Текст книги "Пуля на закуску"

Автор книги: Дженнифер Рардин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Дженнифер Рардин
Пуля на закуску

Глава первая

Раздирая барабанные перепонки, загрохотала очередь – и громче своего автомата взревел от восторга сержант, поразивший цель.

– Правы вы были, мэм! – выкрикнул он. – Они от попадания в лоб валятся, как кегли!

Я кивнула, оценив, что он вообще стал меня слушать. Далеко не все это делают. Далеко не все.

Мы только успели разгрузиться и стояли – Вайль, мой начальник, я и еще трое из нашей группы, – глядя вслед «Чинуку», уходящему в ночное небо. Вот тут монстры и напали.

Ситуация сложилась угрожающая. От белого сельского домика, где мы договорились встретиться с группой, приданной нам для усиления, нас отделяло не меньше ста ярдов. Почти вся наша техника была еще в ящиках – в том числе новейшее оружие, которое привез Бергман ребятам из спецсил. А оно бы нам сейчас очень пригодилось.

В наплечной кобуре у меня висела «Скорбь» – «вальтер» с укороченным стволом, который Бергман переделал так, что им можно убивать и людей, и вампов. Ну и обычный набор вспомогательного вооружения. В частности, шприц со святой водой в подпружиненных ножнах на правой руке. Три метательных ножа в левом рукаве – просто на всякий случай, и боло, доставшийся в наследство от прапрадеда, – в кожаном кармане, нашитом на правой штанине. А все прочее – в старом кейсе на спине, то есть в данном случае – недоступно.

Вайль держал трость – мечту антиквара, – которую всегда носил с собой, а в трости таился клинок не менее смертоносный, чем его владелец. Хотя с виду Вайль казался куда уязвимее, чем я, противники его недолго пребывали в этом заблуждении. Высокий широкоплечий вампир, который уже восемь месяцев как мой начальник и два месяца как мой схверамин,носит с собой арсенал настолько эффективный, что остается в живых уже почти триста лет, из которых восемьдесят работает на ЦРУ. Мои четыре года стажа на этом фоне выглядят жалко, но если учесть, сколько я за это время успела сделать, то можно считать год за семь – как у собак.

Бергман и Кассандра, наши консультанты, были безоружны, поэтому мы держали их в середине плотного круга, составленного из нас и нашего новичка. Коул Бимонт влился в наши ряды, когда его бизнес частного детектива сгорел (в буквальном смысле слова) в результате его участия в одной из наших операций. Мы с Вайлем обеспечивали силовые функции, Бергман – мозговую деятельность, но у Коула оказался такой дар к языкам, о котором все мы и мечтать не могли. Еще у него была Чувствительность, приобретенная в детстве, когда он утонул в пруду и был реанимирован долгие минуты спустя.

Его Дар оказался незаменимым на нашей последней операции, где он единственный умел говорить по-китайски, и вот на этой, потому что никто из нас не знает фарси. То, что Коул стреляет с точностью и хладнокровием снайпера, тоже делу не помеха. Любимое его оружие – девятимиллиметровая «беретта-шторм», которую он сейчас уверенно держал в левой руке. «Паркер-Хейл М85» так и остался в чехле на спине.

– Ночное зрение! – крикнула я ему, и тут из черноты пустыни повалили твари. От поднятого ими рева и внезапности нападения казалось, что их целая армия.

Коул включил ночное зрение, я тоже зажмурилась на пару секунд – для активации специальных линз, которые изобрел для нас Бергман. Они корректировали любые недостатки зрения вблизи, вдали и в темноте. Острота зрения, которую я получила, пару раз отдав кровь своему начальнику, плюс усилители Бергмана с зеленой каймой открыли мне завораживающее зрелище.

Их было двадцать, не меньше, и летели они на нас со всех сторон. Рваные халаты, усыпанные песком волосы, развевающиеся на бегу. Резкие черные контуры подсказали мне, что это за твари, а жутко мигающий третий глаз посреди лба подтвердил гипотезу. Где-то в глубине души я аж выругалась, топнув ногой: «Да что за твою мать? Хоть бы дух перевести дали!»

