Текст книги "Только по любви"
Автор книги: Дженнифер Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
– Я осмелюсь надеяться, что ничего не… не угрожает королевству или вашей безопасности?
– Посмотрим. Информация, которую мы получили, указывает на то, что вы были заняты одним делом за пределами этих стен. Мы уверены, что вы хотите представить то, что вы обнаружили, и без промедления.
– Обнаружила, сэр?
– Возможно, мы должны были сказать, кого вы нашли?
Она знала, что будет невозможно утаить от него такое. Она
полагалась на то, что он находится слишком далеко, чтобы услышать об этом, и она успеет устроить то, что планировала.
Страдания стиснули грудь, так что она заболела. Она хотела возразить, схватить Маделин из колыбели и убежать из комнаты вместе с ней, умчавшись в ночь. Вместо этого она облизнула губы, бешено отыскивая что-нибудь, что угодно, чтобы оттянуть момент, когда она должна представить ее.
– Это всего лишь девочка, сир, едва ли стоит вашего драгоценного времени.
– Мы решим, что стоит нашего времени, леди Изабель. Покажите нам ребенка.
Изабель ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Ее мышцы были такими тугими от нежелания, что казалось, как будто они принадлежат кому-то другому; она повернулась к колыбели, взяла младенца. Маленькая Маделин проснулась при этом, открыла глаза и остановила взгляд на лице Изабель.
Она дотронулась до ее щеки, краткое касание пальцами, в то время как слезы жгли переносицу. Повернувшись, она подошла к Генриху и встала на колени, осторожно удерживая на руках запеленутого младенца, привязанного к доске.
Генрих взял ее, держа перед собой. Младенец посмотрел на короля, слегка улыбнулся, затем нахмурился, когда не получил улыбку в ответ.
– Ее имя Маделин, мы полагаем?
– Верно, сир.
– Маделин, – повторил он. – Имя надо будет поменять.
Она хотела возразить, хотела взять ее обратно, так как младенец
стал волноваться от того, что его держали так жестко на вытянутых руках, тогда как он привык, чтобы его прижимали к себе.
– Мы довольны, леди Изабель. Вы отлично справились.
– Я ничего не делала, сир. Это сэр Рэнд…
– Ваша скромность делает вам честь, но мы знаем, что он способствовал возращению ребенка.
Изабель собрала все свое мужество, подняла подбородок:
– Но он спас девочку, когда ее мать была убита. Вы согласитесь, я надеюсь, что тот факт, что Маделин жива, доказывает его невиновность в убийстве ребенка.
Король не отвел взгляда от своей дочери:
– Это всего лишь первое обвинение. Есть еще одно.
– Если первое ложно, тогда почему не ложно второе? Другие имели достаточно причин, чтобы навредить мадемуазель д’Амбуаз. У моего мужа их не было.
– Мы одобряем вашу преданность, как уже сказали.
Гнев пылал внутри нее, усиливаемый криками младенца.
– Меня волнует справедливость! Рэнд не должен быть в Тауэре! Будет справедливо, если вы его освободите!
Генрих опустил Маделин и положил ее на изгиб руки, затем с любопытством посмотрел на Изабель:
– Такая несдержанность позволяет нам предположить, что вы питаете нежные чувства к мужу, которого мы для вас выбрали.
– Сир? – сказала она, не вполне уверенная, что расслышала правильно.
– Или даже что вы любите его, если учесть ваши усилия ради него.
– Люблю? О нет, это только…
– Такое понятие не лежит за пределами возможного. Любовь жены к мужу или мужа к жене нужно высоко ценить. Мы – люди, знаете ли, имеем человеческие чувства, человеческие потребности.
Говорил ли он о себе в королевском множественном числе, о них двоих или о людях в общем? Невозможно было сказать, еще менее возможно попросить разъяснения. Все же она не могла не допустить мимолетной мысли о том, что Генрих мог влюбиться в королеву. Она была молода, прелестна и царственна. После нескольких лет одинокого изгнания она обеспечила его законность как правителя и дала надежду на будущее. Нужно было иметь жесткое сердце и огромное эго, чтобы не быть тронутым этим. Мог ли он выразить – это был другой вопрос. Короли редко могут себе позволить роскошь такой слабости, не могут рисковать, не будучи любимыми в ответ. Если Генрих хотел любви Елизаветы как своей жены, это могло только добавить ему решимости скрыть от нее сведения о его любовнице и ее ребенке.
