще я теряю женщину, которая могла бы сделать мою жизнь осмысленной. Я безутешен, потому что прежде добывал деньги с радостью, а теперь радости не стало. Выкипела. До дна.

Как-то вечером в начале ноября Стюарт проводил очередного покупателя, подошел к телефону и набрал номер Розамонды:

– У меня в конторе уходит девушка. Нужно уметь печатать, но главное – телефон: мило отказать, мило заинтересовать, приглядываться к посетителям, рассказывать мне, что за люди, и всякое такое.

– Конечно… – задумчиво проговорила Розамонда.

– Конечно, что?

– Конечно, будет очень неловко, если тебе придется меня прогнать.

– Риск неизбежен. Надеюсь, через некоторое время ты начнешь немного разбираться в нашем деле, тогда я смогу поручить тебе работу с клиентами: показывать дома, вести предварительные переговоры, а сам буду заниматься только продажей. Потом сдашь экзамены и встанешь на ноги.

– Я просто ошеломлена.

– Чем?

– Твоей верой в меня.

– Так что скажешь?

– Давай оба еще подумаем. Я позвоню тебе завтра утром. Независимо ни от чего, Стюарт, большое спасибо.

– Минутку!

– Да?

– Как твой сын?

– Какой, Метью или Доминик?

– Тот, кто был на похоронах.

– Метью собирает спаржу в Маджи.

– Каникулы вроде кончились?

– Гарри говорит, что надо постараться вернуть Метью в школу, хотя бы через год. Ему всегда хотелось заниматься биологией моря.

– А что слышно про другого?

– Доминик очень меня беспокоит.

– Я так и думал, – сказал Стюарт с удовлетворением. – Значит, поговорим завтра.

Розамонда вышла в сад за домом, где Грета медленно шла за газонокосилкой. Она пристроилась рядом и пошла в ногу с матерью.

– Стюарт предложил мне работу у себя в конторе, – прокричала Розамонда.

Грета выключила мотор: – Сколько тебе будут платить?

– О господи, я забыла спросить.

– Неважно. Какое-то жалованье будет. Стюарт не станет мелочиться. Соглашайся.

– Конечно. Это значит, мама, что я смогу от тебя уехать.

– Не стоит спешить, родная. Бумаги пока не подписаны. Продажа может еще сорваться.

– Но если я не перееду, мне придется каждый день совершать такое длинное путешествие, – сказала Розамонда, поеживаясь и глядя в сторону.

– Ну что ж, – проговорила Грета, – мы не так плохо жили вместе. Если учесть…

– Совсем неплохо, – рассмеялась Розамонда. – Если учесть…

Они со смехом обнялись и расцеловались.

– Так или иначе, хорошо, что ты побыла здесь, – успокоившись, сказала Грета и снова занялась газонокосилкой.

Но как только Розамонда уехала, Грета спряталась за такими глухими стенами, что достучаться до нее не мог уже никто из детей. Розамонда и Гермиона неотступно звонили матери, Гарри и Гай то и дело приходили к ней, и все-таки, хотя Грета отвечала на вопросы, разговор обычно не клеился: Грета вдруг выключалась из беседы, будто переносилась в другой мир.

Она больше не произносила шепотом бесконечные монологи наедине сама с собой. Когда дети оставляли ее в покое, маска спадала, и Грета обретала свое истинное лицо: лицо одинокой женщины с глазами, полными животной тоски, и плотно сжатыми губами, изогнутыми плавной дугой, как у Джека Корнока в последние месяцы жизни. Во всех углах ее дома валялось незаконченное шитье. Теперь Грету привлекал только сад. Она работала без перчаток, ее одежда и волосы все обильнее пропитывались потом, так как погода становилась все жарче, но Грета яростно и упорно выпалывала сорняки, завладевшие газонами и клумбами, и, глядя на нее, никто бы не подумал, что эта женщина способна возродиться и что ее возрождение примет такую неожиданную форму. Тем не менее возрождение совершалось. По вечерам, когда длинные тени стремительно съеживались на траве и, как белки, прятались в гуще листвы, Грета иногда вдруг поднимала голову и пристально смотрела куда-то в сторону. В такие минуты ее лицо дышало спокойствием, и прежде чем снова приняться за работу, она поправляла на носу очки костяшкой перепачканного в земле большого пальца.

Но детям, видевшим только, как она тоскует, как подавляет клокочущую в груди ярость, поражение Греты казалось окончательным и бесповоротным. Розамонда и Гермиона переговаривались по телефону.