– Сборщики! – заорала я. Удачно, что волосы у меня заправлены под черный шарф и не мешают смотреть. – Цельтесь в лоб!

Ребята из спецсил ждали возле дома и двинулись к нам, когда мы разгрузились. Двое из них оказались от нас ярдах в десяти, когда началась атака. Отреагировали они восхитительно быстро, озадачив ближайших противников огнем из «М4». Мою команду они вроде бы выполнили, но я почти сразу поняла, что они метят недостаточно высоко. Их пули приходились между ушами. Для любого противника – вполне подойдет, но не для сборщика. Те лишь слегка сбавляли темп, даже не падали.

– На них щиты! – крикнула я. – Единственное слабое место – третий глаз!

А потом мне стало не до солдат.

Сборщики лезли со всех сторон, и я вдруг поняла, каково это – быть рок-звездой. Нас готовы были растоптать, смять, снести. Но этой толпе нужны были не автографы, а кровь.

Я перевела дыхание. Не время и не место для страха, когда каждый выстрел на счету. Пулю за пулей всаживала я в атакующих монстров, пистолет Коула вторил моему, Вайль колол и парировал с такой быстротой, что руки сливались в полосы. У меня за спиной стояла на коленях Кассандра, и ее абайя облепила ноги, как намазанная маслом. Молится она, что ли? Ну, когда-то она была пифией. Если у нее осталась какая-то связь с богинями, самое время воззвать к их милости.

Бергман вцепился обеими руками в кочки своих каштановых волос. Редкая бороденка тряслась от крика:

– Дайте мне, черт побери, оружие! Камень! Отвертку! Что угодно!

Вдруг рядом с нами оказались парни из спецсил, отбивая атаки сборщиков, кого валя, кого отгоняя.

– Отходим! – услышала я приказ их командира, и голос его был настолько знаком, что я едва удержалась, чтобы не оглянуться. Здоровенный детина в черном припал передо мной на колено и стал палить в нападавших. Я воспользовалась моментом, чтобы отдать Бергману свой нож и перезарядиться.

Медленно, с боем, мы отступали к фермерскому дому. В какой-то момент я сообразила, что двоих солдат, вставших перед нами, ведут их товарищи. Еще двое тоже были ранены – у всех царапины на груди и на руках от когтей сборщиков, но бронежилеты под светлыми бурнусами спасли от тяжелых ран.

За них взялись санитары, а мы, остальные, заняли позиции в окнах и открытой двери. Сборщики лезли на дом, невзирая на град свинца, но быстро отвалили, когда я повторила призыв:

– Целиться в третий глаз!

Пристроившийся рядом со мной сержант удовлетворенно хмыкнул, сняв еще одного:

– Люблю я свою работу!

Он не мог быть намного старше меня: лет двадцать пять, адреналиновый торчок, унаследовавший от азиатских предков экзотическую красоту, эффектно подчеркнутую американской квадратной челюстью.

– Я тоже, друг, – ответила я ему, подходя к окну в очередь.

Врагов осталась только пара, и я решила оставить их другим. У меня с собой патронов не слишком много, а до дома далеко.

Я стала заряжать обойму, а мой сосед представился:

– Дон Хардин. – Он протянул руку. – Но можно просто Джет.

Я пожала ему руку, подумав, что вряд ли в его подразделении на десять человек найдется хоть один с хилым рукопожатием.

– Очень приятно, – ответила я. – Я Жас Паркc.

Слыхали поговорку, что молчание – золото? Ну так вот, не всегда, если говорить о цвете. Сейчас оно было оранжевое. Цвета предупреждающих огней ремонта дороги, рекомендующих нажать на тормоза, пока не размазал по асфальту беднягу, что держит этот сигнал.

Прогремел последний выстрел. Последний сборщик свалился, как раз когда я назвала имя, и в доме стало тихо. Я огляделась. В единственной комнате с каменными стенами было темно, солдаты стояли в очках ночного видения. Вайль умеет видеть в темноте, у всех остальных в нашей группе были контактные линзы Бергмана. Вдруг до меня дошло, что мы все полностью зависим от зрения, от необходимости различать выражения лиц и по ним распознавать чувства собеседника и выбирать тон разговора.