Будучи мужчиной и, несомненно, человеком, он бы не подумал о том, что некоторые секреты невозможно сохранить. Будучи королем, он мог считать, что ничего нет важнее, чем удержать свою королеву, полученную вместе с короной. Любая жертва будет считаться оправданной, даже если это жизнь друга. Выбирая между жизнью Рэнда и троном Англии, что предпочтет Генрих?
Это был, по сути, не вопрос.
Но любила ли она Рэнда, как предположил Генрих? Было ли это желание быть рядом с ним, которое она чувствовала, эта пустота внутри при мысли о его смерти страданиями истинной любви? Как она могла понять это? Она, выросшая с убеждением, что только крестьяне и трубадуры испытывают такое смятение чувств? Все же она с радостью признает ошибку, если это смягчит короля по отношению к ее мужу.
– Возможно, я действительно люблю его, – сказала она, покраснев до корней волос. – Мой муж – хороший и благородный рыцарь и нежен в своей заботе обо мне.
Генрих наблюдал за ней с улыбкой в глазах, хотя она погасла прежде, чем успела дойти до его тонких губ.
– Мы проигнорируем вспышку вашей несдержанности ради вашего признания, а также в благодарность за услугу, оказанную нам сегодня. Тем не менее мы рекомендуем вам не испытывать наше терпение более.
– Если вы действительно считаете, что я послужила вам хорошо…
– Не предполагайте. Это неподобающе.
Она опустила глаза:
– Да, сир.
– Мы не можем позволить вам дальнейшей свободы вмешиваться в дела королевства. Вы останетесь заключенной в вашей комнате, пока будете размышлять о том, что женщина должна знать свое место. Когда вы поймете его границы, вы можете обратиться с просьбой присоединиться ко двору, но вас не будет видно до этих пор. Мы ясно выразились?
Реверанс был ее единственным ответом, поскольку она не ручалась за себя, если бы заговорила. Видимо, этого было достаточно, так как Генрих развернулся на каблуках и прошествовал к двери. Камергер прыгнул, чтобы отворить ее, и затем последовал за Генрихом из комнаты. Снаружи монарх сделал королевский жест, и кормилица подошла к нему, послушно зашагав за ним, когда он исчез в коридоре с младенцем на руках.
Изабель нащупала табурет за собой и упала на него. Наклонив голову, она закрыла лицо руками, в то время как все ее тело тряслось от яростной дрожи. Она ненавидела это, ненавидела, что кто угодно, пусть и сам король, мог так расстроить ее. Это было в его власти, решать жить или умереть другим в одно мгновение, продлевать боль или радость, запереть кого-нибудь от света навсегда или освободить. Никто не должен иметь такого права на деспотический контроль над другой душой.
Она была заключена в четырех стенах этой маленькой комнаты. И ничего больше не могла сделать, чтобы помочь Рэнду, ничего, чтобы помочь себе. Что случится сейчас, было в руках Господа.
Младенец был жив, но Рэнд был все еще в Тауэре. У Генриха не было времени приказать его освободить. Найдет ли он когда-нибудь время? Входило ли в его намерения, чтобы Рэнд, как многие другие, был оставлен там, забытый и одинокий? Или он в один прекрасный день тайно вынесет приговор: Рэнд будет безвинно и так же тайно повешен в каком-нибудь глухом дворе?
Маделин была у короля, и Изабель ничего не могла с этим поделать.
Быть может, Генрих решит, что будет лучше, если младенец снова исчезнет или посчитает, что для трона Англии будет безопаснее, если она не будет существовать, тогда с ней будет покончено. Изабель не могла поверить, что он примет такое решение, но так же не могла быть уверена, что не примет. Между двумя возможностями лежал ужасный страх.