– Стивен считает, что мама сделала одну ужасную ошибку, – сказала Гермиона, – и я с ним согласна. Она надеялась получить подтверждение, что ее страдания не прошли даром.

Розамонда стояла у телефона-автомата в подъезде своей квартиры. Зеленые пластиковые мешки для мусора, набитые до краев, подпирали стену у ее ног.

– По-твоему, она ожидала, что мы станем для нее вознаграждением, – сказала Розамонда.

– Или один из нас. Она надеялась, что один из нас окажется «стоящим всего этого». А потом, когда оказалось, что все мы далеки от совершенства, она перенесла свои упования на внуков.

– Может быть, ты и права. Не знаю.

– Я тебе сказала, что мы ждем еще одного ребенка?

Гермиона всегда сообщала важные новости невпопад, но очень обижалась, если ей тоже отвечали невпопад.

– Правда? – воскликнула Розамонда. – Ох, Мин, это чудесно!

– Мы решили, что в состоянии позволить себе такую роскошь, – бесцветным голосом проговорила Гермиона. – Теперь уже ясно, что мы еще на это годимся, и у Имоджин будет с кем поиграть. Мальчик или девочка, трех спален все равно хватит.

– К рождеству переедете?

– Нет, все-таки не успеем. Наверное, в самом начале января.

– Мама говорила с тобой про рождество?

– Нет. Я сама с ней заговорила, но она ничего не ответила.

– А мне заявила, что еще рано об этом думать.

– Рано? Осталось всего две недели.

– Мы всегда справляли рождество в саду, – сказала Розамонда. – Даже представить себе не могу рождества без цветущей жакаранды.

– Не понимаю, где еще мы можем справлять рождество.

– Уж конечно, не в моей так называемой квартире. Да и Метью это вряд ли понравится.

– А с кем будет Доминик?

– Сначала с Тедом, потом со мной. Он очень скучает о Метью.

– Просто ужасно! Рози, я думаю, у мамы нет никаких причин возражать. Нужно только, чтобы она услышала.

– Ты сказала ей, что снова ждешь ребенка?

– Нет, и не хочу говорить, пока она в таком состоянии. Знаешь, что я подумала? Во вторник я повезу Имоджин делать первую прививку. По дороге заеду за мамой и попрошу поехать со мной. Имоджин пока еще ее радует. Как твоя работа, Рози?

– Честно говоря, вполне ничего. Стюарт вводит меня в курс дела. Мы задерживаемся после работы, приносим из кафе что-нибудь поесть и пьем пиво.

– В жизни не поверю!

– И правильно сделаешь. Пьем вино. Но если уж речь идет о еде на вынос, пиво как-то уместнее.

– А ноги, конечно, кладете на стол?

– Стюарт кладет. Я нет. У меня слишком толстые ноги.

Наступила одна из привычных пауз. Розамонда уперлась рукой в бок, поставила ногу на мешок с мусором.

– Рози, почему ты считаешь, что непременно должна кому-то нравиться? – нарушила молчание Гермиона.

– Ты меня спрашивала об этом еще двадцать лет назад. Я до сих пор не знаю, что тебе ответить.

– Прости, Рози, мне пора. Имоджин.

Через несколько дней Грета и Гермиона стояли в клинике и разговаривали, ожидая, пока сестра сделает Имоджин прививку.

– Мама, мы с Рози не знаем, как быть с рождеством.

Грета разглядывала сквозь стеклянную стену стоянку машин.

– Вы всегда приходили ко мне, – проговорила она, будто с трудом вспоминая, о чем идет речь.

– Значит, ты до тех пор не переедешь.

– Нет, не перееду. Переезд назначен на одиннадцатое января.

– Никто из нас еще не видел твоей новой квартиры.

– Квартира как квартира. Чисто и удобно.

– Какой смысл снимать и выбрасывать деньги на ветер, если можно купить квартиру.

– Слишком много хлопот. Не хочу возиться.

– Не хочешь – не надо, всегда успеешь. Зато будешь пока жить совсем близко от Сильвии и Гарри, это тоже приятно. Так что с рождеством? У тебя, как всегда?

– Разумеется, – сказала Грета, продолжая разглядывать сквозь стекло стоянку машин. Больших машин почти не было. А солнце палило так нещадно, что на маленьких тесно прижатых красных, желтых и ядовито-зеленых крышах ослепительно сверкали бесцветные круги.