– Закройте кто-нибудь окна. Кэм, дай свет, – отрывисто приказал командир, и снова я была уверена, что узнала голос.

Все приготовились, чтобы внезапный свет не ослепил нас, высокая широкоплечая женщина закрыла дверь и завесила окна одеялами, а один из парней на другом конце комнаты стащил колпак с неожиданно яркого фонаря.

Я заморгала. Командир шагнул вперед, навис надо мной, как нависал Альберт, перед тем как выгнать меня во двор – обычно за болтовню, когда мне полагалось молчать. Там мне надлежало бегать кругами до дальнейших распоряжений. Естественно, каждый раз, когда мы переезжали, Альберту приходилось засевать травой трехфутовой ширины тропу вокруг прежнего дома, потому что обычно я считала, что моя выходка наказания стоила, брат придерживался того же мнения, а наша младшая сестра Эви бегала с нами за компанию.

Дэйв с тех пор вырос, и я не видала его таким подтянутым. Но вряд ли он одобрил бы мои охи и ахи насчет его физической формы в присутствии подчиненных. Мои подозрения подтвердились, когда он тоном приказа с оттенком некоторого раздражения спросил у меня:

– Ты еще откуда тут взялась?

Вот так оно у нас в ЦРУ. Даже партнерам не говорят, с кем им придется работать.

Было у меня искушение встать в театральную позу, руки в боки, и чтобы волосы развевал тщательно отрегулированный ветер, а я доложу:

– Мы направлены на ликвидацию Колдуна!

Но здесь тоже восхищенных вздохов не дождешься. Как информировали нас в Пентагоне, эти ребята уже год за ним гоняются. Хотя убийствами он занимается намного дольше.

По вине Колдуна в последние десять лет погибло больше солдат США и союзников, чем в официально признанных вооруженных конфликтах. В проведенных им терактах лишились жизни тысячи гражданских – и его народа, и нашего, он особо не разбирает. Мишенью становится всякий, кто отрицает, что его бог, Ангра Майню, является Большим Кахуной. А сам Колдун хотя не называет Ангру Майню папулей, но намеки в эту сторону уже делает. Честно говоря, иногда даже кажется, что какую-то божественную помощь он получает. Из скольких ловушек он уходил – не сосчитать. Местные жители говорят, что он ест тени и пьет звездный свет.

Еще он заставляет мертвых ходить.

Поэтому наша подготовка к заданию включала в себя срочный курс некромантии, от которого у меня осталось сильное ощущение, будто червей нажралась. И надо же, чтобы инструктором у нас был не кто-нибудь, а Кассандра. Пит выделил нам помещение с исцарапанным столом под дерево, и она бережно поставила туда «Энкиклиос». Эта штука, размером с косметичку, содержит исторические события и предания, за много сотен лет собранных Ясновидицами по всему свету. Хотя я уже не раз наблюдала, как работает эта библиотека, все равно не могла не любоваться на слаженное движение ее деталей, напоминавших шарики всех цветов радуги. Стильные женщины кладут такие на дно вазы. Зачем – не ко мне вопрос; я никогда стильной не была.

Бергман закопался в свою лабораторию, и потому только мы с Коулом и Вайлем слышали, как Кассандра прошептала: «Энкиклиос окксаллио вера прома», – и шарики задвигались, меняя формы и цвета, открывая жуткие тайны создания зомби.

Из группы шариков, образовавших подобие колокола, изошла голограмма настолько четкая, что я чуть не протянула руку – дотронуться до плачущей женщины в линялом домашнем платье с цветочным узором. Она стремительно шла по узкой тропе, ритмично взлетали клубы пыли из-под изящных туфель, пшеничные волосы, убранные в пучок, постепенно выбивались из него, падали на плечи и концами ласкали мертвую девочку, которую женщина несла на руках.

Она направлялась к домику с соломенной крышей, окруженному заброшенным, одичавшим садом, будто с полотна Ван Гога. Подойдя к двери, два раза стукнула ногой.