Такой милый, прекрасный ребенок принес столько горя, такой крохотный и такой беспомощный против сил вокруг него. Как мог кто-нибудь причинить ей вред? Как он мог?
Если бы она не взяла младенца у монахинь, он был бы в безопасности. Она должна была оставить все так, как сделал Рэнд. Вина за это была как лезвие ножа в ее сердце.
Король думал, что ее усилия спасти Рэнда были продиктованы любовью. Горе и смятение, которые она чувствовала сейчас, когда ей запретили сделать для мужа больше, наводили на мысль, что он был прав.
Как это случилось? Было ли близости в постели достаточно, чтобы вызвать эти страдания? Всему виной его улыбка, его поцелуи, радость, которую он приносил ей, сопровождавшаяся затрудненным дыханием, ощущением его, горячего и твердого внутри нее? Была ли это забота о ее комфорте, его властный вид, его сила, которую он тратил на всех, кроме себя? Была ли это твердая мускулатура, его тело со шрамами от старых битв и старой преданности, которую он доказал? Было ли это потому, что он взял Дэвида в оруженосцы и превратил еще одного незаконнорожденного юношу в мужчину? Было ли это потому, что он рисковал получить ранение, следовательно, рисковал своим шансом на победу в побоище, чтобы спасти маленького мальчика, который был так полон беспечной радости, что побежал навстречу опасности на Тотхилл-Филдс?
Было ли все это?
Или просто что-то внутри него притянуло ее: потерянный, измученный, незаконнорожденный мальчик, которого никто не любил, но который каким-то образом стал мужчиной, заслуживающий уважения и любви, взывающий к осиротевшей девочке, оставленной самой заботиться о себе и своих сестрах в жестоком семействе. Была ли это надежда, что он сможет однажды полюбить ее?
Причины все веские, все правдивые, но что они значили? Она любила его. Сейчас она верила, что это правда, потому что знала, что ради нее он готов умереть.
Нет! Она этого не допустит!
Изабель подняла голову и подушечками пальцев вытерла слезы под глазами. Она этого не допустит, хотя, чтобы это предотвратить, может потребоваться чудо. Чудо или роскошный королевский дар.
Оставалась еще одна последняя надежда.
Изабель встала на ноги, расправила вуаль и разгладила юбки. Подняв подбородок, она подошла к двери, положила руку на щеколду и открыла ее.
Снаружи стоял воин. Несомненно, он стоял на этом посту, чтобы не позволить ей покинуть комнату. Это не имело значения: она не будет бороться с ним.
Повысив голос, она позвала Дэвида.
ГЛАВА 19
Звон колокола прямо над его комнатой в Бэлл Тауэр оторвал Рэнда от стола, где он сидел, пытаясь составить свое завещание на листе пергамента. Это было грустное занятие, и он сильно не возражал, что его прервали. Подойдя к высокому окну, он прислонился плечом к камню, слушая.
Этот колокольный звон не был обычным, также он не был похож на сигнал тревоги, по которому Тауэрский подъемный мост был бы поднят и опущена решетка ворот. Каждая колокольня в городе, казалось, подхватила звон, как будто легион безумных звонарей захватил их все. Шум стал громче, отдаваясь нестройным эхом издалека и вблизи, были слышны выкрики и одобрительные возгласы.
Внезапно вероятная причина пришла ему на ум. Елизавета Йоркская, должно быть, родила сына.
У Генриха был наследник. Династия Тюдоров была в безопасности.
Рэнд тихо засмеялся. Как доволен будет Генрих, хотя его продолговатое, серьезное лицо может никогда не отразить этого. Сын и наследник. Законный претендент на трон Англии, который, даже больше чем брак родителей этого мальчика, символизировал действительное слияние домов Йорков и Ланкастеров.
Неудивительно, что люди шумно ликовали. Это означало стабильность, процветание, окончание войн, длящихся более тридцати лет. Да и сотни лет до этого. Конец постоянных побоищ, обезглавливаний и повешений.
Кроме его повешения, разумеется.