– Откройте, мадам Отис! – крикнула она на кокни. – Нужна ваша помощь! Я заплачу!

Она постучала еще пару раз, и дверь распахнулась.

– Чего те… – Простоволосая женщина посмотрела, прищурилась – и скрестила руки на груди.

– Иди домой и похорони эту девочку, – сказала она, не повышая голоса.

– Она у меня единственная, – ответила мать надтреснутым, полным отчаяния тоном. – Я знаю, вы можете ее вернуть.

Женщина сплюнула в заросли бурьяна и алтея рядом с крыльцом.

– Не стану.

Мы, сидящие за столом, переглянулись. Она не сказала «не могу», она сказала «не стану». Она некромантка, эта мадам Отис.

– Я не могу без нее! – взвыла мать. – Я жить не буду! Вам не понять, что это…

– Как твое имя, женщина? – перебила ее мадам Отис.

– Хильда Барнаби. А ее зовут Майра, – добавила она, показав на свою ношу.

– Не воображай, что ты первая здесь падаешь на колени с таким горем, – буркнула мадам. – То, чего ты просишь, навлечет на тебя неописуемый ужас. Похорони дитя, смирись со своим горем и живи дальше. Потому что, поверь мне, никогда тебе на этой земле не соединиться с нею, не навлекши на себя еще большее страдание и вечное раскаяние.

Женщины смотрели друг на друга в упор, и тут Хильду осенило – по ее лицу было видно. Она поняла, что мадам Отис испытала очень похожую утрату и реагировала также, но с одним исключением. Она стала некроманткой, чтобы поднять своего мертвеца. Кошмар этого переживания до сих пор виден был у нее в глазах, хотя инстинкт подсказывал, что уже не один десяток лет прошел с тех пор.

Картинка затуманилась, и сквозь серую дымку зазвучал монотонный голос Хильды:

– Я все-таки убедила мадам Отис поднять Майру из мертвых. За это всего лишь пришлось отдать все, что у меня было – и это казалось ничтожной малостью. Мадам Отис предупредила меня, что Майра не будет прежней, но мне было все равно. Моя девочка будет снова ходить и говорить, можно будет ее обнимать, кормить, смотреть, как она идет ко мне, протягивая ручки. – Горький смех. – Как же я обманулась!

Новая картинка: Майра лежит на ложе из лепестков роз на полу захламленной комнаты мадам Отис. Насколько я поняла, Хильде приказано жарко топить дровяную печь в углу. То и дело она открывает черную чугунную дверцу и закидывает футовое кленовое полено.

Опять голос Хильды:

– Оглядываясь назад, я понимаю, что это была показуха, чтобы у меня были заняты руки и мысли. А главное было в том, что мне было не постичь и чего я вообще не должна была допускать.

Мадам Отис опустилась на колени рядом с Майрой и стала нараспев произносить слова, от которых я чуть не рухнула на пол. Те самые слова, которым научил меня Рауль.

– Я знаю этот напев! – воскликнула я. – Она сейчас выйдет из своего тела!

Не прошло и секунды, как она подтвердила мою правоту – хотя только я видела, как она вознеслась: зазубренный кинжал красного хрусталя вылетел в клубе черноты из равнодушного недвижного тела. До моих ушей донесся невыносимый вопль, будто первый скрипач Нью-Йоркской филармонии вдруг полоснул по струнам пилой. От души мадам Отис оторвался, пульсируя, крошечный кусок и молнией влетел в тело Майры. Оно забилось в судороге.

Хильда с воплем бросилась к дочери, схватила безжизненную ручку, прихватив случайно розовых лепестков.

– Майра, детка! Это я, мама! Скажи что-нибудь!

Мадам Отис быстро оправилась, только страшно скривилась, когда соединились две ее половины. С полминуты она просидела, сгорбившись, а потом наконец выпрямилась – и выражение ее лица заставило меня вздрогнуть. Я видала такое – на лицах моих врагов, когда ойи думали, что загнали меня в угол. Злобное торжество, чистейшее.

– Она теперь мое дитя, Хильда. Вон из моего дома, пока я не велела ей тебя задушить.

На мать Майры был направлен такой исполненный ненависти взгляд, что Хильда задрожала и села на пол. Но еще не думала сдаваться – тем более сейчас, когда наконец-то любимая дочь открыла синие глаза. Пусть даже вот такие – пустые.

– Майра, девочка моя! Пойдем домой, у нас там так много дел…

Но Майра – та часть ее сути, которая только и важна – уже была в доме своем. А та, что осталась, заплясала под дудку нового хозяина. Вот эта часть и раскрыла рот и вцепилась Хильде в запястье. И стала жевать.Хильда закричала, отталкивая Майру в лоб, стараясь освободиться, и кровь полилась из-под уходящих все глубже зубов.

Майра зарычала, недовольная, что ее отталкивают, хотят отнять такую вкусность. Запястье она выпустила, но тут же снова цапнула добычу. Хильда отдернулась, но слишком медленно, и Майра впилась на этот раз в кисть. Тут я посмотрела на собственные руки, навеки отмеченные когтями разъяренного сборщика. В этот момент мои симпатии склонились на сторону слабейшего.

Хильда отчаянно кричала, выдергивая руку, Майра злобно рычала, не отпуская, а старуха тихонько хихикала. Наконец женщина вырвалась и бросилась прочь из хижины, оставляя кровавую дорожку. Картинка снова исчезла.

– С тех пор я только и делала, что изучала некромантию, – информировал нас машинный голос Хильды. – Я узнала, что истинно мертвых можно оживить энергией некроманта, но выбирать некромант должен аккуратно, потому что иногда, когда душа покидает тело, что-то может остаться, некоторая тень, которая может оказаться упрямой – зависит от того, как жил умерший. Легче всего управлять детьми, одержимыми и умственно отсталыми – пока поддерживается прямой контакт с некромантом. Я выяснила, что есть иной, более тонкий способ повелевать мертвыми. Но он требует со стороны некроманта большей жертвы, потому что душа остается заключенной в теле. Вот почему используется этот метод редко.

Хильду сменил другой, более энергичный голос:

– Хильда не успела закончить свое исследование, потому что ее убили. Смотри показания очевидицы Летиции Грили.

Но когда Кассандра попыталась извлечь эти показания, «Энкиклиос» выдал только имя – сестра Дошоми.

– Что это значит? – спросил Коул, хлопая синим пузырем жвачки.

– Рассказ Летиции Грили хранится в «Энкиклиосе» этой сестры, – пояснила Кассандра. – Мне придется с ней связаться и спросить, не пришлет ли она мне копию.

– Серьезно? – восхитился Коул. – Таких штук не одна? Я-то думал, это у тебя всем базам данных база.

Кассандра покачала головой.

– Даже «Энкиклиос» ограничен по объему. И если бы мы его каким-то образом утратили, это была бы катастрофа, не будь у нас дубликатов. Вообще владельцу «Энкиклиоса» ездить по миру, записывая рассказы, нелегко и даже не очень рекомендуется. И все же, – она пожала плечами, – иногда приходится передавать информацию старомодным способом.

– По телефону? – предположил Коул.

Кассандра закатила глаза:

– По электронке, дурень!

Но отловить сестру Дошоми оказалось нелегко. Когда Кассандра пыталась с ней связаться, выяснилось, что та уехала лазить по горам и до нашего отъезда из Огайо не вернется.

Таким образом, мы начали операцию, не имея полного знания о подъеме мертвых, зато ребята из спецсил дали нам надежную информацию об одном собрании, которое посетит наш некромант. Им было известно время и место, и даже моментальный снимок своего непобедимого противника они сумели сделать – впервые в истории, и это был большой успех группы Дэвида. Он бы еще до сих пор наслаждался сиянием славы, если бы не узнал одновременно, что у него в группе есть «крот». Будучи единственным, кто это заподозрил, Дэйв попытался сообщить место и время собрания, а также предложил передать операцию другому подразделению. Вместо этого СОКОМ (командование спецсил) при прямой поддержке Минобороны предложил нам кооперироваться с группой Дэйва.