Прошлые короли были известны тем, что миловали некоторых преступников в знак королевского брака, рождения или смерти, иногда освобождая целые тюрьмы. Это было, по довольно предвзятому мнению Рэнда, хорошим обычаем. Не то чтобы он осмеливался надеяться на него.
Рэнд был рад за Генриха, искренне рад. На самом деле, даже если бы у него был малейший шанс, он бы хотел шлепнуть этого напыщенного идиота, который когда-то был его другом, по его королевской заднице.
Когда его рука сжалась в кулак, он посмотрел вниз и увидел, что его пальцы скомкали свисающий конец знака расположения Изабель, который был засунут за манжету его рубашки. Он вытащил его, протянул через ладони с чувственным удовольствием от скольжения шелка, как скольжение ее одежды под его твердыми руками. Но нет, он не должен теряться в таких вещах снова.
Несколькими умелыми движениями он завязал длинную полосу выше локтя, где она была в день турнира. Он намотал кусок шелка так, что он стал не больше лоскута. Первоначально белый, символизирующий чистоту, сейчас он был не более чем грязно-серым.
Однако он знал, что так и будет. О да, он знал. Теперь он носил его всегда, его должны непременно похоронить с ним.
Милая Изабель.
Его рот наполнился слюной, когда он думал о вкусе своей жены. Она приходила к нему в сотне снов, сидела рядом с ним, позволяла ему положить голову на ее колени, проводила пальцами по его волосам. Он составил список тысячи вещей, которые он хотел узнать о ней, и еще тысячи, которые он хотел с ней сделать. Он раздевал ее в своем воображении, постепенно снимая ее одежды, пробуя на вкус каждый дюйм ее кожи, наполняя руки ее атласной упругостью.
Воображения должно быть достаточно, поскольку она не приходила к нему с того визита, который оставил яркие воспоминания.
Где она сейчас? Что делает? Жива ли она вообще? И что она сделала с Дэвидом? Его оруженосец не приходил, чтобы облегчить фантазии незаконнорожденного, которые мучили его мозг.
Таким оглушительным был звон колоколов, что он перекрыл шум приближающихся шагов, скрип ключа в замке. Сквозняк от окна, когда дверь открылась, заставил его обернуться.
Перед ним стоял Дэвид как ответ на молитву. Казалось, он стал выше, шире и даже старше со времени последнего визита. Он был запачкан с дороги, или так казалось, его плечи и складки дублета были покрыты пылью, а по лицу стекали коричневые дорожки пота. Усталость была в его глазах, все же они были ярко-голубыми от удовольствия, и его губы изогнулись в улыбке.
Радость подтолкнула Рэнда к нему. Он сжал плечи юноши на мгновение, затем ударил его по руке:
– Где ты был? Ты, сын сатаны! Я думал, что ты уехал на какие-то поиски и забыл меня.
– Я ездил в Винчестер и обратно, сэр, не считая других мест.
– Тогда ты, возможно, знаешь, звонят ли колокола в честь наследника Генриха. Я прав, думая так?
Дэвид наклонил свою золотую голову, выражая согласие:
– Прекрасный мальчик, которого назовут в честь легендарного короля Артура. В последнем докладе сообщалось, что и ребенок, и королева находятся в добром здравии. Король в хорошем расположении духа, как вы можете догадаться, и заказал все торжества для крестин.
Рэнд улыбнулся, покачав головой, затем его веселье улетучилось.
– Но Винчестер? Что привело тебя туда в такое время? У тебя не может быть причин присоединиться к ожиданию рождения с остальным христианским миром. То есть у тебя не могло быть, если только… Моя леди там?
– Нет, сэр. Она здесь.
Он вздохнул, он был необъяснимо рад узнать это.
– А дочь Генриха, маленький херувим Маделин? Как она поживает?
– Тоже хорошо, – сказал юноша, скрывая взгляд золотистыми ресницами, прежде чем пожать плечом. – Она со своим отцом.
– Своим отцом, королем? – спросил Рэнд, его сердце колотилось о ребра, как будто ставя синяки.
– Да, сэр.
Страх, смешанный с яростью, угрожал перехватить дыхание Рэнда, так что он не сразу смог заговорить:
– И как это случилось? Ведь она должна была быть в безопасности в другом месте?
Дэвид ничего не сказал. Вместо этого ответил женский голос, чистый и сильный, из-за двери его тюремной комнаты:
– Она с Генрихом, потому что он забрал ее у меня.
Изабель.
Изабель, прелестная, как ни в одном из его страстных снов, в алой накидке, отделанной голубым поверх голубого платья и с бледно-голубой вуалью на волосах. Голубой, символизирующий верность. Голубой, хотя он отказывался поверить в то, что он нес смысл, который он желал. Она могла надеть его по своей прихоти или, вероятнее, чтобы убедить коменданта Тауэра в ее преданности, чтобы ей позволили навестить его снова.
Она была такой чистой по сравнению с ним, бородатым, немытым, нечесаным, такой свежей и безмятежной, что ему вдруг захотелось втащить ее в свою грязь и заставить ее разделить ее. Хотя это было низко, он хотел, чтобы она поняла его тщетную, отчаянную ярость в самой ее глубине и присоединилась к нему.
Вместо этого она казалась выше этого, безразличная к тем долгим дням, которые он провел, не зная, где она была и что де-
лала. Равнодушная к судьбе незаконнорожденного ребенка, от чьей незаметной жизни может зависеть судьба королевства, она только что объявила то, что может быть смертным приговором. Это, прежде всего, он не мог терпеть.
– И как получилось, что она была у тебя? – спросил он, его голос был как сани, которые тащат по гравию. – Какой безумный каприз заставил тебя забрать ее из тайного места, когда тебе сказали оставить все как есть?
Надменность отразилась в ее чертах, хотя он успел увидеть вспышку боли глубоко в ее глазах.
– Мой собственный каприз, сэр, – ответила она, – и почему нет? Какая может быть разница между вдовой, которая имеет возможность сама решать за себя, и женщиной, муж которой так жаждет умереть, что она может также считать себя лишенной его? Но у нас нет на это времени. В последние несколько дней твой оруженосец ездил в Винчестер и обратно, скакал всю ночь, чтобы доставить приказ о твоем освобождении. Он был должным образом представлен и принят, так что ты можешь быть свободен. У тебя есть час на то, чтобы привести себя в порядок, а затем мы должны поспешить в Винчестер на аудиенцию к королеве.
Это было слишком много, чтобы принять сразу. Рэнд положил ладонь на ближайший стол, чтобы опереться на что-то твердое, так как чувствовал себя в головокружительном тумане галлюцинаций.
– Ты имеешь в виду… ты не можешь иметь в виду, что Генрих подписал помилование.
– Самый что ни на есть официальный документ, с добавлением множества красивых фраз и скрепленный личной печатью.
– Но почему? Как?
Ее улыбка была краткой.
– Это был дар, который попросила Елизавета Йоркская в обмен на то, что родила ему сына. Ты польщен тем, что тебя так ценят? Но пойдем, у нас нет времени. Мы должны уходить.
– Елизавета… королева… не леди Маргарет.
Рэнд не мог прийти в себя. Он готовился к смерти и принял ее неизбежность так глубоко внутри себя, что было почти невозможно поверить в жизнь.
– Мать короля, возможно, заступилась за тебя. Но именно Елизавета Йоркская заключила сделку на твою жизнь.
Он покачал головой:
– Я не понимаю. Она едва знает меня.
Лицо Изабель покрылось румянцем, который мог быть от гнева, но выглядел как смущение.
– Она знает меня, этого достаточно.
– И я должен спешить, чтобы встать перед ней на колени, но по какой причине? Кроме возможности должным образом выразить мою благодарность, разумеется.
– Она желает убедиться, что тебя отпустили невредимым, как обещали. Несомненно, это связано с исчезновением других, кто был заперт в этих стенах.
Он не знал, что ответить, так как не мог поставить себя рядом с ее братьями, которые вошли сюда и больше их не видели. Пока он приводил мысли в порядок, Дэвид отстегнул пояс, на котором был подвешен меч. Взяв меч в ножнах в две руки, он шагнул вперед:
– Вы должны взять это, сэр. Он сослужил службу мне и вашей леди, как вы и хотели, но сейчас должен быть у вас.