Наверху знали, что в штате ЦРУ есть консультант, имеющий о Колдуне инсайдерскую информацию. Там слышали, что именно наш департамент обладает группой ликвидаторов, никогда еще не упускавших свой объект. И знали, что только люди со стороны вроде нас могут убрать «крота», не тронув ни одного из прочих тщательно обученных и неимоверно ценных бойцов.

Проблема в том, что сами эти ребята круты. Я предвидела презрительно-неприязненные взгляды: приехали лавры пожинать на готовенькое. Если мы хоть раз оступимся, если Бергман напустит высокомерия, или Кассандра кого-то отпугнет своими видениями, или Коул пошутит, а никто не засмеется… Да черт побери, столько может быть подводных камней, что, если при выполнении задания мы ни разу не попадем под «дружественный» огонь, я буду просто в восторге.

Я играла в открытую и надеялась, что все присутствующие это понимают. Посмотрев в глаза брата – единственная часть его лица, вызывающая у меня ощущение, будто я гляжу в зеркало, я ответила мрачно:

– Я понимаю, что ты куда более удивлен, чем я. Но так работает Управление. Секретность – ключ к успеху. Уж кто-кто, а ты это знаешь. – Он слегка побледнел, и я мысленно дала себе по морде. Всего десять минут как мы встретились после долгой разлуки, и я уже успела ему напомнить о самой болезненной трагедии нашей жизни. Той, из-за которой мы едва не прервали отношения, потому что не могли с ней до конца смириться. Какое-то сосуществование у нас осталось – за счет ограничения контактов. И мне сейчас надо быть очень осторожной, если я хочу, чтобы после этой операции у меня все еще был брат. Блин, у меня своды стоп уже болят от такого хождения на цыпочках. —В общем, восемь месяцев назад меня объединили в группу с Вайлем.

– Так ты… ты ликвидатор? – недоверчиво спросил Дэвид.

– Это мне кажется, что ты говорил бы тем же тоном, узнав, что я стриптизерка?

– Извини, – быстро ответил он. – Просто это неожиданно, только и всего.

– Я в своем деле мастер.

Дэвид кивнул, потом пожал плечами:

– Мне так и сказали, что посылают лучших.

– Правильно сказали.

Во время этого разговора вся моя группа собралась возле меня: Вайль справа, Коул слева, Кассандра и Бергман сзади в просветах между нашими плечами. Мне такое построение не понравилось – слишком оно напоминало оборонительное. Но это нормальное поведение в новых ситуациях: держаться со стадом, пока не убедишься, что львы сейчас не нападут.

Группа Дэвида, превосходящая нас по численности и по вооружению, собираться в кучу не стала именно в силу превосходства, хотя все ее члены, даже раненые, внимательно прислушивались к нашему разговору. Медичка – коренастая смуглая брюнетка с сильными умелыми руками – зашила двух из своих подопечных и готовила нитку для третьего, а четвертому уже перевязали бицепс, останавливая кровь. Этот четвертый, тот самый великан, что спас меня в бою, сейчас посмотрел на меня оценивающе, склонив голову набок, осклабился и подмигнул. Я тоже почувствовала невольную симпатию и подумала, что мы, пожалуй, будем друзьями.

Я еще не успела проверить вторую половину группы Дэвида, как у него возникла еще одна неприятная мысль. При такой скорости их появления даже полная сумка волшебного порошка Питера Пэна летать его не заставит.

– Что-то очень странное есть во всем этом деле. Два человека, которые едва друг с другом разговаривают уже больше года…

– Год и четыре месяца, – уточнила я.

– …не попадают на одно задание ни с того ни с сего. Тем более если эти двое – близнецы.

Вот тут его группа и посмотрела на нас. Я обвела взглядом комнату. Ага, во всех углах – изумление. О Господи, он им рассказал про меня еще что-то, кроме имени? В смысле, не сказав, что есть сестра-близнец? Это ж как надо разозлиться…

Кажется, я знала ответ на этот вопрос.

Ко мне пододвинулся, перекатывая зубочистку из угла в угол рта, солдат, который открывал фонарь. Коул дернулся, даже слегка меня толкнув. Я покосилась на него и увидела прикушенную губу. Ой.