Рэнд взял клинок, сжав ножны крепкой хваткой, чтобы успокоить дрожь в руке. Секунду он стоял неподвижно, смотря на меч, символ его притязаний на джентльменство и рыцарство. Да и его возвращения в этот статус.
– Пристегни его, достойный муж, так как это твое право, – сказала Изабель, легко хлопнув в ладоши. – Но затем собери то, что тебе нужно, и давай пойдем, пока Генрих не послал сказать, что передумал!
Это была отличная идея.
Все вещи Рэнда вошли в один мешок, его ценные книги и лютня, листы пергамента, которые он исписал, его лучший дублет и рейтузы, которые были сохранены, чтобы ему не пришлось идти в суд одетым как виллан. Он покинул камеру не оглядываясь, шагая вперед с целеустремленной решимостью. Его шаг по коридору был так быстр, что время от времени Изабель приходилось переходить на бег, чтобы идти вровень с ним, но он не мог заставить себя идти медленно, чтобы ей было удобно. Все его чувства были болезненно настороженны. Он боялся возгласа остановиться, боялся, что страж пойдет за ними, чтобы потребовать его возвращения в тюрьму, или какой-нибудь чиновник, полный чванства, выйдет вперед, чтобы объявить, что указ об его освобождении – ошибка.
Они проходили мимо стен и по различным дворам. Внезапно они вышли за ворота. Город окружил их, его шум был слишком громким, запахи слишком сильными, гуляющая толпа слишком плотной, затуманенные дымом солнечные лучи слишком яркими. Он чувствовал себя как какое-то существо, беззащитное от того, что его вынули из камня, таким испуганным этим внезапным изменением, что его единственной мыслью было стремглав бежать в укрытие.
Порыв прошел через несколько мгновений, но страх остался. Он еще находился под его воздействием, даже когда они достигли Вестминстерского дворца. Он цеплялся за него, пока мылся в самой горячей воде, которую только могли принести слуги, брился и переодевался в одежду, предназначенную для поездки. Когда они отправились в Винчестер, страх ехал в седле Тени вместе с ним. Он проявлялся в покалывании тыльной стороны шеи, зудящем ощущении между лопатками, желании скакать, как будто по его следам бежали гончие ада.
Если Изабель и понимала эти опасения, она оставила это при себе. Она не была болтливой, такой женщиной, которая считает своим долгом заполнять каждый момент молчания бессодержательными наблюдениями и вопросами, на которые она уже знает ответы. Она ехала с застывшим выражением лица и взглядом, устремленным вперед, она даже не разговаривала со своей служанкой Гвинн, ехавшей с другой стороны от нее, намного ближе к ней, чем он. Дэвид был таким же, хотя у него было оправдание, что он очень устал.
В любом случае поговорить толком не было возможности, так как они путешествовали не одни. Их сопровождали верховые в ливреях королевского дома, почетный эскорт королевской охраны, посланной по королевскому приказу. Они были желанной защитой от неприятностей по пути, хотя их истинной целью, подумал Рэнд, могло также быть не дать ему сбежать в противоположном направлении.
Постепенно Рэнд проникся чувством, что он действительно свободен. Солнце на его плечах чувствовалось как благословение, ветер в лицо – как ласка. Запахи свежего сена, высушенного хмеля и астр, которые доносились из-за рядов изгороди, никогда не казались слаще. Изабель, которая ехала рядом с ним, была так прекрасна, что его сердце замирало, когда он на нее смотрел. Мимолетное сияние ее волос под вуалью, изгиб ее щеки, взмахи ресниц, контуры ее рук, просматривающиеся под пыльной накидкой, и то, как она спадала на ее грудь, линия ее бедра, где ее нога огибала боковое седло – все очаровывало его.
Его жена.
Его жена, которая пришла за ним, непостижимым образом вытащила его из тюрьмы. Или это был, возможно, его побег? Она еще ответит на его вопросы. Суматоха приготовлений к отъезду помешала сделать это раньше, а присутствие людей короля делало это невозможным сейчас. Кроме того, ему не хотелось перекрикивать шум копыт, упряжи и ветра в ушах. Ему нужна была тишина и уединение, чтобы он мог быть уверен в ответах, которые хотел получить.
Среди всего остального.
Потребность оказаться наедине с Изабель причиняла отчаянную боль. Он желал обнимать ее, прикасаться к ней, чувствовать ее под собой и вокруг себя, сжимающей его, когда он полностью зарывается в нее. Он хотел спать целый год, крепко прижав ее к себе.
Желание было таким сильным, что его возмущало сдержанное выражение ее лица и то, что она почти не встречалась с ним взглядом. Его также раздражала легкая аура властной надменности, которая окружала ее, как будто сейчас он был ее пленником, хотел он этого или нет. Но это положение вещей можно было урегулировать.
По мере того как день заканчивался и мили оставались позади, он начал желать наступления ночи и прибытия в то место, где они смогут отдохнуть.
Это была маленькая таверна, в которой останавливались перегонщики скота, торговцы лесом и другие купцы, путешествующие по дорогам. Кирпичное сооружение на низком фундаменте, с обмазкой и импостами оконных рам и соломенной крышей, было грубым, но не было лачугой. В главной комнате располагались столы на козлах, установленные вокруг центрального камина, из которого дым спиралевидно поднимался вверх серым пером, чтобы выйти в дыру на крыше. Кроме того, была отдельная комната для мелкопоместного дворянства, выходящая на лестницу, которая вела в четыре спальни. Эти комнаты были простыми коробками с одним окном, без камина, ширм для купания, шкафов.
Рэнда ни капельки не заботили дополнительные удобства. Было достаточно, чтобы комната, которую он собирался делить со своей женой, не имела охраны и железной решетки, вделанной в дверь, через которую любой мог наблюдать за его движениями. Да, там должна быть кровать.
Как бы страстно он ни желал этого, он учел высказанное несколько недель назад желание Изабель не быть объектом непристойных шуток воинов. Он остался внизу выпить кружку медовухи, пока Гвинн готовила свою госпожу ко сну. Он заметил, когда служанка спустилась по лестнице, отхлебнула эля, съела суп с хлебом и завернулась в плащ в углу общей комнаты, чтобы спать. Все же он подождал полчаса, прежде чем осушить свою кружку и подняться по лестнице.
Хотя он постучал со всей вежливостью, он вошел внутрь сразу же. Изабель должна знать, кто пришел. Если она не осознавала, что попросить разрешения войти было простой вежливостью, потому что он собирался присоединиться к ней, хотела она этого или нет, тогда ей пора понять это.
Она сидела, опершись на подушки, у изголовья кровати. Простыня была натянута высоко и заткнута под подмышки, и ее волосы спадали сияющими, золотисто-русыми волнами.
Рэнд остановился на мгновение, оцепеневший и утративший способность двигаться. Господи, она была прекраснее, чем ког-да-либо.
Придя в себя усилием воли, он пошел вперед, шагая в такт тяжелому биению своего сердца, и не останавливался, пока не достиг кровати, обрамленной занавесками балдахина, которые были собраны в складки у столбов по обе стороны. Рэнд оперся руками на тяжелое дубовое изножье кровати. Он смотрел на свою жену, заметив, как часто она дышала, как появился персиковый румянец, который окрасил ее кожу от изгибов груди до линии роста волос. Боль в паху вызвала слезы в уголках его глаз.
– Увы, моя леди, – сказал он со спокойным упреком, – вы спасли меня от виселицы. Чего вы хотите сейчас?
Зеленый огонь зажегся в ее глазах, и она подняла подбородок:
– Ты так говоришь, как будто предпочел, чтобы я не утруждала себя.
– Я сказал тебе воздержаться от каких-либо действий.
– Прости, но то, что происходит с тобой, касается также и меня. Мне хватило дурной славы одной из проклятых Граций Грейдонов. Я не горю желанием становиться известной еще и как вдова человека, повешенного за убийство.