У нашего переводчика есть некая оральная фиксация. Обычно он ее успокаивает разными сортами жвачки. К сожалению, запас у него исчерпался в полете. Я скрестила руки на груди, ткнув при этом Коула локтем в ребра.

Солдат с зубочисткой остановился возле Дэвида и посмотрел на него, кивая, просто кивая, улыбка расплывалась все шире на широком рябом лице. Мне он тоже сразу понравился, что не будет способствовать моей охоте на «крота». Жас, соберись. Тебе полагается быть нейтральной.Но этот мужик – видно по нему, что он сквозь все круги ада прошел. Если угри обошлись с ним неласково, то шрапнель вообще грубо, оставив россыпь шрамов на лбу, на щеках и на шее. Борода и усы скрывали их только частично. Еще я заметила рубец перед ухом – похоже, когда-то пришитым. И все равно в его карих глазах плясало искрящееся веселье, выжидая только подходящего момента, чтобы выплеснуться наружу.

Как все мы, одет он был в традиционную ближневосточную одежду, и видно было, что ему вполне удобно в разлетающемся белом бурнусе и белых же шальварах. На каштановых волосах отлично смотрелась темно-малиновая куфия. Так одеваться нам придется только в переходе через восточную границу Ирака и северо-западный угол Ирана. В Тегеране мы переоденемся в обычную западную городскую одежду. Рубашки и джинсы для ребят. Хиджабы и брючные костюмы для женщин, включающие в себя рубашку до колен на пуговицах и удобные эластичные брюки, на выходе покрытые сверху чадрой или манто – темными и бесформенными. Ну, не то чтобы мы собирались дать кому-нибудь присмотреться пристальней. Мы с Вайлем по понятным причинам двигаемся ночью. К счастью для нас, группа Дэвида тоже предпочитала это время суток.

– Кэм? – сказал Дэвид, видя, что сержант продолжает благодушно улыбаться и кивать.

– Да, сэр?

– У тебя есть что сказать?

– Да, сэр. От имени всех присутствующих заявляю: мы рады были узнать, что она такая же заноза, как вы, сэр. Поскольку в этом случае мы можем попросить удвоенной платы за риск и дополнительной недели отпуска, когда тут закруглимся.

Группа Дэвида ответила смешками.

Наш отец, старый морпех, вспыхнул бы пороховой бочкой при таком неслыханном нарушении военного этикета. Однако среди бойцов такого класса, которых посылают лишь на самые трудные, самые опасные, самые страшные задания, это не будет способствовать работе. Даже наоборот. Но так как он все-таки поставил Дэйва в весьма затруднительное положение, отбивать этот мяч решила я.

– Кто из нас больше заноза – вопрос не простой, Кэм. Мы с детства все время состязаемся. И потому могли бы спорить по данному поводу еще сутки и не прийти к удовлетворительному решению. Но вот если бы ты видал нашего папочку, то согласился бы с нами, кому следует отдать титул властолюбца, самодура и службиста века.

И тут до меня дошло, как было организовано это совпадение. Альберт Паркс – полуотставной консультант в ЦРУ. И вполне мог потянуть за нужные ниточки, чтобы соединить своих детей на одном задании. Но для этого он должен был о нем знать? Ну, выяснить он мог. Точно не знаю, но сейчас, учитывая его связи, я во всей этой истории увидела следы его волосатой лапы.

– Жас, ты что? – спросил Дэвид.

А ничего, любимый мой брат. Разве что мне хочется огреть нашего папочку по голове каким-нибудь большим, тяжелым и тупым предметом. Таким, как его самодовольство. Что он пытается нам доказать, зараза назойливая? Всюду он лезет. Но если не считать этого желания, я как огурчик.

– Ничего, все нормально.

И голос у меня прозвучал нормально. Что хорошо.Но чтобы окончательно уравнять игру, а еще – чтобы увидеть его реакцию, я спросила:

– Я тебе не говорила, что Альберт купил мотоцикл?

У моего брата так отвисла челюсть, что пришлось мне давить в себе желание смять в ком ближайшую салфетку и закинуть ему в пасть, как баскетбольный мяч, с отражением от верхней губы.

– Свистишь!

– Зуб даю. И пурпурный шлем под цвет бензобака, «сверкающего на солнце, как мамин боулинговый шар», – цитата из Альберта. И еще полный кожаный прикид. Думаю, что Шелби… это его новая сиделка, – напомнила я, – должен каждый раз его сбрызгивать кухонной смазкой, чтобы он туда влез.

– Как мотоцикл заводится?

– От кнопки. Бить по стартеру не нужно. Колени у Альберта уже не те.

Дэвид помотал головой, не веря и ужасаясь, почесал шею – может, представил себе, как наш папа ломает свою.

– Он что вообще себе думает?

Я пожала плечами:

– Он только что стал дедом. Наверное, пытается делать вид, что не такой он старый, как бы ни кричали об этом факты.

– Ребята, меня от вас корежит, – перебил нас Джет. – В нашем доме полковника Паркса почитали сразу после Бога. Услышал бы мой папочка, как вы тут о нем разговариваете, он бы меняотлупил до полусмерти!

Дэвид кивнул товарищу по оружию.

– Как я понимаю, Альберт пару раз спас его отца. Знаешь, как оно потом бывает.

Я знала. Наверное, отец Джета с моим провел больше времени, чем я. Даже сейчас, когда я уже большая и могу сама о себе позаботиться, нет-нет да и кольнет ревность, которая меня терзает при мысли о наших отношениях. Им никогда не приходилось напрягаться, чтобы понять друг друга. Ломать голову над мотивами друг друга. Связь между ними нерушимая, а есть ли между мной и Альбертом вообще какая-нибудь связь – иногда я даже не знаю.

Я сунула руки в карманы. Левая зацепилась за памятку, которую я всегда ношу с собой: обручальное кольцо. Его подарил мне Мэтт за две недели до своей гибели – оно лишь недавно стало вызывать воспоминания, от которых не хочется рвать на себе волосы. И то только потому, что я наконец смирилась с мыслью – через шестнадцать месяцев после его смерти, – что Мэтт хотел бы моего счастья. Обидно, что ближайшие родственники мужского пола бывают настроены иначе.

– Жас, с тобой точно ничего? – спросил Дэйв еще раз.

– Все нормально.

Заткнись и оставь меня в покое.

Он протянул руку, отодвинул хиджаб, взял в ладонь длинные курчавые волосы сбоку от лица. Обычно они у меня ярко-рыжие, но на это задание я их покрасила в черный. Кроме…

– У тебя был недавно какой-то несчастный случай?

– С чего ты взял?

Он распрямил завитки волос так, чтобы они были у меня перед глазами.

– А с чего, – ответил он, – они у тебя стали седые?

Первое, что я сделала – зачерпнула еще горсть волос и дернула вперед. Ффух! Все еще черные. Только кусочек возле самого лица изменился. Облегчение было такое, что я даже засмеялась. А моя группа – нет.

Было такое смятение, недоумение, почти паника, когда все они заговорили одновременно, что мне пришлось себе напомнить: я не попадала в автомобильную катастрофу. Никто в меня не стрелял и ножом не бил. Ребята, мы просто беседуем об оттенках цвета волос.

Но моя группа так запсиховала, что никто бы этого не сказал. И черт побери, если и мне это не передалось.

– Боже мой, что с ней! – заорал Бергман, сжимая костлявые кулаки, как будто кто-то сейчас вознамерился дать ему в челюсть. – Это может быть страшная болезнь!

Он не забыл, как близко мы были к катастрофе в истории с Красной Чумой – искусственным вирусом, от которого погибали девяносто процентов заболевших. Бергман отбежал в дальний угол комнаты, хотя при этом оказался совсем рядом с женщиной, закрывавшей окна – шестифутовой амазонкой с лицом королевы красоты.

И одновременно Кассандра наклонилась вперед и сказала настойчиво:

– Я могу тебе помочь воспротивиться тому, чем ты одержима.

Храброе предложение, подумала я. Ведь как только Кассандра меня коснется, она тоже окажется во власти этого неизвестного фактора.