– Ты предпочитаешь быть женой бастарда.
– Да, в самом деле. Я выберу это, вместо того, чтобы снова находиться во власти Грейдона. Или быть переданной другому мужчине, которого Генрих захочет наградить.
Его улыбка была сардонической.
– Я, в конце концов, дьявол, ты же знаешь.
– Как скажешь.
– Которого ты не послушалась, бросившись на поиски младенца мадемуазель Жюльет.
– Я собиралась отвезти ее леди Маргарет, я клянусь, – сказала она, сглотнув с заметным движением в изящной линии ее горла. – Она бы была в безопасности с ней, даже… даже от Генриха.
В этом она была права. Почему он не подумал об этом?
– Возможно.
– Кроме того, если я смогла догадаться, где ты ее спрятал, другие могли сделать то же самое.
– Я бы сказал, что ты тоже знакома с дьяволом.
– Но факт остается фактом, что она не была в безопасности в монастыре. Ты должен быть рад, что я…что я…
– Не послушалась меня?
– Если ты настаиваешь!
Пылкий гнев был в этой капитуляции. Он подействовал как побуждение.
– Да, я настаиваю, – ответил он с мрачной непреклонностью, – хотя, по-видимому, мы хорошо подходим друг другу, ты и я. – Выпрямившись, он начал расстегивать свой дублет. – Разве ты бы так не сказала?
– Это непостижимо.
Не отрывая от него глаз, она облизала губы таким движением, которое заставило гореть нижнюю часть его тела.
– Что меня волнует, – продолжил он, отстегнув меч и положив его на край матраца кровати, сняв дублет и отбросив его в сторону, – это что тебе пришлось сделать, чтобы обеспечить мое освобождение. Поскольку Елизавета отослана в Винчестер, Генриху нечем было заняться, кроме размышлений о деле мадемуазель Жюльет. Я надеюсь, от тебя не требовали… скажем, поднимать его настроение?
– Ты думаешь, я бы стала спать с королем, чтобы спасти твою деревянную шею?
Другие части его тела были в худшем состоянии, если бы она только знала.
– Он – мужчина, и ему не чужд соблазн. На его месте я бы потребовал этого.
Ее глаза сузились, хотя она не отвела взгляда, когда он быстро расстегнул пуговицы, которые держали рейтузы, затем снял рубашку через голову.
– По-видимому, ты считаешь, что каждый мужчина при дворе хочет… трахнуть меня.
– Я не прав? – Это слово в ее устах было нелогично возбуждающим. Кто бы мог подумать, что она использует его?
– Вопрос в том, захочу ли я угождать им.
– И ты? – спросил он, слова в его горле звучали, как скрежет стальных клинков.
– Ни в коем случае, так как у меня другие вещи на уме! Как и у короля, я клянусь, так как он был довольно занят поездкой по стране, мятежом и ожиданием своего наследника.
– В отличие от твоего мужа, ты имеешь в виду, которому нечем было заняться в последнее время. Или мало чем другим. – Он боролся с приступом смеха, видя, как ее глаза расширились, когда он сбросил свои рейтузы и брэ, затем обошел край кровати вопиюще обнаженный.
Ее пылкий взгляд поднялся от его вставшего члена, чтобы встретиться с его глазами.
– Видимо! – фыркнула она.
– Но в этом разница между нами. Я способен уделять внимание двум вещам одновременно, в этом случае – твоему восхитительному телу и твоему непослушанию.
– Я не служанка, чтобы всегда покоряться твоей воле!
– Нет, ты – моя жена и поклялась слушаться меня. И это мое право наказывать тебя, как я решу.
Захватив угол простыни в кулак, он вырвал ее у нее из рук одним жестким поворотом запястья, оставив ее обнаженной, как Ева. В следующее мгновение он схватил ее за руку и поставил на колени, притягивая близко к себе, пока каждый ее изгиб не прилип к нему и его разгоряченной плоти, оказавшейся точно там, где он хотел, в колыбели между ее упругими, белыми бедрами.
